письма одной охотницы

Птеруги-V. 16:34 по местному времени. Дождь настукивает мелодию по раскрытому зонту. Кафка удобней устраивает его на плече и смотрит на потемневшее небо сквозь тонкие стекла очков. Молний нет, грома — тоже. Всего лишь обыденный дождик, к которому стоило бы уже давно привыкнуть. — Это рискованная работа, — она не давит, не злится. Говорит так, как будто ничего не произошло. Это не возмущение. Лишь усаживается на лавочке получше. Сидящий с другой стороны мужчина, кажется, хмурится. — Набиваете себе цену? — и ехидно ухмыляется, вынуждая усы над его губой двигаться. Кафка этого не видит, представлять тоже не надо. Слишком очевидно. Поэтому она хмыкает в ответ. Пальцами пытается повторить стук дождя, выстраивая его в мелодию. Настукивает по бедру, представляя белые клавиши пианино. — Вовсе нет. Но вы перешли дорогу очень влиятельному человеку. Это правда. Перед тем, как точно определиться с заказом Кафка получила документы на цель, которую необходимо устранить и это была известная личность. Местный филантроп, богач, бабник и так далее по списку. Ничего необычного — такие умирали, как мухи, от быстрых снайперских выстрелов прямо в лоб. Но Кафка так не работала. Это было невыносимо скучно. Впрочем, на других заказах ей было не менее скучно. Всегда так, за какую бы рискованную работу Кафка не взялась, все ей было по боку. Хоть бери и колись адреналином, подскакивающим к горлу лишь после убийств. Когда горячая кровь расползается по полу, брызжет на стены мозгами — это чистый экспрессионизм, не иначе. Более скучны лишь убийства через яды или лекарства, в нужных пропорциях становящиеся отравой. При таких случаях в карточке мертвеца пишут «естественная смерть» и не приходится даже стирать собственные следы. Но это все было так однообразно. Так скучно. Невероятно. — Неужели боитесь? Горло сдавливает спазмом. Кафка смеётся. Придерживая ручку зонта, сгибается пополам, продолжая неистово хохотать от непомерной глупости своего заказчика. У таких только деньги водятся, а мозги напрочь отсутствуют. Не надо быть умником, чтобы заказать одного из лучших киллеров для убийства какого-то мешающегося глупца. Забравшегося слишком далеко. — Вы знаете, что нет. Не в нашей породе бояться. Все на Новом Вавилоне не испытывают страха. У них атрофировано это чувство, напрочь забыто и вырезано из генов. Они на каком-то атомном уровне не могут ощущать болезненный страх, пробивающий дрожащие колени. Никто из них никогда не боялся — не когда первый раз случайно порезал себе палец, не когда был отправлен пушечным мясом на войну. Они не боялись, падая с деревьев и разбивая колени в кровавую кашу, ломая себе ключицы и пальцы. Не боялись ужастиков. Не боялись расставаний, чьих-то смертей и собственной — тоже. Вавилон это не Помпея. Это Помпея похоронена под слоем лавы, испепелившим страх на застывших лицах. У Вавилона свои проблемы. Чуть более крупные, чем потеря страха. И это в самом деле неплохо. Ты не боишься, что тебя собьет машина. Тебе не страшно. Совсем. Твори, что хочешь. Соглашайся на самую рискованную глупость, даже если она приведет к смерти. Ты все равно её не боишься. И это скучно. Скучно-скучно-скучно. Телу не хватает эмоциональной встряски без страха. — Это значит, что вы согласны? — мужчина улыбается. Кафка вздыхает, тратя доли секунд на обдумывание. Потом кивает чему-то своему. — Конечно. Спустя ровно десять секунд на экране мобильника возникает уведомление — денежный перевод получен. Нулей в нём больше, чем может вместить маленький кнопочный телефончик, который Кафка выкинет, как только выполнит заказ. Для личной безопасности. Не потому что параноидальная, потому что предприимчивая. Половина суммы сейчас. Ещё половина после выполнения работы. Кафка встаёт, едва не наступая сапогом в образовавшуюся рядом лужу. Потом оборачивается, протягивая собственный зонт через лавочку, но так, чтобы не увидеть чужого лица, почти полностью закрытого широкими полями шляпы. — Возьмите, дождь скоро усилится, — и разжимает пальцы, вынуждая едва не поймать зонт. Мужчина без перчаток. Его пальцы, с яркими фиолетовыми прожилками, крепко обхватывают ручку. Как только Кафка начинает удаляться, мужчина вдруг сгибается пополам, бросая зонт на землю. Его трясёт в предсмертной агонии, выворачивает от боли. Во рту скапливается белая пена, пока он не теряет сознание, откидываясь на спинку лавочки. Кто-то замечает это, кричит и просит вызвать врача. Но уже слишком поздно. Он левша. Левая рука ближе к сердцу, яд распространяется быстрее. Смерть была неизбежна. Кафка ехидно фыркает, скрывая улыбку за высоким воротом пальто. И выбрасывает в ближайшую мусорку перчатки, испачканные в яде. Птеруги-V. 21:16 по местному времени. «заказ выполнен» Кафка зевает, свешиваясь с края ванны и набирает это сообщение на ещё одном кнопочном телефоне. Это не очень удобно, но они дешевые. У Вавилона все же с мобильной техникой лучше получается, чем с башнями. «отличная работа» Следом приходит уведомление о зачислении кредитов на счёт. Лишь практическая часть пользы от работы. Возможность ни в чем себе не отказывать с такими заработками. Потому что в этой конкуренции и в этой сфере все решают кредиты. Кто больше заплатит — тот и останется жив. Возможно. Если не найдется рыба покрупнее. Но киллером Кафка была не поэтому. Её привлекал круг нескончаемого насилия личной выгодой и личной перспективой. Желание ощутить страх переламывало полые кости. Это была почти что мания. Несбыточная мечта, когда это чувство у тебя уже давно вырезали как недоброкачественную опухоль. И вот вроде опухоли нет, ты должна была избавиться от болезни. Но с той же болезненностью цепляешься за эту идею-фикс. Ощутить то, чего ты никогда не ощущала. Не получается. Никогда не получалось. Но когда-нибудь получится. Может быть, не сейчас. Потом. С другими людьми, под началом другого человека. Не перебиваясь заказами на убийства, надеясь, что хоть один из них вызовет в ней то первобытное чувство, сопряженное с инстинктами. Кафка бросает телефон в воду, позволяя ему заглохнуть, издавая предсмертные хрипы залитыми динамика. В это время приподнимаясь, дабы настроить проигрыватель. Старую пластинку немного жуёт, но через секунду комната заполняется криками людей. Люди кричат, когда им страшно. Кафка никогда не кричала. Ей ведь не страшно.