Пой, пташка, пой!

      Порыв ветра, невидимой рукой сорвал защелку с окна юных девушек, окутывая их раскрытые ножки весенней свежестью. В комнату хлынула прохлада, покрывая оголенные участки тел гусиной кожей. Впрочем, если выглянуть во внешний мир, да так, чтобы перегнуться через оконную раму, сложно величать эту погоду месяцем молодости. Зимняя стужа — вот правильное нарицательное. Снежок едва притрусил дорожки на заднем дворике, уютно нарядив старую ель в белую шаль. Рановато раскрывать дверцу гардероба с воздушными тонкими платьями, да и не к месту это сейчас. Стефани Боул вздрагивала всю ночь от малейшего писка подвальных крыс или скрипа досок под нерасторопной прислугой. Она ждала её. Ждала Мелани. Но хрупкий силуэт так и не мелькнул в дверном проёме этой ночью, не плюхнулся рядом на и без того маленькую кровать. В светлую голову навязчиво лезли мысли о трагических последствиях побега Мелани Свифт, но Стефани уверенно отгоняла их легким взмахом ладони. Это лишь дурные помысли. Не место им в этой комнате.              Дверь, снятая с чулана и вставленная в комнату Руфины, наконец, отворилась, заполняя комнату скрипом. Полная женщина, похожая на спелую тыкву, тяжелыми шагами дошла до кровати Птичек. Огрубелые пальцы впитали сок моркови, окрасив кожицу в желтоватый цвет, а на застиранном фартуке виднелись следы утренней готовки. Ладонь коснулась рыжих волос, слегка приглаживая к голове Руфины, отчего девушка распахнула блеклые глаза, растеряно поправляя спавшую повязку. Была бы она зрячей, то сразу же признала тетушку Мэй — здешнюю повариху, заглянула бы в карие глаза и вздохнула с облегчением, учуяв нечто родное в чужом человеке. Но Птичка присела повыше, убирая руку Скарлетт со своей талии. В нос ударил запах парного молока, и на душу полилось сладкое спокойствие. Мэй была женщиной средних лет. Муж давно сгинул за стенами, ещё и месяца со свадьбы не прошло. Так и живёт вдовой уже тридцать лет, не снимая вдовий мыс, да ухаживает за юными девушками этого замка.       — Тётушка? — слегка раскрыв губы, прошептала Руфина, дрожащими после сна пальцами касаясь морщинистой щеки, оглаживая мягкую кожу.       — Что с твоим лицом, милая? — взгляд женщины упал на разбитую губу, синяки на щеках и горле. Зеницы неестественно расширились от удивления, а сухие губы вздрогнули в попытки подобрать слова.       — Вы так рано сегодня.       Руфине было противно. Руфина хотела просто перевести тему, не говорить о Вильяме ни с кем и никогда. Чтобы внушить себе, что всё вчерашнее было лишь плодом её больного разума. А с ней ли это вообще происходило вчера?       — Да вот глаз сомкнуть не смогла, всё думала и думала, куда же нашу Мелли занесло, понимаешь? — дрожащие руки в который раз провели по грубоватой ткани фартуха. — Если она опять в город сбежала…       — Она вернётся, — ласково касаясь плеча сквозь слой жесткой рубахи, Руфина искренне пыталась верить в смысл сказанных ею слов. — Вот увидите, вернётся, как миленькая.       — Твои слова, да Святой Сине в уши, — упираясь руками в бока, женщина стыдливо качала головой, словно Руфина могла её видеть. — А ну, подъём, я там воды нагрела, твои кудри мыть будем.       Босые ноги коснулись деревянного пола. Под чутким надзором тетушки Мэй Руфина натянула тёплые валенки и шаль поверх ночной рубашки. Пытаясь вести себя как можно тише, дабы не разбудить Скарлетт и Стефани, девушка переступала скрипучие гнилые доски по заученной схеме. Оказавшись в узком коридоре, Мэй совсем по-матерински взялась толстыми пальцами за край фартука, поднося его к ещё сонному лицу Моретти, утирая остатки сна, всё приговаривая себе под нос:       — А что, если сейчас господ встретим, а ты в таком виде? Стыд-то какой будет, Руф, — голос тётушки эхом раздавался по замкнутому пространству, а шероховатая ткань изделия всё норовила натереть щеки Птички. — Тебе ещё женой предстоит стать, не гоже это всё.       