Пой, пташка, пой!

Здесь нет меня.

И нет тебя.

Лишь ангел тихо омывает крылья.

От пятен

Алой грязи на белых перьях лебединых.

Виновник крови лишь смеётся,

Игриво искривляя рот.

А вот посланник не сдаётся,

Смывает весь тот красный гной.

Но вспомни, здесь нет тебя,

И меня здесь нету тоже.

Греховным вход зарос плющом.

Святые могут быть виновным,

Виновный может быть грехом.

      Руфина стояла в дверном проёме. Из-за открытой двери сквозняк пронизывал её спину вплоть до хребта, но из-за сборов держать комнату закрытой было равносильно удушью. Тётушка Мэй, едва не рыдая, бегала из угла в угол в поисках самого необходимого. Это «самое необходимое» складывалось в небольшую дорожную сумку. Сменное платье, чулки, нижнее бельё… Ночная рубашка! Женщина разбирала, складывала и вновь разбирала вещи, то и дело утирая влагу с глаз. Чего не скажешь о Стефани. Она прям излучала положительную энергию, радостно перепрыгивая через очередную рубашку, брошенную на пол в суматохе. Девушка кружилась, что-то неразборчиво выкрикивая Руфине, столкнув с подоконника шкатулку с заколками. Яркие безделушки усыпали настил.       — Вредитель! — воскликнула тётушка Мэй, с размаху бросив тряпку под ноги. — Нам ещё Руфину собирать, а тебе всё хи-хи да ха-ха.       — Моё блио! — воскликнула Стеф, поднимая с пола кружевное платье. — Оно же теперь всё в пыли, тётушка, что обо мне подумают? — перебирая тонкую ткань, она громко застонала, вытряхивая. — Во-от, смотри, какое пятно!       — А вот мыла бы ты полы хоть раз в неделю да одежду стирала…       — А вот бы кто-то не ворчал на ухо, — пробубнила Стефани, перебивая старую служанку.       — Не знаю, мне пятна совсем не видно, — пожала плечами Руфина, опираясь спиной о дверной косяк.       — Это ты просто с далека смотришь… — протянула девушка, оттирая жирный след. Щелчок глаз устремился вслепую. — Руфина! Нам сейчас не до шуток, видишь, тётушка не в духе! — издала тихий смешок.       — Ты у меня сегодня получишь, Стефани, — зло проворчала женщина, угрожая ночными панталонами.       Стены комнаты вновь наполнились звонким смехом. Тётушка старалась закрыть переполненную сумку, надавливая на неё локтем, а после и вовсе сев сверху. Стефани, напевая заезженную песенку, подбирала заколки с пола и всовывала в щели забитой сумки. Сквозняк вдруг исчез. Видимо, служанки окончили проветривание и закрыли окна в коридоре. Руфина обернулась, но увидела лишь темноту, впрочем, и впереди её ждала тьма. Была ли она счастлива оставить замок, красивые платья, баллы и стать прислугой для солдат? Да. Одно ли и тоже — быть ангелом и прислугой для разведчиков? Нет. Эти слова не могут стоять в одном предложении. Ангел — это картина, люди падают пред ним на колени, превозносят, заботливо вытирают пыль с рамы. Ангел — это символ святости, в их глазах немое молчание. Он не станет стирать грязные тряпки, начищать ботинки, готовить харчи, ведь это работа прислуги. Возможно, главы разведывательного корпуса подберут не такой грубый синоним: кухарка или уборщица. Может, горничная? У девушек выходит прекрасная карьерная лестница! Если, правда, смотреть под правильным углом, например, вниз головой. От украшения балла певицы до солдатской кухарки. Сюр!              Но, правда, Руфине было на это плевать. Стефани, скорее всего, тоже. Ангел, прислуга — разницы для них нет — это лишь слова с разницей в три буквы. А вот меж жизнью, тут и там, разница длинною в пропасть. Вильям или прислуга для разведчиков? Тиски или свобода? Одно и тоже.              Выбор был до боли очевиден. И даже обязательный подвох вовсе не настораживал Руфину. А ведь, зная Рагмонду Зоунтрих уже не один год, она понимала, что жители замка покинут его просто так, лишь мёртвыми.       «И что? Хуже жизни с Вильямом уже ничего не может быть. А так мы сможем найти Мел…»       —… Мелани! — вдруг воскликнула Стефани, на что Руфина встревожено вскинула голову. Видимо, девушка перестала петь и уже пару минут что-то рассказывала. Руф заправила волосы за ухо, утверждено кивнув, хоть и прослушала весь монолог. Она уже стояла босыми ногами на стремянке, что-то выискивая на шкафу. Поднимаясь на носочки, легкая ткань задралась, оголяя голени. Поймав осуждающий взгляд Мэй, Стефани произнесла:       — Не будь ханжой, здесь же нет очаровательных солдатиков, — мечтательно касаясь рукой лба, Стеф пошатнулась на лестнице. — И вообще…       Она вдруг спрыгнула, в два шага преодолевая расстояние с Руфиной, и радостно обхватила пальцами её плечи.       — И вообще, это такой шанс найти Мелли! — она воскликнула, сильнее сжимая плечи. — Ты же это понимаешь, Руф? И сбегать не пришлось. Всё сложилось просто замечательно.       — Понимаю, Стеф.       Пол заскрипел. Скарлетт неловко прошла внутрь, переминаясь с ноги на ногу и лишь тётушка тепло улыбнулась ей. Скорее с сочувствием, ведь Скарлетт остаётся здесь. Её глаза, по-детски наивные, сейчас отражали печаль, а корсет был затянут настолько туго, что маленькие грудки почти вдавились в грудную клетку. Тиски. Даже иронично — глядя на ситуацию. На запястьях виднелись свежие царапины, а пальцы сжимали тонкую ткань рубахи. Глаза устремились на Стефани, и она приоткрыла рот:       — Уже уезжаете?       — Скарлетт… — прошептала Руфина, сделав неловкий шаг вперёд, задевая Стефани плечом.       — У меня есть новая рубашка. Может… — она запнулась, складывая изделие, — может, возьмёте с собой?       — Хватит разводить здесь сопли, — усмехнулась Стеф, всё же забрав рубашку. — Твоя задача — быть обычной Скарлетт: тихой и неприметной, к которой уже все привыкли, — девушка переступила через заколки, касаясь мокрой щеки. — И спокойно себе ждать, пока я не вернусь за тобой, слышишь?       — Но я буду одна…       — Просто сидеть и ждать — это всё, что от тебя требуется сейчас. А после, я и Руфина найдём Мелли, вернёмся за тобой и сбежим далеко-далеко. И, может, даже тётушку заберём с собой, если она перестанет пилить меня взглядом.       Стефани говорила это бодро. Она уже видела перед глазами их побег, и пути неудачи даже в голову ей не приходили. Её план был просто блестящим: влиться в разведку, тудым-сюдым, найти Мелли и сбежать вчетвером. «Тудым-сюдым» — эту дыру в плане она решила разработать по ситуации. Служанка села на кровать и покачала головой, показывая, что услышанное встревожило её:       — Только не нарвитесь на неприятности, я вас очень прошу, — вздохнула тётушка, утирая мокрый лоб хлопковой тряпкой.       — Ой, — отмахнулась Стеф, поморщив нос, — встаньте лучше с моей сумки, мне нужно запихнуть в неё новую рубашку.       — Какую ещё новую рубашку?! Ты не видишь что-ли, сумка уже трещит, все вещи по дороге растеряешь, — встрепенулась тётушка, ударяя той тряпкой по бедру девушки. — Лучше вон Руфине отдай!       — У нас с Руфиной вещи общие, — произнесла Стефани, обратно ступая к слепой. — Всё общее, мы ведь даже похожи, да, Руф?       — Не знаю, — прошептала так, чтобы служанка не услышала, — я же не видела твоего лица.       — Похожи-похожи, — встряла тётушка, поднимаясь с дорожной сумки. — Как свинья на лошадь.       — Тётушка! — возмутилась Руфина, нахмурив брови.       — А это уже было обидно. А это уже оскорбление. И вообще-то, давайте вспомним, кто тогда…       Они ещё долго спорили втроём. Больше, конечно же, причитала Стефани, всё возмущаясь, всё доказывая. Они успели даже сложить сумку Руфине, перетасовывая вещи несколько раз. Была ещё одна сумка, небольшая — поместится Стефани меж платьем и корсетом. Не то чтобы там были вещи: так собирались в дорогу в лихие времена — если и рылись при обыске, этого бы не нашли. Письма, триптих углём на бумаге, брошка и деньги. Не то чтобы деньги, всего пара монет, что были спрятаны в дырявом матрасе.              Скарлетт же тихо следовала за ними, потирая запястья. Свежие царапины имеют свойство противно чесаться. Она порезалась, когда просунула руку в куст шиповника на заднем дворе. Она увидела среди колючих прутьев блестящую заколку и точно сорока, решила её достать. Шипы вонзились в нежную кожу, раздирая барьер, но она достала её. Заколку с бабочкой. Заколку Мелани. Она просунула шпильку в тугие волосы и не стала говорить о находке остальным. То ли обречённость, то ли нежелание наводить тоску. Тучи сгущались. Настало время весеннему дождю, чтобы зелень прорастала сквозь трупы, брошенные в лесу.       Скарлетт шестнадцать. Она не помнила жизни до Рагмонды Зоунтрих, не помнила своей фамилии. В голове остались лишь звуки, как память о прошлом. Гул от шагов в 845, когда пала стена, и хруст костей с криками.

