Между жизнью и смертью

Я ненавижу вино, особенно это дорогое, которое все рекламируют в телевизионной коробке. Эти слова, кстати, из одного интервью, когда, собрав целый зал, мы собирались в Париж. Было время. Это время меня, как иронично, отрезвило напрочь, оставив мысли недокуренной сигаретой на веранде. После того, как я вышла со сцены, меня встретила Анфиса, сказав, что Татьяна покупает билеты. — Плащ поменять надо. — Трогает мой фиолетово-обшарпанный она. — У тебя синее пальто где? — У нас в доме. — Киваю я, заворачивая в гримерку. — Выпить бы. — Коньяку не предлогаю; есть шампанское. — Лучше винца. — Смотрясь в зеркало, говорю я, поправляя непослушные пряди. И тогда я впервые залпом выпила шато марго, предложеное Анфисой. Если честно, я будто все эти дни после еще была опьяненная. Было неспокойное время, когда после того, как мы сорвали куш в Петербургских театрах, авансценах, поэтических залах и отправились на эти деньги в Париж. Татьяна по идее могла и на свои деньги уехать со мной, но я тогда сказала — нет, я хочу сама заработать. Было мне тогда почти 19 лет и звали меня тогда все ласково «Ирочка». Анфиса, кстати, вызвалась ехать с нами, пристроив ко мне охрану. Разбаловали меня обе, что пришлось охранять от моих выкрутас. Например, еще тогда я отчаянно ходила в клубы, надеясь найти девушку, чтобы прочитать ей свой стих, но там, где меня узнавали — это был дохлый номер. Тем более, что Татьяна сразу давала понять, что я только ее пассия. Зато каждое утро я пила шато марго, выходя курить на веранду. Вы представляете себе Париж в этот промежуток времени? Все совершенно не такое, как в фильме, зато музыка из наших колонок звучала категорически для поддержания атмосферы. Я просила ставить Эдит Пиаф. И вот, стоя на балконе в джинсовых шортах и белой майке, я наблюдала рассвет Парижа. Татьяна в то утро меня крайне разволновала тем, что не ложилась спать. Она долго слушала сведенные аудио-дорожки, что-то записывая в блокнот. Потом помню шаги Анфисы (друг семьи, пусть и не официальной) и как они долго расхваливали меня. — Вы ложились спать? — Кричу им с балкона, услышав их болтавню. — Кто спит в Париже либо напился до умопомрачения, либо нормальный человек. — Отвечает почему-то Анфиса. — А вы? — Коротко говорю я, докуривая. — А мы еще не то и уже не другое. — Выходит ко мне Татьяна, целуя меня в щеку. — Ты чего вскочила? — Мне показалось, что последний концерт провальный. — Тогда было чему негодовать. Я напрочь забыла текст и читала под заданную музыку совершенно другие свои стихи. Это позабавило народ и в то же время заставило насторожиться. Но Татьяна посчитала это хорошей провокацией, добавляя в гримерке: « Вот выкрикнула бы ты мат какой. » Я посчитала это вульгарщиной; она посчитала это доходом. У нас за время совместного проекта поменялось все: сначала, когда я вышла благодаря ей на сцену, все говорили, что у меня связь с богатой женщиной, с чем я не спорила на интервью именно по ее настоянию; потом кто-то перерыл мои данные и узнал о том, что у меня впринципе ориентация соответсвует, с чем тоже я соглашалась; после — мои стихи запретили в некоторых регионах и пол года мы выступали только там, где разрешают. Татьяна уладила это дело и теперь я могу читать свою поэзию, но остальные два факта так и ходят по ветру, меняясь между собой. Меня это не радовало. Я хотела жить тихо и так, чтобы людям хотелось читать мое творчество, а не мою биографию. Тем более, что именно Татьяна настояла на том, чтобы наша связь была в желтой прессе фактом обсуждения. Это не добавляло ничего, кроме ужасания, что личная жизнь на показ людям которых я знать не знаю. И вот, допив очередной бокал, я попыталась забыть о том, что живу в Париже с ней на деньги моей провокационной личности. — Я думаю создать проект такой, где Ира будет, как в реалити. — Говорит она мне и Анфисе. — Вы хотите возродить «тату в поднебесной», только типа концепция рыжей татушки? — Интересуюсь я. — Нет; У тебя другой формат. — Мне кажется, что наоборот у меня благодаря вам формат лесбийства. — Тут я делаю вид, что обиделась. — Ну и бред. — Татьяна уходит