Во-первых, его не существует. Во-вторых, я его не отпущу.

* * * В первый раз Игорь видит его за неделю до нового релиза Vmeste. Нет, он не следит за судьбой Марго и социальной сети, но город опять переполняется рекламой, и никак не отделаться от воспоминаний о деле Чумного Доктора, когда каждый билборд и каждая наклейка кричаще сообщают о том, что вот скоро, версия «два точка восемь точка чего-то там». Реклама врывается в сознание с плакатов и ютубных вставок перед Юлькиными видео. Игорь думает, что этот шум создается нарочно: показать, что на Vmeste никак не повлияла история с Чумным Доктором. Только Сергей Разумовский больше не мелькает в рекламе, но, наверное, и это временное явление. Юльке-то дал интервью после выхода из Форта, хоть и по видеосвязи. Тоже, конечно, нарочно и ради пиара: вот, она меня за решетку помогла отправить, теперь пусть встречает. Лечение завершено, призраки прошлого изгнаны, потерянный друг детства вернулся. Психиатрический довесок по имени Птица никогда больше не вернется в этот город. Смотрел Игорь это интервью. Сойдет. Сергей кажется потускневшим, нахохлившимся, но спокойным. На всякий случай Игорь не верит ни единому слову. Насмотрелся на Птицу во время следствия, а потом про него же наслушался на суде. Избавиться от этого воображаемого заклятого друга за год? Больше похоже на чудо. Игорь никогда не видел Птицу так, как его воспринимал Сергей, оно и логично: невозможно заглянуть в чужую голову и вытащить оттуда невидимого маньяка, пришедшего с гением-программистом в довесок на этапе сборки. Только на детских рисунках Сережи Разумовского, ну и когда вся эта история про Птицу просочилась в сеть, самые преданные фанаты пробовали рисовать Птицу таким, каким видели в своей больной фантазии. Кумир, герой. Птице наверняка понравилось бы такое внимание. Стал ведь для кого-то иконой, и хрен объяснишь фанатам, что нет у него никаких крыльев и когтей. И глаза обычные. И говорить о нем, как об отдельной личности — идиотизм. Все равно, что мечтать взять автограф у гриппа или запилить селфи с холерой. Птицы не существует. Но в первый раз Игорь видит его за неделю до нового релиза Vmeste, в один из тех типично питерских дождливых вечеров, когда город тонет в унынии, заворачиваясь в туман. Игорь шлепает по лужам, ныряет во двор и останавливается, даже забывая, что с крыши за шиворот капает дождевая вода. Птица стоит в стороне, у третьей парадной: там лампочка вечно вывернута или выбита, подсветка только от далекого фонаря. Прячется под козырьком у входа в парадную, кутается в крылья так, что сначала кажется, что Птица вздумал гулять по вечернему Питеру в бурке, и вот гадай теперь, что удивительнее: существо с лицом Разумовского в крыльях или в бурке. Игорь на всякий случай трет глаза. Вспоминает, сколько кружек кофе выпил (сбивается), и не было ли в одной из них какого-нибудь вещественного доказательства (точно не было). Вспоминает, сколько спал прошлой ночью (мало) и когда у него отпуск (никогда). Дышит по счету, вдох-выдох. Птица никуда не пропадает, все так же торчит под жестяным козырьком нелепым пернатым осколком тьмы. Вот крылья, вот перья, вот глаза желтые, то ли светятся, то ли по-кошачьи отражают свет натриевых ламп. Левое крыло чуть дергается, потому что с той стороны из сломанной водосточной трубы льет почти на Птицу, брызги точно долетают. Игорь молчит. Птица молчит. Обмениваются взглядами, уже не получится сделать вид, что ничего не заметил. Подходить к третьей парадной не тянет. Кажется, что любой шаг в ту сторону поможет укрепиться чужому глюку в этой реальности. Поэтому Игорь просто продолжает свой путь. И даже поворачивается спиной к Птице: его ведь не существует, так что совершенно незачем дергаться и проверять, стоит ли Птица в своем укрытии или решил подобраться ближе. Как положено во всех фильмах ужасов, ключ сначала цепляется зубцами за дырку в подкладке, потом с тихим звоном падает на мокрый асфальт. «Не оборачиваться», — напоминает себе Игорь и наклоняется. Жалеет, что не отрастил на затылке глаз, хотя под кепкой все равно нихрена не разглядел бы. Пальцы цепляют мокрый металл, потертая «таблетка» наконец прижата к электронному замку. Перед тем, как закрыть за собой дверь, Игорь все-таки оборачивается и ловит Птицу взглядом. Никуда не делся, не сдвинулся с места, как стоял, так и стоит. * * * Игорь примерно представляет, что можно делать со своими глюками, но что делать с чужими — не знает. Вспоминает бородатый анекдот про двух алкашей: «Это не наша зеленая трехглазая собака, это наркоманов из дома напротив», выискивает Птицу взглядом по темным углам, и, не найдя, успокаивается ровно до следующего вечера, когда снова дождь, снова Питер, снова