Странно нормальные

В слабом свечении, пробивающемся через блэкаут шторы, видны очертания тела. В постели тепло и душно. Левое плечо оккупировала голова Чана, и пальцы уже немеют, но Сынмин лежит спокойно и старается не двигаться. Он хочет подольше протянуть это утро, жар кожи, соприкасающейся с его, теплый запах постельного белья. Проснется ли он еще когда-нибудь с Чаном рядом? Даже если, Сынмин все равно хочет запомнить ощущения. Он закрывает глаза и чувствует. Чан ворочается. Его утреннее упирается Сынмину в бедро, и спросонья Чан трется о него и обнимает крепче. Горячая ладонь скользит по Сынминову животу под футболкой и останавливается в районе сердца. — Так сильно бьется… — хриплый голос цепляет, как крюком, и выворачивает Сынмина наизнанку, делая беззащитным и уязвимым — все, как он и хотел, только иначе: болезненно, ярко. Он поворачивает голову. На лице Чана такое выражение, будто он смотрит на что-то, что ему нравится. — Доброе утро, — ответно хрипит Сынмин, и уголки глаз Чана еще больше смягчаются. Он тянется к губам Сынмина своими, и оставляет крохотное прикосновение. — Мы не чистили зубы. — Тебе это важно? — Сынмин прислушивается к себе: лишиться утренней неги, но принять душ, или остаться в постели и отложить рутину на потом? Клюет Чана в губы вместо ответа. — У меня никогда не было мужчин. В сексуальном плане, я имею в виду, — решает сообщить он в перерыве между поцелуями и объятиями. Чан дремлет, устроив лоб в изгибе его шеи. — Ага, — говорит он, — у меня пару раз что-то было, но ничего серьезного. — Ты… Ты знаешь, что делать? Сынмин — только в теории. Ему всегда было интересно, но сам он не пробовал, а говорить с девушкой на эту тему казалось чем-то неловким. Чан приподнимается на локтях, заглядывая Сынмину в глаза, а потом ложится обратно, как будто знает, что тому будет некомфортно разговаривать лицом к лицу. — Да, но я был сверху. Не особенно отличается от секса с женщиной, если честно, только подготовки больше и немного теснее внутри. — Невольно Сынмин представляет это «теснее внутри» и чувствует в животе жар. — В какой вообще позиции ты себя представляешь? — спрашивает Чан, и Сынминовы щеки горячо краснеют. Голос выходит тихим и сбивчивым. — Чтобы меня. Мне было бы интересно попробовать как-нибудь другое, но… это и с девушкой было странно. Непривычно после, ну знаешь, как будто давления недостаточно и слишком влажно и мягко. — Влажно и мягко? Есть такое. Так странно представлять это, — и он замолкает. — Ты… — начинает Сынмин, но потом дергает головой, — не важно. — М? — Ты… — снова начинает он и вдруг сдается, — ты хотел бы меня? Со мной? Чан приподнимается на локтях и изучает Сынмина. Его лицо невыносимо нежное. — Я же здесь, — мягко и тихо произносит Чан. — Да, но значит ли это, что ты действительно меня хочешь? — Чан улыбается и, опершись на правую руку, кончиками пальцев левой гладит лицо Сынмина. — Да, иначе меня бы здесь не было. Как бы ты этого хотел? Сынмин закусывает губу, и Чан касается его нижней губы большим пальцем. — Без проникновения. Я… Хочу трогать, если ты… Если ты не против. Глаза Чана блестят, и Сынмин чувствует себя завороженным. Внизу живота горячо. Он тянется за мокрым голодным поцелуем, и они с Чаном сталкиваются зубами. Пальцы Сынмина цепляются за лицо и шею, зарываются в волосы — он не знает, куда себя деть, и это все как-то странно, но он точно знает, что не хочет, чтобы это заканчивалось. Сердце бьется в ушах. Чан касается языком его губ в поцелуе, и Сынмин открывает рот и жмурится. С закрытыми глазами громче слышатся шорох ткани и тихий носовой стон на выдохе. Чан почти ложится на него сверху, поддерживая себя на полусогнутой руке. Сынмин чувствует жар его тела через футболку и шорты. Он запрокидывает голову и часто дышит, и Чан целует его шею. Челка щекочет ухо, и он чувствует неконтролируемую дрожь. — Все нормально? Сынмин распахивает