Руфина лишь приоткрыла рот, ей вдруг захотелось оспорить слова женщины, но была перебита, не успев и слова вымолвить.       — И только попробуй заикнуться о своей слепоте, я не посмотрю на то, что ты взрослая, — пригрозив указательным пальцем, тётушка Мэй воспламенилась решительностью и, подхватив Руфину под руку, повела в сторону душевых для прислуги. — Вот я в ваши годы и не думала жаловаться, а вы толь…       — Так я и слова не говорю вам, тётушка, — улыбнулась девушка, забавляясь утренним возмущениям старой кухарки.       — Ишь ты какая! Ещё и старших перебиваешь, — цокнув зубами, Мэй ускорила шаг, подгоняя Руфину, ведь уже на заднем дворе послышались крики петухов: скоро весь замок проснётся ото сна. — Но то, что ты слепа, Руф, это… — она задумалась, осеклась на полуслове, замолчав на пару секунд, — это пустое. Да, именно, пустое, — раскрыв ногой дверь душевых, тётушка Мэй подтолкнула девушку вперёд. — Главное, что ты человек особенный, Руфина. Мы все особенные, как ни крути.       Простой человек. Неприметный. Обычный. Очередной. Неособенный. Быть простым человеком — предел мечтаний Руфины Моретти. Назвать слепоту особенностью — лишь насмешка над мучеником. Особенные люди! Да что, чёрт возьми, они должны делать? Спасать мир? Освобождать от тирании внутри стен? Рубить титанов? Или сразу стать Святыми? Что они, блять, должны сделать, чтобы заслужить такое высокое звание? Если бы детям с самого детства матери не вбивали в мозг, стоя на коленях на пыльном полу и с таким жаром в глазах, что они невъебически особенные, может сейчас количество погибших за стеной Мария было бы в десятки, а то и тысячи меньше. Ведь каждый сын и дочь Святой Сины непременно уверен в собственной уникальности. И до конца своих дней, пока их тело не разорвут гнилые зубы урода, они будет слепо верить в то, что они исключительные, что таких больше нет ни за одной стеной. Они вступят в разведку и обязательно вернутся домой с победой. Все мы слепы отчасти: кто-то от собственных чувств, кому-то внушили, а кто-то — Руфина Моретти. Простая Руфина. Но это пустое.       Да, лишь Пустое.       Струя теплой воды потекла по позвоночнику, заставляя Руфину поёжиться, прикрывая куском ночной рубашки оголенную грудь, пока тётушка Мэй промывала золотистые волосы. Солнечный свет каскадом падал через маленькое окошко душевых, припекая рыжую макушку. Грубые пальцы перебирали медные пряди, смывая мыло на дно чугунного таза. Она стояла на коленках, склонившись над тем самым тазом, и морщилась от грубых движений тётушки, будто та желала вырвать ей волосы. Дверь скрипнула: душевые наполнились озорным девичьем смехом. Руфина рефлекторно прикрыла рукой глаза, ведь повязку пришлось снять. Душевая представляла собой огромное холодное помещение, разделенное десятью стенами. Маленькие комнаты без дверей, куда девушка могла занести таз с водой и принять душ. Перед душевыми была котельная, где все нагревали воду заранее. Естественно, для более богатых жителей замка были проведены трубы в душевых с горячей водой, и им не нужно было заниматься такой рутиной, как нагревать воду в тазе. Но Птички не являлись богатой ветвью, поэтому каждая девчушка самостоятельно носила себе воду. Кроме Руфины.       —… а он знаешь, что ей сказал? Лучше отыметь дешёвую шлюху, чем послушную псину в дорогих тряпках, — девчонка всё пыталась скопировать манеру речи капрала Леви, заливаясь порывистым смехом под возгласы других горничных. — А потом шлюшка Стефани трахалась с капитаном в подсобке!       «Опять эти лгуньи разносят сплетни»       — Да-да, я сама видела, — поддакивала другая, пока сборище, разинув рот, поедало любую информацию. — А ещё и эта идиотка Мелани, из-за неё все комнаты перерыли. Надеюсь, она уже давно сдо…       — Это вам улей или что? Жужжите и жужжите! — тётушка Мэй выглянула из-за стенки, сварливым взглядом натыкаясь на свору горничных. — А ну, живо повымывали всё, что грязно и разбежались по комнатам. Скоро гости проснутся, — тяжело выдохнув, женщина слила воду с кувшина на голову Руфины, помогая девушке подняться на ноги.       — Дальше я сама, спасибо вам, — прошептала Руф, перекладывая влажные волосы назад и морщась от касаний женских пальцев у лица.       — Да обожди ты, не видишь что-ли… — хлопнув себя по морщинистому лбу, Мэй продолжила убирать прилипшие к лицу Руфины волосы, — тупая моя башка, извини. Волосы просто в глаза попали тебе.       — Там Руфина, — шёпот разнося по помещению, отзываясь разбитой каплей о поверхность мыльной воды. — Подстилка господина! Как ей вообще не стыдно появляться на глаза мадам Рагмонды?       — Да что это такое! — завопила женщина, кидая тряпку в таз и разливая воду на пол.       Ноги Руфины почувствовали подходящую влагу, прямо как молочную реку в том доме с варакушкой. С мамой.       — Не нужно, тётушка, всё нормально, — убирая ночную рубашку, обнажив своё тело, Руфина достала из таза тряпку, намыливая себя. — Можете идти, я уже сама справлюсь. — Если эти безмозглые сплетницы ещё хоть слово в твою сторону скажут… сама знаешь, Руфина.       Она ушла, громко захлопнув дверь. Горничные потупили взгляды в пол, явно побаиваясь старую повариху. Но как только шуршание нижней юбки затихло, они продолжили шептаться, смывая ночной сон. Руфина не слышала их. Именно не слышала. Она медленно растирала своё тело грубой тряпкой, сдирая вчерашние прикосновения мужских пальцев. Девушка концентрировалась на чем-то одном, дабы не придавать значение гнили, что льётся со рта горничных. Хотя… Разве можно правду называть гнилью? Она ведь и вправду всего лишь подстилка Вильяма Зоунтриха. Смыв остатки мыла со своего тела, Руф поспешно дёрнула за полотенце, и жесткая ткань сорвалась с крючка, упав прямо на голову девушке. Окончив ванные процедуры, она натянула нижнее платье, поддев под основное, и, промакивая всё ещё влажные волосы, вышла из душевых под тихий хохот. Было ли ей тошно от издёвок? Скорее всего, ей было всё равно. С возрастом ко всему привыкаешь. Даже к плохому отношению.              Путь к её комнате был не такой уж и долгий — всего два пролёта. Укутавшись потуже в шаль, Руф поспешила прямо. Холодный поток воздуха, из-за открытого забывчивой служанкой окна, создал на нижнем этаже замка температуру, как на улице. Слегка цокая зубами, Руфина ускорила шаг. Не хватало ей ещё простыть после душа в такую стужу, будто сейчас не ранняя весна, а первая декада января.              Тяжелый стук каблуков позади заставил её лёгкие съежиться. Ведь когда ты слепа, не так уж и просто угадать, кто идёт позади тебя ранним утром после балла. Точно она знала одно — это мужчина. Слишком уж грубо он ступал. Сердце то и дело заколотилось, ударяясь о рёбра, словно резвая птица.       «Это точно прислуга, — успокаивала себя Руф. — Никто из богатеньких не встаёт с петухами и тем более не шастает по этажам простолюдинов. Да, может это Сэм или… или кто угодно, но пусть это будет не Вильям. О, Святая Сина, прошу, пускай явится сама смерть, но не Вильям Зоунтрих.»       