Пой, пташка, пой!

«Зачем тебе глаза, если сердце слепо?»

Энтони де Мелло, «Молитва лягушки»

      Мрак. Лишь одинокая свеча освещала изгибы обнаженного девичьего тела. Капли воска медленно стекали, застывая на подсвечнике. Она наблюдала за ними, стараясь угомонить дрожь в пальцах. Весенняя прохлада присутствовала в комнате, заставляя её соски твердеть, а губы слегка подрагивать, но это знак её волнения, а не озноба. А ведь она так желала этого момента, бредила каждую ночь о его объятьях и терпких губах. Неужто она просит слишком многого? Лишь он, лишь он один ей нужен. Пусть остальное мирское провалится под землю, растопчется титанами, но они будут вдвоём. Siempre. Навсегда, навеки с ним.       Мысли о его отказе и вовсе не посещали светлую голову. Пусть он видел её лишь однажды, заботливо подняв шейный платок, но девушка была уверена во взаимности с человеком, чья роль была столь важна для будущего человечества. Его голубые, такие теплые и родные глаза были наполнены неописуемым восторгом от её розовых щёк и белоснежных кудрей.       «Вы столь очаровательны», — это были его первые и по сей день крайние слова, обращенные к ней.       — Ах, вот бы у нашего сына были его глаза… — воздыхала юная девушка, в сотый раз укладывая сияющие кудри, виной свечи, окрасившиеся в рыжий.       Тяжелые шаги послышались по коридору. Вот он, момент истины, она ведь так желала его! Эта иллюзия не давала просунуть голову в петлю уже два года. Он заберёт её из этого ада. Спасёт, как щенка из горящей избы. Ведь это же он: сильный, добрый, чуткий. И они будут жить вместе в большом просторном доме, где она будет хозяйкой, и никакая карга её больше и пальцем не тронет, не то чтобы розгой! Мысли метались в голове с неописуемой скоростью. Казалось, что она ничего большего и не желала в жизни, и вот-вот потеряет сознание от волнения. Это можно назвать помешательством, нездоровой любовью, но кто мы такие, дабы осуждать это невинное дитя? Те условия жизни не дали и шанса на здоровую психику.       Наконец ключ вставлен в дверной замок: сейчас распахнётся дверь, и она предстанет совсем нагая перед ним. И все иллюзии вмиг станут явью. Как хорошо, что она спряталась в этой комнате, дожидаясь, пока горничная закроет дверь.       Дверь со скрипом отворилась.

Тик

      Её зрачки расширились от ужаса, и совсем нерадостные вопли заполнили стены этой проклятой комнаты.

Так

      В комнату зашёл совсем не тот, о ком она так бредила ночами. Мадам и её цепной пёс — Эш вновь закрыли дверь, оставаясь внутри с бедной жертвой.

Тик

      — Дрянь! Как ты только додумалась до такого стыда!

Так

      — Часики тикают, милая. Успей сбежать.

