Моя величайшая вина

Get off your knees. Nothing changes when you pray. I'm the closest thing to a God that you'll ever know...

***

Сумерки окрашивают небо в кроваво-красный цвет. На вечернее богослужение детям вход воспрещен: они собираются в другом крыле монастыря и готовятся ко сну. За ними наблюдает старший священник — молчаливый, строгий, с седой бородой. Он следит, как дети полощут рты водой, умываются, в шутку толкают друг друга в плечи. Им весело, они дружат, играют вместе, смеются. Чистые души, неиспорченные. Все, кроме одного. Один ученик сейчас не с ними. Он — в темной комнате в подземной части собора, стоит в углу, опустив взгляд вниз, и ждет самых ужасных слов, которые только могут услышать здесь дети. У него на носу очки, глаза какие-то неправильные, по мнению здешних монахов, и он слишком шумно вел себя на уроке. Шумных детей надо наказывать. — На пол. И руки на решетку. Приказ. В голосе — холод и строгость. Мальчик дрожит, но не смеет ослушаться, опускается на колени и наклоняется вперед. Ручки обхватывают железные прутья, сзади что-то дергает его назад, а затем он чувствует, как с него стягивают штанишки. Ветерок холодит нежную кожу, но он выпячивает пятую точку, как будто специально, ждет, что будет. Ремень рассекает воздух и прилетает прямо на голое место чуть пониже спины. Мальчик вскрикивает, удивленно-испуганно смотрит на учителя. Тяжелая рука ложится на его затылок и разворачивает назад, чтобы не подглядывал. От удара кожа краснеет. — Сиди тихо. Тэхён всхлипывает, когда учитель размахивается и бьет еще раз. Коленки дрожат, сзади все горит и жжется. Еще удар. Еще. Сильнее, резче. Тело начинает трясти и он прогибается в пояснице. Целую минуту ему дают на отдых, и боль чуть-чуть утихает, прежде чем еще десяток шлепков обрушивается на покрасневшую попку. В уголках глаз собираются слезы, но вместе с ними в области таза разливается одно очень странное чувство. Мальчик крепче сжимает прутья решетки и закусывает губу. Слезинки стекают по лицу, но он почему-то сильнее выгибается и ножки чуть-чуть раздвигает, так, чтобы учитель Чон лучше видел. Мягкие, округлые места так и просятся, чтобы их отлупили. Учитель мысленно усмехается, отбрасывает ремень и берет деревянную лопатку. — Запомни раз и навсегда, — говорит он тихо, но грозно. — Кого любит Господь, того наказывает. Тэхён сжимается — лопаткой больнее, и бьет он чаще. Странное чувство растекается дальше — в животе что-то скручивается, и мышцы ног вдруг напрягаются. Там, пониже спины, все очень горячо и приятно. Мальчик чувствует это впервые: неизвестное раньше желание, пока что трудно различимое, медленно загорается в нем. Он смутно осознает, что здесь что-то не так. Это плохо. Он — плохой. — Господь благоволит тому, кого наказывает, — рычит учитель и лупит его так, что мальчик не выдерживает и кричит. Слезы заливают лицо, но тяжелая рука затыкает ему рот и не дает больше издать ни звука. Учитель бросает лопатку на пол и второй рукой гладит мальчика по больному месту. — Ты очищен, — шепчет он. — Очищен от своих грехов. Мальчик молча трясется в его руках. Большая, теплая ладонь гладит его там, и ему очень-очень приятно. Так не должно быть. Внутри его опаляет стыд. — Хороший мальчик, — тихий шепот почти в самое ухо. — Молодец, малыш. Ребенок сжимается и пытается отползти подальше. Ему неловко. Он все еще не понимает, что это такое, но в теле какое-то томление и сладость разливаются, и хочется… он не знает, чего именно, не может дать этому название. Но это нехорошо. Нехорошо. Отец Чон не отпускает его, гладит по покрасневшим ягодицам, таким мягким и нежным, как у младенца. У мальчика что-то набухло там, между ног. Учитель нащупывает это и хмурится, а затем чуть-чуть раздвигает половинки. Маленькая дырочка сжимается, и в Чонгуке пробуждается острая, дикая жажда, которой он не испытывал уже очень-очень давно. Учитель резко встает, разворачивается и идет к двери. — Ложись спать, — приказывает он. — И молись перед сном. Тэхён послушный. Он складывает ручки вместе и закрывает глаза. Тихий шепот эхом раздается по пустому помещению: — Пресвятая Троица, — начинает он. — Помилуй нас… — Пресвятая Троица, — пощади нас, — произносит учитель Чон, наблюдая за закатом из окна монастыря. — Господи, очисти беззакония и погрешения наши. Святый, посети и исцели немощи наши имени ради святого Твоего. Моя вина… — Много согрешил сердцем, духом и телом, — шепчет мальчик. — Прошу Блаженную Приснодеву Марию: проси за меня у Господа… — Аминь. — Аминь. Мальчик идет в комнату и в кровать ложится, но заснуть не может.