AMYGDALA

             

***

      

[Us in Motion — Death Poems]

      Сонхун проверяет время на телефоне, тут же откидывая его и пробегаясь ладонями по уставшему лицу. Шесть утра, рассвет давно прошёл, заливая комнату ярким солнечным светом сквозь неплотные серые шторы. Не сомкнув глаз, Сонхун пролежал недвижимо примерно часов с двух, как вернулся от Джея. Пытаясь вместе разобраться с дерьмом, которое произошло. Не сыскав в этом удачи и просто послав всё к чёрту, надеясь, что с Лисом они попросту больше не пересекутся. Сонхун лжёт сам себе, потому что первой причиной его бессонницы является именно рыжеволосый. А точнее слабые отклики волнения в груди Сонхуна за него. Ему было бы насрать, не видь он раны в худом бедре или знай, что парень остался в своей квартире в сознании. Но ни тогда, когда Сонхун затаскивал его в квартиру, кое-как открыв её с грузом под боком, ни тогда, когда он раздевал его, чтобы перемотать рану, ни даже тогда, когда ещё на полчаса остался, тот так и не пришёл в себя. Скорая, наверное, была бы лучшим выходом, чем плотно обмотанный бинт и залитый в рану спирт, шипящий, как закипающее зелье, но, увидев забинтованную руку, множество шрамов свежих и давно заживших по всему телу, Сонхун понял, что скорая — не вариант однозначно. Вряд ли Лис хотел бы светить все свои порезы, почему-то Сонхуну кажется. В его аптечке, которая обнаружилась в ванной, чего только не было, и правильнее было бы назвать это целым медицинским шкафом. Различные обезболивающие, пачки бинтов и ваты, пластыри, успокоительные, бутылки спирта и обезораживающего, мазь от синяков. В отдельной маленькой коробке Сонхун и вовсе нашёл самосоставленный набор для зашивания с несколькими иглами в упаковках, словно стащенными из операционной. Вопросов появилось лишь больше, но он решил оставить их неотвеченными, потому, что лезть в это дерьмо ещё глубже — у него не было времени. Желания вот, к сожалению, было хоть отбавляй. И есть. Вот почему он не спит. Вот почему он залез во внутренний карман чужого бомбера, чтобы взглянуть на айди. Ким Сону. Лисом в своей голове Сонхуну казалось звать его привычнее и правильнее. Это простая психология, думает он. Пока ты обезличиваешь человека хотя бы в своих мыслях — ты не привязываешься к нему сильнее, у вас меньше точек соприкосновения, и он всё ещё для тебя, как что-то далёкое. Но теперь Сонхун знал его имя, и оно не выходило из головы тоже, как и совсем белое лицо, умиротворённое бессознательностью. Сонхун невольно рассматривал его, пока мазал шею, на которой остался красноватый след от ремня. Он не должен был возиться с этим вовсе, не должен был высчитывать номер квартиры по окну, которое запомнил и которое безошибочно оказалось Сону. Сбросить его там же, у Комнаты, было бы идеальным вариантом, но Сонхун…при всём, чем он занимается, при всём том, как Сону его раздражает и сколько проблем умудрился доставить за несколько дней, Сонхун не смог его бросить. Человечность в нём всё ещё боролась с хладнокровностью и отстранённостью. В конце концов, он подумал, что раз подписался на эту авантюру, то идти следовало до конца. Концом оказалась квартира Сону и помощь со всеми его увечьями. Самую малость Сонхун беспокоился о том, что оставив его просто так, был реален риск большой кровопотери. Пробитая рана в бедре оказалась совсем небольшой, но явно глубокой, насколько Сонхун смог оценить своим непрофессиональным взглядом. Он жмурится крепко, садясь на постели и вплетая пальцы во всклокоченные волосы. Из головы, кроме новых ран, не выходят совсем и те, что Сонхун успел детально рассмотреть на чужом теле. Белые полосы на бёдрах, сделанные явно размеренно и вдумчиво, не хаотично разбросанные по бледной коже. От тонких и маленьких, до вполне внушительных и продолговатых, тянущихся по всей внутренней стороне бедра. Что удивительно: расположенных вертикально, не горизонтально, как обычно это делают те, кто подвержен сэлфхарму. Сонхун корит себя, сжимая покрепче волосы пальцами, за то, что не удержался и полез смотреть чужие руки тоже, закатывая рукава тонкого лонгслива. Жалея об этом в ту же секунду, как только на глаза показались такие же шрамы, от запястий до локтей. Он уверен — есть и выше, но дальше лезть не позволила всё-таки совесть. То, что он узнал и увидел и так было достаточной платой за то, во что Сону втянул его. Эдакое проникновение в очень личное пространство. Один-один, что ж. Только вот Сонхуну теперь ещё больше интересно: что дальше? На теле, которое он не стал обнажать, на груди и спине. Есть ли у Сону шрамы и там? Как давно он вообще себя увечит и почему? Сонхун не должен задаваться этими вопросами. Сонхуну должно быть плевать и забыть на это и на самого Сону. Но Сонхун не спал всю ночь, думая лишь о том, чтобы увидеть Сону хотя бы из окна ещё раз. И убедиться, что с этим психом всё в порядке и он может передвигаться на своих двоих. Или пока хотя бы на одной. Стучаться спустя какое-то время в квартиру, обнаруживая труп, не хотелось