      За шесть часов до этого

      Балы в здешних местах были излишком роскоши. Балы, имеющие в списке приглашенных командующего Эрвина Смита и его приближенных — за гранью понимания простого люда. Весь город то и дело жужжал, словно улей, о данном мероприятии. И что такого сверхъестественного в этих танцах? Неуклюжие пляски под симфонию различных мелодий, напыщенные аристократы со своими благоверными женушками, нацепившими все побрякушки сразу, как удавки на шее. И сколько же голодных ртов можно было накормить, лишь сняв колье с Рагмонды Зоунтрих — главной благотворительницы после падения Святой Стены? А в простонародье: «лживая свинья». И нельзя забыть о талантливых Птичках — живых украшениях данного веселья. Не то, что сверкающие алмазы на жирных пальцах! На фоне располневших дам молодые Птички выглядели в разы изящней и грациозней. Единый факт, что своей важностью затмевал всё, гласил: дамы были людьми, Птички — просто вещами. Совсем юные девушки, выдрессированные методом кнута и пряника, как собаки, послушно склоняли головы при виде своих хозяев. Птички умели петь. Не завывать в местных пабах за копейки, а именно петь. Они и вовсе умели всё и беспрекословно исполняли любые прихоти гостей, не имея собственного мнения либо не желая скалиться. Это не было рабством, нет, хозяева — их птички. Эти девочки изначально были для успокоения души бездетной дамы — воспитанницы: их брали под своё крыло во имя благой цели, ведь столько бедных деток остались сиротами на улицах.       «Ах, Святая Сина, бедные девочки-сироты! Мы должны во имя Стен поступить правильно и взять под свою опеку эти заблудшие души!»       Спасители. Какое громкое слово и как фальшиво оно сорвалось с уст той самой Рагмонды Зоунтрих десять лет назад. Нельзя красное назвать чёрным. Нельзя трусость назвать благородством. Нельзя губить, называя это спасением. Меж этими словами — пропасть. Но никто и пальцем не шелохнул, дабы исправить ошибки давности. Ведь чем всё же несчастны эти бойкие сердца? Они сыты, одеты в расшитые платьица, обучены грамоте и спят не на стопах сена, а на мягких перинах, перед сном, вглядываясь в расписанные потолки. Их лица всегда сияют, а улыбки готовы повалить с ног любого присутствующего мужчину. Сразу и не скажешь, что это те самые голодранки-нахлебницы. Вшивые и костлявые.       Сейчас же их пышные груди выпирали из корсетов, специально купленных на размер меньше. Повторюсь, их лица сияют, но спины исполосованы тонкой розгой настолько мелко, что смело можно обучать детей прописи в линию. Большинство птичек оказались бойкими — как воробушки, старались сбежать в любую щелку. Разве стали бы они бежать с Рая? Это была ебучая пародия на спасение! Им бы всем в театре играть со своими плешивыми фразами о спасении заблудших душ. У каждого здесь человека аристократического происхождения была своя личная Птичка, подобранная когда-то с улицы. Рагмонда самостоятельно контролировали их достижения в разных сферах, начиная с обычных реверансов, заканчивая самыми высокими нотами.       Но падения Птичек привлекали её куда больше. Садистские наклонности — самые изощренные методы наказания за малейшую оплошность. Слезы, крики и мольбы о настоящем спасении доставляли экстаз женам напыщенных индюков. Дай человеку пригубить власть, и он вгрызётся в неё зубами, как лиса в тело молодого кролика. Этот мир жесток? Нет, это люди жестоки, алчны и бесчеловечны. Бесчеловечные люди. Птички могли уйти. Они могли выкупить самих себя или же найти себе женихов на светских балах. Ирония в том, что они не знали дальнейшего пути, не знали, что находится по ту сторону жизни. Десять лет — слишком долгий срок. Они стали смиренны, их ножки теперь не скованы цепями, они никуда больше не сбегут: за них решали, какой шаг сделать следующим. Они были чужими для прислуги, чужими для аристократов. Чужие-чужие-чужие. Прислуга в красивейших постройках не принимала Птичек за ровню, ведь они имели право сидеть за одним столом с господами, давиться их богатством, запихивая лакомства за розовые щеки. Аристократы же никогда не примут людей низкого происхождения — белая рвань всегда была, есть и будет лишь рванью. И плевать, во что она одета: в драные лохмотья или же расшитые золотыми нитями платья.

Лишь чужаки,

Всеми изгнаны,

Лишь чужаки.