с веранды и садится к своим листам. — Тебя кто-то принуждает? — Нет. — Соглашаюсь я и прихожу к ним на кухню. Анфиса украдкой смотрит. — Тогда в чем проблема? — Как-то нагло спрашивает Татьяна, поглядывая на часы. Так интересно — здесь они как будто неправильно ходят. — Мне не нравится, что наш проект, который мы изначально делали перерос в курение травы в Амстердаме и записи стихов, которые совершенно никак не укладываются в темп мызыки. Неужели вы не слышите, что это не то, что раньше? — Мне кажется, у тебя звезда во лбу загорается. — Мешает в кружке чай с сахаром Анфиса. Я утомленно вглядываюсь в непринужденную Татьяну. Если она думает, что гениальна, то это не так. Я назову вам тысячи имен ее спродюсированых певичек и ни одна из них, кроме меня, не сорвала столько денег за несколько месяцев. Правда, чего мне это стоило. Нет, не постель; это дело добровольное. Был один случай, который я припоминаю каждый раз, когда она меня попрекает. — А вы забыли, как вы эту звезду в моем лбу сами подожгли? Когда я приехала, извините, с одного концерта на фотосессию и три часа ждала? Ладно бы заминка какая, я еще чай себе заварила, думала, ну подожду. Потом узнаю, что продюсер мой и по совместительству женщина, с которой живу, кутила себе с этой. — Тут я показываю неописуемо большую прическу над головой, потом язык и косые глаза. — Не делай так. Косоглазие будет. — Одергивает Татьяна. — То есть, вас совсем не смутило, что вы с Лавровой там где-то затусили, курнули для гениальности и вернулись только через сутки. — Продолжаю я. Стоит указать, что эта Лаврова не просто левый кадр нашей истории — она самая что ни на есть менеджер моделей, в контактах Анфисы. — К чему это сейчас? — Злится Татьяна. — Да ни к чему. — Перебиваю я. — Просто если вы думаете, что так поступают люди, которые любят друг друга, то вы ошибаетесь. — Мы поехали по делам. Я не понимаю, почему ты вообще нас ждала. Это привязанность ко мне в тебе заговорила? — Татьяна снова начинает курить, попутно отодвигает мой недопитый бокал. — И вообще, причем тут Лаврова? — Да хоть не Лаврова, Анфис. — Все еще украдкой смотрю я на бокал. — Факт того, что это свободные отношения. — Ты сама согласилась на это. И заметь! — Пригрозила Татьяна. — Контракт твоей рукой подписан. — После бутылки белого. — Подмечаю я. — Ненавижу вино. — Не пей. — Смеется Анфиса. — Я уже отодвинула от нее. — Поддерживает смех Татьяна. — А может я сама решу? — Встаю из-за стола я и тут же ловлю злые взгляды от обеих. Эта атмосфера скорее злит меня саму. — Почему вы можете ходить на лево, а я нет? — Еще одно упоминание Лавровой… — Наливает в мой бокал Татьяна все то же шато марго. — Да таких, как она миллион. — Мои претензии на этом не кончились. — Зачем, скажите мне, в интервью спрашивают про нашу связь? — Это шоу-бизнес. — Пожимает плечами она. — Ты мало смыслишь в этом. И не надо. — Оглядывает меня Анфиса. — Лучше бы пошла делом заняла себя. Например, почитала бы что серьезное. Я посмотрела на вид из окна и, не найдя перспективу полюбоваться видом, согласилась с их условиями. Решила дальше читать, раз других занятий нет. Я для обеих несчастный проект. Точнее, очень даже удачный. В тот день я окончательно поняла, что наша любовь — это иллюзия и нет никаких свободных отношений. Есть курица, несущая золотые яйца, а есть фабрика, которая это обрабатывает в нормальный вид. Куря на балконе с видом на крыши Парижа, я написала еще несколько стихов про эти места, давясь стойко и гордо шато марго под «Чикаго» на заднем фоне. Вот уж действительно говорят: где родился, там и пригодился. Мысль переменилась в другую и я научилась думать о Татьяне, как о родном человеке, с которым у нас действительно что-то есть. Научилась внушать себе, что образ — это моя жизнь. Научилась жить не своей жизнью. И подтверждение тому опубликованное в статье про скандальных поэтов стихотворение: «Слушай, дорогая, слушай Звук нот золотой звезды. Я бьюсь в тяжелом удушье И виной во всем этом ты! Ты гордишься, что живешь в Петербурге, Что у нас постоянно дожди. А в шахматах белой фигуркой Среди черных и малых среди…» И. Винтовая.