совершенно. Последнее, о чём Сонхун думает: сломанная рука Сону. Да, он не солгал и он действительно умеет это делать, удивительно было бы, если бы он «не», учитывая его работу. Но ломать руки каким-то уродам, кому руки точно не сдались с их причастностью к наркоте, а другое — переломить и без того тонкие кости на хрупком запястье тому, кому руки и впрямь важны. Даже, если этот кто-то их самостоятельно режет. Это не его дело. Было. Но теперь всецело его, и Сонхун, как смог из подручных средств и эластичного бинта, что тоже обнаружился в аптечке, сделал Сону шину, оставив нерадивому записку о том, что к травматологу и хирургу ему сходить будет необходимо. Рана в бедре может сама собой и затянется со временем, а вот кости на рабочей руке срастутся правильно только под наблюдением специалистов. Сонхун умеет ломать, но не чинить. Впрочем, как и всё в своей жизни. Звонок отвлекает его от тяжёлых мыслей, накрывших с головой, и Сонхун переводит взгляд на экран мобильного, лежащего на коленях поверх одеяла. Шесть утра, кому бы понадобилось вызывать его так рано? Но он выдыхает, завидя «братишка» и их с Джеем селфи на заставке контакта.       — Да? — голос его хрипит от недосыпа и после ночи молчания.       — Жив? — на фоне у Джея, кажется, разгрузка. Точно, в шесть всегда приезжает машина к магазину его отца.       — Да куда я денусь, — отмахивается Сонхун, сбрасывая с ног одеяло. Но зависая из-за последующего вопроса, который ожидает в последнюю очередь:       — Не ты. Пацан твой жив? Сонхун хмурится в пустоту. Что ж, отвлечься от мыслей о Сону не получится. Сегодня точно.       — Не знаю, — честно признаётся. — Наверное, да. Мне нет дела.       — «Не должно быть» и «нет» — вещи разные, братишка, — выдыхает Джей в трубку; курит. — Пойдёшь проверять его?       — Нет.       — В самом деле хочешь забыть о нём? Мы же обсуждали вчера.       — Вот именно, Джей, обсуждали. И я не хочу, чтобы в следующий раз он втянул меня в групповое убийство или чего ещё хуже — сделал причастным к своему самоубийству. Он псих.       — Да ты сам не лучше.       — Это вопрос второй.       — А какой первый? — прыскает Джей, затягиваясь. — Да осторожнее ты, идиот! — орёт он кому-то, отклонившись от трубки.       — А первый: зачем ты звонишь? — вздыхает Сонхун, спуская с кровати ноги на тёплый пол. Май наступает в квартире как-то быстрее, чем за окном.       — Убедиться, что ты проебал совесть на своей работёнке. Я вообще был уверен, что ты сорвёшься сразу, как только вернёшься домой. Удивлён, что ты ещё у…погоди, ты ведь у себя?       — Да. А где мне ещё быть?       — Например, в квартире твоего психа?       — Он не мой.       — Ну да. Ладно, не моё это дело. Так ты пойдёшь к нему?       — Не вижу смысла, — отмахивается Сонхун, поводя голыми плечами и нашаривая возле кровати пачку сигарет с привычно зажигалкой внутри.       — Ага, значит всё ещё внутренняя борьба. Ну ты смотри, пока ты там играешь в самобичевание, он откинуться может. По твоим рассказам, ему не слабо досталось.       — Судя по его телу, он к такому привычный, — брякает Сонхун, зажимая губами сигарету и чиркая зажигалкой, чтобы прикурить. — Он весь, как кусок свинины перед запеканием. Знаешь, как делают, чтобы нашпиговать мясо всякими там овощами и специями? Полоса на полосе вдоль и поперёк.       — И тебя это волнует, — подытоживает Джей безапелляционно.       — Меня это от него отталкивает, потому что я чёрт знает, что ещё могу от него такого ожидать.       — Отталкивает настолько, что ты провозился с ним пару часов, а теперь глаз сомкнуть не можешь, думая о нём?       — Ненавижу тебя, — заключает Сонхун, выдыхая дым и тут же затягиваясь.       — Ага, я тебя тоже люблю, братишка. Серьёзно, никто не говорит тебе трахаться с ним или признаваться в любви, что в твоём случае одно и то же, к слову. Но так, чисто по-человечески, сходить и проверить: не откинулся ли он? В этом нет ничего плохого.       — Это даст ему зелёный свет на то, чтобы доставать меня дальше, Джей. Я не хочу…       — Привязываться и привязывать его к себе? Думать об этом надо было перед тем, как позволил ему увезти себя в то злачное место. Теперь ты так или иначе должен хотя бы удостовериться, что он функционирует.       — Ты даже школу не окончил, какого хрена ты такой умный взялся?       — В мамочку, — с елейной ухмылкой тянет Джей. — И ты, кстати, тоже в свою пошёл, слава богам, а не в папашу. Так что давай, приводи свою рожу в порядок, купи там, я не знаю, сока, фруктов, и постучись к пацану. Просто убедись. О большем никто не просит. Сонхун вздыхает тяжко, выдыхая горький дым, и упирается мрачным взглядом в книжный шкаф напротив. Его вообще никто об этом не просит, ни о большем, ни о меньшем. Сону не просил о нём справляться, он там сам по себе. Но Джей, к сожалению и чёрт его дери, прав. И просто узнать — не сделает хуже. Только вот червоточина в грудине Сонхуна, кажется, считает иначе, разрастаясь вместе с сигаретным дымом и заполняя лёгкие.              

