Пой, пташка, пой!

Не верил он, что сотворил,

Подобие Святой Марии.

В глазах её виднелся мир,

В его же — лишь её кончина.

Тринадцать лет назад

      Лучики солнца пробирались сквозь листву старого клёна, пятнами падая на детское личико. Коленки, не покрытые тонкой тканью платья, торчали в разные стороны, пока девочка внимательно рассматривала цветы настурции. Тонкие пальцы перебирали лепестки, поднося близко к глазам в попытке разглядеть замысловатый узор на цветке. Она лежала на спине, примяв сочную июльскую траву. Пыльца настурции осыпалась на курносый нос, заставив Руфину поморщиться и положить цветок в ложбинку меж ключиц. Сорвав свежих цветов, девочка стала плести венок, всё также тонув в зарослях.       Руф: 6 лет — она представляла себя прекрасной принцессой в окружении дивной зелени. Вот и диадема готова, правда, из настурции. Цвет травы был настолько яркий, что серое платьице уже не казалось таким унылым. Старый клён задрожал от лёгкого ветерка, словно в стужу, и маленькая варакушка взлетела ввысь, садясь на самый кончик ветки, давая Руфине возможность рассмотреть её голубую шею. Девочка удивленно разинула рот, приподнимаясь на локтях. Цветок выпал из ложбинки, затерявшись в зарослях травы. Она видела этот мир, каждую его маленькую деталь. На голове её был венок в цвет рыжим волосам.       — Какой яркий нагрудник, — прошептала Руфина, рассматривая чередование белых и синих перьев. — Он явно доволен собой, — девочка хмыкнула, как можно тише, стараясь приблизиться к варакушке, но птица вмиг взлетела, скрываясь за соседним домом. — Эх, вот бы и мне стать птичкой.       Она вновь плюхнулась на траву, словно та была периной, и судорожно вздохнула. Как же прекрасен этот свет. Сколькими красками он наполнен: ни один художник не имеет столько оттенков на палитре. Руфине не нужны дорогие платья, как у знакомой Мари, или же вечные лакомства на столе. Ей было достаточно лишь видеть этот мир, разглядывать каждую деталь, навек сохраняя в памяти. Румяная корочка испеченного хлеба, розовые щеки мамы во время сбора налитых яблок, пёстрые птички с красочными оперениями и цветы-цветы-цветы. Незамысловатое желание маленького ребёнка — разве она так многого желала?       «Солнце уже сильно припекает, мама будет опять ругаться за веснушки на носу.»       Утерев нос тыльной стороной ладошки, смахивая пыльцу настурции, Руфина поднялась на ноги. Трава обвила её ступни, будто Руф была в туфлях. Сжав пальцы на ногах, девочка почувствовала вязкий сок травы и тихо засмеялась, побежав к дому. Слегка покосившаяся постройка приветливо открыла дверь перед Руфиной, а скрипучий порог оповестил всех жителей о присутствии маленькой хозяйки. Девочка закружилась посреди гостиной, взяв полотенце со спинки стула, босая, ступая по рыхлым доскам. Она плясала в чудном вальсе, представляя принца вместо тряпки.       — О, мой Чарльз, какой чудесный сегодня день! — она перепрыгнула через дырку в полу, прижимая полотенце к груди. — Ах, я так польщена вашим визитом, милый Чарльз! Мама скоро вернётся и вы отведаете луковый суп вместе с нами. Прошу, не отказывайтесь! До чего же вы скромный!       Платье вздымалось вверх, оголяя коленки со свежими ранами. Всё же нужно перестать лазать по деревьям, словно мальчуган. При реверансе волосы Руфины расплелись шлейфом падая на острые плечи. Но она продолжила плясать, разговаривая с выдуманным принцем посреди кухни летним деньком. Она обогнула таз с водой, едва не скинув кувшин, и звонко расхохоталась, увидев кошку на окне. Черный окрас переливался синевой под ярким солнечным лучом. Из-за отсутствия задвижки кошка спокойно пробралась внутрь, став свидетелем незамысловатого танца с кухонной тряпкой по имени Чарльз.       — Как ты смеешь, Блошиный лорд, пробираться в замок к незамужней принцессе? — воскликнула Руфина, тыча пальцем в заблудшего кота. — Ах, вы тоже желаете отведать маминого супа? Вам полагается только вареная морковь, уяснили? Помните моё великодушие и сослужите мне вер…       — До чего же ты забавная.       Мужской баритон заполнил стены маленькой кухни. Руфина испуганно обернулась к дверному проёму, выпуская полотенце с рук. Незваный гость почти доставал макушкой до потолка. Или же из-за маленького роста Руф он казался таким великаном? Гладковыбритый, его кожа имела какую-то женскую нежность, а вьющиеся темные волосы обрисовали благородный лоб. Голубые глаза смеялись в такт его же смеху. Это создавало иллюзию доверия. Мужчина что-то пробормотал. Это походило больше на ругательство, но стоило Руф заглянуть в эту синеву, как неизвестный замер.