***

      Карета со скрипом остановилась. Была ранняя весна, и снег, уже не белоснежный — серый вперемешку с грязью, лежал кое-где, навеивая лишь уныние на зрителя, но никак не детский восторг. Стон раздражения вырвался из самой глубины грудной клетки, с хрипом оповещая всех о недоброжелательном настрое мужчины.       Смеркалось. Серые глаза уставились на величественную постройку. Сколько там этажей: пять или семь? Всё сверкало. Даже отсюда, у ворот, пахло безбожным богатством и роскошью. И любой прохожий, едва заприметив колоны с мелкой резьбой — маленькие башенки, словно принцессы, выглядывают мужественных принцев, и великолепный сад — раскроет рот от восхищения, а его пальцы пробьёт мелкая дрожь. Но Леви лишь хмыкнул, опуская взгляд вниз, рассматривая идеально начищенную обувь. Он не желал здесь находиться и при любой возможности напоминал об этом Эрвину. Смит обещал ему веселье, словно подобное когда-либо привлекало Леви. Но он всё же поехал с ним и Ханджи. Все-таки Разведкорпус не часто зовут на такие светские мероприятия: их вообще никогда не зовут. Вот и стала интересна причина.       — Ох-х, я уже не могу дождаться! Знакомства с новыми людьми так важны для нас сейчас! — Ханджи не замолкала ни на минуту с момента отбытия кареты со штаба. Хотя она никогда не умела молчать. Женщина была переполнена эмоциями и едва не прыгала на месте от волнения. — Надеюсь, хоть кто-то поднимет тему титанов, ох-х, это будет так…       — Очкастая, — грубо прервал майора Леви, с раздражением вглядываясь во вспотевшие стёкла очков Ханджи. Он хотел сказать колкость, но передумал, молча ступая по выложенной из камня тропинке, ведущей к пылающему разноцветными огнями дворцу.       — Уверен, веселье нам обеспечено, — с лёгкой иронией в голосе произнёс командующий, бросив взгляд на рядом идущую женщину. — Ханджи, ты же знаешь, об Эрене ни слова. Эти стервятники только и жаждут перемыть ему кости. Пускай эту тему начнём не мы.       — Веселье нам обеспечено, — повторил за мужчиной Леви, оценивающе хмыкая на эту фразу. — Наша жизнь — ебучий цирк, куда ещё веселее?       — Леви, ты настроен слишком скептически, эти люди ещё удивят нас.       — Эрвин… — капрал даже развернулся, дабы закончить свою мысль, вглядываясь в иронично пылающие глаза Смита. Но Ханджи, встрепенувшись, решила раскрасить разговор двух мужчин.       — На улице мальчишки кричали отовсюду, что на бал приглашены и Птички. — Женщина смотрела вдаль, вглядываясь в ярко-алые окна в тени, что мелькали в оконной раме, словно пыталась разглядеть их лица, и восторженно вздохнула, поправляя форменную куртку. Все дамы будут в пышных платьях с рюшками да белой каёмочкой, а женщина-воин — в форме с вышитыми крыльями свободы на спине.       — Так, мы на элитных шлюх поглазеть приехали? И это всё веселье? Могли просто в местный бордель зайти, там хотя бы зажравшихся свиней нет, — выплюнул, словно яд, Леви, услышав позади шорох накрахмаленных юбок.       Военные, словно по приказу, развернулись, сталкиваясь лицом к лицу с двумя милейшими особами. Даже Леви на мгновение замер, обводя девушек внимательным взглядом. Но скорее в его серых глазах промелькнуло удивление, нежели восторг от женских тел, разодетых в изысканные платья. Ему показалось, что у дам не было пары рёбер — настолько туго были затянуты корсеты, а кожа светились в сумерках, вступая в яркий контраст с алыми щёчками. Кровь с молоком. Одна девушка была чуть выше, её белоснежные волосы шлейфом спадали по плечам, завиваясь под конец. Лицо выглядело надменным, будто сейчас перед ней не представители Разведкорпуса, а так, шайка ребятишек или же местная пьянь, что предстала и одним только видом испортила её чудное розовое платьице с крупными бантами на вздымающейся груди. Иная же смущенно улыбнулась, держа свою знакомую под руку. Её платье не было пышным, а цвет не выделялся из толпы, хотя казался интересным. В простонародье его величали «пепел розы» — печальное название, если вникнуть в саму суть. Эта девушка и вправду была иной. И не острые ключицы были тому причиной, и даже не рыжие локоны, слегка завившиеся из-за влажной погоды. Им были интересны её глаза, скрытые под кружевной повязкой под цвет платья. Она смотрела на Леви, хоть и не видела его перед собой. Пустота. Она лицезрела лишь пустоту, полагаясь на звуки и запахи.       — Руфина, не так ли? А вы…? — кивнул головой Эрвин Смит, всё также продолжая рассматривать кукол на местной выставке. Он знал девушку в пепельном платье. Да кто же не знал слепую Птичку — подопечную самой Рагмонды Зоунтрих? Какой же всё-таки благородной души женщина, взять в дом незрячую голодранку! В честь неё нужно назвать священную стену!       — Стефани Боул, — произнёс чудесный розовый ротик, заправляя выбившуюся кудряшку за ухо. Она была кокетливой, была застенчивой, была страстной, была послушной. Она была любой. Только бы успеть надеть правильную маску под правильных людей, а всё остальное притянется. — Командующий Смит, майор Зоэ, приветствую вас.       — Добрый вечер, — улыбнулась Руфина, делая лёгкий поклон представителям Разведки. — Стеффи, но перед нами трое военных. Или мне показалось?       Она чувствовала их присутствие, словно холод скользил по её оголенным плечам, заставляя дрожать. Она слышала их дыхание, слышала, как Ханджи Зоэ набирала полные лёгкие воздуха с желанием что-то произнести, но разочаровано выдыхала, не подбирая стоящих слов. Женщина приятно пахла травами, мелиссой. Руф была огорчена, ведь шороха юбок она не прочувствовала, а значит, майор либо в гражданской, либо в военной одежде. Но ведь каждая женщина достойна платьев и позвякивающих серег. Между ними было меньше метра, но напряжение Смита было сложно не почувствовать. Даже бешеное биение сердца Стеффи или скрип подъезжающих карет не смогли заглушить ретивое. Ей не нужны были глаза, чтобы видеть людей насквозь. Если природа забирает одно — она обязательно преподносит что-то взамен. Запах мыла был непривычен ей от сильного пола. Пусть она взрастала среди господ, людей с баснословным богатством, но они не пахли приятно. Сладкий пот всегда перебивал запах лилий — любимых цветов Рагмонды Зоутрих, что въедался в нос и заставлял кривиться. Но благоухание этого мужчины не вызывало у неё отвращения, однако в то же время она чувствовала его отчуждение. Этот солдат не был здесь: разве что физически только присутствовал. Мысли летели пёстрой птичкой за далёкий небосвод, ввысь, оставляя этот парад нечисти, этот гнилой дворец с красивым оформлением. Он был далёк и от неё, Руфины Моретти, слепой Птички — элитной шлюхи, если учитывать брошенную им фразу.       — Ах, да, совсем о вас забыла, капитан, — зелёные глазки блеснули ехидством и неким коварством, она нахально оценивала Леви, стараясь рассмотреть мышцы сквозь белоснежную рубашку. Мужчина же никак не реагировал, он даже не удостоил Стефани взором серых глаз, всё смотря на голубые, покрытые тонким кружевом. Глаза Руфины были открыты, словно девушка видела его, лишь разыгрывая спектакль перед ними со своей слепотой, правда, эти глаза были стеклянными, походившие на кукольные. — Сожалею, но мы уж слишком дорогие шлюхи для вас, но могу подкинуть пару монет, забредёте в бордель, отымеете девчонку подешевле, — Боул всегда была остра на язык, за что часто получала от своей покровительницы. Птичка отпустила руку Руф, всерьёз шурша ладонью в маленькой сумочке, продолжая вести монолог. — Чего не сделаешь ради человечества. Может, после плотских утех вы лучше будете титанов рубить?       — Стеффи! — воскликнула Руфина, дёргая девушку за кисть. Её взгляд был направлен в глубину сада, никак не на лицо подруги, и прохожие могли подумать, что Птичка выглядывает из-за деревьев силуэт. Она смутилась выражениям Боул, но это не значит, что она не восхищалась её ответу на оскорбление капитана.       — Это цены тебе не прибавит, — наконец отозвался Леви, мимолетно окинув взглядом напудренное личико. — Лучше отыметь дешёвую шлюху, чем послушную псину в дорогих тряпках.       Повисла нагнетающая тишина. Складывалось впечатление, что неловко было всем, кроме капитана, который продолжал рассматривать слепую девушку, словно та была предметом искусства, и вокруг не было ни голых деревьев, ни лишних видящих глаз. Они стояли полминуты, просто рассматривая друг друга, ожидая колкого ответа от Стефани, но вместо ехидной фразочки Руфина услышала задорный смех. Стеффи смеялась так, словно тронулась умом. Это не походило на заученные ими смешки, прикрытый рот ладошкой — девушка смеялась искренне, будто Леви сказал самую смешную шутку в её жизни, а не открытое оскорбление. Смех эхом разносился по саду, заставляя прислугу и гостей с интересом рассматривать девушку в розовом. Стефани схватилась за живот, продолжая хохотать в голос, даже слова Руфины не заставили её остановиться, а лишь подогрели веселье.       — Стефани, — с натянутой улыбкой начала Ханджи, надеясь на поддержку Смита, но, казалось, мужчина тоже начал веселиться, наблюдая за схваткой диких кошек, — нам не нужно лишние внимание тут, поэтому…       — Ну что вы, майор, ох… — отозвалась Стеффи, продолжая тихо хихикать, смахивая слезинки с глаз, — мы с Руф всё прекрасно понимаем. Если у нашего дражайшего капитана Леви член такой же, как рост, то его оскорбления весьма мне понятны.       «Стерва»       — Стеффи! — её голос звучал так звонко, словно кто-то ударил столовым прибором по хрустальному бокалу. — Прошу нас простить, скоро уже начнётся бал, — Руфина сжала запястье Боул и поспешила вглубь сада по тропинке и заученным путям, оставляя раздосадованных военных наедине. На секунду ей послышался смех Ханджи Зоэ, но плачущая скрипка вмиг переняла всё внимание к себе.       — Да куда же ты так спешишь! — воскликнула Стефани, вырывая кисть руки из цепкой ладошки, останавливаясь практически у входа во дворец.       — Не стоило так оскорблять капитана, Стеф. А если он расскажет мадам Зоунтрих?       Рагмонда Зоунтрих — самая чуткая и доброжелательная женщина за тремя стенами. На вид. Для приближенных эта особа стала личным палачом, скорее сущим кошмаром, чем сладким усыплением. Эти длинные желтоватые пальцы сдавили не одну шею, включая шею собственного мужа. Но это лишь слухи, никто не смеет порочить имя спасительницы голодных оборванок. Оказавшись в самой пучине репрессалии, изнемогая от тирании и садизма, бедные девочки не могли ни слова промолвить Рагмонде, боясь её гнева больше, чем собственной смерти. Она была законом. Никто не смел ей перечить. А если перечили, то лишь однажды в жизни. Эта женщина была паразитом — поглощала все радости приёмных детей. Но кое-что высосать она не смогла.       — Не стоило оскорблять? — снова засмеялась Стеффи, осматриваясь вокруг в поисках нежеланных ушей, она взяла Руфину за руки, будто пыталась передать увиденное собственными глазами. — Ты бы видела его презрение, Руфи, он рассматривал тебя, словно ты кусок гнилого мяса на рынке. Я уж думала, он плеваться начнёт, поэтому не стоит его защищать.       — Я защищаю не его, а тебя, глупая. Он ведь может нажаловаться мадам Стоун, и тогда тебе сильно перепадёт, — она смотрела сквозь Стефани, но губы подрагивали от переживаний.       — Такие, как он, не жалуются, — отмахнулась Стеффи, всё ещё обеспокоенно оглядываясь. — Где черти носят Мелли? Мы договаривались встретиться у крайней лавки. Хоть бы глупостей не натворила, — девушка отпустила ладони Руфины, шагая взад-вперёд, выглядывая из-за деревьев в поисках пропавшей. Вдруг она остановилась, поворачиваясь лицом к Фине. — И вообще, если этот капитан посмеет жаловаться, значит, у него явно комплекс маленького члена. — Снова хохот.

