Impressionné

      Из открытого окна доносится детский смех, щебетание птиц; лёгкий ветер гуляет по комнате. Поехать в пригород было лучшим решением, спасибо Со Чанбину, который взяв под локоть несчастного художника запихнул в машину и увёз подальше от ненужных мыслей. Отдавая его в руки творчества и нескончаемого вдохновения. Заварив чай и приправив его корицей, топот тапочек об пол достиг комнаты, в которой гуляет ветер. — Ты там точно живой? Ешь, пьёшь, спишь, горе-художник? — По ту сторону телефона явно улыбаются, что-то да делая. — Да-да. Я ем, пью, сплю, чудо-работник, — язва в ответ. — Я сегодня к тебе заеду, что-нибудь купить? — Нет, у меня... — мизинец с точностью проходится о ножку мольберта, кряхтение и тихие ругательства на английском раздаются в динамик, — да чтоб тебя! — Не убейся ты там, Боже, — наигранный вздох, а после тихий смех разбавляет минутную паузу. — Не убьюсь, не убьюсь, Со Чанб-       Договорить не удалось, возле окна стоит мальчишка, нет, подросток и смотрит прямо на ругающегося в телефон Хван Хёнджина, у которого все руки в засохшем акриле; в комнате мастерской бардак в лучшем свете: холсты заполонили всю комнату, чуть левее на стене всё завешано эскизами, стол кишит кистями, палитрами и тряпками; этюдник брошенный на кровать и два мольберта посередине комнатушки. В комплект ко всему этому идёт художник двадцати лет отроду, с бледно-розовыми волосами по плечи, в белой рубашке и смешными тапочками с лисами. — Хван? — Тон собеседника стал ниже. Что-то явно случилось, так просто оторвать Хёнджина от телефонного разговора тяжело — проверено пятилетней дружбой. — Я перезвоню. — Кратко и сухо прерывается телефонный звонок.       В комнате лишь тёплый июльский ветер и незнакомый парнишка у окна. Мобильный падает в карман фартука, руки скрещиваются на груди, а на лице гримаса будто съел лимон. — Ты кто такой? Разве подглядывать за людьми средь недели стало обыденностью? Где твои манеры?       Вопрос за вопросом посыпались на парнишку с худощавым личиком, в ответ лишь приоткрытый рот — что-то пытается ответить, выглядит как рыба. — Я-я к Чанбину, его здесь нет? — отрицательный кивок. — Он приедет ближе к вечеру. Ты вообще кто? — теперь Хван около окна стоит, упираясь руками в подоконник.       А паренёк совсем низенький и такой светлый. Свитер небесно-голубой крупной вязки, в котором юноша утопал, похоже на облако. Мягкое и пушистое, лёгкое и большое; синие шорты по колено едва скрывающие пластыри с какими-то рисунками на них и поношенные годами белые кеды, хотя от кед только название. Они больше серые нежели белые, а вот яркие шнурки приковывали глаз, так и говоря, что они здесь недавно — слишком уж чистые. Низ «облака» заметно натянулся, видимо, кто-то очень сильно волнуется, руки всё оттягивают и оттягивают свитер; ниже и ниже. Глаза, как два Сатурна бегают по всюду: по художнику, виду впереди и просто из стороны в сторону. Но глаза в глаза с недовольным художником — никогда не сейчас. Со Чанбин, где ты нашёл такое солнышко? — Мы друзья, — взгляд паренька гуляет по полевому букету цветов, стоящих на подоконнике. Бровь выгибается и Хван хочет опять засыпать его тонной вопросов, но неожиданно выдаёт: — Заходи. Быстро кивнув, парень побежал к входной двери. Стоило ему переступить порог дома, так первое, что он выдал: — Спасибо, — тихая благодарность и лёгкий поклон.       Сняв свои потрёпанные кеды парнишка оказался ещё ниже. Словно тоненькое деревце, на которое навешали одежды, та висит на нём. Смотрит в пол, быстро моргая, и глубоко дышит. Боится? — Ну ты это... Проходи. Наверное, не первый раз тут, — активно начал жестикулировать художник. «М-да, Хёнджин, гости это явно не твоё», — сказали бы все его друзья.       Ну а что они собственно хотят от Хвана? Он художник, который вечно погрязнет в работе. Его днями окружают холсты, краски, мольберты, карандаши. Одиночество совсем не чувствуется, особенно с музыкой и хорошим кофе. Хотя как сказал Со, самый заботливый и надежный друг, Чанбин, то ему потреблять кофе в таких количествах уже перебор, поэтому теперь Джи сидит исключительно на чаях.       Максимум, большие скопления людей он заставал либо на своих выставках, либо на встречах с друзьями за бутылочками чего-нибудь крепкого, а крайний и самый частый случай работа, которую Хван всеми своими фибрами не переносил; отсиживал в офисе неполный рабочий день, оставшееся время творил в своей квартире. — Да, не первый, — разговор совсем не клеился, — а Вы почему здесь? — хоть какое-то продвижение, ура! — Отвечать на вопросы буду только за чашечкой чая. Или тебе кофе? — сказал Хёнджин серьезнее чем хотел. Парень будто сжался и медленно утекал обратно в свои серые от грязи кеды. — То же, что и вы будете, — потерянно произнес парнишка, словно не здесь был, но впервые встретился с взглядом с художником. — Хёнджин. В формальности не нуждаюсь, — бросил напоследок и поскреб своими тапочками-лисичками на кухню. — Феликс, просто Феликс, — запоздало ответил он, смотря на зеркало, что висело впереди на стене.       Весь зажатый, голова опушена, губы поджаты. Даже веснушки на лице оживились и переняли его настроение; стали грустнее и прозрачнее.       Обычно приходя к Чанбину в гости, Феликс чувствовал себя как дома, словно наведывался к старшему брату. Они подолгу разговаривали обо всём, потом у И появлялись странные вопросы, над которыми еще нужно было голову поломать, но Со всегда был с ним на одной орбите, всегда давал такие же несуразные ответы. После что-то смотрели или завалившись на кровать смотрели в потолок, продолжая бессмысленные разговоры. Частенько готовили первое, что попадётся в строке: «что приготовить, если скучно». Или наоборот большую часть времени проводили на природе; выходили на пикники, просто освежиться в речке или поздно вечером разжигали костёр и ночевали в палатках.              Сейчас всё совсем иначе. По столь полюбившемуся дому, где всегда витал запах мяты и чего-то лесного, сейчас пахнет химией, чаем и вместо тепла, холод пробирает до костей.       Но ведь ждать Чанбина ещё около полутора часа? Нужно освоиться и с этой переменой. Новое ведь всегда такое манящее и скрытное, так что же скрывает этот таинственный художник со смешными, как показалось И, тапочками-лисичками и розовыми волосами?