глаза. Ресницы мокрые и слиплись стрелками. — Да, — смаргивает он. Сынмину немного страшно от того, как много он чувствует. Он сглатывает комок, — да. Это просто… я не знаю. У меня такого никогда не было. Чан тихо смеется и гладит его по щеке. Сынмин закрывает глаза и тянется за поцелуем. Чана слишком много. Чана слишком много. Он сминает край футболки в кулаке. Показывается живот. — Я могу снять ее? — спрашивает Чан, и Сынмин судорожно кивает, боясь, что голос его подведет. Он приподнимается, помогая стянуть футболку. Груди и плечам непривычно холодно. От точек соприкосновения обнаженной кожи мурашки. Ладонью Чан проводит вверх от пупка к груди и через ключицы к плечам. Сынмин вздрагивает, когда пальцы задевают бок. — Щекотно? — он анализирует ощущения. — Да, но и приятно, — Чан проводит по этому месту кончиками пальцев, и Сынмин, не в силах выдержать, закусывает губу. Это странно. — Меня никогда не гладили, — говорит он. — Как можно не гладить? — удивляется Чан и оставляет влажный след поцелуев на ключицах. — Это странно. Странность — новая нормальность, — думает Сынмин, но вслух произносит: — Можно мне?..— Чан улыбается, и ложится на спину. Сынмин устраивается у него на бедрах, глядя глаза в глаза. Ощущать под собой чужое тело ново и удивительно. Сынмин касается Чановой груди: под пальцами — крепкие мышцы, влажная шея. Он горячий во всех смыслах сразу. Сынмин гладит Чанов висок. — Ты красивый, — говорит он и чувствует, как улыбка подсвечивается чем-то нежным и незнакомым. Голос — на грани шепота. Вырвавшееся случайно заставляет Чана отвести взгляд в правый нижний угол. Уши наливаются нежным румянцем. — Мне никогда такого не говорили, — отвечает он тихо, и почему-то это отзывается в груди Сынмина чем-то болезненным, — ты правда так думаешь? Сынмин заправляет Чанову кудряшку ему за ухо и молча улыбается. Он наклоняется к Чану за поцелуем. Там, в шкафу, ему казалось, что когда (если?) они с Чаном окажутся вместе в одной постели, это будет феерия, фейерверк телесного и чувственного, но получались скорее смущенные открытия. Сынмин немножко поерзал, и Чан положил руку ему на бедро. Внутри все трепетно сжалось. Вторую руку Чан устроил на талии, и когда Сынмин снова наклонился за поцелуем, он попал в чуть более низкую, чем обычно, вариацию объятия. В этот раз Сынмин углубляет поцелуй, застенчиво коснувшись чужих губ языком, а после оборачивая сложенные в трубочку губы вокруг языка Чана. Он до сих пор не знал, что умеет так целоваться, не мог описать порядок действий при французском поцелуе или выделить хоть сколько-нибудь определенные правила. Но это же Чан. С Чаном Сынмину хочется быть ближе, чем с кем-либо, и тот принимает его, оборачивает кольцом из собственных объятий, говорит: «Мы можем просто начать» и доверчиво ложится на спину, позволяя трогать себя, ласкать и гладить. Сынмин вырывается из поцелуя усилием воли и спускается к шее. Внутри горит. Он чувствует, как понемногу начинает потираться о Чана задницей и пахом, и чувствует, как самому Чану это нравится. Краснота смущения или возбуждения заливает его грудь и шею, губы блестят влажно-розовым. От глубокого дыхания живот и ребра вздымаются, и Сынмин опускает на них ладонь. — Ты такой красивый, — говорит он на пробу, и Чан вздыхает глубже, отводит глаза. Его член дергается прямо под задницей Сынмина, и он улыбается — такой потрясающий подо мной, — Чан жмурит глаза, как от боли, но Сынмин знает, что ему нравится, по расцветающим краснотой ушам. Он гладит грудь и опускает руку на живот, старается сделать прикосновение царапающим, но короткие ногти едва позволяют, и Сынмин возвращается к прежней манере. — Можно поставить на тебе засос? — спрашивает он, на самом деле желая, чтобы это Чан оставил ему засос в память об этом утре. Чан что-то согласно мычит. Он как будто старается не подкидывать бедра, чтобы теснее соприкасаться, но