За три часа до смерти Птички

      Весь дворец был наполнен весельем и танцами. А также чудесной музыкой, заставляющей даже самые окаменевшие сердца трепетать от нежных чувств. Семь птичек толпились у главной двери в ожидании их выхода. Вот они — главное украшения этого вечера. Талантливые, очаровательные, прелестные девушки. Разодеты в самые роскошные платья из дорогих тканей, они должны были блистать на этом торжестве. Хотя на юных телах даже лохмотья смотрелись бы модно и изящно. Скульптуры из белого мрамора притягивали к себе взгляды окружающих не меньше, чем Птички. А тяжелые портьеры в цвет тёмного изумруда придавали цены и так баснословно дорогому дворцу. И всё здесь было в излишке. Слишком дорого, навязчиво. Каждый предмет так и кричал о состоянии владельцев. Но это лишь занавес, скрывающий гниль этого места — так называемое прикрытие, скинув которое каждый лишится чувств от ужаса.       Руфина Моретти видела эту вязкую гниль, ощущала на своей коже каждый раз, когда Вильям или Рагмонда Зоунтрих касались её. После этого она сдирала собственную оболочку, натирая её в душе, стараясь смыть их отпечатки, свою порочность. Руф представляла, как, сбрасывая шкуру, выпускает бабочек своей души на волю. И они, такие легкие и свободные, летят прочь с этой золотой клетки. Туда, за стены, где солнце тонет. Внутри неё не гниль, нет. Она не может и не хочет в это верить. Она лучше их. И даже то, что Вильям Зоунтрих обесчестил её, не делает её органы гнилыми. Руфина живёт этой верой незримо. Она хочет вырваться отсюда и найти свою маму. И она сделает это при любой возможности.       — Она только и умеет, что набивать щёки пирожными, — выплюнула Скарлетт, смотря сквозь дверную щелку на свою мадам. — Я со вчерашнего вечера и крошки хлеба во рту не держала, а эта свинья спокойно перепёлок жевала. Видите ли, свинья — грязное мясо для неё — каннибализмом заниматься не желает.       — Ничего, после нашего пения нам уж точно перепадёт что-то со стола, — прошептала Стеффи, поправляя слегка растрепавшуюся прическу Руфины, усадив девушку на пуфик.       — Руф, ты дойдёшь до центра зала? — задала вопрос Скарлетт, даже не обернувшись к Птичке, продолжая в щелку рассматривать гостей, — там поставили столик с шампанским.       — В скольких метрах он от двери? — вздохнула Руфина, поправляя повязку на глазах, что сползла из-за неловких движений Стефф.       Она знала этот дворец как свои пять пальцев. Каждый метр, каждый угол. Она просчитывала все шаги — это единственная причина, почему незрячая ходит без палки или трости. От её спальни до уборной всего шестнадцать метров. От лестницы до кухни — сорок семь. От кухни до кабинета мадам Зоунтрих — восемь метров, двадцать ступеней по лестнице вверх, поворот налево, сорок метров, поворот на право и ещё три метра. Вся её жизни — это вечные подсчёты шагов. Также хорошо она знала и сад, но ей всегда спокойней, когда Стефани или Мелли держат её за руку и ведут. Мадам Стоун — частый гость в стенах этого дворца. И трое девочек весьма подружились, даже трижды пытались сбежать, только их ловил Эш — цепная псина, верный и подданный. Каждый раз, каждый чёртов раз.       — Примерно в семи по началу второго окна, — Скарлетт уже нагнулась, просовывая в щель нос. — Оу, им подали жареного поросёнка. Ну же, свинья, жри своих сородичей. — Девочки! — воскликнула Стефани, обращая внимание всех Птичек к себе. — Дейзи, Табби, вы Мелани не видели?       — Мелани? А она разве не с вами гуляла по саду? — изогнув бровь, Ева посмотрела на Стеффи сквозь отражение в зеркале.       — С нами, но ей нужно было куда-то и мы разминулись, — вздохнула Руфина, поднимаясь с пуфика, приглаживая пепельное платье. — Нужно её найти…       — Никого искать не нужно, Руфи!       Голос эхом раздался в помещение, и воздушное светло-лиловое платье сбежало по лестнице. Оказавшись вблизи с другими Птичками, Мелани схватила Дейзи за запястья и стала порхать и кружиться, звонко смеясь. Её белые кудри совсем растрепались, а заколки в виде бабочек выпали с волос на ковровое покрытие. Но это не мешало веселью девушки. После Дейзи она стала кружиться с Евой. Задорно смеясь, Мелли не сдерживала эмоций, обнажая белые зубы. Словно этот день не последний, словно она не умрёт сегодня.       — Прекрати это, Мелли! — вмешалась Стефани, когда девушка хотела и её потянуть в пляс. — Мы с Руф волновались, искали тебя.       — Ах, девочки! — расхохоталась Мелани, обнимая Руфину и Стефани, прижимая как можно ближе к себе, насколько позволяли юбки. — Я замуж выхожу!       — Что?! — даже Скарлетт оторвалась от наблюдения, во все глаза рассматривая лиловое облако, как и все Птички. Кажется, Дейзи даже с дивана упала от такой новости, рассматривая будущую невесту с открытым ртом и глазами, до краёв залитыми завистью.       — Ты что, всё-таки призналась ему? — Руф крепче обняла подругу, целуя копну её белоснежных волос. — Ах, Мелли, как же я рада за вас!       — Спасибо, Руфи! — радостно залепетала девушка, вырываясь из объятий и подходя к зеркалу. — Осталось только Эрвину об этом сказать.       «Выдумщица»       — А-а-а, — вздохнули все бывшие голодранки, возвращаясь к своим былым занятиям, готовясь к предстоящему выступлению.       — Я убью тебя, Мелани, убью, слышишь, — прошептала Стефани, кидая поднятую с пола заколку в девушку. — Какая же ты глупая!       Мелани и Стефани. Стефани и Мелани. Родными сестрами они не были, хоть и обладали схожей внешностью. Правда, Стефф всегда была умнее и прагматичней. У неё не было призрачных мечтаний или какой-либо цели — она жила только сегодня, лишь этой минутой, не задумываясь, будет ли её тело снабжаться кислородом через час. Но Мелани была другой. Девчушка грезила иллюзиями о принце, который подарит ей спасение, вырвет с корнем из этого ада. Но Боул знала, что единственный выход из этого ада — смерть.       — Не злись, Стеффи, вот я выйду замуж за Эрвина Смита и выкуплю тебя. И тебя, Руфина, — самодовольно заявила Мелани, приглаживая распушившиеся волосы к вискам и кусая бледные губы, делая их свежими, алыми.       — Ой, не смеши меня, Мел, — наигранно засмеялась Ева, поправляя чулки. — Эрвин и не взглянет на таких шлюшек, как мы.       — Я ни с кем не спала за кусок мяса со стола, поэтому не суди по себе, Ева Браус.

