Лего. Последний итог

Бездействие равно безразличие? Безразличие равно … А чему оно равно? Безразличие синоним слова опасность или же больше ему подходит безопасность? Не теребишь покрытую корочкой рану, она и не кровоточит, не идешь на поводу у амбиций и проблем меньше, как и истрепанных нервов. Безразличие – это спокойствие. А человек у себя один, ему не стоит впустую размениваться на окружающую муть. Жизнь и так не сахар. Пять дней кануло. Пять дней и пять ночей. И нет, Алекс не прижимала Адамса к стене, не разбивала ему нос своим лбом, не шипела угрожающе в лицо. Она вообще ничего не предпринимала. И Николь, проглатывая скорбь судорожным горлом, ей за это благодарна. Будь иначе, все сто процентов закрутилось бы в такой плотный ком, что пришлось бы, наверняка, задуматься о том, как и где, завещать похоронить себя. Не все человеку по силам. Не по силам и Соло найти выход из комнаты, где его точно нет. Она не умеет проходить сквозь стены. А станет пытаться – активирует пару скрытых рычагов, и движущийся потолок через короткое время раздавит и ее и Николь, разбрасывая брызги крови и остатки внутренностей по кладке из кирпичей. Поэтому слабое течение пусть несет тебя вперед,  хоть ты и знаешь, что водопад впереди неизбежен. Ми-Ми стала разговорчивее. Потребовала новый телефон, опять превратилась в насупленную буку и малоежку. Но тик в виде подергивающегося плеча у нее так и остался. В дальнейшем Николь обязательно сводит ее к психологу. А, вот, Мэри могла стать проблемой. И, не перехвати ее Остин у кабинета главврача, дело могло бы закончиться штормом. Повезло проходить именно там с интернами. У Миллер был не добрый взгляд. Она целенаправленно и твердо шагала по больничному коридору, глаза скрывались за низкой посадкой бровей, а ладони сжимались в кулаки. Это было на следующий день, после того яркого инцидента в клубе. Николь, быстро извинившись перед толпой желторотиков, ухватила подругу, почти уже ворвавшуюся в приемную Адамса, за предплечье, и утащила в первую попавшуюся пустую палату. Уговаривала полчаса, почти молила. Мэри же была настроена очень агрессивно. «Нет»  и все, хоть ты лопни от напряжения. Только, когда у Николь по щеке скатилась слеза, та немного осадила своих ретивых коней мести и попыталась все же выслушать подругу. Ники привела много доводов, почему сейчас не стоит ворошить этот термитник. Она говорила, что Адамс еще больше заведется, станет подозревать сильнее. Еще, не дай Бог, запретит им общаться, уличив Мэри в сговоре и осведомленности (Миллер не очень хорошая актриса. У нее всегда все на лице написано). А этого раненное сердечко Остин не сможет пережить. Также она твердо обещала, что если что-то подобное произойдет вновь, то лично возьмет самый острый тесак в доме и вручит его в раскрытую ладонь подруги. Помогло. Очень не охотно, но Миллер согласилась. - Я ему сначала яйца отрублю, а потом и руки! – бубнила она, допивая латте в старбаксе, напротив больницы, куда ее Николь утащила почти волоком. – Хватает и того, что он постоянно… имеет тебя против воли. Да уж. Больная тема. Ники ее развивать не хотелось, поэтому она мягко срулила, опуская взгляд и убирая прядь волос за ухо. О Соло тоже не хотелось говорить. Слишком больно. По прошествии пяти дней, они не списывались, не созванивались и уж тем более не встречались, мягко увеличивая между друг другом расстояние. Больше ничего не ждалось, не поддерживалась пламя надежды, не строилось планов. Просто лилось дождем и впитывалось в голодные земли существования. Душу разрывало на кусочки атомов, но нефазодон на ура сумел сделать свое черное дело. Николь крепче садилась на колеса, глотая