***

      

[Три Дня Дождя — Красота]

      Стоя перед чужой дверью, Сонхун слишком долго раздумывает: постучаться или просто войти? Если Сону всё ещё без сознания, войти к нему без стука будет оптимальным решением. Он, возможно, подумает, что Сонхун никуда не уходил и остался с ним, и не будет волноваться за то, что дверь в его квартиру была не заперта всю ночь. Если же он уже пришёл в себя, то войти вот так просто, дёрнув ручку, будет слишком нагло и пугающе. Не то, чтобы Сонхун думал, что этот парень хоть чего-то боится, учитывая его ненормальные пристрастия и их знакомство, но сам Сонхун вряд ли бы хотел оказаться на его месте, когда к тебе, как к себе домой, заходит малознакомый человек. Поэтому, спустя долгие минуты, Сонхун всё же заносит руку над дверью и слабо стучит по ней костяшками. Звонка в чужой квартире — нет. И это почему-то даже не удивляет. Однако ответа нет и после второй попытки. И одна часть Сонхуна уже готова развернуться и пойти прочь, будто его тут и вовсе не было, но вторая словно прибивает ноги к полу, а в голове отзывается голосом Джея: «Просто убедись. О большем никто не просит.» И Сонхун чертыхается себе под нос, но открывает осторожно дверь, сперва заглядывая внутрь и проверяя обстановку. Он помнит, что из коридора сразу открывается вид на небольшую комнатку с матрасом, на котором он оставил Сону прошлым вечером. Только вот Сону там уже нет. И Сонхун выругивается уже громче:       — Да блять. Последнее, что ему нужно: быть обнаруженным Сону в квартире. Но ретироваться также тихо, как он и вошёл, он не успевает. Потому, что слышит шипение со стороны ванной комнаты и звон чего-то металлического, упавшего на кафель, и ноги сами несут его туда. За приоткрытой дверью он видит картину, которую, пожалуй, не то, чтобы не ожидал, а даже не предполагал, что увидеть сможет. Но Сону сидит на краю ванны, уперев раненную ногу в бортик, и, ворча, орудует хирургической иголкой и ниткой. В одних только кофте и белье. Как его и оставил вчера Сонхун. Смущение — давно позабытое для него чувство, как он думал, но вот оно вспыхивает внезапно вновь, до кончиков ушей под пепелом волос опаляя.       — Эм… — Сону вздёргивает голову, ошалело уставляясь на него и едва не роняя иголку из пальцев.       — Ты какого хрена тут делаешь? — выпаливает он белыми губами.       — Тот же вопрос, — кивает Сонхун на его голое бедро с парой готовых стежков.       — Как ты оказался здесь?!       — Так же, как и ты вчера? — всплёскивает он руками. — Не задумывался о том, как очнулся в своей постели перебинтованный?       — Я не… — Сону нервно облизывает губы, бегая глазами по чужому лицу. — Ты наложил повязку неправильно.       — Я мог вообще бросить тебя там.       — О, ну спасибо, конечно, что не бросил. Как ты узнал, какая у меня квартира? Сонхун уже было открывает рот, чтобы выпалить правду, но неподдельная вспышка страха и непонимание в чужих глазах творят с ним чудеса. Ему наотрез не хочется теперь признаваться, а вот слегка запугать маленького психа — очень даже.       — Я много чего знаю, — говорит он туманно, складывая руки на груди и опираясь плечом о дверной косяк. — Предупреждал ведь. Ты понятия не имеешь, кто я и что могу знать. Но ты же само бесстрашие на тонких ножках. Как теперь? Всё ещё не страшно, зная, что я вот так легко могу войти к тебе? Но он ошибался, если думал, что Сону и страх — лучшие друзья. Давно уже даже не знакомые. Первый испуг проходит со следующим глубоким вдохом, и вот уже чёрные глаза снова полны мутного безразличия, а лицо — непроницаемая маска. Сонхун сжимает зубы. Точно псих.       — Ну, если уж ты пришёл меня убить, то давай поторопись, — Сону откидывается спиной на кафель и укладывает левую руку на голое бедро. — Зашивать себя мне не впервой, но левой рукой это сделать просто нереально. И болит адски…       — А мне показалось, тебе понравилось, — поводит плечами Сонхун.       — Ага, пока я не очнулся от того, что мне конечности к хренам выкручивает, а обезбол так далеко, что до него буквально ползти пришлось.       — Почему бы просто не обратиться в больницу?       — Почему бы просто не сделать то, за чем ты сюда пришёл и свалить в туман? Вопрос сбивает с толку, потому что Сонхун вообще сюда приходить не собирался. Это всё Джей с его призывами к ещё не отмершей окончательно совести. Шёл бы он трижды к чёрту, сердобольный дружок. Сонхун поджимает губы, хмуря брови и тяжко вздыхая.       — Тебе нужно хотя бы сходить и показать руку. Нужна нормальная шина.       — Господи, — цокает языком Сону, — мне просто нужен покой. А не нудящий над ухом праведник. Если ты не пришёл убить меня или помочь, будь добр, свали, — выдыхает он, добавляя: — Но спасибо за вчера, да.       — Всё-таки нужно было бросить тебя, — качает головой Сонхун. А после, шагает в ванную, сбрасывая куртку с плеч и кидая её поверх вещей на стиральной машине, закатывая рукава лонгслива. Включая в раковине воду, чтобы помыть руки до середины предплечий.       — Я, кажется, сказал тебе свалить, — без особого энтузиазма повторяет Сону, глядя на Сонхуна потухшим взглядом.       — Ты сказал свалить, если я не собираюсь убить тебя или помочь. Допустим, я планирую помочь.       — Если что, убить меня — тоже помощь.       — Перебьёшься на сегодня. Слезай. Сону сводит брови к переносице в непонимании, а затем приподнимает руку с иголкой.       — Как по-твоему? Но Сонхун, вместо ответа, закатывает глаза, зеркаля чужие эмоции, и просто подхватывает Сону на руки, как и вчера, перенося лёгкое тело на машинку. Всё, что успевает сделать Сону — пискнуть в удивлении и уставиться на Сонхуна, как на настоящего психопата. Всё-таки они друг друга стоят.       — А теперь, давай сюда, — командует Сонхун, усаживаясь на край ванны ближе и беря Сону за щиколотку, чтобы упереть ступнёй в своё бедро.       — Ты больной фетишист, да? — не выдерживает Сону, наблюдая за тем, как из его ослабших пальцев забирают иголку.       — Да кто бы говорил, — Сонхун в долгу вновь не остаётся, проходясь прохладными пальцами по внутренней стороне бедра и ощупывая края небольшой раны с двумя нелепыми стежками. — Зачем ты зашиваешь её? Повязки бы хватило.       — Быстрее затянется.       — Только нить потратишь. Или это очередной способ причинить себе боль, больной фетишист? Они смотрят друг на друга оба невпечатлённо и устало. Сону потому, что боль наверняка даже сейчас отдаётся во всём его теле, Сонхун потому, что не спал из-за него всю ночь. Сону бросает всё на самотёк и откидывается спиной о кафель опять, прикрывая веки.       — Тогда зачем ты взялся за это, хренов умник? — язвит он стихшим резко голосом.       — Ну, раз уж ты начал, надо закончить должным образом, пока ты себе лишнего не сшил. Хотя стоило бы зашить тебе рот, вместо раны.       — Ха. Ты пришёл меня побесить в отместку за вчерашнее, я понял. Сону шипит и чуть дёргается, когда Сонхун вонзает иголку в край раны, пальцами другой руки придерживая бедро. Он сжимает в тонкую линию совсем белые губы и жмурит глаза крепче, прибиваясь затылком к стене. Сонхун краем глаза следит за его состоянием, стараясь не отрываться от главного, и уже осторожнее выводя иглу в другом месте, стягивая несильно.       — Ты пил обезболивающее?       — Да, — гулко сглатывает Сону, не открывая глаз. — Действие ещё не наступило. Я встал незадолго до того, как ты вломился.       — Вряд ли то, что я вошёл в открытую дверь, можно назвать так.       — Я тебя не ждал и не звал. Так что вломился.       — Ты даже на смертном одре язвил бы, да? — хмыкает Сонхун, делая ещё один аккуратный стежок и вминаясь пальцами в бедро Сону сильнее, чтобы отвлечь от острой боли.       — Если бы там был ты — да.       — И чем только я удостоился такой чести, — бормочет Сонхун, склоняясь ближе и протыкая слегка покрасневшую кожу в последний раз. — Вопрос риторический, если что.       — Я и не собирался тебе отвечать, — едва ворочая языком говорит Сону. — Ты научился зашивать там же, где и кости ломать?       — Не собираюсь тебе отвечать, — усмехается Сонхун, отрезая нить и отбрасывая иголку в раковину. Он поднимает голову, чтобы взглянуть в чужое лицо, но тут же теряет всякий запал ответно колоть Сону, потому что лица, как такового, на нём нет. Мертвенная бледность и выступившая на лбу испарина, подпитываемые тяжёлыми вдохами.       — Держишься?       — Бывало и хуже, — чуть морщится Сону, облизываясь. Сонхуну знать «насколько» даже не хочется, если подобная ситуация для Сону не «хуже» уже.       — Ну, зато, как минимум, на три недели ты успокоишь свою голодную до экстрима задницу.       — Держи карман шире, — удаётся усмехнуться Сону. — Если мне приспичит, я найду способы. И дырка в ноге или сломанная рука меня не остановят.       — Спасибо за откровение. Но мог бы и воздержаться.       — Ты закончил? — он приоткрывает мутные глаза, не сразу фокусируя взгляд на Сонхуне напротив. — Если да, захлопни рот и дверь за собой. Сонхун понятия не имеет: почему ещё не скинул с себя ногу этого наглеца и не ушёл прочь из квартиры? В самом деле, бросить его вчера было бы лучшим вариантом, но нет же. Слепая ответственность за безответственного. А это ведь даже не его друг или хороший знакомый. Он тянется к тонкой щиколотке, чтобы всё же снять с бедра ногу Сону, но замирает пальцами в нескольких сантиметрах из-за звонка мобильного, внезапно раздавшегося из кармана его бомбера. Лицо мгновенно мрачнеет, потому что мелодию он, отличную от других, ставил лишь на один контакт.       — Посиди-ка тут, — бормочет он, осторожно снимая с себя чужую ногу и спешно выходя из ванной вместе с телефоном, что вытащил из кармана.       — Смешно, — бросает в спину Сону. — Я отсюда сам и не слезу. Но Сонхун не слышит его уже, ушедший в крохотную кухню, плотно закрыв за собой дверь.       — Работёнка подоспела, — хрипит в трубку грубый мужской голос его босса. Взгляд Сонхуна бросается к часам на микроволновке — 08:26.       — В такую рань?       — Разве для миллиона вон нужны вопросы? Сонхун крепко сжимает челюсти, опираясь рукой о кухонную тумбу и впиваясь глазами в нож, висящий на магнитной стенке. Миллион? Он не ослышался? Все заказы в среднем стоят от двухсот до пятисот максимум, зависит от человека, из которого нужно вытряхнуть информацию. Он имеет в месяц среднюю зарплату какого-нибудь не высококлассного врача, при этом не находясь «на работе» сутками и не уставая до подламывающихся ног. Но сумма никогда раньше не превышала пятисот тысяч. От этого холодеют ладони и приходится крепче сжать пальцы на краю столешницы.       — Что нужно делать? — лишь уточняет он, зная, что ни на один его вопрос он не найдёт ответ.       — По стандартной схеме, — хмыкает мужчина на том конце провода. — Разве что, кроме места, нужно выяснить ещё и того, кто сподвиг крысу, — а это в среднем около десяти минут, самые долгие случаи.       — Там же?       — Место встречи изменить нельзя, киддо, — усмехаются ему в ответ. — У тебя полчаса.       — Выезжаю. И, несмотря на то, что ехать до лапшичной от их дома не больше пятнадцати минут, Сонхун оценил этот жест. Полчаса у него не на дорогу, а на то, чтобы таким ранним утром настроиться на работу, что будет выедать его послевкусием ровно до следующего заказа. Это никогда не отпускает насовсем. Притупляется, блокируется мозгом на время. Но всегда, всегда сидит внутри, выползая кошмарами по ночам или, как было вчера, резкими вспышками флэшбеков в самые неожиданные моменты жизни. Сонхун кривится, встряхивая головой и стараясь выбросить вставшую перед глазами картинку блестящего лезвия у бледной шеи. Телефон прячется в заднем кармане джинсов, пока Сонхун возвращается в ванную, находя там Сону на прежнем месте и со всё тем же мертвенно-бледным лицом. Сперва кажется, что он даже не дышит, но грудная клетка просто медленно едва приподнимается. Сонхун не говорит ни слова, пока снова подхватывает Сону на руки, чтобы дотащить до матраса ослабшее тело. Удивляется, что молчит и Сону, не вставляя пять копеек своей привычной язвительности. Он лишь сворачивается в клубок на простынях и вжимается носом в подушку, сжимая сильно сухие губы.       — Как отоспишься, — наконец заговаривает Сонхун, — поезжай в больницу, иначе я сам тебе вызову скорую. Ты не обрадуешься, полагаю, — и добавляет зачем-то: — Мне нужно ехать по работе.       — Как пожелаешь, — бесцветно соглашается Сону; голос его глухой из-за подушки. Сонхун не желает, но это работа. И у него нет выбора, кроме как забрать свой бомбер из ванной комнаты и молча покинуть квартиру Сону, захлопывая за собой дверь. Не отпуская при этом мыслей о том: не откинется ли в самом деле парень за сегодняшний день?              