«Мам, почему люди умирают?»

«Мам, они и вправду меня сожрут?»

«Мам, почему ты просто лежишь, МАМ?!»

      Она задавала столько тупых вопросов, что даже сейчас, вспоминая, ей было тошно. Она бы ударила себя, как ударяла тогда руку матери, торчащую из-под обломка соседнего дома, да не могла. Больно это всё, шумно в ушах. Если бы только они свернули направо, маму бы не раздавило, они бы жили вдвоём, и имя Рагмонда было известно ей лишь из слухов. Если бы протиснулись через узкий проулочек, сквозь ту толпу, добрались бы до стены. Если бы… Если бы… Если бы…              И Скарлетт вдруг вспомнила. Они же были не одни. Не одни бежали. Был мальчик с мамой, совсем малыш. Джонни? Джек? Уже и не вспомнит. Но было у них кое-что общее — один обломок забрал у них понятие «мама». Нет, не так. Его мама лишилась ноги. И вдруг ненависть заполнила Скарлетт, и ей не было жалко названного Джека.       «Почему, блять, у твоей нет только ноги, а у меня нет целой мамы?!»       Она задрожала и прислушалась к разговору.       — …мы же будем с Тимом! — воскликнула Стеф.       — Не создавайте мальчику проблем, — вздохнула тётушка Мэй, поправляя простынь, — вы совсем несерьёзные вдвоём…       — Всё мы серьёзные!       — Тётушка, вы зря так переживаете, это же мы.       — Вот поэтому, Руфина, я и переживаю, — служанка разгладила тонкую ткань на кровати, — вы не помните жизни вне стен замка — там совсем иные законы и правила, и…       — Сколько мне ждать, Стефани?       Скарлетт вдруг заговорила, прервав служанку. Её голос прозвучал слегка охрипшим, и девушка, откашлявшись, повторила свой вопрос. Глаза Стефани озадаченно забегали, она и забыла, о чём говорит Скарлетт. Но, вспомнив, часто-часто закивала и, взмахнув рукой, заговорила:       — Недели две, обещаю, — улыбнувшись, она поймала раздосадованный взгляд служанки, — максимум три.