В глазах узрев такой же блеск,

Что в годы юности истратил.

Желал он призрачных надежд,

О возвращении былой знати.

      — Невежливо без стука заходить в чужой дом, — уверенно пробормотала Руфина и взяла с подоконника крикливого кота, прижимая его к своей груди.       — Ах, простите, принцесса, совсем забыл о приличии, — засмеялся мужчина, садясь на единственный стул на кухне. Он согнулся так, словно ему не доставало пары позвонков. — Как зовут кота?       — Блошиный лорд, — ответила девочка, приглаживая шерстку. — Мама не разрешает разговаривать с чужаками. Можете уйти?       — А ты вежливая, я смотрю, — расхохотался мужчина, откидываясь на спинку стула, прогнувшуюся под тяжестью его тела. — Я вовсе не чужак, а близкий друг твоей мамы. И мы виделись с тобой, Руфина, когда ты была во-о-от такой маленькой, как Блошиный лорд.       — Невозможно, я никогда не была такой, — фыркнула девочка, опуская кота на пол. Почувствовав свободу, он тут же проскользнул сквозь дверь на улицу.       — Сбежал твой лорд, — незнакомец с некой брезгливостью стал рассматривать жилище.       — Ничего, новый прибежит, — пожав плечами, Руфина стала заплетать непослушные волосы обратно в косу под заливной смех мужчины. — И что же вас так рассмешило?       — Ты так похожа на свою мать, Руфина, — прошептал незнакомец, рассматривая знакомые черты лица. — Когда я впервые увидел её, то обомлел от красоты. Ты тоже вырастешь красавицей, Руффи.

Он вглядывался в синий ручеёк,

Что в глазах её нашёл пристанок.

В россыпь рябинок на лице,

Невинном, без отметин, ссадин.

