Пой, пташка, пой!

Я и мой личный дьявол всегда идём в одну сторону.

Он кряхтит и шатается — я вовремя подставляю плечо.

Вдруг упадёт в эту бездну и утянет меня к тому ворону,

Что притаился за листьями с невольным желанием губить,

пока горячо.

      Днем её спальня всегда была объята естественным солнечным светом, ночью же лишь луне было позволено окрашивать её тонкий силуэт в блекло-голубой. Она не разрешала прислуге жечь свечи в этой комнате — воск, стекая по канделябру, марал паркет. Сейчас же портьеры заботливо пропускали солнечные лучи внутрь, каскадом освещая её грациозную осанку. Рагмонда Зоунтрих вцепилась пальцами в край стола, намереваясь перевернуть его со злости на своего драгоценного мужа, ведь это он заставил прислугу отнести весь этот хлам документов в её спальню.       Весенний ветер ворвался внутрь, вступая в пляс с несколькими листами, хаотично разбрасывая их по комнате. Она нервно выдохнула: осталась малейшая искра до взрыва. Но в дверь постучали.       — Мадам Рагмонда, я привела Стефани, как вы и просили, — слегка раздосадовано проговорила Мэй, тяжелыми шагами ступая по паркету и волоча за собой сонную девушку.       Стрелка на часах едва ли перевалила за шесть, и Стефани ещё не была так свежа и активна, как вчера на балу. На той маленькой кровати в спальне Руфины спать втроём не то чтобы немного неудобно — на ней максимально неудобно, жутко тесно и до боли в спине некомфортно, НО. Но спать в этом замке по отдельности уж слишком опасно. Особенно, когда прибыли гости. Особенно, когда этим пьяным гостям сама Рагмонда назначила цену за плотские утехи с Пташкой Стефани. Где же была героиня многих фантазий вчера вечером? Допрашивала самого Эрвина Смита о пропавшей Мелани. Жаль, что ни денег, ни достоверной полезной информации она так и не получила от мужчин: лишь убытки. Правда, взгляд Рагмонды заставил её выпрямиться и принять позу осужденного.       — Где ты была вчера? — с каждым словом голос женщины становился всё грубее, а пальцы сильнее сжимали деревянный стол.       «Не смотри ей в глаза, не смотри! Она же дьявол: посмотришь — и проиграешь.»       — Мадам, здесь я. Я виновата… — встревожено сказала Мэй, сжимая пальцами фартук.       — Я задала вопрос, — Рагмонда медленно зашагала вперёд, к своему зашуганному кролику.       «Ещё пять минут, и я выйду отсюда. Через семь — вновь вернусь в кровать. 59… 58… 57…»       — У нас тут дом инвалидов? Одна слепая, теперь глухая появилась.       Всего шаг, и их разделяют пара сантиметров. Голова Стефани была виновно опущена вниз так, что Рагмонда обращалась сейчас к макушке. Стефани всегда была самоуверенной сукой и, не стыдясь, демонстрировала такую сторону публике. Она не видела причин или смысла быть прихвостнем, вылизывать ноги мадам Рагмонде, падать на колени и молить. Ведь, тогда она станет Евой Браус. Обычной Евой: без собственного Я, без личности и души. Но и правда, верить в справедливость она перестала ровно тогда, когда разочаровалась в святых. Никто и никогда не станет тебя спасать, как бы искренне и усердно ты ни молилась. Хоть лоб об пол рассеки — им на тебя плевать. Всем на тебя плевать, пока ты не приносишь