***

      

[J-Hope — Arson]

      Сонхун забирает себе почти всё данное время и приезжает в лапшичную без десяти девять. Внутри словно никогда и ничто не меняется. За столом снова его босс и двое незнакомцев, раскидывающих карты и дымящих дешёвыми сигаретами, создавая лёгкую завесу во всём помещении. Заколоченные изнутри окна с пробелами, едва пропускающими дневной свет, грязь, пыль и уныние повсюду. За подобием барной стойки неизменно старая женщина, читающая свежий номер городской газеты и будто не замечающая ничего вокруг. Сонхун так до сих пор и не знает её роли в этом местячковом Аду, но и не солжёт, сказав, что не хотел бы. Там же, на стойке, для него уже приготовлены перчатки и старая коробка из-под строительных инструментов. Снаружи может показаться, что этот пыльный и испачканный краской короб хранит в себе стандартные дрель, молоток, отвёртки и другую мелочь для ремонта. Сонхун же знает, что единственное связанное там с этим — плоскогубцы. Которыми достают далеко не ржавые гвозди из гнилых досок. Он по-прежнему не знает объект, с которым придётся работать, но учитывая двойную требуемую информацию, надев перчатки, он достаёт вновь узорный жгут, а вслед за ним прихватывает молоток, который никто даже не удосуживается уже оттирать от крови. Он примеряет его в руке, слишком давно не использовал, прикидывает возможную ситуацию. Рассчитывает время, за которое справится. Да, ему определённо должно хватить десяти минут, не больше. С этой уверенностью он спускается в подвальное помещение, открывая дверь…и застывая на пороге, борясь внутренне с собой, чтобы ни одна лишняя эмоция не проявилась на лице. Чтобы первоначальный шок не сбил с пути его настрой на предстоящую работу. Он надеется, что от чужих замыленных глаз укрылась эта заминка и его недоумение, и шагает вперёд, захлопывая дверь за спиной.       — Вот так встреча, — тянет парнишка, растягивая окровавленные губы в кривой улыбке. — Сонхун-и, ты ли это? Или я сдох и ты мне видишься? Сонхун мог много бы ему ответить. Съязвить тоже, ударить словом, огрызнуться. Но он лишь стискивает крепче зубы, взгляд твёрже делает, как и шаг, и запрещает себе вестись на любые слова, вылетающие из гнилого рта, полного крови. Он наслушался этого человека в своё время сполна, когда они в школу ходили вместе. Когда отцы их дружили и мечтали о такой же крепкой дружбе своим детям, пока долги и опасные игры не свели обоих в могилу. Наслушался настолько, что на последнем году обучения едва не вылетел, прикрывая лживую крысиную задницу, а в итоге и вовсе оказался здесь. И какова всё же у жизни этой ирония? Именно в статусе крысы его бывший одноклассник и попал сюда, к нему в хладнокровные руки под беспощадные пытки. Некогда лучший друг. Некогда первый враг. Ничтожество, чей отец сгубил его семью за жалких пару месяцев. Сидит сейчас перед ним, умытый кровью и собственными слезами. Руки Сонхуна вокруг орудий сжимаются сильнее.       — В самом деле в этой жизни есть бумеранг, — усмехается, после сплёвывая кровь, парень. — Не думал только, что прилетит он так удачно в твоём лице. Сонхун молчит и не только потому, что боится, что маска непроницаемости трещиной пойдёт от бьющихся за ней эмоций. Он молчит, потому что на работе не разговаривает никогда. Для переговоров у босса есть другой парнишка. Дело Сонхуна — не болтать, а добывать информацию теми способами уже, какими переговорщик не смог. Десять минут, он думает, впервые за всё время, превратятся для него в адову вечность. И, вероятно, увеличатся.       — Меня уже избивали, — кивает парень на молоток, что Сонхун кладёт на деревянную конструкцию, похожую на криво вырезанный стол. — Я здесь со вчерашнего вечера, но веришь, Сонхун-и, им не удалось меня разговорить. Что странно. Ибо язык у этой твари повешен и без костей. Взять хотя бы эту секунду, в которую он так и не умолкает, будто силясь Сонхуна заболтать. Или вывести.       — Приходил какой-то заморыш, — хмыкает. — Поговорить пытался. Со мной-то? Словно я дурак, первый день с наркотой связавшийся, и разболтаю ему от страха и глупости всю информацию. Слишком самонадеянно. На кону стоят не те бабки, ради которых я продам свою или чью-то жопу в ваши р… Сонхун никогда раньше не бил допрашиваемых. Его методы иные. Сразу пытки и страх смерти, застревающий в испуганно распахнутых глазах. Слёзы, мольбы о пощаде, уговоры заплатить больше. Но никогда, никогда до сегодняшнего дня он не бил тех, кого пытает. Сдержаться было слишком сложно, когда невыносимо ненавистная рожа так и норовит под твой уже сжатый кулак. Душу не отвёл, но напряжение поубавилось, уступая место полноправному хладнокровию. Парень тихо смеётся, харкаясь кровью в сторону и поводя челюстью, по которой пришёлся тяжёлый и чёткий удар.       — Бить ты со школьных лет, я смотрю, научился. А раньше только скулить и мог. От последующего удара придурка защищает самообладание Сонхуна и бегущие минуты в его голове. Знал ли босс о том, кто этот парень и потому за него такая цена? Или же влияет то, с кем этот отброс связан? Имя. Им нужно имя. Больше, чем место сброса веса.       — Скажу тебе так, Сонхун-и, — подаёт вновь голос парень, как только Сонхун поправляет перчатки, осматривая избитое тело, — в отличие от отца, я уже обеспечил матери всё необходимое. Так что умереть будет не жалко. Пытай сколько душе угодно. Его улыбку Сонхуну раскроить хочется ножом вдоль и поперёк, хоть это и не его методы совершенно. Размазать кровь по довольному лицу и припомнить ещё былые годы. Месть не то, что должно движеть человеком в такие моменты, но Сонхуна она изрядно подпитывает, помогая пальцам перестать подрагивать. Он отчасти жалеет, что выбрал не те инструменты, но идея в его голове рождается мгновенно, когда он резко разворачивается на пятках.       — Сдаёшься? Уже?! — летит в спину гиений смех. — Ты всегда был таким, Сонхун-и! Всегда бежал от трудностей! Но, если бы только он знал, куда и за чем ушёл Сонхун. Смех его застрял бы в глотке намертво.       — Кипяток, — только и произносит Сонхун, подходя к женщине, лениво перелистывающей страницу газеты. Она переводит на него пустой взгляд с лёгким прищуром, но поднимается молча с места, удаляясь за дребезжащие занавески.       — Трудности? — повторяет его босс вслед за отбросом.       — Изменение плана, — мотает головой Сонхун, снимая с себя бомбер и откладывая его на один из пыльных столов.       — Не торопись, киддо, — отмахивается мужчина. — Делай, что знаешь. И, о, Сонхун прекрасно знает, что он будет делать с кружкой, полной дымящегося кипятка, что женщина выносит ему. Звук его шагов не раздаётся эхом по помещению лишь потому, что безумный смех выродка громче. Не прекращающийся, шалый, хрипатый уже. Сонхун понимает: нервный. Он не боится умереть, что ж, это он всегда успеет, на его шкуру найдётся ещё парочка человек, жаждащих уже обглодать прогнившие кости. У Сонхуна здесь роль совсем другая. И он показывает её во всей красе, когда, хватая чужое лицо цепкими пальцами за челюсть, запрокидывает голову, всматриваясь в блеснувшие высокомерием глаза. В последний раз, сменяясь тут же колким ужасом.       — Что ты… Упираясь до вскрика мысом ботинка промеж ног парня, Сонхун дожидается рефлекторного открытия рта и плещет туда щедро кипяток. Сцепляя челюсть пальцами крепче, не позволяет сомкнуть губы, отправляя в захлёбывающуюся глотку всё, что есть. Утопая в булькающем крике и распахнутых глазах, полных оцепенения и топящей боли. Он делает всё быстро, не мешкая, пользуясь шоком и дизориентированностью. Отшвыривает от себя кружку, залезая пальцами прямо в чужой рот и хватая язык, чтобы высунуть наружу, максимально как возможно. Чтобы схлопнуть резко, до стука зубов, челюсть другой рукой. И оглушить себя нечеловеческим визгом, наблюдая за тем, как кровь, вместе с остатками воды, растекается по подбородку, ему на перчатку и ниже по одежде парня. Он убирает ногу и стряхивает с ботинка небольшой кусок откусанного языка, склоняя медленно голову к плечу. Позволяя себе, только теперь, впервые подать голос:       — Он всё равно не был тебе нужен. Ты же не собирался ничего рассказывать. Он отходит на полшага назад, потому что парень за истеричным ором начинает плеваться кровью всюду, дёргаясь припадочно. Пытается освободить привязанные к подлокотникам стула руки, ногами связанными дёргает, того и гляди норовя грохнуться и размозжить о каменный пол тупую голову. Сонхун ждёт. Считает про себя секунды и ждёт, пока истерия кончится, уступив место безнадёжному скулежу и потоку слёз, льющихся из глаз, наполненных животным страхом. Он сам сказал Сонхуну: «пытай, сколько душе угодно». Сам ляпнул, что: «умереть не страшно». Никто за язык его не тянул. Сонхун ухмыляется внутренне собственной шутке. Тянул, вообще-то, но это другое дело. Бросая взгляд на край стола, он вспоминает про молоток и жгут. Думает, что лишь зря притащил, но не торопится. Ему разрешили не торопиться, и теперь он разрешает себе это сам. Рекорды, поставленные самим собой ранее, с ранними расправами, могут сегодня подождать. Сегодня у Сонхуна немного другие планы. Он перестаёт считать.       — Воешь, как подстреленная псина, — кривится Сонхун, вновь подходя ближе и вплетаясь пальцами в сальные волосы, только чтобы сжать их посильнее и закинуть резко голову назад. Рыдания душат парня, кровь попадает в горло, но Сонхун не позволяет голову ему опустить, следя за тем, как тот захлёбывается раз за разом. Как льются красные полосы из уголков окровавленного рта. — Я задам тебе только один вопрос. Ответ кивком, язык тебе не пригодится. Идёт? Парень моргает медленно, с трудом кивая, будучи в таком положении. И Сонхун ослабляет немного хватку в его волосах.       — Если я принесу сейчас карту, ты покажешь мне, где место сброса веса? — в ответ куда более активный кивок, и Сонхун едва сдерживает себя от того, чтобы не оскалиться победно. — А имя? Ты напишешь нам имя того, кто тебя покупает? И радости Сонхуна приходит конец. Потому, что парень тут же начинает трясти головой и, отплёвываясь кровью, пытается выговорить:       — Я не могу…! Он вскрикивает от возобновившейся хватки в волосах и жмурится, чтобы не смотреть Сонхуну в глаза, склонившемуся непозволительно близко.       — А уверен ли ты, что всё, что ты так старательно делал для мамочки, не пройдёт даром? Например, если она внезапно умрёт? Он не должен. Не должен наслаждаться голым кошмаром в резко раскрывшихся глазах, но против воли чувствует, как сковывает от удовольствия лёгкие, не давая на мгновение вдохнуть. Он работал здесь по нужде и долгу. Он впервые за всё время испытывает не отвращение и отголоски страха от собственной работы. Но подумать об этом придётся позже.       — Не смотри так. Я и пальцем её не трону, мне без нужды. Но вот те люди, которых ты наебал… — Сонхун показательно цокает языком. — Поверь, у них по щелчку с цепей псы сорвутся, чтобы разорвать её вклочья. Или неужто думал, что, обеспечив её кровавыми деньгами, защитишь от своей гнили? Имя. Нам. Нужно. Имя, — чеканит он каждое слово, раз за разом натягивая волосы в кулаке сильнее.       — Я не шмогу… И Сонхуну бы голову эту приложить разок другой о стену, жаль нельзя. Не в его компетенции, не в его правилах. Но то, что рождается внутри…голая злоба, полыхающая ярость. Он сделал бы всё, чтобы защитить мать теперь, когда знает, что может. Но не смог тогда и до сих пор это самая огромная боль и сожаление его жизни. А этот ублюдок, ради собственной жалкой жизни, и так висящей на волоске, готов бросить её на растерзание. Вот и вся любовь.       — Помолись за её душу, — выплёвывает Сонхун, откидывая от себя брезгливо чужую голову и уходя, не оглядываясь.       — Карту ему, — бросает он, поднявшись к боссу наверх и сдёргивая с пальцев запачканные кровью перчатки.       — А имя? — хмурится мужчина, отрываясь от игры и останавливая у губ дотлевающую сигарету.       — Не скажет.       — Ты…       — Он готов пожертвовать матерью, — сквозь зубы цедит Сонхун, хватая со стола бомбер и набрасывая его на плечи. Большего говорить ему не требуется. Он видит, как меняется взгляд босса, видит, как медленно в кулаке сжимается сигарета, меж пальцев умирая слабым дымом. Потому, что даже в таком мире, даже в такой гнили и черноте, есть свои законы и кодексы. И продать ты можешь любого, хоть себя самого, но не мать или собственного ребёнка. Даже у таких чертей есть что-то святое. И парень грань эту непозволительную перешёл ради кровавых и быстрых денег.       — Ты свободен, киддо, — тянет хрипато мужчина, глядя мимо него, на лестницу, ведущую в подвал. Указывая ладонью в сторону женщины, уже выкладывающей на стойку два чёрных, плотно перевязанных брикета. Сонхун не смотрит на то, как двое мужчин удаляются в подвал, он их слышит, пока прячет деньги по внутренним карманам бомбера. Пока краем глаза замечает взгляд женщины, обращённый на его босса. И понимает без слов предназначение её здесь и роль, прощаясь одним сдержанным кивком. Он присоединился бы, будь его воля. Он разорвал бы надвое сам этого ублюдка внизу. Но его работа окончена, а помочь он ни себе, и никому другому этим не сможет, лишь руки в в чужой крови замарает. Убийство — не его методы. Но он впервые так сильно хотел бы кого-то в этих стенах убить. Первая сигарета пролетает в считанные секунды, пока он заводит байк. Ему нужно успокоиться, прийти в себя, остудить сердце и голову. Отплёвывая на грязную землю окурок, Сонхун надевает шлем и рвёт с места, взвивая пыль столбом позади себя. Ему необходимо отвлечься. Любыми способами.              