      — Не называйте меня Руффи. Будто собачку зовёте, Руффи-Руффи-Руффи, — наливая в граненный стакан воду с таза, Руфина мельком взглянула на заинтересованное лицо мужчины, подмечая его схожесть с воображаемым Чарльзом. — Я вырасту и стану птичкой. Такой же легкой и свободной.       — Птичкой? — переспросил незнакомец, удивленно изогнув бровь.       Порог вновь заскрипел, оповещая жильцов о присутствии главной хозяйки. Женщина с тяжелыми ведрами в руках, залитыми до краев парным молоком, поднималась по ступеням в дом. Её рыжие волосы были туго переплетены лентами и закреплены на затылке, но из-за тяжелой работы пара прядей выбились и непослушно спадали на голубые глаза. Элизабет — мама Руфины, раскрыла пышные уста, видимо, хотела окликнуть дочурку, но замерла в дверном проёме. Её глаза забегали, словно пугливые зайчики по комнате, столкнувшись взглядом с незваным гостем. Ладони сами разжались, выпуская вёдра с молоком. Молочная река расплескалась по комнате под тихий визг Руфины, затекая в каждую щелку в полу.       — Жаль, Блошиный лорд убежал, вот ему бы счастья привалило! — Вновь его глаза смеются, прожигая дыру в груди зашуганной женщины. — Да, Руфина?       — Ты чего, мам? — девочка схватила тряпку с пола, хлюпая ступнями, пытаясь вытереть молоко, но материя лишь впитала маленький участок.       — Что ты здесь забыл? — прошипела Элизабет, грубо схватив Руф за предплечье, поднимая с пола и толкая ближе к выходу. — Я сказала, ты не получишь меня, пока не бросишь свою…       — Ты мне и не нужна, Элли. Мне нужна она.       Хоть фраза и была брошена Элизабет, в глазах мужчины виднелся силуэт Руф. Девочка испуганно спряталась за матерью, влажными ладонями сжимая юбку. Однако Элизабет схватила её за волосы, выставляя, словно товар, перед собой. Больно натягивая рыжие пряди, женщине было плевать на писк Руфины. Она с некой обидой посмотрела на мужчину, отчего пальцы сильнее сжали волосы дочери.       — Мам, мне больно!       — Ты не получишь ни её, ни меня. Думаешь, можешь со мной так поступить, а? — это была уже не добрая и приветливая Элизабет, а змея, скинувшая шкуру. — Я живу в этой халупе с твоим ребёнком! Ты обещал мне дворец, обещал вытащить из подземного города в мир, а что я вижу сейчас, а?       — Ты видишь то, чего достойна, шлюха. Кем ты, собственно, и являешься, — сплюнув в лужу молока на полу, мужчина поднялся с прежнего места, делая шаг к женщине с дочкой. — Она моя, Элли, и я заберу её себе.       — Да пошёл ты! И ты, и твоя чёртовая семейка! — женщина отшвырнула от себя Руфину и кинулась к мужчине в попытке ударить его по лицу, но последний перехватил её руку.       — Правда думала, что я женюсь на шлюхе, а? Променяю жену на дешёвую потаскуху? — он швырнул её на пол тем же движением, что и она толкнула Руфину. — Ты жалкая, Элизабет. Жалкое подобие женщины.       Она лежала на полу в луже молока, а в глазах блестела ненависть. Будь она сильнее, будь под рукой топор — она бы вмиг разрубила его артерию на шее, и кровь смешалась бы с молоком. Хочет забрать дочь? Он не получит Руфину. Ни-ког-да. И не потому, что Элизабет настолько любила девчонку, нет, совсем нет. Если она ему не нужна, то и дочь он не получит. Неужто это маленькое создание способно заменить ему Элизабет? Нет, она ни за что в это не поверит. Разве не он клялся ей в любви в подземном городе? Разве не он выкупил её с борделя? Он любит её. Любит больше всех на свете. Больше жены, больше Руфины, больше святой Сины. Они все лишь дешёвые замены Элизабет. Да, вот и истина.       — Уходи! — крик ребёнка заставил стены жилища содрогнуться. — Не трогай мою маму! — по щекам стекали слезы, будто ручейки, но Руф уверено сжимала кулачки, готовясь к прыжку на незнакомца.       Мужчина выругался под нос, направляясь к выходу. Тихий плачь Руфины действовал на нервы. Но вдруг он замер, одной ногой уже ступив через порог. Обернувшись, он взглянул на Руфину в мокром, прилипшем к телу платье. Слезы стекали по её розовым щекам, а голубые глаза в раз потемнели, словно погода внутри испортилась.

Желал он страсти и любви,

И пьянством заливая душу,

Но лишь знакомые черты,

Способны отрезвить гнилой рассудок.