пользу. А от малышки Стеффи всегда была польза. Да и сейчас ей было не страшно, ей просто хотелось вернуться в постель. «16… 15…» — Я… «9…не…7…» — …задала… «4…смотри…2…» — …вопрос! «1»       Женские пальцы впились в щеки — от неожиданности она едва не повалилась на пол, но Рагмонда прижала девушку спиной к двери, сильнее надавливая. Глаза Стеф были зажмурены. Правда жизни: «Когда собираешься открыть глаза, особо не спеши — шанс, что увиденное тебе не понравится, практически тридцать процентов». Особенно, когда ты знаешь, что перед тобой разгневанная Рагмонда Зоунтрих. Особенно, когда она разгневана из-за тебя. Выживает сильнейший. Слабые должны умереть, и другой истины ты не сыщешь ни за одной стеной — это Стеф усвоила ещё ребёнком. Её ресницы задрожали, и она приоткрыла глаза, рассматривая колье на шее мадам.       — В глаза смотри, — прошипела женщина, резко подняв голову Стеф выше, оставляя следы от ногтей на розовых щеках. «Чёрт, проиграла»       — Мне было плохо, — наконец, она выдавила из себя хоть какое-то оправдание.       — Ах, тебе было плохо, — женщина театрально вскинула руки, отступая назад. — Почему же ты сразу этого не сказала, милая? — девушка продолжала безэмоционально стоять на месте, поэтому Рагмонда продолжила. — Кстати, недавно я имела честь встретиться с пастором Габриэлем — лидером культа стен, — она специально уточнила должность этого человека, наблюдая за малейшим изменением в лице Стефани. — Вы же с ним давние приятели, не так ли? — ответа не последовало. — Так вот, церковь сильно поднялась после падения стены. Наверное, твоей матери и сестрам жить стало куда проще. Может, если тебе так плохо, что ты не можешь работать, вернёшься в дом родной? Пастор так хотел послушать твоё пение.       — Такого больше не повторится, — спокойно сказала Стефани.       — Тогда закрываешь рот и работаешь в любое время дня и ночи, если не хочешь сгнить в своей чёртовой секте, — от злости мадам даже прическа вздымалась в такт её сбитому дыханию. — Пошла вон.       Стефани слегка поклонилась, не сводя глаз с дьявола, развернулась на пятках и коснулась ладонью к дверной ручки, как писклявый женский голос заставил её замереть:       — Я не такая, как они, я особенная.       Брови свелись к переносице, и, до боли зажмурившись, Стеф выскочила из комнаты, закрыв за собой дверь. Она осталась одна в пустом коридоре. Отошла от той двери, спряталась за поворотом. Её лопатки коснулись холодной стены, лицо закрыли дрожащие ладони, но заплакать она так и не смогла. И, казалось, на весь этот город она застонала, сползая. Села на устеленный ковром пол и обняла колени. Она не хотела быть здесь, но и там быть не хотела. Иногда ей казалось, что для неё в этом мире просто нет места. И вот ей снова восемь, она сидит на сырой земле, и мама с пеной у рта повторяет: «Ты не такая, как они, ты особенная, поэтому он выбирал тебя каждый чёртов раз, Мария!». Но прошло пять минут, а через семь она должна была быть в постели.       — Молодая-красивая! Чего грустим? — немного полноватый мужчина выглянул с приоткрытой двери. — Может, я подниму твоё настроение, пташечка? — Стеф натянула кокетливую улыбку, поднимаясь с пола.