по одной таблетке через каждые пять часов. Организм расслаблялся, пропал и образ ублюдка-отца, руки перестали трястись, но она знала, что последствия, если не притормозить, в дальнейшем, станут весьма удручающими. Только это же будет потом. Она слезет! Обязательно! Время нужно пережить и привыкнуть. Погода нормализовалась. Уже сильно не метет, хоть январь и достиг своей половины. Адамс все же заменил машину Николь на свеженький красный Форд, где, еще в автосалоне, успел внедрить в начинку отличную программу слежения. Остин проглотила злость и с натянутой улыбкой приняла «подарок», не подозревая, что ее Тесла отправилась прямо на утилизацию. Также был заменен телефон, его номер и адрес постоянного места проживания. Да-да. Куинс сменился Спринг-Вэллом. И довольно быстро чета Адамс, запаковав все вещи, перебазировалась ближе к Кэрол и Лиаму, в аккуратный двухэтажный домик, с милым внутренним двориком и приветливыми соседями. Ники и слова вымолвить не успела – настолько все быстро произошло. Вот она подъезжает к гаражу старого дома, как спустя три часа входит в двери нового. А прошло пять дней! Всего ПЯТЬ гребанyых дней.  Затем неделя пронеслась. Добираться до работы… Долго! Нужно вставать в три утра, чтобы успеть. И назад возвращаться за полночь. От ярости глаза наливаются кровью. А когда, с деловым видом, на общем собрании Адамс объявляет, что на должность заведующего отделением кардиохирургии назначен новый человек, и вовсе хочется потерять нить с реальностью. - Тебя переводят в больницу Спринг-Вэлла, - говорит Дэвид, когда в его кабинете никого нет, кроме него и ошарашенной Николь. – Так будет рациональнее для нашей жизни. Ми-Ми не должна расти, как сорняк. Ты будешь действующим кардиохирургом, а заодно и дочерью сможешь заниматься. Я записал ее в церковно-приходскую школу. К отцу Палбу. Ей это пойдет на пользу. Мама рядом. В поселении спокойно. И никакое негодование со стороны Ники не дает результатов. Особенно, когда Адамс резким движением прижимает ее к стене. Его лицо багровое, вены вздуваются на шее. Он смотрит с яростью и презрением. «Как я сказал, так и будет!» - шипит в самые губы и не нежно сжимает пальцами шею замершей жены. Еще одна неделя уходит. Николь не нравится работать в сраном Спринг-Вэлле. Все до безобразия набожные, приветливые, хоть сливки слизывай. Улыбаются, желают друг другу хорошего дня, организовывают субботние вечера в актовом зале вместе с семьями, где самым крепким напитком является черный чай, поют одухотворенные песни, а так же учат уму-разуму тех, кого считают сбившимися с пути. Остин к февралю тихо воет. Мэри к ней ни разу не приехала, Кейси тоже далеко. Кэрол задолбала своим присутствием, а чертов Адамс постоянной опекой и слежкой. Стоит ли говорить об Алекс? Тишина. Кромешная тишина. Будто ИХ и не было никогда. Николь хочет именно так думать, заглатывая нефазодон, но он уже ее мало спасает.  Да, отца на горизонте нет, но равнодушие в сторону Соло рваными трещинами разбивается, кидая тело в жар отчаяния раз за разом. Она организовала в маленьком, плохо пахнущем подвале студию. Рисует импульсами по ночам и горько проглатывает агонию. Тело иногда ощущает фантомное прикосновение любимых рук, а кожа поцелуев. И желудок скручивает. Жизнь ее уже кончена. Только дочь держит на плаву. Кстати, о ней. Шок, злость и непринятие. Ее наряжают в причастное платье, отводят в церковный хор, рассказывают о Боге. Кэрол умудрилась даже веснушчатого Джереми, внука своей подруги, записать в будущие мужья Арии. Говорила: «Лучшая партия!» и умилялась, когда этот глупый осел семилетнего возраста гордо вел Ми-Ми по проходу церкви в сторону