      Он вознаградил их своим уходом, оставляя в тишине. Лишь тихие всхлипы Руфины напоминали женщине о произошедшем, да и лужа пролитого молока не давала забыть. А ведь она с четырех утра доила коров со всей округи за копейки, да за эти два ведра. И вдруг она расплакалась. Расплакалась, как дитя, прижимая колени к груди. Элли плакала навзрыд, ладонью ударяя по влажным доскам, пока не почувствовала маленькое тельце, прижавшееся к её бедру. Руфина. Она виновата во всём этом. Если бы она не родилась, сейчас бы не было ни этой халупы, ни дыры в сердце. Но она уже есть, существует. Жмётся, как слепой котёнок к матери. Если он заберёт Руф себе, девочка точно не выживет. Она повторит судьбу Элизабет и сгниёт в таких же местах. Как мать. Она должна спасти своё чадо от страданий. Любыми способами.       — Руфина, — женщина ухватила ладонями детские щеки. — Не держи на меня зла, хотя… можешь ненавидеть, если тебе так станет легче. Понимаешь, ошибки нужно исправлять, я всегда тебя этому учила, — голос задрожал, она не могла смотреть в эти наивные глаза, залитые до краев слепой верой в будущее, поэтому взгляд её упирался в венок настурции. — Я совершила слишком много ошибок и… и их нужно исправить, понимаешь?       — Мам, перестань, — детские пальчики сжали плотную ткань материнской юбки. — Хватит, пожалуйста!       Элизабет вздрогнула, словно её окатили ледяной водой, и со страхом взглянула на дочь. Ладони обмякли, падая на влажные доски. Чуть приоткрытые губы издали судорожный вздох, рассматривая отметины от своих же пальцев на розовых щеках. Ей было шесть лет. Всего лишь шесть лет, но она уже превосходила Элизабет. Руфина обладала детской очаровательностью. Её же мать давно очерствела от издёвок судьбы. Она проигрывала даже чёртовым веснушкам на курносом носу. И волосы. Волосы Руфины были огненными, словно само солнце заплетало эти косы. А волосы Элли давно стали ржавыми. Всего день назад она лелеяла это создание, сейчас же её органы залиты завистью.       «Это ошибка, она не может, нет. Она ещё ребёнок»       — Прости, мам, — Руф прижалась к груди матери, обхватив руками её талию. — Нужно было прогнать его до твоего прихода. Почему он так кричал на тебя?       «Лгунья. Какая же ты лгунья, Руфина! Сама ведь жаждешь быть подле него»       — Блошиный лорд убежал, поэтому нам достанется больше морковки. — Девочка откинула голову назад, рассматривая мамины черты, и заулыбалась. — Ты просто устала, да?       «У неё даже передних зубов недостаёт, как он может выбирать её, а не меня?»       — Теперь у нас целая молочная речка посреди кухни, нужно ему предъявить стоимость двух ведер молока, пусть оплатит. Это же из-за него ты пролила, мам.       «Заткнись»       — Почему он так на тебя кричал? Разве мы и ему задолжали?       «Заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, заткнись, заткнись»       — Заткнись, Руфина! — голос надорвался, и девочка испуганно одернулась назад. — Извини.       Извинение, брошенное небрежно, нельзя считать извинением. Элизабет выпрямилась, скидывая разорванные балетки с ног, и направилась за тряпкой, хлюпая ступнями по доскам. Разочарование в самой себе поглощало её сполна. Отторжение дочери также не давало покоя её рассудку. Лучше бы она никогда не выбиралась из подземного города, там ведь были родные люди. Да, насилие, болезни, грязь и ущербность. Но там она чувствовала себя намного счастливее, чем сейчас, вступая в войну с собственной дочерью за место подле него. Интерес заключается в том, что Руфина не соображает, что произошло, и даже не собирается оставлять Элизабет. Но мозг Элли уже расценивал Руф как потенциальную соперницу. А от соперников нужно избавляться.       — Чего ты застыла, Руф?       