***

      В спальне Рагмонды стало совсем тихо. Мэй пыталась слиться с интерьером, натирая бокалы для распития вина. В её руках была простая хлопковая тряпка, а стекло уже скрипело. С самого утра ей было так тревожно, что сердце не находило покоя в грудной клетке. Ещё и Мелани…       Мэй тяжело выдохнула, бормоча себе под нос:       «Через час надо бы будить это сонное царство: уж скоро гости встанут. Нет, сначала бы разбудить Руфину, ей бы волосы помыть. Люди в этом замке такие жестокие к чужому горю, особенно горничные… Голыми руками повырывала бы языки да мылом бы… »       — Сколько лет мы уже знакомы, Мэй?       От неожиданности вопроса Мэй едва не уронила бокал, поднимая тяжелый взор на женщину возле окна.       — Я работала здесь ещё до вашего рождения, мадам, — спокойно ответила служанка.       — Всю мою жизнь, — вздохнула Рагмонда, прислонившись поясницей к оконной раме. — Помню твою свадьбу. Ты выглядела куда лучше, чем сейчас. Матушка подарила тебе ткань на платье и позволила устроить гулянку при дворе.       — Ваша матушка была святой женщиной, но…       — Это правда, — Рагмонда повернула голову вбок, рассматривая грязный снег. — Через сколько умер твой муженёк? И месяца со свадьбы не прошло?       — Не стоит вспоминать былое, — на выдохе произнесла Мэй, ставя бокал обратно на стеклянный столик.       — Овдоветь в шестнадцать, не сумев найти нового мужика… — Рагмонда издала смешок, продолжая рассматривать унылый вид из окна. — Глупая ты, Мэй. Старая и глупая. Я бы так не смогла. Если Вильям завтра свернёт шею на скачках — спустя день, я бы надела подвенечное платье.       — Я любила своего Джона, — спокойно произнесла служанка, без какой-либо тяжести души.       — Любить можно себя, деньги… власть. А мужчину любить — самое глупое женское занятие. Моя мать, — Рагмонда вдруг повернула голову, рассматривая морщинистое лицо служанки, — моя мать бы сейчас не согласилась, а ты как думаешь, Мэй?       — Я думаю, что любить — самый бесценный дар этого мира.       — Говоришь её словами, — губы исказились улыбкой, — и как только она терпела отца? Этого эгоиста…       — Ваш отец был великим человеком! Имея столько всего, он был добр к каждому существу, — неожиданно сказала Мэй, повысив голос. Она даже ступила вперёд на эмоциях.       — Мой отец был полным глупцом! Имея в руках такую власть, он ни разу ею не воспользовался. Вот если бы я была на его месте…       — Вот поэтому господин передал эту власть бедняжке Фриде, а не вам, — с жаром в глазах произнесла Мэй, сжимая хлопковую тряпку грубыми пальцами. — Пускай Святые упокоят её душу.       — Знаешь, — Рагмонда даже не разозлилась, лишь усмехнулась со слов служанки, — ты единственная в этом замке, которая смеет мне хамить. Я бы выпорола тебя, да только стара…       — Не имеете права, — тряпка совсем натянулась в руках, кажется, даже нитки затрещали. — Я не ваша собственность, я вольная! Господин Ури выкупил мне документы, поэтому…       — Знаю я, знаю, — вздохнула Рагмонда, перебив Мэй. — Отец и мать уж слишком дорожили тобой, раз делали такие подарки.       — Такое было отношение к каждому в этом замке: у нас были права, а вы относитесь к людям, как к скоту. Вы сделали из маленьких девочек живые игрушки и вертите ими, как вам вздумается, — зубы заскрипели. Мэй сдерживала свою злость из последних сил. — Мне пора будить Птичек.       — Чего бы ты хотела, Мэй? — вдруг спросила Рагмонда, игнорируя весь монолог.       — Чтобы вы их отпустили, — прошептала Мэй, касаясь дверной ручки.       — Распустить всю прислугу?       — Отпустили только Руфину и Стефани, — Мэй взглянула на женщину. — Они же вам мешают, мадам, как вы этого не замечаете? Что ваш муж творит с бедной девочкой? Он же изменяет вам, весь замок об этому гудит! Разве вам не доносили слухи? Если вам не жаль её, пожалейте хотя бы себя. Господин Ури не желал бы такой судьбы своей единственной дочери. А Стефани… с неё, — служанка запнулась, утерев мокрые глаза, — с неё уже хватит. Эти мужчины, они… они такое с ней творят, что даже взрослой женщине этого не вынести! А Мелани! — Мэй ударила себя в грудь, почти задыхаясь от слов.       — Чего не вынести взрослой женщине?       