туман, снова Птица прячется под козырьком третьей парадной и сверлит Игоря взглядом. Как назло, во дворе никого нет, ни хотя бы той же алкашни, ни молоди с запрещенными дома сигаретами или надоедливой блютуз-херней. Некого взять за рукав, повернуть в сторону третьей парадной и спросить: «Ты его тоже видишь?» Не привести с собой даже Диму: уехал в Москву на две недели. Можно зазвать Юлю, но тут же сам Игорь мысленно протестует, не хватало еще с ней объясняться. А она обязательно спросит: «Вижу КОГО?» Да так, Юль, рыжего-пернатого. Стоит, завернувшись в черные крылья, ежится, молчит, смотрит. Вписывается в атмосферу мокрого Питера так же естественно, как мокрые крысы, кошки и вороны, весь этот низовой биологический слой городской среды. Утром Игорь приносит к третьей парадной табуретку и вкручивает лампочку в побитый жизнью бакелитовый цоколь. Заодно, пользуясь отсутствием Птицы, рассматривает следы на грязном асфальте. Вот и гадай, что это там такое, чем смазана грязь — чьей-то ногой или длинными жесткими перьями? Кто оставил царапины на выцветшей краске в три слоя на металлической двери — Птица или нетерпеливый пес, который хотел срочно домой, пожрать и поспать после прогулки? Бред. Игорь будто всерьез пытается проверить, мог ли в самом деле в его дворе торчать диагноз Разумовского. На то он и диагноз, чтобы находиться в голове у своего обладателя, верно? Так и хочется показать в следующий раз Птице: Башня — во-о-он там. Пешком за час доберешься, на крыльях — извини, не знаю, но вообще несанкционированные полеты над центром города могут закончиться плачевно, ты приметный. Могу дать жетон для метро. Осознавая, что говорит даже не то что с чужим глюком, а с отсутствующим чужим глюком, Игорь усмехается и уносит табуретку домой. Птица не появляется в следующий вечер, и на следующий тоже, а на выходных Игорь на даче у Прокопенко, и там ему точно нечего делать. Хотя бы потому, что он не знает, где дача Прокопенко, а вот адрес Игоря Птица знает, конечно, раз улики подсовывал. Еще и ключи, гад, спер тогда, замок пришлось менять. И шахматы остались некомплектными. Птица не появляется у третьей парадной и дождливой ночью понедельника. На этот раз он сидит на скрипучих ржавых качелях и пытается прикрыться от дождевых капель левым крылом. Видно, что сидит давно, может, ждал Игоря как обычно, часов в десять, а тут глубоко за полночь. Птица кажется наигранно возмущенным, во взгляде так и читается: «Я его жду, жду, а он? Вот, посмотрите, люди добрые…» Но смотреть некому, вымокший двор пуст, никаких добрых людей тут нет, да и не было никогда. * * * На следующее утро Игорь выкручивает лампочку у третьей парадной и нарывается на «Опять лампочку сперли, я щас полицию вызову!» Вечером Птица опять перебирается в свое прежнее укрытие и прячется если не в тепле, то хотя бы в относительной сухости. * * * В его появлениях прослеживается система. Игоря это немного успокаивает, хотя какой тут покой? Но так уж устроена человеческая психика: стоит ей выцепить в хаосе хоть какой порядок, и кажется, что мир снова понятен, прост и объясним. Игорь втягивается в эту молчаливую игру и начинает ставить эксперименты. Во-первых, Птица не появляется до захода солнца. Тут ему легко, световой день в Питере может называться световым разве что летом. Если оказаться во дворе до темноты, Птица не появится, его приход и уход так и остаются «за кадром». Если Игорь его не встретил по пути с работы, то и ждать бесполезно, не покажется. Во-вторых, яркий свет ему заметно неприятен. Игорь, конечно, не провоцирует Птицу на контакт, в лицо ему фонариком не светит, но и так заметно, что он выберет самый темный угол двора, лишь бы при этом наблюдать за появлением Игоря. Дождь явно нравится ему больше, чем любая другая погода, хотя мокнуть не любит, от воды прячется. Он не появляется в других дворах. Если ночевать не дома, то никакого Птицы в этот день не будет. Вроде и радоваться бы, такая возможность отдохнуть от крылатой тени, но Игорь даже не уверен, что Птица не начнет его разыскивать по всему городу с тем памятным свистом, как подзывают собак. Он не пытается прятаться и выскакивать из полумрака, чтобы напугать. Вот это Игорю не очень понятно, был бы он сам глюком, являлся бы своему врагу — обязательно воспользовался бы ситуацией. А что ему будет, кроме удовольствия увидеть страх в чужих глазах, хотя бы и ненадолго. Но нет, караулит открыто, молчит, просто смотрит. И, наконец, Птица не пытается заговорить с Игорем. Прошипеть обвинение или насмешку, ехидно поздороваться или бросить оскорбление в спину. Ни-че-го. И это молчание одновременно сильнее всего напрягает и сильнее всего заставляет приглядываться, искать подвох. И