***

      Руфина осталась одна. Стефани обещала вернуться через полчаса? Она запамятовала время. Скоро же спускаться вниз, скоро они уедут. Руфина перевязала повязку на глазах потуже: вдруг спадёт при сильном ветре. А дождь, всё не прекращая, падал. Снег совсем уже растаял — так Стефани сказала, а врать ей было незачем. Волосы заплетать она не стала, лишь заправила за уши, ему нравилось тянуть её за волосы, чтобы в глаза не лезли. Ей, конечно, они дискомфорта не причиняют, но окружающие вечно негодуют, когда её лицо закрыто волосами. Говорят, похожа на русалку безликую. Мелани так говорила, вечно смеясь. Мелани.       — Мелли-Мелли, — протянула Руфина в голос. — Где ты, Мелли?       Пол заскрипел, и Руф испуганно обернулась к дверному проёму. Стрелка ещё не отсчитала и пяти минут, значит, это была не Стефани. Это была не Стефани, а запах табака заставил Руфину вздрогнуть, отступая назад.              Это была не Стефани. Нет, не она. От этого на душе стало совсем мерзко. Снова, опять за сегодня. Живот от удара в подоконник заныл, напоминая утро. Мужчина насмешливо скривился от убогости комнаты, что вдруг запало в ничто, как и Руфина, навсегда. И ей захотелось уйти. Уйти, убежать, улететь из окна, лишь бы исчезнуть. И слепо она поняла всю свою обречённость сквозь кружевную повязку. Она бы умерла в этой комнате, поэтому и слезы запали обратно в глаза.              Ботинки прошли вглубь комнаты и остановились в полуметре от Руфины. Он играл, протягивая руку к её лицу. Вдруг вороны встрепенулись и взлетели ввысь. Комната на мгновение заполнилась приглушенным звоном. Но он не придал этому значения, грубо сжав волосы на затылке. Она лишь набрала воздух в лёгкие, сжав губы.       — Я же просил не привлекать внимание. Просил?!       Всплеск. Он отбросил её в сторону. Руфина рефлекторно упала на руки, загнав щепки в кожу, медленно отползая в угол. К нему нельзя поворачиваться спиной. Рука сжала её голень, притягивая девушку обратно. Мертвец поймал свою слепую фею.       — Я же просил, просил, просил, ПРОСИЛ!       Он бил её по голове, расставляя запятые. В ушах стоял звон, она пыталась прикрыться, но не произнесла ни слова. Вильям не смог выместить свою злость на Рагмонде, поэтому Руфина стала девочкой для битья. Но вдруг он замер. Он сидел поверх её ног, поэтому Руф не могла ползти, и его взгляд скользнул по позвоночнику, покрытому грубой тканью. И Вильям вдруг засмеялся. Не прерывая веселье, он намотал рыжие волосы на кулак, подняв голову Руфины над полом. Одним движением он сорвал повязку.       — Нет!       И Руфина, наконец, отозвалась. Пальцы впились в лицо, стараясь прикрыть глаза. Голос надорвался, но она не плакала, лишь взмолилась святым. Вильям же задрал платье вместе с ночной рубахой и стал медленно стягивать её нижнее бельё. Она забилась пташкой, стараясь выбраться.       «Прошу, прошу, Роза! Убей меня, дай мне умереть сейчас!»       Но святые обходят замок Зоунтрих стороной.       — Правильно, что глаза закрыла, убожество, — произнёс Вильям, сплёвывая на пол и приспуская штаны, — тоже мне… ангелы мира. От такого ангела весь мир вздрогнет.       И пусть он так не считал, но Вилли надел маску плохиша, поэтому нужно держать марку до конца. Но…       — Я буду нежным, если ты попросишь об этом, моя пташка.       Вилли отпустил спутанные волосы, и её голова просто ударилась о пол. От неожиданности? Вряд ли, она просто не хотела. Губы искривились в усмешке. Попросить? Она боится поражения в битве с собственным достоинством.       «К черту»       — Горите в…       Она не успела договорить, как он засунул пальцы в её рот, сжав язык. Он даже хотел его вырвать, но не смог бы. Физически не смог. Руфине без языка было бы куда проще. Он вошёл в неё одним резким движением. Руфина лишь замычала от боли, давясь пальцами. Ещё пару толчков и её точно вырвет. Захлебнуться в собственной блевотине — какая глупая смерть.              А он всё шептал. Слова о любви? Нет.       Моя.              Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя. Моя.       Руфина его не слушала. Точнее, не слышала. Не хотела. Она считала про себя, пропуская числа. 274. И всё закончилось. Он встал с неё. Она лежала: не выла, не ревела, не молила, а просто лежала в тишине.