учителя по бальным танцам. Адамс был расслаблен и очень доволен. Все так, как должно было быть: жена рядом, рядом и дочь, родители. Целью номер один у него стало наличие сына. Он КАЖДУЮ ночь трахал жену, заканчивая в нее несколько раз. Она покорно лежала с широко раздвинутыми коленями, ждала конца, а потом еще яростнее наносила на очередной холст самые темные краски, перемешанные с кровавым морем и своими слезами. Ей снились кошмары. А иногда ей снилась она. Та, что уже не рядом. Та, что выкрала ее и возродила. Снились ее губы, ее: «Тщщщщ»… Ее повеления и нежность. Николь во сне болезненно стонала и плакала, сжимаясь в калачик на самом краю супружеского ложа. Адамс запретил ей спать с дочерью. Теперь только работа на производство человека в утробе. Глупый болван. Он не знает о спирали. Но Ники все еще боится осечки. Всякое случается. В Спринг-Вэлле аптека единственная. И в ней нет противозачаточных, как нет и нефазодона. Даже если б и были… тут все слишком тесно общаются, чтобы быть инкогнито. А Мэри все не может пережить их переезд и свое отношение к Адамсу, чтобы приехать. Николь пропустила первые толчки малыша. Она пропустила важное, размениваясь на ненужное. Миллер же не пытается быть столь жестокой – звонит, пишет. Только этого мало. Хочется уткнуться в ее плечо и разрыдаться. Просто вырвать свое сердце и вложить ей в руку. Дать возможность владеть. Пациентов мало, больше сил уходит на бюрократию и принудительное волонтерство в церкви. В этой обители святых постоянно какие-то праздники. Нужно выковать крест, нарисовать Иисуса, приготовить яства… Николь исподлобья смотрит на Кэрол, ведущую диалог с отцом Палбом, продолжая закостенелыми руками дорисовывать нимб над головой человека. Сзади них на фоне маячат дети: они репетируют танец, сливаясь в тесных парах. Все готовятся ко дню рождения батюшки, и именно над ним сейчас Ники рисует золотистый обруч. Алекс бы в голос рассмеялась. Как с боку смеется Ми-Ми. Она не танцует. Уперлась рогом и не хочет. Машет ногой, сидя на лавке, и следит за манипуляциями, которые совершает ее мать, умостившись на мягком каремате на полу. - Мы сдохнем здесь,- спокойно, будто уже приняв свою участь, сетует Ми-Ми, продолжая дергать ногой. Николь не отрывает кисть от холста и не поворачивается: - Не говори ерунды. С чего вдруг? - С того, что мы тут не должны находиться. - Да? А где должны? Глубокий выдох сзади: - Ты знаешь. - Нет, не знаю. И ты тоже не знаешь. Да неужели? - Я и не знала, что ты верующая, мам. Николь берет тряпочку и вытирает пальцы от краски: - Все во что-то верят. -Ага. В материальную сторону, по большей части. Господи, не ребенок, а ходячая трагедия - умная и прошаренная. - Мы с тобой здесь. Значит, так быть и должно. Ты бы лучше танцевать пошла, а не умничала бы тут. Сама просила меня записать тебя в танцевальную школу. - Щаз прям. Спешу. Я не просилась на танцы для блаженных, уж точно! – Ники удрученно качает головой и наполняет ворс кисти бирюзовым оттенком. Не отвечает. – Вот Кэрол точно на своем месте. -  И Остин автоматически смотри на свекровь, все так же стоящую в паре со святым отцом. – Уже третий раз просит его об одном и том же. Что? - И о чем же? - Чтобы у папы сын был, вот о чем. - Откуда… - Николь удивленно хмурится, продолжая смотреть на дуэт напротив. - По губам читаю: « Это важно… Мальчик в семье необходим. Нужно передать наследие»… Ники поворачивается к дочери и скептически следит за ней. - Ты умеешь и это? - « Если они сегодня познают друг друга, то Бог их вознаградит»… - Она и правда уникальна. Эта девочка кладезь. Ми-Ми на мать не смотрит. Только на свою бабушку и отца Палба, не