Отморозки

Для восьми лет Кайл был слишком смышленым и толковым, но в этом не было никакого преимущества. Привыкшие к тому, как легко им все дается, в будущем они не представляли из себя ничего, потому что такие дети теряли хватку к средней школе, разочарованные необходимостью прилагать усилия. Так считала его мама. Так не думал его отец, потому что еврейские отцы редко думают дальше торы. Так начал думать и сам Кайл, когда самоутверждения за счёт оценок стало не хватать для достижения отметки "хороший". Он не был - ни с дополнительными баллами, ни со сверхурочной деятельностью и никакие олимпиады по математике не могли это исправить. Он просто н е м о г быть. Ни тогда, когда укусил жиртреста Картмана за ухо из-за тупой шутки про еврейскую утку, ни после того, как стравливал Крэйга и Твика, Кайл был жестоким и дерзким, сколько бы его не подъебывли зубрилой. Кенни был не лучше. Но если спросили бы Кайла, то он мотнул бы головой. Не правда. Кенни перманентно спал на уроках, сдавал домашку на мятых листках и не вздрагивал во сне от попадающих за ворот парки карандашей. Их он забирал в многочисленные карманы и тихо грыз, довольный выходкой, как новогоднему подарку. Кайл помнил ‐ он видел его лицо, когда Маккормик получил пакет конфет от своего тайного Санты. Кенни не знал, что у него не было никакого Тайного Санты, его имя не записали, а родители не слышали о взносе за рождественские подарки для прожорливых малолеток. Если он и догадывался, то никогда не поднимал эту тему и она висела между ними токсичной незавершенностью, потому что Маккормик раздражающе беззаботно не был заинтересован в компрометирующей правде. Он разглаживал пару фантиков, чтобы вложить в тетрадку и торопливо прятал кулек от чужих-своих пальцев. Кайл помнил – он купил тогда конфеты спонтанно и долго уверял себя, что так он очищает совесть за подножку Эрику на физ-ре перед родителями. Это было бы изящно. Помощь беднякам и малоимущим всегда давала преимущество в рейтинге добродетелей и Господи, за один разговор с кем-то таким, как Кенни, благотворительный фонд должен был вешать его на доску почета. Но ни в Рождество, ни после он не признался ни в одном из поступков. В конце концов, было нечто трепещущие в ощущение превосходства над человеком от тебя зависящем. Как держать поводок, за которым он будет виться подле, кидать иногда подначки с барского стола и смотреть, как он бьется за бургер из мака, смеясь над твоими тупыми шутками. Об этом верно думал Картман, когда Кайл притащил в их тусовку третьего. Зачем еврейским масонам водиться с нищебродами, если они не хотят вкусить власти? Ещё до того, как тот открыл рот, Кайл вмазал ему подзатыльник, Картман вдарил ему в живот, и они бы начали привычное месиво, если бы со спины им не прилетело снега в загривки. Маккормик ухмылялся одними глазами, взбудораженный потасовкой, и лепил снежки даже потеряв варежки в раздевалке, и Эрик неохотно, властно-лениво махнул рукой под конец. Ладно. Пусть пасется рядом. В другой жизни, его б избивали в старшей школе. Его бы, наверное, размазали ещё в период пубертата, но это был Кенни, который смеялся, когда Крейг и Твик дерущимся клубком рухнули с лестницы, почти сломав шеи. Это был Кенни, укусивший давшего ему воспитательного леща мистера Паркинса и Кенни, плюнувший в рыло старшику, схватившим его за капюшон и пытающимся выбить дерьмо, как из пиньяты. Удирал Маккормик после с такой скоростью, точно за ним гналась свора, тумаков ему прилетело в два раза больше, однако Кайл всё равно уважительно кивал на его пронырливость. Кенни был младше и мельче, до безобразия напоминал младшего брата и Брофловски щемяще его за это любил, но никогда не признавал вслух и только чаще звал в гости. Кенни пищал и молотил лодыжкой по обивке дивана, если ему сделать ежика на ухо, больно щекотал Кайла под ребрами и в эти моменты он особенно остро жалел, что они не братья, потому что уходил Кенни до красноты смеющийся, а возвращался меланхолично раздавленный, словно всю ночь разгружал вагоны. И Кайл однажды честно признался в своем уничтожительном сравнение, и Кенни сделал настолько круглые глаза, крякнул из-под парки особо стыдливо и больно кольнул локтем под ребро. — Тише. Ты как узнал. Что Кайл действительно за него испугался, но через секунду Маккормик уже глухо смеялся и узнавать правду было поздно. Кенни помещается у него на велике, Кенни помещается у него под боком на диване, пока они смотрят «Могучие Рейнджеры», Кайл удивляется, почему его фамилия не Брофловски и говорит на пороге сокрушительное: — Может останешься? Темно ж уже, чел. Мама не против. И скрещивает пальцы по-детски наивно, за спиной, но Кенни только пожимает плечами, бормоча: — Я привык. Покедова. Кайл провожает его парку недолго, мама кричит, чтобы тот закрыл дверь поскорее, он же застудится в одной пижаме, и он хлопает проклятой деревяшкой, слишком громко из-за поднявшегося ветра. Утром, пока Брофловски младший ест хлопья за новеньким столом из Икеи, бомж сдирает желтую парку с окоченевшего на обочине трупа. Через тройку дней Кенни возвращается в школу. Пугливо не смотрит на мистера Паркинсона, прогуливает пару уроков и таскается хвостиком за любой подвернувшейся компанией. Кажется, он боялся остаться один. У самых ворот он ловит Кайла за локоть, греет голую красную ладонь в складках его куртки и неразборчиво выпаливает на одном дыхании: — Проводишь? Темнеет уже. Брофловски заторможенно кивает. Невпопад замечает чужую, взрослую куртку на плечах – однажды, заходя на секунду в дом Маккормиков он видел похожую у отца Кенни, но не мог же он стырить её? Всю дорогу Кайла не покидает чувство, что провожает здесь отнюдь не он.