Они вытирали молоко с пола целый час, но доски уже впитали жидкость и все равно сгниют. Нужно менять полностью полы на кухне — а это недешёвое удовольствие. Элизабет обреченно вздохнула, кинув грязную тряпку в таз с водой, и направилась на задний двор. Солнце уже не так припекало, заросли слегка вздымались от легкого ветерка. Их нужно вырвать и посадить овощи. Элизабет должна это сделать. Почему она вечно всем должна? Маленькое тельце беззвучно опустилось рядом с ней. В Руфине не было и пятнадцати килограммов: плечи и руки покрывала настолько тонкая кожа, что можно было пересчитать все вены. Руф не была обижена на мать, но всё же держалась поодаль, не желая её гневить ещё больше. Она поджала коленки к себе, открывая вид на свежие раны. Крупинки крови засохли на царапинах, словно маленькие цветочки на белоснежном полотне.       — Опять карабкалась на дерево? — вздохнула Элизабет, взглянув на колени дочери. — Сколько можно повторять, девочки не должны…       — Знаю. Я всё это знаю, мам, — прошептала Руфина, выпрямляясь. — Но там опять прилетала варакушка. Жаль, ты её не увидела, — девочка спрыгнула с покосившейся ступени. Заросли были настолько высоки, что практически прикрывали расцарапанные коленки ребёнка.       — Я люблю тебя, Руфина, — Элизабет настолько редко говорила эти слова по отношению к дочери, что последняя удивленно обернулась, но после заулыбалась с желанием подойти к матери, но Элли поднялась. — Тебе будет тяжело выживать в этом мире. Ты слишком наивный ребёнок, — она стала приближаться, и заросли окутали её ступни. — Если ты встретишь Кушель, передай, что мне очень жаль.       — Н-но ты же говорила, что Кушель умерла, мам, — голос Руф дрожал, как осенний лист под дуением ветра, и она стала отступать в такт движениям матери. — Ты меня пугаешь, мам, пожалуйста, перестань.       — Ты ошибка, Руфина, которую мне придется исправлять.       Всё произошло слишком быстро. Мозг ребёнка не успел вообразить картину происходящего. Элизабет повалила девочку на перину из травы, а женская рука сомкнула детскую шею, нацепив ошейник из пальцев. По позвоночнику пробежала колкая дрожь, а легкие наполнились отчаянием вместо столь желанного организму кислорода. Голубые глаза устремились ввысь, в небо, а пальцы сжали блузку матери, в агонии желая порвать материю. Легкие болью сжались внутри, а ноги свело судорогой. Она задыхалась под крики матери и грязные ругательства. Она не разбирала слов или же просто не знала их значения. Руфина лишь видела варакушку, вновь прилетевшую на ветку старого клёна. Но вот варакушка стала исчезать. В глазах был виден лишь туман. Туман и боль внутри тела. В ней не было ненависти. Дети вообще могут испытывать ненависть?       — Блядство! — воскликнула Элизабет и разжала ошейник пальцев, давая Руф вздохнуть.       — Мам, пож… пожалуйста, — хриплый голосок, больше не походил на детский, один глаз девочки был залит кровью из-за лопнувшего капилляра.       — Он не получит тебя, блять!       Пальцы нащупали камень в траве, и план сам напросился в её голову. Яростный крик женщины раздался эхом, заставляя ребёнка судорожно заплакать в попытке отползти от матери. Это не крик сожаления и не крик ненависти к собственному ребёнку. Где-то в глубине больного сознания Элизабет слепо верила в спасение маленькой Руфины от страшной реальности. Пальцы сжали лодыжку дочери, притягивая тельце к себе. Камень, поместившийся в женскую ладонь, ударил по виску ребёнка. Кровь исполосовала шею девочки, а тихий писк умолк. Глаза всё также смотрели на синий нагрудник варакушки, сохраняя каждое перышко, как нечто святое в памяти. Болезненная волна докатилась до самих окончаний и столкнула венок настурции с головы Руфины.       Цветы навек погребены в густых зарослях, также как и вера девочки в будущее.       — Покойся с миром, Руффи.