      — Узнаю, что трахалась с кем-то — убью.       Он ушёл. Она лежала, прикрывая глаза ладонью. Ангелы поделятся сигарами.       «Ну, вот и снова это… И ничего. Я то думала, будет мерзко внутри. Я думала, исчезнут люди вокруг, но за окном слышатся голоса. Думала, мы провалимся прямо в ад, как только вы вновь меня коснётесь. Меня — невольной любовницы. Нет, всё же внутри мерзко. Но нет. Небо не погасло, даже земля не вздрогнула, а значит, мы лишь пустое. Пустое… Вы были так близко, кожа к коже, но меж моих рёбер лишь безразличие. Я думала, руки задрожат. Думала, начну молить вас. Думала, распадусь на частицы, как только вы вновь меня коснётесь. От стыда и ненависти к себе! Коснулись. Ну вот, это снова произошло. И ничего. НИ-ЧЕ-ГО. Время и вправду закаляет волю…»

***

      Прошло около получаса, и вот они уже в саду. Руфине пришлось выйти. Недолго она лежала в той комнате. Оделась и вышла. Без страха. Даже голову не прятала в пол. Лишь когда Рагмонда заговорила рядом, невольно отвела взгляд, пусть это и не видно под повязкой, пусть она почти не чувствует это. Раньше она пряталась от синего неба, от радости и зла. Руфина пряталась от самой себя, но никуда спрятаться так и не смогла. «Это» находило её, чтобы начать болеть. Она ведь даже жертвой не считала себя. Когда об этом кричала Стефани, слепая лишь мотала головой, поджав губы.              Женские руки, совсем морщинистые, обвили её, прижимая. Вздрогнула от тепла другого тела. И она почти сдалась, почти заплакала.       — Мне страшно, тётушка, — шептала Руфина.       Мэй лишь улыбнулась ей сквозь слёзы: едь!       Опять объятья, опять она как на иголках. Скарлетт, Дейзи… другие пташки. И так по кругу. Стефани что-то рядом притихла, по голосу ей тоже было совсем не весело. Ева подошла к ним, одёрнула её рукав и тихо зашипела на ухо:       — Ты слушала Рагмонду?       А ведь не слушала. И командующий что-то говорил, и Вильям… Нет-нет. Вильяма даже нет здесь.       «Что они говорили, Руфина?»              Ветер поднялся, когда они подходили к каретам. Подхватил её шаль: она не успела ухватиться и за край. Упала в грязь её шаль. Лишь Стефани грустно застонала. Мужчина, что так приятно пах мылом, вернул. Поднял, стряхивая грязь, и уложил ей прямо в руки. А она и спасибо не сказала. Не успела. Он направился вперёд. А может, это всё нереально? Может, Руфина перестала существовать? Но кто-то подал ей руку, помогая залезть в карету, и ощутить чужое тепло. Живая. Она живая.