AMYGDALA

                    

***

      

[Foxblood — Mess Like Me]

      Эта ситуация, обтёртая со всех сторон с лучшим другом, не выходит из головы Сонхуна ещё три дня. Ещё три дня, пока он возится во дворе с байком, потому что перекрашивает боковые панели, весь по локоть испачканный тёмно-синим электриком. Пока пытается оттереть это в душе и с грустью рвёт очередную футболку на тряпки, благо штаны к такому уже привычны, их можно, как отдельный экспонат выставлять в галерее. Ещё три дня, пока курит, глядя с балкона во двор за детьми, кружащими вокруг байка с восхищёнными возгласами. Солнце переливами играет на свежекрашенных боках, отливая глубоким синим и всплесками голубого. Сонхун ухмыляется дымно. Смотрится красиво… Дым застревает в лёгких. Глаза его выцепляют огненную макушку, медленно ползущую в сторону соседнего дома с вереницей магазинов и аптек. Им движет любопытство и ещё немного раздражение, так и не прошедшее за три дня, когда он торопливо набрасывает поверх домашней майки бомбер, зубами прикусывая фильтр недокуренной сигареты. В ботинки влетает, не шнуруя и едва не забывает закрыть за собой дверь квартиры. Красть там, к слову, было бы что. Четвёртому этажу Сонхун впервые так рад, потому что, наплевав на лифт, он несётся через ступени, чтобы успеть ещё отдышаться и впопыхах докурить в ожидании. Сколько люди обычно проводят времени в ближайших продуктовых? От силы пять-семь минут, в зависимости от очереди? Из подъезда он выбегает, щурясь от непозволительно яркого солнца, что с балкона таким опаляющим и ослепляющим не казалось. Пальцы машинально тянут с запястья резинку, оплетая небрежно вокруг волос, кое-как собранных, а затем подцепляют дотлевающую сигарету. Сонхун успевает сделать всего одну затяжку, прежде чем фильтр прощается с ним, оказываясь затоптанным под мысом тяжёлого ботинка. Для начала мая погодка слишком спорная. Вместе с остатками дыма, Сонхун глубоко тянет носом сладкий воздух, переводя дух и пытаясь осмотреться в залитом солнечными лучами дворе. Дети уже вовсю носятся, галдя, по площадке, мамочки кудахчут над колясками и какими-то склянками, расставленными на лавочке. Рыжий всполох застревает в уголке правого глаза. Сонхун дёргается резче, чем должен, замечая, наконец, выходящего из аптеки Лиса. Снова с полнейшим равнодушием на лице, насколько позволяет увидеть расстояние и солнце. Серьёзно, он даже в такую погоду не улыбнётся? Сонхун зачем-то делает вид, что проверяет сидение, прекрасно зная, что касаться его сейчас — ладони до шипящей боли обжечь, но не подаёт вида, что заметил. Что ждёт вообще-то. Пока рыжеволосый не подходит тягучим шагом ближе, всё это время упёршийся пустым взглядом в листок. Он сегодня одет странно, как для погоды вокруг. Чёрные свободные штаны, волочащиеся по полу и настилающиеся на кеды, такой же чёрный свитшот, закрывающий рукавами пальцы, что держат крепко пакет и бумажку. Только шея и лицо открытые нездоровой белизной и огненным пламенем выделяются на общем фоне.       — Сегодня без экстрима? — бросает погромче и как можно более небрежно Сонхун, едва парень ровняется с ним. Тот вряд ли даже его видел, потому что глаза отрывает от бумажки, хмуря брови, словно его отвлекли от важного дела. Выискивает точечными зрачками источник «шума». Находя, останавливается, всматриваясь в чужое лицо. Будто и впрямь забыл и видит впервые. Жмёт губы, что сегодня белее, чем в прошлый раз, словно их на лице нет вовсе. Не размыкая их, изрекает:       — М? Вся реакция. Сонхун из ядовитого режима мгновенно переключается в недопонимание, хмурясь теперь тоже.       — Говорю, сегодня просить меня покатать тебя не будешь? — вздёргивает бровь в ожидании.       — Нет.       — Вот и правильно, — кивает Сонхун, желая остаться тем, кто оставит после себя последнее слово. И оставляет. Потому, что парень кивает ему тоже и возобновляет шаг, возвращая внимание бумажке в руке. Проходит мимо, ни на секунду не задержавшись. И позволяя Сонхуну из-за шаркающего шага своего рассмотреть выглядывающие из небольшого белого пакетика упаковки бинтов. Сонхун хмурится сильнее, прикусывая нижнюю губу. Так по-ребячески глупо решил наехать на незнакомца, сбив его с толку, это конечно, один один. Но судя по виду того — что-то возможно стряслось. Или попросту неудачный день. Дверь подъезда с неприятным скрипом закрывается, тихо хлопая. Вот и поговорили. Зачем Сонхун спускался? Сам ответить не может. Зачем докопался? Возможно из реванша, застать врасплох и смутить. Удалось, что ж. Только что в итоге? Сонхун стоит у своего байка во дворе, потратив предпоследнюю сигарету на пробежку и несколько свободных минут хорошего дня на этот несуразный выпад в чужую сторону. Вздохнув, Сонхун оборачивается к байку, оглядывая крашенный бок. Только в мыслях так и стоят белые губы, потерянный и совершенно пустой взгляд лисьих глаз, и безжизненность голоса, что ещё три дня назад командно выпросил у него смертельный номер с прокатом по дороге. Этот парень странный, думает Сонхун. Об этом парне слишком много Сонхун думает.                     Вечером того же дня он делится этим с другом вновь.       — Доебался, — подытоживает услышанное Джей, отхлёбывая пива из банки. Они сидят на задних ступенях магазина отца Джея, пока тот принимает товар. Следят за тем, чтобы грузчики ничего не спёрли втихую, уже успевшие оказать свою непосильную помощь с несколькими коробками. Получившие за эту помощь как раз таки по банке холодного пива. Своё Сонхун едва пригубил, крутит теперь в пальцах запотевшую жестянку.       — Мне просто… — прикусывает он губы, протестуя, но замолкая. Он просто захотел тоже ткнуть внезапно чем-то? Он просто захотел высказать то, что осталось с того дня? Он просто…       — Захотел увидеть его ещё раз, — заканчивает мысль Джей, хмыкая. — И доебаться.       — Да не хотел я доёбываться, — цыкает Сонхун, закатывая глаза и запрокидывая голову, чтобы упереться затылком в бетонную стену. Грузчик, проходящий по ступеням слева от него слегка заваливается, и Сонхун реагирует быстрее него, выставляя руку и упираясь длинными пальцами в коробку. — Аккуратнее, — рычит сквозь зубы, вскидывая тёмный взгляд с прищуром.       — Но доебался, — не отступает Джей, косо поглядывая на работника. — Зарплата лишняя?       — Да я хотел хоть какую-то эмоцию у него увидеть, — вскидывается Сонхун, как только грузчик пропадает за дверью магазина. — Ты не понимаешь. Он как мёртвый.       — И тебе-то что? Ну мёртвый. Мало ли у нас таких малолеток на районе? Сам прекрасно всё знаешь. Такие мертвецы после каждого приёма пачками по лавкам да подъездам валяются.       — Он не… — Сонхун облизывает губы, сжимая пальцами горлышко банки до хруста. — Мне тоже показалось, что он принимает. Но мы же не можем так судить о каждом теперь.       — В чужих районах — нет. В нашем — легко. Ты покажи мне там трезвенников старше пятнадцати. Да даже уже четырнадцати, — машет рукой Джей, вновь пригубляя и тут же приподнимая банку. — Мне отец пиво в семнадцать показал и сказал: «увижу хоть раз, пока тебе нет девятнадцати, жить будешь в коробке из-под этого же пива.»       — Ага, только вспомни, что ты сделал потом. Джей вдруг давится глотком, пуская пиво по подбородку и утирая рукавом куртки. Смеётся.       — Нажрался в тот же вечер, да, но, — выделяет он, выгибая указательный палец, — напомню, что в твоей же компании.       — Тебе это должно скидку сделать? — усмехается невесело Сонхун. — Тут скорее, как отягчающее.       — Но это было единожды. И нам было почти восемнадцать уже. Ну, без нескольких месяцев. А эти? Бесстыжее поколение.       — Тебе двадцать два.       — Целая пропасть между. Сонхун качает головой, всё же решая сделать ещё глоток пива, и уставляется задумчивым взглядом куда-то перед собой, размывая фокус. Целая пропасть между. Между ним и Лисом всего три года, но пропасть в самом деле ощущается огромной даже не поэтому. По самоощущению. Парень этот сам ощущается, как пропасть, бездна какая-то. Мрачный, неживой, пустой. Просто потому, что так сейчас модно так себя вести? Или с ним не всё в порядке? Или всё вместе? И почему это так Сонхуна всё-таки ебёт…       — Парни! — окликает их отец Джея, заставляя поднять головы и вернуть внимание. — На сегодня ваша помощь всё, — взмахивает руками, с зажатыми в них бумажками, улыбаясь, отчего лицо его морщинится.       — Я останусь, отец, — встаёт со ступеней Джей, в два глотка приканчивая остатки пива. — А то опять до ночей тут просидишь, а маман будет грустная ходить за остывший ужин.       — Микроволновку я купил как раз для подобных случаев.       — Тебе всё шутки, а я потом с ней чай пью до твоего прихода. Идём, справимся быстрее. Хун, — оборачивается на друга Джей, — остаёшься?       — Прости, бро, — мотает головой Сонхун, поднимаясь следом и передавая в чужие руки так и недопитую банку, — у меня сегодня ещё работа. И выспаться бы.       — С байком? Могу подвалить, как управимся тут.       — Нет. Не с байком, Джей. Взгляд, которым одаривает его Сонхун, откровенен и твёрд. Джей, поджимая губы и косясь на отца, в надежде, что тот ничего не понял, кивает коротко, протягивая вторую руку.       — Давай, братишка, — старается он скрыть волнение в лице и голосе. — Спишемся.       — Конечно, как и всегда. Они сжимают руки и обнимаются с похлопыванием, прежде, чем руку Сонхуну пожимает отец Джея, прощаясь. Байк ожидает, припаркованный за углом, готовый рассекать вечерние улицы под медными лучами заката. Надевая шлем, Сонхун невольно думает о такого же цвета волосах, отливающих ярким пламенем на солнце. Не может выбросить из головы, губы кусает, пока едет в потоке машин, обгоняя каждую ждущую свою очередь в непроглядной поздней пробке. Нервничает и по поводу предстоящей работы. Как и каждый раз. Байк въезжает в узкий проулок, сбавляя скорость. Вывески по бокам становятся всё грязнее, как и дороги разбитее, как и люди. Ругань и брань со всех сторон, крики недовольных женщин, подперевшие уставшие головы мужики, полуголые дети. Сонхун стискивает зубы, он каждый раз заезжает в Серый Район с ощущением гнили, проступающей в лёгкие. Здесь всё кричит о том, что нужно бежать, куда глаза глядят. Что жизнь здесь была и вышла вся, остались только ходячие трупы или призраки, продолжающие влачить своё существование скорее по привычке. Самый бедный район. Разбойный район. Район его работы, которой он никогда не будет гордиться или кому-то о ней рассказывать. От тошноты сдавливает грудь и белый цвет волос ему даже жмёт, как пресловутое белое пальто из поговорки. Сюда во всём чёрном приезжать надо и не выделяться лишний раз. И не потому, что грязно снаружи. Внутри грязно. То, чем Сонхун зарабатывает — лютая грязь. Паркуясь у снятой со стены вывески «лапшичная номер 1», Сонхун снимает нехотя шлем, стараясь не вдыхать глубоко, хотя каждый раз так хочется. Но знает, что запах помоев, крови и алкоголя забьётся слишком сильно. А потому, настраивается он мысленно и по большей части, памятуя уже предыдущий опыт. Сначала было невыносимо, после тяжело, теперь уже терпимо. Лишь иногда мерзко и пробивается ростками сквозь бетон непоколебимости слабо совесть. Умирает, затоптанная, в зародыше. Его уже ждут.       — Подсобка, — бросает мужчина средних лет, сидящий за столом и раскидывающий карты с парой других. Он даже не смотрит в сторону Сонхуна. Тот прекрасно знает, что делать. Прекрасно молчит, выполняя работу. Кричат в этом месте другие люди. Внешнему виду Сонхуна уже не удивляются даже незнакомцы, новоприбывшие. О его приходе теперь предупреждают, и когда он входит в помещение — взгляды устремлены во все три стороны, только не в его. Молодой, крашеный, слишком красивый для этого места, для этого дерьма.       — Пощадите… — слышится слабый писк из-под грязного спавшего кляпа. Слишком хладнокровный и умелый палач. Если представить, что ты разделываешь мясную тушу или рыбу — становится проще. Это Сонхун понял в третий раз, когда тошнота отступила, пальцы перестали дрожать, а рукоять тесака уже не скользила, ровно и точно попадая лезвием по нужным местам. В его ладонях сейчас — тугой ребристый жгут, оставляющий следы, впивающийся в кожу плотно и ощутимо. Не отпечатывающийся на нём лишь потому, что — перчатки. Всегда перчатки, эта работа требует подхода, аккуратности и конфиденциальности. О стерильности тут, увы, и речи не идёт. Кровью захарканный пол и чужая одежда. Подтёки на щеках и подбородке, содранные о верёвки запястья и щиколотки. Шея, как в тисках, передавленная жгутом бесчеловечными руками, держащими уверено и крепко. Сонхун стоит позади мужчины, заваливающегося на стуле и хрипящего уже нечленораздельные звуки. Жгут узором разрисовывает напряжённую покрасневшую шею. Как только глаза с лопнувшими капиллярами закатываются, а уголки рта вот-вот норовят застыть, Сонхун отпускает резко жгут одной рукой, второй хватая мужчину за шиворот, чтобы тот не улетел вперёд со стула. Комната наполняется свистящим звуком вдыхаемого грязного воздуха. В сознании Сонхуна — тихо.       — Где? — единственный вопрос, слетающий с его губ в мокрый затылок. И лишь спустя минутный кашель и новый поток безвольных слёз, Сонхуну удаётся расслышать:       — У реки, — пуская слюну и кровь от прокусанного языка и губ, скулит мужчина. — У реки, я покажу на карте. Вот и всё. Вот и вся работа. Он редко возится с подобным дольше десяти минут, только если приходится отрезать пальцы, благо не так часто. Удушение — то, что чаще всего срабатывает с первого раза и быстрее всего. То, за что ему платят половину средней месячной зарплаты какого-нибудь офисного клерка. Один такой грязный вызов, ещё один грех на душу, которыми та самая душа полна доверху, один замученный человек — и едой на месяц забит холодильник. После, улучшен байк. Погашен очередной кредит, оставшийся в долбанное наследство от папаши. Так Сонхун живёт уже год. И себя он не оправдывает, давно перестал, но с разбором этого всего по полочкам уживаться как-то проще. И вот ты больше не молодой палач, а мальчишка в безвыходном положении, которого однажды обманом затянули в нарко-схему, пообещав платить, не трогать, но марать в крови и слезах руки пару раз в неделю. Отказаться он, к сожалению, не смог. Вряд ли кто-то бы смог, завидя те деньги, что поставили прямо перед носом, обещая отдать за первое успешно выполненное дело. Вы скажете: смог. Что ж, бросьте в него камень, ибо все мы прогнившие меркантильные существа, способные лишь выживать любыми способами. Просто у кого-то пальто чище. Только и всего.       — Дайте ему карту, — бросает Сонхун, как только поднимается из подсобки, срывая с ладоней перчатки и бросая их на один из свободных столиков. — Он сказал, что сбросил вес у реки. Ответом ему служит единовременный скрип железных ножек по иссохшемуся старому полу, мерный топот ног и хлопок пачки денег, положенной на столешницу. «Спасибо» здесь Сонхуну вслух не говорят тоже, за такую работу благодарят купюрами и сдержанными обещаниями. Он же доплачивает сверху молчанием, как и эти люди. Никто друг друга не знает, не видели и дышат в разные стороны. Как-то раз Сонхун встретил своего «босса» в забегаловке возле магазина Джея, сказать, что испугался — не сказать ровным счётом ничего, ибо было ощущение, что по его душу. Но нет, мужчина скользнул по нему взглядом, лишь слегка приподняв брови, и продолжил заниматься своими делами. «Работа мечты,» — сказал бы какой-нибудь психопат. Сонхуну до этого, возможно, недалеко, но он лишь забирает молча деньги, пряча во внутренний карман бомбера, и уходит из лапшичной так быстро, как