Она ускорила шаг, переходя практически в бег. Незнакомец тоже ускорился. Ебучие догонялки. Руфина сбилась со счёта шагов и уже не была уверена, какая комната её. Но это и не понадобилось. Сколько он бежал за ней? Минуту? Две? Или пол жизни? Шаль слетела с её плеч, вступая в недолгий пляс с ветром. Она предстала в одном тонком нижнем платье, словно потаскуха с борделя, что бежала от очередного разъяренного насильника. Но не так уж и долго ей удалось спасаться бегством, не такие длинные коридоры в этом чёртовом замке. Руфину остановил подоконник. Она врезалась в деревянную поверхность, больно ударяясь низом живота и едва не перелетев через то самое открытое окно. Воздух выбился из лёгких, кости застонали под предельным напряжением, словно грозились сломаться. Руф отшвырнуло на покрытый ковром пол. Перевернувшись со спины, девушка встала на четвереньки, стараясь наполнить грудь кислородом, чувствуя, как с плеч сползли бретельки, оголяя грудь. Дрожащими пальцами она зацепила одну лямку, стараясь натянуть платье обратно, всё также стоя в позорной позе. Раздался бархатный смех. Он разливался по коридору, словно то молоко в доме с варакушкой. Если бы желудок Руфины не был бы пуст, её бы вырвало прям под ноги мучителя, что так вальяжно подошёл к Птичке.       — Что за салочки ни свет ни заря?       «За что, Сина? Неужто, я настолько грешна? Чёртов, Вильям, Вильям, Вильям!»       Она смолчала. Осталась в той же позе, низко склонив голову перед своим господином, громко дыша через нос. Но в любую секунду готовая вгрызться в горло, словно та борзая, Вильяму Зоунтриху. Её волосы вуалью скрыли лицо, повязка всё также покрывала глаза, впитывая крупицы слёз. Руфина чувствовала себя преданной Святой, но к этому нужно было привыкнуть уже давно. Ведь Сина никогда не прислушивалась к словам малютки Руф. Возможно, Святые брезговали этим местом и обходили его стороной? Тогда, если боги это позволили, Руфина убьёт всех богов. Она. Они не заслуживали такой участи. Ни одна из них не желала такой жизни. Рагмонда Зоунтрих — расхитительница судеб.              Мужские пальцы, словно черви, заползли во влажные волосы девушки, резко дёргая вверх, заставляя поднять голову. Будучи зрячей, Руф бы ужаснулась. Поощрение похотливых желаний порождает множество греховных поступков. Вильям был тем ещё грешником. Он безбожно вылизывал взглядом её лицо, её шею, её грудь. Даже эта чёртова слепота сводила его с ума. Он был болен Руфиной — его маленькой птичкой., судорожно уверяя в себя, что эта девка и минуты не проживёт без него на воле. Он не отдаст её даже самой Смерти. И в его голове не было ни капли сомнений. Только почему же вчера Руф так страстно вырывалась с таких «нежных» объятий? Мозг всегда абстрагируется от ситуаций, что способны разрушить замок из идеалов владельца. Каков уж заботливый мозг.       — Встань, — ласковый тон заставил Руф поёжиться. — Не гоже окрасе вчерашнего вечера пребывать в такой вульгарной позе.       И она встала, стараясь особо не кривить лицом от резкой боли внизу живота, хотя бы не заскулить перед «этим», словно раненный щенок. В отличие от Зонтриха, она ненавидела свою слепоту, наготу, участки тела с отпечатками Вильяма. Её пальцы зацепили сползавшую бретельку, натягивая её к шее, наконец, пряча свой оголённый бюст от зрячих глаз. Надменный цокот оповестил девушку, что мужчина совсем не рад её действиям, а грубая ладонь накрыла её щёку, покрывая вчерашние синяки.

Она была лишь прахом.

Прахом и землёй.

Вечно использована чужими,

Порочными руками.