***

      

[Agust D — AMYGDALA]

      Сонхун, кажется, сотню лет не пил кофе. Пиво, соджу, виски. Даже вода. Но кофе… Стаканчик в руках дважды успел остыть, пока Сонхун рассматривал отсутствующим взглядом гладь городской реки, в которой плясало яркое утреннее солнце, набирая обороты перед полуднем. Он выбрал простой американо, но, немного подумав, попросил добавить миндальный сироп. Это приторно сладко и ему не очень-то нравится, если честно, но он вспомнил один из редких походов в кафе с мамой. Они, кажется, отмечали её день рождения тогда, кофейни только входили в моду со всеми этими цветочками на взбитой пенке, бутылками различных сиропов и добавок. Неоправданно дорого, не очень красиво, не очень даже и вкусно. Но маме очень хотелось, и Сонхун подрабатывал у отца Джея целый месяц, чтобы заработать на подарок и поход в такое вот кафе. Мама выбрала миндальный сироп в свой кофе. Сонхун вдыхает запах остывшего напитка в своих руках поглубже. Он мешается с запахом зацветающей реки, срезанного неподалёку газона и крови. Сонхун всё ещё чувствует его, забившийся в нос, пропитавший даже кожу. Случись всё сейчас, да даже пару лет назад, он точно знает: смог бы всё предотвратить и исправить. Но трагедия пришла в его жизнь неожиданно, как впрочем, наверное, бывает и всегда. Тогда, когда он был ещё слишком слаб духом и физически, восемнадцатилетним слабовольным слюнтяем. Когда мог лишь молча плакать на похоронах, ненавидя себя за то, что не сумел защитить самое дорогое. От другого якобы близкого человека. За четыре года с гибели мамы изменилось многое. Изменился до неузнаваемости сам Сонхун. Она бы им нисколько не гордилась, видь она чем он промышляет. Но простила бы, прижала к груди, утешая, и сказала, что это просто нужно пережить. Такой период в жизни, такую жизнь. Всё когда-нибудь кончится. Для отца всё кончилось год назад, когда и началось для Сонхуна. Водоворот сплошь из яда и крови, в котором он тонет и барахтается. К которому приспособился, в котором научился выживать. Не жить. Но даже так, он не торопится умирать, хоть и не знает совершенно для чего живёт. Это приводит его постепенно к мыслям о Сону. О том, почему тот умереть, кажется, торопится. Или если не умереть, то приблизить последний день точно. Проблемы с головой, у кого их нет? В наше время проще отыскать, кто нормальный, таких по пальцам, уж Сонхун точно знает. Но не берётся судить. Просто пока не понимает. Находит в себе странное желание — понять. Понять Сону и его мотивы, быть может, через него глядя и свои разглядеть в этой жизни. Ведь должны же они быть, раз он всё ещё дышит, смотрит вот на реку и отпивает переслащённый кофе. Ездит на работу, вместо того, чтобы найти способы выйти. Соглашается на поездки к чёрту на рога с чёрт знает кем. Сонхун не адреналиновый наркоман, Сонхун не искатель приключений на задницу, Сонхун просто есть. Остался. И держится. Осталось лишь понять: за что?              

***

      