только может. Не прошло и десяти минут, а улица уже покрылась колючими сумерками, не оставив и следа от былого заката, красиво укрывавшего даже этот прогнивший район. Серый. Ему выбрали верное имя, думает Сонхун, пока залезает на байк и надевает шлем. Выезжая снова на узкие улочки, с которых уже собираются торговцы и пьяницы по углам, он мельком лишь смотрит в синеватое небо, вспоминая вновь. Вспоминая закат и волосы Лиса. Знай он, к кому просится на байк, сунулся бы или испугался? Сонхун бы, будь он в здравом уме (а значит, всё-таки уже вряд ли), десятой дорогой обходил бы себя и таких, как он. Но беда его в том, что вся эта чёрная внутренность, напополам с подавленной совестью, прячется за слишком шелестящей упаковкой. Возможно, того парня тоже подкупила его внешность? К дому Сонхун приближается уже в полнейшей темноте. Какой-то умник снова выбил лампочку в фонаре у подъезда, и всё, что освещало дорогу и поникшие дома, был свет фар машин и его байка, окна, из которых исходил слабый тёплый свет… …и огни скорой помощи. Он хмурится, паркуясь на своём привычном месте, всего в нескольких метрах от неприятной кареты, мигающей сине-красным на всю округу. Когда синий скользит по его лицу, он вскидывает взгляд на окна своей квартиры невольно. Свет там не горит и не должен, но почему-то в груди всколыхнулось на секунду позабытое чувство из прошлого. Когда красный вспыхивает в его зрачках, отражаясь, Сонхун уставляется на дверь, из которой вышел мед.работник с привычным чемоданом скорой помощи. В доме их полным-полно тех, кому такие вызовы чуть ли не каждый день можно заказывать, но тем не менее, картеж подобный у них встречается редко. Оттого и навевает это Сонхуну мрачные воспоминания, тенями скользящие по стенам души. Никого не забрали, и на том спасибо. Сонхун проверяет байк и дожидается, пока скорая уедет. Всё-таки напряженность витала в воздухе, пока они стояли здесь, словно вслед за работником двери должны были открыться ещё раз. Явить за собой двух ребят и носилки с чёрным мешком. Или просто полуживым телом сверху. Сонхун жмурится крепко, мотая головой. Выбрасывая дурацкие картинки из прошлого. Он снова поднимает взгляд на дом, перебегая зачем-то от одного окна к другому, к третьему…бинго. Шторка в окне шестого этажа закрывается в тот же миг, как его глаза приникают к нему, замечая силуэт. Был ли это Лис? Или те люди, что вызывали скорую и проверили, что она точно уехала? Сонхун не знает совершенно, не настолько идеальное зрение. Но что-то внутри дёргается, как натянутая струна, которую поддели бессовестно ногтем. Что-то подсказывает, что это был он. А зачем? Неясно. Он с тяжким вздохом слезает с байка, подмышку беря свой шлем и вытягивая из кармана бомбера сигарету. Может покурить и дома, но хочется ещё ненадолго остаться здесь, отпустить вместе с дымом навеянные мысли и флэшбеки, так и маячащие перед уставшими глазами. Затягиваясь, Сонхун смотрит в одно единственное окно уже более пристально. Щурится, выдыхая дым в сторону, чтобы не мешал и без того замыленному обзору. Но не видит ничего, кроме размытого кружева тюля и слабого света, будто от ночника, точно не верхнего. Встретит ли он его ещё раз просто или нарочно? Сбежит ли снова с балкона, чтобы только уколоть каким-нибудь словом? Что такого в этом парне, что зацепило его столь сильно? Закрывая глаза на очередной затяжке, Сонхун видит чужие. Лисьего разреза цвета жженного миндаля. Безжизненные и холодные. Красивые. Он впервые себе не солжёт, если сознается, что хотел бы увидеть их ещё раз. В них было что-то…что хотелось узнать. Что Сонхун отчасти узнал, как что-то своё родное. Что-то тёмное, непроглядное и грязное. Что-то больное. Окурок под мысом ботинка шипит, распадаясь и угасая, как закат несколькими минутами ранее. Шторка дёргается вновь, но Сонхун этого уже не видит, оставляя за спиной прохладный вечер и дотлевающий пепел.