получается плохо. Сынмин выбирает точку на соединении плеча и шеи, которую при желании можно прикрыть горловиной футболки, и касается ее губами. Лижет. От пота кожа солоноватая на вкус. Он легко зажимает ее зубами, но почти сразу же отодвигается посмотреть на результат. Чан шумно выдыхает с носовым стоном. Сынмин снова лижет выбранное место, и только после этого вцепляется зубами и втягивает в себя воздух. Чан так больно сжимает в ладонях его бок и бедро, что Сынмин гордо думает, что на нем останутся синяки. Ему нравится заставлять Чана терять над собой контроль, нравится, когда он хватает его, разворачивает, применяет силу чуть-чуть. Нравится, как его привычные паттерны поведения — неосознанная забота, предупредительность и самоконтроль — слетают, когда он с Сынмином, и все равно срабатывают в столкновении с внешним, когда он закрывает его от любопытных взглядов друзей или проверяет, что Сынмин точно пристегнулся и устроился комфортно. Или когда Чан беспокоится о том, спал ли он после тяжелой дороги. Это приятно. Сынмин смотрит на синяк на шее Чана. Красно-фиолетовый след укуса и наливающееся багровое пятно. Это тоже приятно. — Сделаешь мне тоже? — спрашивает Сынмин, и Чан разворачивает его каким-то сложным способом, едва ли не ногами, так что Сынмин оказывается на животе и утыкается носом в подушку. Голос Чана хриплый, шокирующе низкий и горячий. — Шея? Сынмин сипит: — Да, целиком. Чан набрасывается, как дикое животное. Сынмин не ожидает такого и поначалу даже немного пугается, но потом откуда-то приходит уверенность — это все еще Чан. Доверие не дает отпрянуть, и вскоре Сынмин окончательно расслабляется. Чан крепко оттягивает его волосы на затылке, обнажая шею и вгрызаясь в нее. Разумом Сынмин понимает, что ему должно быть больно, но почему-то сознание фокусируется только на том, как Чан прижимает к постели его бедра и Сынмину ничего не остается, кроме как тереться о простыню через шорты, на горячем дыхании на загривке, на нежных прикосновениях губ к плечам. Боль от укусов и синяков скрывается под вуалью возбуждения. Чан целует его вниз по позвоночнику, а потом просунув под живот ладонь, приподнимает, заставляя выпятить задницу. Сынмина обжигает смущением — горячее растекается под кожей с внутренней стороны бедер, по груди и шее. Ушам тоже горячо. И щекам. Он прогибается, чтобы выглядело красиво, и сам стыдится своего порыва. Возвращается в прежнюю неловкую позу. Чан успокаивающе гладит по спине и целует его ягодицу через шорты. — Можно мне вылизать тебя? — спрашивает он, и Сынмин застывает, ошеломленный и растерянный. — Я не… Я… Тебе не неприятно? Он думает о том, что мылся ещё вчера (очевидно, слишком давно, если хотят взять в рот твою задницу), что он не бреется внизу и уж тем более не бреет там. Что если он сделает что-то неловкое, пока Чан будет… что если что-то случится, и Сынмину придется перестать приходить к Минхо, потому что Чан с Джисоном лучшие друзья, а у Джисона с Минхо странное привилегированное. И придется забыть об общих встречах, потому что там будет Чан. — Почему мне должно быть? — Чан ложится щекой на его ягодицу и ласково гладит ноги. Это щекотно. — Это твое тело. Ты нравишься мне. Я хочу сделать тебе приятно. Ты нравишься мне, ты нравишься мне, ты нравишься мне — слышит Сынмин и пугается. — Я боюсь, — говорит Сынмин под впечатлением. Признание собственной слабости дается на удивление легко. Успокоенный легкостью честности с Чаном, он продолжает, — я боюсь, что это закончится неловко и стыдно. У меня никогда не было такого опыта, и если я… — Я остановлюсь, хорошо? Если ты или я не будем чувствовать себя хорошо, я остановлюсь и мы попробуем что-то другое. Все в порядке, Сынмин. — Чан улыбается, и Сынмину кажется, что его слабое сердце тает. Он смотрит на Чана, бессильный перед ворохом чувств. Он смотрит на Чана. Чан гладит его живот. Сынмин говорит: — Хорошо.