      — Ох-х, Руф… — до горечи сладко протянул Вильям, ладонью сползая вниз по шее, — ты кажешься совсем смурной сегодня. Это расстраивает меня, милая.       — Зачем вы проснулись так рано, господин?       Усмешка растянулась на его лице, а глаза подметили гусиную кожу девушки после очередного порыва ветра. Не хватало ей ещё и заболеть в такую стужу с мокрой головой.       — Ах, да-а… — мужчина устало потёр виски, словно пытался протереть дырку к черепу, — хочу, чтобы ты и впредь оставалась послушной, моя маленькая Птичка. — мужские пальцы прошлись по груди, вымазывая её видимой только Руфине гнилью, и вновь поползли к шее. — И не делала никаких резких движений сегодня на прощании с гостями. — Он схватил её за горло, а сильные пальцы сдавили его, вмиг перекрыв кислород. — Ты уяснила, Руфина? — женские пальцы вцепились поверх мужских, раздирая кожу. — Будь мышью, стой позади всех, Руфина! И всё будет хорошо с тобой, пока ты держишься меня. Я единственный знаю тебя и искренне хочу помочь. Ты же не настолько слепа, что не видишь прям уж таких очевидных вещей?       Девушка стала задыхаться, и ему пришлось ослабить хватку. Он даже ужаснулся на секунду, что мог свернуть ей шею. Мгновение. И она буквально выскользнула из ставших потными пальцев. Упав снова на пол, Руфина судорожно закашлялась, рукой закрывая горло. Эта игра в «тепло-холодно», в «доброго и злого Вильяма», менявшегося за секунду, действительно пугала девушку. Ведь никогда не знаешь, что он сделает дальше. Тут в твоё ухо влетают выблеванные словечки любви, тошнотворные поцелуи в шею, вдох, и эту же шею сжимают в тиски.       — Запомни то, что произошло и не рыпайся сегодня. — Он смотрел на неё сверху вниз, подпитывая собственное самолюбие. — Докажи свою преданность мне, — он развернулся на каблуках прямо перед её носом и уже сделал шаг вперёд, как вдруг замер, — а, и в твоей комнате пирожное — твоё любимое, Пташка.       Он ушёл. Стук каблуков смешался с уличным шумом, и она вновь вдохнула. Клубничное пирожное. В детстве мама покупала такие на рынке, если Руфине удавалось продать корзину яблок прохожим в знак поощрения. Нежный бисквит, слой крема, что просто тает во рту, и сочная клубничка украшает пирамидку. Это нравилось шестилетней Руф. Для восемнадцатилетней — знак насилия. Вильям оставляет такое пирожное каждый раз, когда пытается или же насилует Руфину. Словно так старается загладить вину, если он её чувствует, конечно же. Либо же поощряет её за доставленное удовольствие. Кто знает, что творится у него в голове. Только Руфина не ест их, отдаёт Мей и дворовым мальчишкам, но никогда и пальцем не притрагивается к десерту, словно он был напичкан червями.       «О, Мария, Сина и Роза, почему же вы оставили меня? Разве мне действительно уготовано сдохнуть от руки этого мучителя? Разве я не искренне молилась, не искренне молила вас о спасении?»       Мысли Руф перебил быстрый топот женских ног. Шаль вдруг покрыла её плечи, создавая контраст тепла, а холодные руки помогли ей подняться. Это была служанка, Руфине не нужно было иметь нормальные глаза, чтобы это различить. Этой девушке было брезгливо не то, что разговаривать с особенной Птичкой, но и касаться её, едва придерживая подушечками пальцев.       «Ставлю на то, что она шесть раз руки вымоет после этого. И зачем же было в принципе мне помогать с таким то отвращением? Смешная.»       Они молча дошли до нужной двери. Руфину мучила теперь не только боль внизу живота, но и горло. Было невыносимо глотать. Служанка отворила дверь и робко выдохнула. Конечно, Стеф и Скарлетт до сих пор спали в тёплой постели, пока слуги уже во всю сгорали за работой по замку. Неужто этой девчушке захотелось быть Птичкой? Её бы осудили за такое омерзительное желание собственные черти в голове. Руф пошатнулась, отстранилась от девушки на шаг, сильнее укутываясь в шаль.       — Если на тумбе есть пирожное, можешь съесть, — прошептала Руфина, касаясь ноги Стефани. — Это за то, что помогла мне.       — Ещё бы я ела с рук подстилки Зоунтриха, — служанка прошипела, словно гадюка, всё боясь, что стены услышат её. — Сама заработала, сама и жри.       Дверь с силой захлопнулась, раздался глухой хлопок. Руф села на край кровати с желанием распороть собственную грудную клетку и сжать сердце так, чтобы оно лопнуло. Стало ли ей обидно за служанку? Если да, то совсем немного. Больше её злила она сама. Ведь она знала, что не стоит говорить со слугами, а тем более предлагать еду. Дура. Дура. Безмозглая дура, что никак не научится жить, как Птичка в этом мире.       Её самобичевание прервала дверь, что запустила внутрь комнаты разъяренную тётушку Мэй. Она совсем запыхалась, но её волосы не растрепались, словно были намазаны слоем сала и туго сплетены в гульку, дабы ни один седой волосок не торчал и не нервировал Рагмонду. Женщина кипела, как тот чугунный чайник сейчас на кухне, выпуская пар через нос. Конечно, уже седьмой час пошёл, скоро проводы господ, а эти лежебоки всё в кровати нежатся, слюни на подушку пускают. Руфина едва успела отскочить к столику, чтобы не попасть под горячую руку Мей. В то время как тетушка накручивала на кулак кусок полотенца и стала хлестать им по спинам Стеф и Скарлетт. Это было не так уж и больно. Девушки, видимо, закричали от испуга, слетая на пол с кровати.       — Ишь вы какие! Мне что, разорваться? Вы не одни у меня! Или мне каждую нужно с ложечки кормить да будить ласковыми словечками, а? — причитала женщина, утирая лоб тем же полотенцем. — Чего вы завизжали, как резанные поросята? Что ж за напасть сегодня, святая Сина? — Не снизойдет она к вам сейчас, — крехтя, прошептала Стефани, поднимаясь на ноги. — Слишком много грешных в комнате, тётушка, вы выйдите в коридорчик, — выпрямилась девушка, потирая слегка розовую полосу на спине.       — Или лучше вообще из замка, — пискнула Скарлетт, мельком взглянув на хихикающую в отражении зеркала Стефф.       — Я вам посмеюсь, — хлопнула в ладоши Мэй, — не вздумайте такое ляпнуть при госпоже, а не то…       В комнату забежал мальчуган, заставив Скарлетт испуганно прикрыть грудь куском одеяла. Не комната, а проходной двор прям. Это был тот самый мальчик, который вчера вечером оповестил о пропаже Мелли. Протёртые на коленях штаны, объемная рубаха, явно доставшаяся от старшего брата, и чумазое лицо. Ко всему дополнению, он был босиком. От него так и пахло кремом для обуви. Видимо, щеки были в нём. Завидев тетушку Мэй, он испуганно вздрогнул, переминаясь с ноги на ногу, но из комнаты не вышел.       — Тут незамужние девушки, ты куда ворвался, прохвост? — руки сжались в кулаки и упёрлись в широкие бёдра. — Давно манерам не учили? Ещё и грязными ногами по ковру…       — Так это змеище всех собрать решила, — он так быстро тараторил, бегая глазами по комнате, стараясь не пересекаться взглядом со служанкой, — и мне сказали быстро найти Птичек, — вдохнул полной грудью, теребя край рубахи, как вдруг взгляд упал на столь манящее пирожное на тумбе. — Я съем твоё пирожное, Руф, тебе всё равно сладкое… это… вредно.       Не успела тётушка Мэй и рта открыть, как мальчуган уже затолкал пирожное, довольно прожевывая его под тихое хихиканье девушек.       — Куда уже собирают, Ян? — всё также весело спросила Стефани, забавляясь реакцией мальчика.       — Так это… в гостиной, на втором. Господ провожать и змеище что-то уже надумала себе.

И пусть эти слёзы иссохнут на щеках,

А сердце зародиться новым цветом.

Дьяволу недолго оставалось с ней плясать,

Ведь песнь кончается с рассветом.