моргая и даже, кажется, не дыша. Лишь ногой дергает, колышась. – «Все будет хорошо, сестра. У них родится наследник. Сегодня нужно тщательнее стараться! День нынче Божий.» Трижды плюнуть за плечо и растереть. Николь понимает, что дочь ее не врала, когда Адамс, вернувшийся с работы, сразу после ужина имеет ее в мягком семейном ложе. И делает это скрупулезнее обычного. До последней капли оставаясь внутри. Потом ставит на колени у кровати и просит ротик приоткрыть. Ввиду возраста, силы на нескончаемый заряд уже не те. Нужно подкрепление. Николь слушается. Минет у нее всегда получался такой себе, но мужу нравится. Он закатывает глаза и громко стонет. Стены в их новом доме тонкие – Ария наверняка все слышит, Ники чувствует неприятную вибрацию в районе затылка, но тянуть не перестает: чем сильнее постараться, тем быстрее все закончится. Угадала. Адамс быстро валит ее на пол и входит. Пара толчков… Как же хочется умереть…                                                                                 /// - Что с твоими волосами? – удивляется он на утро, когда Николь подает ему тосты и жареный бекон. - Не нравится? – самый не принужденный и глуповато-обиженный вид из всех наигранных. Она оттопыривает губку, будто ей не все равно, потом разворачивается к мужу спиной и злорадно скалится. После того, как она смыла с себя всю мужскую «сущность» и опустилась по старому сценарию в подвал, в ее руке, словно по взмаху волшебности, оказались ножницы. Теперь волосы Николь  едва достают до плеч. А те, что злобно состригли пальцы, разбросаны по бетонному подвальному полу. Некоторые даже вплетены красками в палитру новой серовато-черной картины. Был ли доволен Адамс сменой имиджа жены? Нет. Волновало ли это Николь? НЕТ! Зато  Ми-Ми понравилось. Она сказала, что мать ей актрису какую-то напоминает. Но имени не вспомнила. Да и не хотела особо. Кэрол же возмущалась больше всех, и так же быстрее всех утихла, понимая, что Ники все ее  слова отправила в игнор. Раньше Грейси-Сквер была отдушиной. Теперь поход на работу является своего рода наказанием. Пыткой. Остин закапывается в бумагах, прячется в архиве. Изучает старые труды врачей в просторах невостребованной библиотеки. Делает все, лишь бы не пересекаться со здешними, и не разговаривать ни с кем о важности материнства. - Что такое кар… кадио…«кардиомиопатия»? – спрашивает Ми-Ми, однажды напросившись с матерью, и не желая оставаться с Кэрол. Николь перелистывает желтые документы, сшитые в старой папке скоросшивательными скобами, и задумчиво закусывает губу, сосредоточившись на написанном перед собой. - Заболевание миокарда, связанное с механической или электрической дисфункцией, - отвечает отрешенно. Ми-Ми цокает: - От нее умер мистер Фрэзинберг. А эндокардит? - Это воспаление внутреннего слоя сердца…- Ники, более трезво  осознав услышанное, переключает внимание на дочь. – Зачем тебе? Ария сидит на коленях на коричневом кожаном кресле за припорошенным по бокам пылью столом и при включенной доисторической лампе, подперев щеку одной рукой, а второй теребит листы чьей-то истории болезни. Девчонка не сильно раскачивается из стороны в сторону, и заставляет старые заржавевшие колесики кресла противно повизгивать. Они в архиве. Остин который день продолжает перебирать папки: ей нужно чтобы все, что касается ее профильного, хранилось на отдельном стеллаже, а не было погребено в толстых слоях могильного забвения. А еще это спасает от безделья. Больница Спринг-Вэлла слишком редконаселенная, чтобы каждую минуту иметь для Остин работенку. Заинтересованно перелистнув страницу, Ария вздыхает: - Я самообразовываюсь. Николь еще с полминуты смотрит на дочь, и, покачав устало головой, тянет папку с верхней полки архивного стеллажа. На нее тут же сыпется пыль, скопившаяся за десятилетия. Она попадает на волосы, засыпается в нос, губы. Хорошо, что Ники глаза успевает закрыть. Громко закашлявшись, Остин раздраженно руками пытается отчистить грязное лицо: - Я говорила, что тут будет скучно. Осталась бы дома и… - Да тут просто море интересного!