письма одной охотницы

Повязка на глазах плотная, прижимается к переносице и мешает видеть. Лишь дёргать связанными за спиной руками, но поднять их выше не удается — привязана к стулу. Деревянный и старый, на пальцах заусенцы останутся, если провести. Крепкий, не скрипит при движениях. Только веревка натирает нежную кожу запястий в кровь, оставляет горящие следы. Кафка царапает её ногтями, недовольно замечая, что один на правой сломан. Лучше сказать — отломан с мясом, там ничего нет, лишь притупленная боль. Боль везде, расползается по только просыпающемуся телу. Определить, что именно болит получается с трудом, но страх не охватывает. У неё нет страха перед тем, что происходит и что будет происходить. У Кафки есть план. Как всегда. — Тебе не стоило переходить нам дорогу, — говорит знакомый голос. Баритон её бывшего заказчика, цель которого слилась раньше положенного, а бежать за ней в другую страну у Кафки в планах не было. Так сильно разозлился, что у него из-под носа ушли, так ещё и увели полезную информацию? Глупец. Совсем страх. Потерял. В самом деле. — Мы что, снимаем фильм? — она хохочет безумно, в своей привычной манере и повязка не мешает. Темнота вокруг не приобретает новые очертания, но она звучит. Она смотрит в ответ, показывая, как шуршит бетон под чьими-то ногами. Судя по всему, человек шесть-семь. Заброшка где-то на отшибе города, где всех неудавшихся отстреливают, как псин. Типичное дело. В воздухе уже застоявшийся запах гнили, стены скорее всего раскрашены красными брызгами мозгов. Седьмой сзади дёргает за распущенные волосы, заставляя запрокинуть голову. Кафка слепо смотрит в пустоту, качнувшись на стуле, который все же скрипит. Ноги привязаны тоже, но ими дергать совсем не получается. Только улыбку выдавить, показывая зубы. Глок у лба ожидаемый, привычно-холодный. Она его не чувствует, понимает по щелчку. — Молчать, — судя по звукам у четверых в этой комнате есть оружие, у оставшихся или ножи, или абсолютное ничего. Справа дует, у заброшенной недостройки нет стены и это явно не первый этаж. Самоубийцы, подниматься выше сложно и неприятно, если не хочешь наткнуться на обмороженные трупы бомжей или ночные лагеря наркоманов, раскуроченные сатанистами трупы овец. — Кому ещё он слил информацию? Кафка смеётся, качается на стуле, едва не падая. — Понятия не имею. Говорит не тот, кто держит. У того, кто говорит — босса — нет оружия. Пускай помощники пачкают кровью ладони. Только вот сегодня кровавого бала не будет. Но запястья все равно до мяса, а в висках ноет от расцветающей шишки на макушке. — Врёшь! Удар получается предугадать по свисту. Бьет болезненно, кулаком впечатывается в скулу. Кафке не страшно. Ей забавно и чуточку больно, в ответ она продолжает хохотать, даже ощущая расползающийся синяк, который обязательно придется скрывать тональной основой. Ей лиловый не к лицу. Только красный, тянущийся запекшимся под носом. — С чего бы мне? Наверное, потому что угрожаешь висок прострелить, — она веселится, закидывает голову сильнее и не видит. Лишь ощущает, как дуло теперь в лоб упирается, пока собирает слюну и плюёт. Попадание. Неизвестный морщит лицо тихим недовольством. Ещё один удар, теперь по другой щеке. Уже пощечина. Без зрения боль будто сильнее, четче и очевидней. Можно погрузиться в неё с головой, прочувствовать каждой клеточкой тела. Кафка смеётся. Смеётся, пока скрытым в широком рукаве кинжалом ковыряет верёвки. Стоит ещё раз как-нибудь попробовать в повязке. Такой интересный опыт.