Дверь вдруг отворилась. В комнату вошёл Вильям Зоунтрих. Мэй не знала, давно ли он там стоял и слышал ли речь. Она настолько утонула в собственных чувствах, что забыла и где находится, и кто перед ней. После каждой фразы всегда остаётся осадок во рту, либо она уже слишком стара для этого всего. Расплакалась бы, да нельзя. Не здесь.       — Я пойду, мадам. Пора уже будить наших Птичек.       Она вновь взглянула на Рагмонду, и брови её поползли вверх. Глаза женщины были стеклянными, устремленными в пол. Она выглядела совсем озадаченной словами старой служанки. Вильям же вальяжно забрался на постель в грязной обуви, подложив под голову подушку. Его взгляд метался меж двумя особами, но ему не было дела до них. Почесав лоб, он усмехнулся.       — Ты снова права, Мэй, — спокойно, без всякой насмешки произнесла Рагмонда. — Они не приносят мне пользу здесь. Я уже обдумывала это. Но отпустить их я не могу — они не настолько мне верны.       — Так отправьте меня с ними, мадам! Мы исчезнем, клянусь могилой отца своего, вы забудете о нас! Молю вас, Рагмонда, поступите правильно на сей раз, — взмолилась служанка, едва не падая на колени.       — О чём это она? — растерянно спросил Вильям.       — Ступай, у тебя много дел, Мэй. — Рагмонда вновь отошла к окну.       — Не хотите меня, так отправьте с ними Еву Браус. Эта девчонка умрёт за вас, мадам!       — Не переступай черту! Я сказала тебе уйти.       Дверь закрылась. В комнате остались только суженные-ряженные. Рагмонда распахнула окно, на сей раз полностью. Холодный ветер отбросил её волосы назад, раскрыв высокий лоб. Голова готова была взорваться от мыслей. И свежий воздух вовсе не отрезвлял разум. Любовь — это дар? Что за бред? Рагмонда не чувствовала ничего к другим людям. Словно при рождении вместе с пуповиной мамаша Мэй перерезала и что-то людское. Чёртова ведьма — она явно её сглазила. Ей было наплевать на Вильяма, Птичек, Стены: её волновала только власть. Власть — такое необычное слово. Написав на листке список желаний, Рагмонда бы вывела лишь его. Она не никогда не желала быть святой, как её мать, не хотела иметь это кричащее и ноющее существо — ребёнка. Особенно иметь его от Вильяма. В то же время она притащила в замок восемь голодранок. Конечно, от них была польза. Они были, с одной стороны, потехой для глаз, а с другой — могли добывать нужную информацию для неё.              Когда же кто-то больше не приносит пользы, он становится пылью для Рагмонды Зоунтрих. Мелани была той самой пылью. Она не испытала жалости к девушке, которую растила с малых лет. Даже мысленно не попросила Святую Розу, Марию и Сину позаботиться о её душе. Она уж давно не верила во всю эту святость. А пастора Габриэля считала глупцом и мошенником. Да и всю секту тоже. Культ стен! Ах, какое название!       Её мать входила в этот культ и пыталась затянуть Рагмонду. Может, поэтому она забрала Стефани себе. Ещё маленькой девочкой она считала это всё таким полоумием. Мать падала на колени перед красивой картинкой Святой Марии и молила о том, что никогда не свершится — чтобы Рагмонда стала иной: доброй, чуткой, жалостливой. И вот, спустя столько лет, и даже после её смерти, ни одна Святая так и не соизволила исполнить это желание.       Возможно, это было неподвластно ни одной Святой.              Возможно, Рагмонда и была той святостью.       По крайней мере, такие мысли забавляли её по вечерам. Она почти не помнила своего детства. Всё было настолько ровным и однообразным, что ей хотелось всплеска эмоций — почувствовать хоть что-то. Такое влечение она ощутила в пять лет. Просто встала утром и прозрела. К чёрту рутину! И она убила кошку матери. Заколола спицами: женщина как раз вязала варежки. Белая пряжа окрасилась в красный, и Рагмонде тогда показалось, что этот цвет куда веселее. Живое существо, что бегало за солнечными зайчиками, теперь лежало мертвым грузом на её коленях. И буквально на секунду Рагмонда уловила удовольствие от власти. Она сама вершит судьбу. Нет ни каких святых. Она и есть СВЯТОСТЬ. Ей подвластно решение, кому жить, а кому умереть. Гнев отца, слезы матери: ей всё равно — она хотела стать властной.       Рагмонда Зоунтрих стала властной.       