- спорит Ария, и мысленно жалеет бьющуюся с приключившейся оказией мать. – В 1987 Келли Макгрейс удалили желчный пузырь, а в 1990 она скончалась от биллиардной недостаточности. -Билиарной,- поправляет Николь, уже очистив свое лицо и волосы. Она стряхивает остатки загрязнения с халата, а потом резко замирает, хмуря брови и уставившись на затылок покачивающейся туда-сюда дочери. Делает пару шагов в ее сторону. – Ты это в истории болезни прочла? – будто не верит. Заглядывает через маленькое плечо в строки, что расползаются перед Арией на столе и еще больше хмурит переносицу. - Ну, а где еще? Я ж не сама выдумала. - Но… Там все от руки.- Да, история писалась в ручную, а почерки врачей по всему миру -будто законспирированная грамота, которую требуется изучать отдельно. Стало быть, ее четырехлетняя дочь и здесь сиганула выше своего роста? Ми-Ми угукает, а сама тянет следующую папку. Уже не так сильно удивляет быстротечное развитие девочки, как удивляло еще год назад. Дальше будет сложнее – Николь не сомневается. И ей немного страшно, но она всегда сумеет найти правильный путь. Уж, с дочерью точно найдет. Звонит телефон. Это Мэри. В архиве плохо ловит, поэтому, Ники, убедившись, что  Ми-Ми не боится остаться одна, ненадолго, упархивает к лестнице, чтобы подняться из подвала на этаж и ответить. Ария продолжает изучение. - Такс… Теперь ваша жизненная эпопея, мисс Диабло, - лепечет себе под нос. – Доставлена с лихорадкой, головными болями, бла-бла… - перелистывает. – О, паралич конечностей. Так-так. И от чего же ты крякнула в пять лет? Острый поли… полим….  Полиом… - Полиомиелит, - доносится откуда-то сзади из темного угла. Голос тихий, с нотками вибро. - Дуратское слово. Полиомиелит. Кто придумывает названия болезням? Идиоты? - Не выражайся, малышка. - А ты не подкрадывайся. - Не было и в мыслях. - Ага. Поэтому прячешься в темноте. - Могу выйти, хочешь? Ми-Ми все еще глазами на желтом листе. Равнодушно жмет плечами: - Нет. Мама скоро вернется. - Как она? - А то ты не знаешь. - Знаю, но мне важно, как ее состояние оцениваешь ты. Ария перестает читать, вытаскивает ноги из-под себя и устало плюхается на попку. Отталкивается от стола, разворачиваясь лицом к темноте, где спрятался говорящий. - Держится. По ночам курит в подвале и рисует. Наверняка плачет. Волосы отстригла. Ей, кстати, идет. - А ты как? - И я держусь. Хоть и считаю этот город блевотно-допотопным. Все такое старое, не современное, то есть. Даже на машинах они старых ездят. Кабельного нет, интернет ловит местами. Мне дома приходится по три раза телефон перезагружать, чтобы он покрытие нашел. Люди тут до безобразия тупые. Бегают в церковь и детей своих тащат за собой. Даже царь у них имеется. - Царь? - Ну, этот… как его… отец святой. Палб, во. Кэрол меня тоже таскает туда. Петь в хоре заставляет, а я не хочу! Отец говорит, что было бы здорово одухотвориться, а мама на моей стороне, и не дает им всем слишком командовать. - Да. Мама у тебя золото. Ми-Ми грустно вздыхает: - У нее глаза потухли, знаешь. Я не вижу в них блеска. Будто мутнеть начали. - Такое иногда случается, когда вокруг один полумрак. - Нет, раньше… особенно в … той поездке… ее глаза так сияли. Я себя могла в них рассмотреть. А теперь… Одни