За час до смерти Птички

      Их голоса разливались тёплым молоком в душах всех слушателей, если они их имели. Столь обворожительного пения Эрвин Смит не слышал никогда. Теперь он осознал, почему на этих девушек такой спрос — так щебечет соловей в раскат бойни. Звонко, с надеждой в победу и слепой верой в командующего. Или же прекрасные трели звонко разливались в тихую лунную ночь среди притихших дубрав, всякий раз вызывая у слушателя чувство упоительного волнения. Эрвин представлял, как лежит на сочной траве, всматриваясь в звездное небо, а это пение ласкает его слух. Он слушал-слушал-слушал, не в силах утолить эту жажду. Смит был очарован мелодией. Он также был уверен, что и все остальные испытали подобный экстаз. Даже Леви. Мужчина сидел, словно скульптура из мрамора, похожая на те, что размещены в холле, не выражая абсолютно никаких эмоций, лишь постукивающий по столу указательный палец выдавал его с потрохами. Смит усмехнулся, но в голос ничего не произнёс.

      Спой мне, милый,

      Спой, о чём сердце молчит.

      О ком трепещет, милый,

      В холодной ночи бредит.

      Спой мне о песнях,

      Писанных о нас двоих.

      Лишь не молчи, любимый,

      Громко лишь не молчи.

      Несколько секунд тишины, и зал наполнился громкими аплодисментами.       Овации. Птички кокетливо смеялись, подставляя запястья для губ кавалеров. Они стали кружиться под звуки фортепиано. Плясали и хохотали. Так и должно быть — это же бал. Мужчины без стеснения лапали Птичек, впиваясь пальцами в рёбра, сжимали белые груди, не обращая внимания на присутствие жён. Наверное, лишь они останавливали этих животных от греха.       Руфина хотела сесть, не желая танцевать ни с одним мужчиной на балу, хоть и танцевала она великолепно. Но настойчивая рука не дала ей отступить, закружив в вальсе. Она узнала этого мужчину: ей не нужно было видеть его лицо. Сладкий запах пота вперемешку с въевшимся в кожу табаком — Вильям Зоунтрих — муж её мадам. Этот мужчина был отвратителен, лишь от одних касаний её выворачивало наизнанку. Руфина не знала его внешность, но была уверена, что он уродлив снаружи так же, как и внутри. Он сжал её талию пальцами, приподнимая длинную юбку, его губы оставили невесомый поцелуй у её уха, а шею обожгло горячее дыхание. Ей было тринадцать, ему сорок семь.       Вильям Зоунтрих изнасиловал незрячего ребёнка на кухне этого дворца, не заморачиваясь: быстро и без всяких прелюдий. Сейчас Руфине Моретти девятнадцать, тот день повторялся, как фантом, ещё двадцать два раза. Но она могла лишь терпеть, она ни разу не заплакала при Вильяме. Слезы — удел слабых, а Руф — сильная. Она всё преодолеет.       — Какая же ты сегодня горячая, Руф, — шептал Вильям, приподнимая девушку над паркетом, кружа. — Моя маленькая Пташка.       Её тошнило. Хотелось сбежать, но невидимые цепи сковали её голени. Его руки беспардонно лапали все прелести, сжимая ягодицы до кровоподтёков. Как бы Руфина хотела его ударить, сломать этот нос, чтобы Вильям Зоунтрих захлебнулся в собственной протухшей крови. Она представляла это каждый раз, когда кончики пальцев касались её шеи, каждый раз, когда он вставлял в неё член. Она хотела, чтобы он умер, желала ему мучений таких же, какие он доставлял ей. Но была беспомощной и в своей беспомощности утопала.       — Что сделала эта идиотка Мелани? — страстные речи сменились насмешкой, Руфина чувствовала, как отвратные ей губы расплылись в усмешке.       — О чём вы? — испуганно прошептала Руф, вырываясь из цепких объятий Вильяма. Неужто он ей отказал?       — Я тебя не отпускал, маленькая Пташка, — Зоунтрих притянул девушку к себе настолько близко, что она ощутила напряжение в его штанах. — Все треплются, что она невеста этого выскочки Смита, — он отбросил её волосы, открывая девственно прекрасную шею и впился в неё губами. — но Ильза устранит эту проблему.