Воспоминание давно минувших дней возникали неожиданно, прямо как икота: никогда не ждёшь. Сейчас её удивлял разговор с Мэй. Женщина уж слишком напоминала ей мать. Те же глаза с осуждением, те же фразы. Её и вправду интересовало мнение прислуги? Или же это только забавы ради? Рагмонда не знала ответа. Но это не отменяло того факта, что Мэй была права: её авторитет подрывают. Стефани и Руфина больше не могут здесь быть. Ах, если б только она могла превратить их в пыль. Эти девушки — конец жизненного пути властной Рагмонды Зоунтрих.       — О чём говорила эта ворчунья? — снова задал свой вопрос Вильям.       — В разведке нам не хватает своих людей, — произнесла Рагмонда, руками опершись о подоконник, — и…       — А как же Тим?! И закрой, наконец, окно.       Вильям даже приподнялся на локтях, рассматривая тонкий стан жены. Он упомянул мальчика — Тима Флореса. После падения стены Мария Рагмонда отправила его в кадетский корпус, чтобы в будущем он вступил в Разведкорпус и стал лазутчиком для неё. Кадет из 104 отряда, сейчас уже разведчик.       — А что Тим? От него не так уж и много проку, — вздохнула женщина. — Даже об Эрене Йегере я узнала из сплетен да газет. Никакого толку от этого глупого мальчишки.       — Так припугни его, милая, — Вильям сел на кровать. — Ты же это умеешь. Скажи, что его мать могут легко вздёрнуть на виселице или… или что-то другое, не знаю, — почесав подбородок, мужчина и вправду задумался.       — Единственное, что неподвластно мне сейчас, так это разведка. Эрвин Смит, — прошептала Рагмонда с неким азартом, — он не обычный мужчина, с Шадисом было и то проще. Этих чёртовых разведчиков не интересуют нажива, сейчас мы их контролируем только деньгами на эти вылазки.       — Так отправь к ним какую-нибудь Птичку, — пожал плечами Вильям. — Тим же не будет трахаться ради информации. Вряд ли этот напыщенный индюк по мальчикам. — неуместный смешок. — Да и не станет Смит доверять тайны обычному солдату. А вот перед этими наивными глазками да опытными ручками он явно не устоит. Поверь, милая, — он встал с кровати, делая шаг к окну, — в постели с молоденькой девицей ни один мужчина не сможет держать рот закрытым.       — И так я избавлюсь от них с пользой.       — Что?       — Просто мысли в слух, — развернулась Рагмонда, сталкиваясь лицом к лицу с мужем, — твои слова вызывают у меня сомнения, но так мы хотя бы сдвинемся с места.       — Вот-вот, можем сослать туда Стефани, она уж больно опытна в делах постельных, — ухмыльнулся Вильям, поднося руку к лицу Рагмонды, желая коснуться. — От тебя так и веет холодом.       — Стефани и вправду отправится в разведку… вместе с Евой, — мужчина утвердительно кивнул. — и Руфиной.       Взрыв.              Вильям отдёрнул руку. И отступил назад.       — Нет. Не Руфина. Ей нечего делать в разведке. Какой от неё там прок, а? Она же слепая, те хоть портки стирать будут! — мужчина стал переходить на крик, но Рагмонда снова развернулась к окну. — Да закрой же ты это окно!       Мгновение. Вильям со злостью запирает окно одним резким хлопком, даже стекла зазвенели. Ему не нравился этот разговор. Рагмонда с самого утра решила испортить ему настроение, что ж ей так неймется? У него не было ничего, сейчас же все его мечты стали явью. Но главная из них — хрупкая маленькая Руфина.       — Ты не можешь со мной так поступать, Рагмонда! Оставь её мне!       — Как ты спишь по ночам? — спокойно проговорила женщина. — Тебе самому от себя не мерзко? Она же…       — Прошу, она важна для меня…       — Это моё решение, Вильям.       — Прошу…       Вильям стал опускаться на колени, мямля что-то неразборчивое. Кажется, мужчина и вовсе был в отчаянии. У злого Вилли ничего не вышло, теперь пришла очередь Вилли-подлизы. Всё-таки он стал забывать, что перед ним не Руффи, и с Рагмондой грубость не пройдёт. Он приподнял подол, целуя коленку и спускаясь ниже. Снял туфлю, продолжая целовать. Каждый миллиметр её ступни был слегка липкий от его слюни. Точно собака стал вылизывать пальцы. Увидь эту сцену случайный зритель, не выдержал бы — подобное бы явно повлияло на его психическое состояние. Взрослый мужчина, стоящий на четвереньках, подобно псу, вылизывает ноги своей хозяйки ради любимой игрушки, которую планируют выкинуть.       Удар.       Вот и Рагмонда не выдержала. Её нога ударила точно в нос суженному, отчего тот, не удержав равновесия, повалился на пол.       — Мерзость! — выкрикнула мадам. — Я здесь принимаю решения. Я здесь власть! Я — ВЛАСТЬ!