черные зрачки. Да. Нефазодон сумел-таки поиграть с глазками Николь. Теперь на мир она смотрит через темные озера отрешенности. -  Ей трудно. - Знаю. - Старайся быть покладистее. - А я что делаю? Истерик не закатываю, не язвлю Кэрол. Слушаюсь. Даже это дурацкое платье для причастия надевала. - Умница. - Я хочу назад. В Нью-Йорк. Я Мэри хочу увидеть. Хоть у нее и пузо растет с каждым днем. Я даже по той своей школе соскучилась. По этому глупому Брэду и Джилиан. По миссис Рамос. Ми-Ми опускает голову и нервно дергает плечом. Она продолжает негромко рассуждать, не замечая, как медленно и очень тихо за ее спиной по ступенькам спускается Ники, у которой по коже без остановки бегут мурашки, а волосы на голове ощутимо шевелятся - малышка точно с КЕМ-ТО ведет диалог. Это более, чем очевидно, ведь ее взгляд четко направлен в темный угол архива. Николь останавливается на последней ступени, а Ария вдруг, быстро меняет положение, вновь подбирая колени под себя, и через секунду ее тонкий пальчик уже лежит на строках раскрытой перед ней на столе истории болезни маленькой, давно мертвой девочки. - С-с кем ты говорила, солнышко? – тихо выдавливает из себя Остин, на ватных ногах ступая в сторону дочери. Ария не поднимает взгляд: - Я песню пела, мам. Ту, что в церкви завтра надо петь. Николь нервно мигает улыбкой, а сама тянет рукава коричневого свитера на пальцы. Ее дочь не пела песню. Ни строчки из ею выученного текста. Ники слышала, что за слова вырывались из пухлых маленьких губок. Она слышала эти горестные рассуждения и тон, который обливал теряющее ритм сердце кровью. Пройдя дальше, Ники осторожно осмотрелась. Даже фонарик на телефоне включила, чтобы дрожа от страха, осветить тот самый темный угол. Но никого не было. Лишь они с дочерью вдвоем. Нанося на холст очередной мазок в два ночи, Николь думала о том, что сегодня произошло. Она перебирала варианты, рассказывала себе о том, что разговор сам с собой –это нормальное состояние и нет в нем патологий, но… Только, ведь, Ми-Ми кто-то отвечал. Да, именно. Кто-то шептал из того самого черного угла. Пусть до ушей Николь донеслась всего одна фраза, но факт остается фактом. Этот паскудный Спринг-Вэлл сводит с ума не только ее… Святое место, видимо, не приемлет тех падших, которые здесь задерживаются. А по уверениям талмудов Ники именно таковой и является. Ладно, хорошо. Но Ми-Ми? Это же всего лишь ребенок. Он не может быть падшим. Он чист в своей невинности и непорочен. Пусть проведение наказывает мать, но дитя оно не может касаться! Это свыше религиозных уверений. И заповеди в библии кричали об обратном. Николь костьми ляжет, но не позволит никому и ничему обидеть свою дочь.                                                                                 /// Алекс в кабинете на шестьдесят девятом этаже. Уже темно за окном, и вокруг полумрак. Курит. Рука в распущенных волосах, черный пиджак небрежно висит на спинке кресла. Офис давно опустел, Рейчел убежала домой. Все сводится к тому, что Соло одна. Любимая компания: она, сигареты и бухло. Затяжка, беглый стук клавиш, еще затяжка. Звук работы принтера. Отталкивается ногами, доезжает на кресле к столику со спиртным. Щелчок пробки и шум льющегося ручейка. Поездка назад, к столу. Через час приходится шею разминать – затекла. Слабый стук в двери – Алекс тут же вскидывает черные глаза из-под ресниц. - Ну? – Голос из-за долгого бездействия немного охрип. Ручка опускается, дверь приоткрывается. Ребекка. Соло теперь удивлена. Но это удивление играет на ее лице лишь едва заметным прищуром глаз. Тянется к пачке сигарет за очередной белой смертницей, а сама продолжает буровить