сильнее всего заставляет верить в глюк. Очень много «не», из которых Птица будто соткан. Не говорит, не подходит, не нападает. Птица просто есть. Двор из окна Игоря не виден, так что даже не подсмотреть, остается ли Птица, когда Игорь уходит, или торчит в своем укрытии до самого рассвета. Из окон на лестничной площадке, даже если их вдруг вымыть, все равно ни черта не разглядишь. Возможно, помогла бы установка одной из юлькиных скрытых камер, но… Игорь ловит себя на том, что не хочет никаких видеопроверок. Оба варианта страшны: не увидеть Птицу и признать, что нужно обратиться к врачу. Или увидеть и осознать, что такое не вылечит даже добрый доктор Рубинштейн. Легко представляется диалог: — Доктор, я сошел с ума, и у меня Птица. — А почему вы его с собой не привели? — Так он ничем не болеет. * * * Оказывается, болеет. Игорь возвращается чуть раньше обычного, в тот час, когда Птица должен только-только появиться. Как всегда, двор пуст, мокр и уныл. Птица караулит Игоря в своем привычном углу, только теперь делает это не беззвучно. Птица вроде и пытается хлюпать носом тише, но у него плохо это получается. К тому же, Птицей можно подсвечивать двор не хуже лампочки — неровный температурный румянец во все щеки. Игорь останавливается и разглядывает Птицу. Впервые он получает хоть какую-то реакцию на свои действия: от долгой молчаливой игры в гляделки Птица начинает ежиться и едва ли не прятать голову под крыло. А потом чихает так оглушительно, что из кустов вырывается стая воробьев и улетает в поисках более нормального двора. Вот и что делать с этой ситуацией? Пернатый чужой глюк простудился. Или, сам себе мысленно возражает Игорь, это мое воображение дорисовывает чужому глюку простуду, потому что он так долго торчал под дождем. А из одежды на нем только перья, зато почти по всему телу. — Иди домой, — Игорь машет рукой куда-то в сторону Башни. Рыжая башка наклоняется к левому плечу. Птица корчит недовольную рожу, которую можно воспринимать как угодно: и «отстань», и «много ты понимаешь», и «хочу и буду сидеть» и «сейчас как чихну — крыша улетит». Последнее Птица едва ли намеренно изображает, скорее и правда еле удерживается так, что кончик носа вишнево краснеет. — Ладно. Тогда иди за мной. Игорь заходит в парадную первым и придерживает дверь, выжидая. И честно пытается не думать, что могли бы увидеть сейчас соседи. Пустоту? Или существо, которое ни одна сказка не рекомендует приглашать домой? Вдруг он не мог войти без приглашения в этот дом, как всякие призраки и вампиры из детских книжек. Непонятно. Но Птица заходит и отряхивается. На потертую плитку летят мутные капли воды. На Игоря не попадает, и он сам не понимает, рад этому или нет. Вообще неизвестно, что хуже: не трогать Птицу и верить, что он просто галлюцинация, взбрык умотанного разума, или реальность, с которой лучше не сталкиваться. — Наверх до последней площадки, — теперь Игорь пропускает Птицу вперед. Не хочется, чтобы даже воображаемое недоброе существо тащилось за ним по лестнице. Птица пожимает плечами, огромные крылья еле слышно шелестят. От них пахнет ночью, ветром и болотом. Но хотя бы не мокрой вороной, и то неплохо. Он идет вперед и в тусклом свете полумертвых ламп на лестнице крылья кажутся настоящими. Версия насчет «это такой прикол Разумовского» никак не взлетает и норовит рассыпаться. Молчание, которое так строго соблюдает Птица, ну, за исключением шмыганья носом, заставляет задуматься: а Птица вообще умеет говорить? Или он мог общаться только с Разумовским? Или нужно просто принимать все как должное, если уже сумел уложить в голове, что пригласил в дом непонятную тварь? «Сам ты тварь», — кажется, сейчас буркнет Птица, но он только останавливается на верхней площадке и отходит в сторону, пропуская Игоря к двери. Два поворота ключа, Игорь снова пропускает Птицу вперед, а потом привычно тянется к выключателю. Щелчок, вспышка света, а потом хлопок: взорвалась лампочка. Прихожая погружается в темноту вместе со всей парадной. Когда Игорь добирается до щитка и разбирается со светом, в квартире уже никого нет, и только рядом с вешалкой на полу лежит угольно-черное длинное перо. Игорь подбирает его и прячет в ящик письменного стола. * * * Перед сном Игорь пытается сообразить, почему именно зазвал Птицу к себе. Жалость, вроде той, что вечно заставляет Игоря отдавать кусок шавы бездомной псине у ларька? Попытка разобраться, что за чертовщина творится у него во дворе, при этом не обращаясь к психиатру? Желание задержать неустановленное пернатое до прибытия орнитологов? Просто любопытство? Но, так ничего и не сообразив, засыпает, а утром находит под подушкой еще одно черное перо, от которого пахнет ночью, ветром и болотом.