***

      Узкие коридоры этого замка всегда влекли Рагмонду Зоунтрих. После смерти отца и матери она приказала прислуге не зажигать так много свечей. Замок окутывал таинственный полумрак, а картины становились всё мрачнее. Она любила вечерами рассматривать их тонкие мазки, а глаза неизвестных ей персонажей будто провожали её. Наверное, это жутко. Но Рагмонду это совсем не пугало. Их взгляды, написанные уверенной рукой художника, наблюдали за каждым её шагом.              Но среди тысячи изображений у неё был свой фаворит. Перед лестницей меж вторым и третьим этажом. Картина была практически вовсю стену. По-настоящему величественная. Страх, смятение, безысходность: это творение вбирало в себя всё, и маленькой девочке не стоило рассматривать каждую деталь сего произведения. Рагмонду Зоунтрих всегда интересовали тайны души. Рассматривая образ девушки, находящейся в состоянии полубреда, она пыталась постичь человеческую суть. На полотне девушка хоронила своего возлюбленного: она пала у его бездыханного тела. Работа света и тени просто великолепна! Нижняя часть тела и ноги — темные, мрачные, являются воплощением звериного начала. Линии мышц, темные провалы на торсе и бедрах дополняют это впечатление. Безумные, полные ужаса глаза, полуоткрытый рот перечеркивают ожидание разумности, достоинства и уважения. В фигуре не осталось и следа от тщеславия и гордости. Художнику отлично удалось передать драматизм ситуации и накал страстей. Она даже пыталась срисовать её. Правда, все попытки обернулись неудачей и разорванной бумагой.       Рагмонда не понимала, почему её так влекла эта картина. Сколько часов она провела подле неё и не сосчитать. Она видела себя в той девушке. Думала о том, что люди чувствуют при потере кого-то действительно важного в жизни. Но она так и не смогла этого испытать.       Сейчас она снова идёт к ней. Те самые картины. Те самые стены. Разве что ковёр изменился за столько лет. Поворот, и она замечает мужчину: видимо, сегодня она не будет созерцать в одиночестве.       — Командующий Эрвин Смит, — произнесла Рагмонда с улыбкой, поравнявшись с мужчиной. — Замок такой огромный, а мы пересеклись именно возле этой картины.       — Доброе утро, мадам Зоунтрих, — он даже голову к ней не повернул, продолжая рассматривать изображенный сюжет.       Тишина. Они молча рассматривали полотно. Вдруг Рагмонда судорожно вздохнула.       — Каждый раз словно первый. Никогда не устану рассматривать именно её, — с неким трепетом произнесла женщина, заправляя локон за ухо, показывая серёжки-камушки.       — Картина и вправду завораживает. С каждой минутой я нахожу новую деталь, — задумчиво произнёс Эрвин.       — А мы могли бы стать друзьями, Смит, — она усмехнулась и опустила взгляд на раму картины, словно там был написан текст речи. — Но вы выбираете совсем не ту сторону.       — Я не выбираю стороны. Моя единственная цель — свобода всего человечества.       «Опять эти заезженные красивые фразы»       — Это очень благородно. Вы вдохновляете меня на хорошие поступки, — аккуратно начала Рагмонда. — Эти маленькие мальчики… как вам спиться с мыслью, что вы отправляете их на верную смерть?       — Это выбор каждого, — кратко ответил Эрвин.       — А вот я не могу спокойно спать, зная, что столько юных ребят гниют за стеной. Моя репутация так же важна для меня, как для вас ваша цель. Но помочь вам мне хочется не только деньгами.       — Скажите прямо, мадам. Не стоит продумывать речь. Здесь журналистов нет. — Он не сводил глаз с обезумевшего лица изображенной женщины.       — Хорошо, — дёрнула плечом Рагмонда, — буду краткой. Я дарю вам троих птичек, Эрвин Смит.       — И что будут делать три девушки в военной части? — спросил Эрвин, не скрывая улыбки.       — Что ваша душа пожелает. Они приучены ко всему. Готовка, уборка, стирка — работы они не боятся. Могут развлекать солдат, — она качнула головой, внимательно изучая черты его лица.       — Я ценю вашу щедрость, мадам, но, — мужчина замолчал, продумывая вопрос, — но отказаться я не смогу, так ведь?       — От подарков друзей нельзя отказываться, командующий Эрвин Смит.       В её глаза он так и не взглянул.