Но ведь она ещё жива,

Барахтается в омуте сознания.

Её глаза больше не видят мир,

Его же — запечатлят её кончину.

***

      — Что ты забыла в моих покоях, Руфина?       Голос Рагмонды Зоунтрих заставил слепую девушку обернуться назад. Женщина, словно вихрь, залетела в комнату, направляясь к столу. Её длинные пальцы стали перебирать документы, неряшливо разбросанные, а глаза бегали по строкам в поисках нужной фразы. Спелые губы нашёптывали вырванные из контекста фразы. Наконец, нужный лист бумаги оказался в её руках, и она облегченно вздохнула, спрятав его в ближайший ящик стола. Рагмонда брезгливо подметила разорванное платье Руфины и посиневшую губу, мысленно проклиная своего мужа за такую бестактность. Их мог застукать любой из гостей, но это пустое.       — Хотела закончить платок, — голос песней разлился по комнате, доставляя женщине удовольствие. — Извините за такую дерзость, мадам, но что с Мелани? Её уже ищут?       — Подаришь платок Доту Пиксису, — Рагмонда проигнорировала вопросы девушки. — Мелани часто говорила о Смите?       — О командующем? Изредка, — Руфина — лгунья, с уст Мелани по двадцать раз на дню слетало имя Смита со всякими уменьшительно-ласкательными.       — Я бы вырвала твой язык за ложь, но я тебе не мать, чтобы так уродовать, — смех Рагмонды гулом раздался в голове Руф, но девушка лишь проглотила обиду. — Вильям вновь разбросал документы по столу, свинья, — прошипела женщина, в считанные шаги оказавшись подле Птички. — Зачем ты нацепила мой платок? — сорвав материю с плеч Руфины, женщина оголила девичью грудь, обрамленную кусками платья. — У меня нет настроения тебя поучать, пошла прочь.       Повторять Руфине и не нужно было, схватив незаконченное изделие, она чуть ли не выбежала с покоев мадам, аккуратно прикрывая дверь за собой. В коридоре было темно. Руфина же вечно видела лишь тьму. Только изредка, смотря на белые предметы, она наблюдала точки, похожие на звездное небо. Повернув направо, она стала мысленно просчитывать каждый шаг по направлению к своей комнате. Тонкие пальцы касались углов картин, рисуя в своём воображении различных мифических девушек в длинных шелковых платьях и диадемах на русых вьющихся волосах. Она больше не видела себя ни принцессой, ни женой прекрасного Чарльза. Эта мечта давно исчерпала себя ещё в том доме с варакушкой на ветке старого клёна. Порой, в минуты отчаянья, она жалела, что не умерла в тот июльский день. Порой в её голову приходила мысль найти того незнакомца с благородным лбом и смеющимися глазами. Но она откидывала эти мысли. Если Святая Сина наградила её жизнью, значит, она не выполнила все поручения. Она ещё кому-то здесь нужна. А тот мужчина… она всё же не узнает его, не сможет даже разглядеть.       «Двадцать три, двадцать четыре… Почему капитан был в покоях Рагмонды… двадцать шесть… где сейчас Мелани? Двадцать семь…»       Ладонь зажала ручку нужной двери и с уверенностью её распахнула. Прохладный ветер окутал её тело. Откидывая волосы с плеч назад, девушка бросила изделие на кровать. Свободно ступая по комнате, она закрыла окно, мысленно коря себя за забывчивость. Ну вот, теперь здесь холодно, настоящая зимняя стужа. Стягивая изорванное платье, Руфина, стыдясь собственной наготы, хоть в комнате были только она, кровать да шкаф, быстро натянула чистую блузку. Сев на край кровати, Руф развязала кружевную повязку, щепетильно складывая кусок материи. Она относилась к этой ленте бережней, чем ко всему своему гардеробу. Может, причина в том, что это единственная вещь, принадлежавшая целиком и полностью самой Руфине, и никто не посмеет её отобрать. А может, ей просто нравилось кружево на ощупь. Она не зажигала свечи. Зачем они ей Она и так все видит в своей голове, знает точное расположение каждого предмета в этой комнате, вплоть до миллиметра, начиная от стула, заканчивая шпилькой для волос. В её черепной коробке происходил вечный подсчет каждого шага и движения, отточенные и высчитанные за тринадцать лет. Она была особенной, самой особенной, слепой в этих трёх квадратных метрах.       — Руфина! Как хорошо, что ты здесь!       В комнату зашли сразу две девушки и громко хлопнули дверью, запрыгивая на кровать к Руф — Стефани и Скарлетт. Две птички вальяжно расположились на пледе, послабляя корсеты и, наконец, вдыхая воздух полной грудью. Руфина же в спешке завязывала кружевную ленту, пряча свои глаза.       — Чего здесь так холодно? Жуть какая, — возмутилась Скарлетт, скидывая балетки с пяток на пол. — Ты представляешь, Руфина, я спокойно запихала в себя пирожное, как эта неуравновешенная потащила меня к самому Смиту в покои и…       — Сама ты неуравновешенная! Мелани пропала, а ты пирожное жуёшь, — фыркнула Стефани, обнимая Руф со спины.       — С чего ты взяла, что она пропала? Может, она и вправду сбежала? Мадам же сказала…       — Мадам же сказала, мадам же сказала, фе, — переиграла Стеф. — Ты же не глупая, Скарлетт, Мел бы просто не сбежала без нас, она бы всегда за нами вернулась.       — Может, она и вернётся, — наконец отозвалась Руфина, поворачиваясь лицом к девушкам. — Просто нужно подождать, она найдёт того, кто нас вытащит отсюда, и вернётся.       — Святая Сина! Что с твоей губой?       Скарлетт вскочила с кровати, босая, ступая по гладким доскам. Она схватила тряпку со спинки туалетного стульчика и смочила её водой с кувшина. Обеспокоенно вернувшись к Руфине, стала утирать разбитую губу, аккуратно смывая засохшую кровь, пока Стефани разжигала маленький камин, находившийся в углу комнаты. Они работали настолько слажено, что Руф удивилась. Ей оставалось только молчать и вслушиваться в чертыханья Стеф.       — Когда мы были у Смита, он всё отнекивался. Говорил, что понятия не имеет, кто такая Мелани, и что в жизни её не видел, — фыркнула Стефани, откидываясь на подушки позади себя. — Мелли всегда рассказывала, какой Эрвин заботливый и щедрый мужчина, как он любит её. А он видишь, какой, Руф — предатель и лжец — вот его истинная натура.       — А если она выдумала это? — пожала плечами Скарлетт, приземляясь рядом с девушкой.       — Ты считаешь Мелани лгуньей? — возмутилась Стеф, зло сверкая глазами. — А заколку в виде бабочки под кроватью Смита, она тоже выдумала, а?       — Бабочки? — переспросила Руфина, удивленно вскинув голову. — Может, он просто помог ей сбежать?       — Или же убил её, и спрятал в лесу.       — Если бы Мелани была мертва, я бы почувствовала, — прошептала Стефани.

Мы слепо следуем судьбе,

Покамест тело не остыло.

Пока ведут нас те пути,

К заснеженным пустым могилам.