взглядом ночную гостью, что не решительно жмется на входе. - Чего замерла? Проходи, - мурчащим холодом выдает хозяйка кабинета, чиркая зажигалкой. Мимолётно смотрит на уголок ноута. – Почти полночь. Какого хуя ты все еще на работе? Ребекка Дэвис выдыхает носом и уже смелее делает шаги, чтобы сесть в кресло напротив стола Алекс. У нее измученный вид, неприлично-расхлябанная блузка с расстегнутыми верхними пуговицами, а юбка вообще перекрутилась. - Дела. Соло ухмыляется, отбивая пепел: - Такие, что не ждут до завтра? Не ей, конечно, говорить о сроках, ибо она сама еще на рабочем месте. Только, черной масти привычнее двигаться в рабочей повозке – она выработала знатный иммунитет, а, вот, Бекка… Алекс встает и еще раз шествует к столику с многочисленными бутылками. Берет чистый, начищенный до блеска руками Рейчел, бокал, кидает лед на дно, а сверху льет рыжую воду. Возвращается, протягивая заготовленное Бекке. Та не отказывается. Морщится, сделав первый глоток. В повседневности девушка не пьет. Точнее, пьет, но очень мало. Она даже не напилась, когда от нее ушел бойфренд. Ей было больно, конечно, но всего пару часов. Потом она погрузилась в работу, и боль отступила на последний план. Дэвис, размякая от приятного тепла в желудке, откидывается на спинку стула, устремляя взор на Алекс. Изучает, пока та опять отдает угрюмое внимание странице интернета. - Уже чувствую на средине лба жар. Сверлишь жестко. – Не переводя взгляда на Ребекку, спокойно произносит Соло, опять точечно тыча по кнопкам клавиатуры. А Дэвис смущается. Опускает глаза в стакан, после делает глоток побольше и морщится еще сильнее, чем в первый раз. - Если бы не твои закатанные рукава на рубашке, и пиджак на спинке, я бы подумала, что ты только что пришла. Хотя, волосы не в хвосте тоже немного… пугают. Алекс бросает в Бекки зрительную стрелу исподлобья: - Это, типа, комплимент? -Типа да. Ты всегда свежа и будто полна сил. - Так и есть. - Но, знаешь, в глазах у тебя все же плещется усталость. Прям такая …жгучая… Последняя затяжка. Теперь еще один фильтр топорщится иголкой морского ежа в пепельнице. - Это ты дожидалась полуночи, чтобы мне сказать о  моей усталости и свежести? Лицо Ребекки заливает краска. -Нет, просто… Я засиделась в документации, плюс, у меня в пятницу дело в суде… - Ооо. Первое и индивидуальное? - Ага. Волнуюсь жутко, хоть там все прозрачно. Подвоха боюсь. Алекс опять прохрустывает шейные позвонки. - Не бойся. Ты справишься. Это поддержка из жалости или все-таки уверенность? - Надеюсь. - Запомни, Дэвис, у меня не работают лузеры. Все, кто вокруг тебя –это люди с репутацией, наработанной именно здесь. И взяла я их чисто по интуитивным соображением. В девяносто восьми случаях не прогадала. - А еще в двух? - А два, просто оборзели, вот и получили волшебный пинок. Поэтому, если ты тут, то это значит, что мое чутье тебя выбрало. Справишься. Втянешься, еще за добавкой придешь. Соло права. Дэвис пробивная. Она фанат юриспруденции. С самого университета. А может, даже со школы. Одногруппники частенько называли ее зубрилой, частенько посмеивались. А сейчас… Почти каждый ей завидует. Работать в компании Александры Соло –это мечта. И, увы, для большинства несбыточная. - Мама сегодня с Мартиным виделась. Потом звонила мне. Такая довольная была. Наконец-то. Уж, действительно. - Этот олух уже не олух. Весьма хороший специалист своего дела. Смотри, как его защита ахуенно работает, - подбородок Алекс кивает в сторону ноутбука. – Ни одного взлома. Собрался, взял себя в руки и вылез из говна. А я все еще помню его глазенки виноватые и хлюпанье носом. – В голове рождается образ неокрепшего