Двадцать минут до смерти Птички

      Её крылья вырвали, заливая покои, предназначенные Эрвину Смиту кровью. Какая она теперь Птичка без крыльев? Мелани знала, что ей не выбраться из этой комнаты живой. Бешеная псина — верный слуга Эш, с налитыми кровью зрачками, поглощал её нагое тело взглядом. Она кинулась к окну, желая взлететь в последний раз, но крепкие руки отбросили её на пол, а прямой удар ногой в живот выбил последний воздух из груди. Она задыхалась, смотря с ненавистью на Ильзу Стоун. В её карих глазах пылала почти догоревшая свеча. Она умрёт, когда огонь погаснет, когда её тело погрузится в полнейший мрак. Тьма была второй её фобией. После гнева мадам. Как же не хотелось умирать в темноте.       — Маленькая дрянь, как тебе только мозгов хватило голой заявиться к Смиту? — Ильза была вне себя от гнева. Её жёлтая кожа вдруг покраснела, а пальцы сжимались в предвкушении. — Что, думала, он тебя спасёт? Да кому нужна шлюха? Даже этот отчаянный не настолько тупой.       — Вы не знаете его! Вы омерзительная, черствая, уродливая сука, которая никогда не знала любви! — Мелани кричала. Не молила о пощаде и прощении. Впервые. Она ненавидела эту особь всеми фибрами души и решила умереть с достоинством. — Вы жалкое пресмыкающееся! Я даже не ненавижу вас, вы мне просто омерзительны!       Удар с ноги в нос откинул тело на спину. Алая кровь брызнула на белые кудри, заливая всё вокруг.       — И кто теперь жалкий, Мелли? — засмеялась мадам Стоун, наступая на голову бедняжки, придавливая сломанный нос к полу. — Мне надоел твой язык. Вечно ты трепалась о чём попало.       — Сука…       — Ты что-то сказала, милая? — наигранная забота — лучшая актёрская игра выточена годами. — Ты опозорила меня перед всеми, мелкая мразь. Теперь каждый прохвост насмехается над нами. Невеста Эрвина Смита! Да ты и до пальца его не дотягиваешь, шлюха, — Ильза сплюнула на копну белых волос вязкую слюну. — Я давно хотела укоротить этот язык. Эш, раскали ножницы.       Послушная псина выбежал из комнаты, оставляя палача с жертвой.       — Ч-что?       Мелани Свифт до последнего вздоха романтизировала свою жизнь. Надежды на то, что Смит ворвётся в эту проклятую комнату, снижались с каждой усмешкой мадам Стоун. Но она хотела умереть красиво. Её сердце, полное любви к Эрвину Смиту, проткнёт кинжал, и она упадёт в объятья возлюбленного, уснёт навеки в его крепких руках.

      И сердце своё завещая,

      Шепнула она, как в бреду.

      Я только вами дышала,

      Я только вами живу.

      — Твой язык больше не доставит мне проблем. Стоило забрать только Стефани, у неё хоть коробка не пустая, — дрожащие ладони вцепились в подол платья душегубицы, потянув ткань вниз, но женщина брезгливо оттолкнула Птичку ногой, ударяя по сломанному носу.       — Прошу, не надо, мадам, я немой стану… не делайте это, прошу! — на смертном одре нет гордости. Точно не у Мелани Свифт.       Дверь распахнулась и тот же час захлопнулась. Эш скалился, держа докрасна раскалённые щипцы в руке. По его подбородку струилась слюна, а дряблые мышцы дрожали от волнения. Этому уроду явно доставляло удовольствие сие действие. Он приближался — она уползала, рыдая и скуля. Это была лишь игра с плачевным концом.              Её глаза метались по комнате в поисках острых предметов, но ногти впились в её щиколотку, притягивая к себе. Она царапала полы, кричала и вырывалась, но музыка снизу заглушила все мольбы о помощи.       Мадам Ильза отдала приказ — псина Эш его исполнил. Его грязные пальцы раскрыли её такой нежный ротик. Все попытки откусить или пнуть Эша обвенчались поражением. Раскаленные щипцы обожгли щеку Мелани, отчего глаза наполнились слезами, а хриплый крик заполнил комнату. Она с безумием смотрела на усмехающуюся Ильзу, и её сердце разрывалось от страха перед ней: такого вязкого, заполнявшего все органы животного страха. Она была не человек, нет, она — монстр.       Наконец пальцы Эша вытащили её язык. Мелли брыкалась, как сумасшедшая, а пелена слёз смазывала ей картину происходящего. Её сердце судорожно сжималось, с ужасом осознавая происходящее. Щипцы щёлкнули, комната заполнилась запахом паленого мяса, а Птичка Мелани навек перестала петь. Ещё живая, она корчилась в агонии, захлёбываясь в крови, и с ужасом смотрела в глаза Ильзы.       — Она твоя, Эш, ты заслужил. Труп найти не должны.

***

      Тело Мелани Свифт, изуродованное практически до неузнаваемости, было выброшено, словно мусор в лесу. Серый нерастаявший снег окрасился в алый, тая под ещё теплой оболочкой юной Птички.

      Запели соловьи в последний раз,

      Лечу к тебе, порхая.

      Навек запомню наш последний вальс,

      Запомню, умирая…