***

      На улице, наконец, появились признаки настоящей весны. Солнышко приятно припекало макушку. Снег стал хрупким и начал быстро таять, пропитывая землю. Небо вдруг стало ярко-голубым, высоким и просторным. Желание петь и плясать бурлило внутри каждой девочки. Стрелка часов неумолимо перевалила за полдень. Позавтракав с гостями, Пташки решили прогуляться на улице, забежав на задний дворик, рассаживаясь на скользком камне. Хотя солнышко уже пригревает, но порывы ветра до сих пор холодные и пронизывающие. Под ногами лужи и талая земля, из-под снега всплывает грязь. Но Стефани видела лишь молодые почки на голых ветвях. В местах, где снег растаял, начинает зеленеть ранняя трава. Она яркая и сочная, поскольку впитала в себя всю питательную силу воды и солнца. И вдруг ей стало так смешно и комфортно, что она прижалась к Руфине, запев колоратурным сопрано:

Верьте, не верьте, а это ведь судьба,

Любовь вы повстречали, а я вот дурака!

      Все весело подхватили старую песнь, смеясь, разбавляя её своим голосом.

И мать ведь говорила, кричала со двора,

А я, с судьбой играя, всё пела, возлюбя.

А вот и песнь пропела…

      Стефани вдруг запнулась, услышав крик оборванца Яна. Мальчик весь день метался туда-сюда, что-то крича, но он был слишком далеко, и разобрать слова было невозможно. Пришлось подождать с минуту.              Он, наконец, добежал, падая на тропинку и тяжело дыша. Его грудь тяжело вздымалась, и все с удивлением стали его рассматривать. На улице всё же прохладно, а он в той же тонкой рубахе брата.       — Я… — парень закашлялся, утирая слюну рукавом, — я искал вас уж больше получаса! Можно… можно было… это… не так далеко прятаться! Там Змеище заявление сделала. Какие-то эти… каких их там… ангелы мира и всё такое…       — Говори понятнее, — фыркнула Ева.       — Так я и говорю! — закатывая глаза, прошипел Ян. — Так… это вот ты… Ева, Стеф и Руфина… наши ангелы мира теперь!

Будучи обычной пешкой,

Челядь возомнила себя королём.