Мартина, заплаканной Мира и… Ники на диване у камина… Соло дергает плечом. - Да. Это ты повлияла на него, ты же в курсе? – Алекс поднимает одну бровь, убегая от ранящего воспоминания. – Да-да. Ты, когда забрала у него байк, зажгла тем самым в нем запал. Он так стал трудиться… Я даже при…хуела, -понижает Бекки голос до шепота. Она редко употребляет бранные слова. Неприятно сосет под лопаткой – Алекс не видела этого, потому что уже летала между мирами. Почему у нее некому было забрать мотоцикл? Почему ей из кучи людей рядом, никто не напомнил о той злополучной бумажке с отказом от реанимации? Многие были в курсе – они видели тату за ухом, которую, к слову, два месяца назад она свела к чертям. А Николь про нее не знала. Точнее, не успела рассмотреть. Вечно что-то отвлекало, будто специально. Уж, ели бы было иначе, она бы вцепилась мертвой хваткой, поднимая панику. Ходила бы из стороны в сторону, раздувала ноздри. Кричала, и, возможно, даже плакала, пока Соло, сдавшись, не сделала бы все, что ей нужно. - Он просто не тупой по происхождению. Хоть в вашем случае все мозги у женщин в роду. Ребекка тихо посмеивается: - Нет, мы с ним просто удачно доверились одному и тому же человеку. Нас это спасло. И маму тоже. Соло сглатывает: - А бабушку погубило. Больная тема опять на кончике языка и в мыслях. Опять сигаретный дым струится под потолок. Ребекка бросает взор в окно, где за тяжелыми тучами, полными снега, прячется размытый образ луны. - Ты была ей дочерью. А маме ты сестра. Мне и Мартину… - Не смееей, - тихо рычит Алекс, сверкнув зрачками. А Бекки широко улыбается: - Тетя! –заканчивает, и уворачивается от летящего бумажного кома, смеясь. – Да брось! – плечи трясутся в веселье. – Мы – твоя семья! Мы всегда будем рядом. Всегда! Где-то в районе сердца что-то сжимается, и Соло сдается, не скрывая искреннюю, хоть и едва заметную улыбку. Дэвис говорит правду – они семья. И что бы не произошло, каждый ее член будет стоять до последнего за свое родное. И черная душа не исключение. Еще час проходит в расслабленной не принужденной беседе. Алекс продолжает пить, а Бекки отказывается. К половине второго ее глаза моргают все медленнее, а тело сильнее сползает на кресле. - Дэвис, давай домой топай,- почти приказ из бледных уст.  Не поспоришь – Ребекка и не сопротивляется. Встает. - Да. Пора бы. А ты? – спрашивает, поправляя одежду? Соло же с места не двигается: - Жду звонок от Симпсона. Он в Ривердейле у клиента. Должен отзвониться, что встреча состоялась, и ничего не покатилось к херам. Бекки вздыхает: - А до завтра никак подождать? - Нет. Мне сейчас надо. А ты иди. Такси возьми только. Дэвис согласно, кивнув, прощается и уходит, осторожно прикрыв за собой дверь, а Алекс откидывается на спинку кресла и поднимает взгляд к потолку. Судорожно сглатывает пару раз, потом до боли закусывает губу и не громко чертыхается. Рвано выпрямляется, хватает ручку на столе и принимается что-то писать в черном блокноте. Мысли осиным роем жужжат в висках и больно жалят. Звонит телефон. Она не смотря, жмет на зеленый кружок, делает громкую,  не прерывая свою писанину. - Наконец-то. Ты бы еще к пяти позвонил. Как прошло? На том конце слышится шум, потрескивание, а затем тихое: - Алекс? И Соло тут же вздергивает глаза к телефону, где в ряд выстроены не знакомые цифры. Рука с ручкой замирает над листом: - Ария? – удивленно хрипит. В ответ всхлипывают, и черное сердце пропускает удар: - Алекс… - жалобно мяучит детский голосок на том конце связи. – Помоги. Пожалуйста, помоги нам. И вселенная всхлопывается, раз и навсегда убивая еще минуту назад теплящуюся внутри, хоть и на ладан дышащую, жизнь.