[Speech Patterns - were you nervous? acoustic

      Вслед за мыслями о Сону, это приводит его к порогу незапертой квартиры. Опять. В этот раз он не стучит тоже, но удивляется, что дверь легко поддаётся. А значит, Сону не поднимался, чтобы её закрыть. А значит, ему скорее всего ещё слишком плохо. И, вероятно, это так, потому что застаёт его Сонхун лежащим на спине, едва прикрытым простынёй и устремившим в потолок пустой взгляд.       — Я молил о смерти, — подаёт Сону голос первым; тихий, бесцветный. — А припёрся ты.       — Знаешь, есть выражение: «будьте осторожны в своих желаниях», — проходя в комнату, Сонхун осматривается, пока произносит негромко: — Тебе стоит фильтровать мысли и слова.       — Я по-твоему в шутку это говорил?       — Просто вспомнилось, — поводит плечами Сонхун, блуждая глазами по голым стенам, пустым и безжизненным, как и весь Сону. — Почему не закрыл дверь?       — Чтобы ты пришёл и спросил, — фырчит Сону в ответ, не сменяя однако взгляда в потолок. — Боль накрыла совсем. Дремал. Который час?       — Полдень. Давно проснулся?       — Не смотрел на время, не знаю. Единственным ярким пятном среди белой пустоты комнаты — оказываются волосы Сону, разметавшиеся по подушке. На стенах ничего, по чему можно было бы судить о хобби парня, на полках горшок с искусственным цветком, какие-то блокноты и пыль. За приоткрытой дверцей шкафа наполовину пусто, наполовину черно из-за лежащих кое-как вещей. Не знай Сонхун, что Сону здесь живёт, думал бы, что квартира заброшена после отъезда хозяев, что оставили лишь ненужное. Сону снаружи кажется таким же. Бледным, непонятным, пустым. Не в плохом смысле, что пустышкой. Но пустым. Пробитой насквозь дырой, в которой только боль и ветер гуляют.       — Зачем ты пришёл? — глаза Сону обращаются на Сонхуна. Припухшие, покрасневшие, уставшие. Затянутые пеленой и чернее чёрного.       — На этот раз хочу пригласить кое-куда тебя. Отказаться не можешь.       — И почему это?       — Не помню, чтобы мне удалось избежать поездки в Комнату, — хмыкает Сонхун, опираясь поясницей о письменный стол.       — И куда ты меня тащишь?       — Тебе понравится. Собирайся. Сонхун не ждёт от него ответ, отрываясь от места, к которому едва подошёл, и устремляясь в коридор. Не думает, как Сону поднимется и оденется. Не оборачивается. Потому, что уверен, что Сону за ним непременно пойдёт. Это как шестое чувство, интуиция. Потому, что никто не бросает вдогонку каких-то язвительных комментариев, уколов или капризных отказов. Потому, что перед тем, как захлопнуть дверь, Сонхун слышит шорох простыней. И оказывается прав. Пока курит у байка в ожидании, видит тень, выползающую из подъезда. Для тёплой полуденной погоды Сону одет комично тепло. В чёрной толстовке с накинутым на лицо капюшоном, широких спортивках и массивных кроссовках. Он нехотя озирается по сторонам, а не находя никого, выходит из-за двери совсем, натыкаясь газами на Сонхуна, выдыхающего дым в горячий воздух. Он сам готов бы был снять бомбер, не по погоде, но предстоящая поездка наверняка поморозит кожу, и лучше иметь при себе то, что можно снять, нежели стучать после зубами от прохлады.       — Раз уж мы куда-то там едем, — ёжится Сону, прижимая к груди сломанную руку, — то по пути нужно буде зайти в вейп шоп. Если помнишь, ты раскурочил мою электронку.       — Чтобы выбраться, — соглашается Сонхун, затягиваясь. — Если помнишь.       — Забудешь тут, — кивает Сону на свои повреждения. — И как я по-твоему буду держаться в моём состоянии?       — Надеюсь, молча.       — Очень смешно.       — Левая-то рука у тебя жива. А у правой сломано лишь запястье. Включи фантазию.       — У тебя-то я погляжу она зашкаливает сегодня, — цокает языком Сону. Хмурится, замечая на байке два шлема. — Сегодня с предохранением?       — Дорога, по которой поедем — центральная. Никак не укрыться, — Сонхун втаптывает окурок в землю и протягивает Сону свой шлем. Но на очевидно недовольный взгляд с немым «серьёзно?», усмехается, подходя ближе. — Беспомощный.       — Даже не знаю, кого за это отблагодарить пинком в лицо?       — Не дотянешься. Их ленивая перепалка заканчивается, как только Сонхун надевает на Сону шлем, защёлкивая под подбородком и опуская сразу же стекло, чтобы не смотреть в осуждающие чёрные глаза.       — До последнего не расколешься? — повышает голос Сону, чтобы его точно услышали.       — Увидишь. Имей хоть немного терпения, — Сонхун надевает второй шлем, забираясь на байк. — Прошу на борт! Он почти уверен, что под шлемом Сону снова кривится, и позволяет себе слабо прыснуть смешком на эту догадку. Он ещё не до конца пришёл себя после утренней работы, выдают дрожащие кончики пальцев и туман в голове, но отвлечься на Сону сейчас, после пары часов проведённых наедине с собой и воспоминаниями, — кажется ему неплохой альтернативой тому, что он оббивал бы руки о стену своей квартиры. Странно, но честно. Они действительно едут по центральной дороге, какое-то время вынужденно простаивая в пробке, что даже на байке не объехать, какое-то время чертыхаясь на красные светофоры, не позволяющие проскочить. Вся дорога занимает не больше тридцати минут, но за это время Сону успел четырежды повозиться за спиной Сонхуна и, кажется, обматерить его на резких поворотах. Обхватив плотно обеими руками за торс и лишь пальцами левой впившись намертво в бомбер. Они останавливаются у небольшого духэтажного дома в каком-то спальном районе. Ничем не примечательного и со стороны будто даже не жилого.       — Всё-таки решил прикопать меня, наконец? — щурится Сону, снимая шлем и оглядывая обстановку вокруг. — Или продашь на органы?       — А в тебе есть хоть что-то здоровое? — усмехается Сонхун, слезая с байка следом.       — Что-нибудь да найдётся. Так и где мы?       — Подпольная клиника для своих. Знаешь, есть люди, которым медицинская помощь, весьма серьёзная, нужна без лишних свидетелей? Глаза Сону округляются, а белые губы складываются в кривое «о».       — Так и знал, что ты какой-то бандит, — припечатывает он. Сонхун сначала непонимающе вздевает брови, а после вдруг смеётся беззвучно, обнажая зубы и небольшие клыки.       — Так вот, что ты обо мне думаешь.       — Ничего хорошего? Это факт.       — Хорошо же, что это взаимно, — указывая рукой на крыльцо, Сонхун приглашает: — После вас.       — А не мог ты меня сюда сразу вчера привезти? — куксится Сону, нехотя шагая вперёд и обхватывая себя руками.       — Без предварительного звонка и важной причины, сюда не пускают, — по пятам за ним движется Сонхун.       — Так «для своих» же?       — Но даже свои должны сначала «записаться на приём». Или ты думаешь тут всех и каждого «своего» ждут и днём и ночью? Так бывает только в сериалах.       — А ещё в сериалах, в подобных местах, людей реально на органы пускают.       — Если так сильно хочется, можешь конечно и подарить какому-нибудь донорскому центру свои органы. Тут таким не промышляют. Пока.       — Пока. Очень оптимистично, ага. Изнутри «дом» больше походит на психбольницу, Сонхун это сам не раз подмечал. Но это лишь потому, что здесь преимущественно тихо и очень мрачно по атмосфере, несмотря на светлые стены. Свет не слишком яркий, медсёстры и регистратура не приветливые, не улыбчивые. Но то, с какими порой проблемами сюда приходят — и не улыбает вовсе. Их с Сону случай один из редких в своей простоте. Всего лишь перелом запястья, что в сравнении с парой пулевых, да?       — Нам на второй, — успевает он поймать Сону за край толстовки, когда парень, засмотревшись на одинаковые кабинеты, едва не уходит в операционное крыло.       — Тут вообще есть люди? — хмурится Сону, пока они поднимаются по лестнице.       — Это не местечковая больница. Очередей не увидишь. Сюда приезжают либо по особым случаям, что к счастью случается не так часто, либо поздно ночью, чтобы не отсвечивать.       — Точно бандитская клиника.       — Если хочешь так думать… Сонхун останавливается возле четырнадцатого кабинета и подталкивает Сону первым.       — А теперь, нам сюда.       — Надеюсь, ты всё-таки собрался меня убить, — ворчит тот, без стука открывая дверь из светлого дерева. — Здравствуйте…       — Молодой человек! — реагируют на его голос мгновенно, поднимаясь из-за стола с напряжённым взглядом из-под толстой оправы очков. Но, как только за спиной Сону появляется Сонхун, взгляд мужчины в белом халате смягчается, а губы дёргаются в слабой улыбке. — А, Сонхун. Проходите.       — Ты тут что ли местная звезда? — бубнит Сону, недоверчиво поглядывая на доктора, но проходя внутрь, подгоняемый под лопатки Сонхуном, что оставляет вопрос без ответа, протягивая руку мужчине.       — День добрый, доктор Квон, — также осторожно улыбается он. — Простите, надолго не займём. Джина сказала, что у вас на сегодня ещё операция.       — Так и есть. Но тебе я время всегда найду. А это…       — Тот, кому и нужна помощь.       — Себе помоги, — шипит себе под нос Сону, хохлясь недовольно.       — Джина передала информацию о переломе запястья, — серьёзнеет мужчина, глядя на руку Сону. — Нужно проверить, как была задета лучевая. И как рука была зафиксирована, чтобы не пришлось ломать заново. Сколько дней?       — Один неполный, — отвечает Сонхун вместо Сону. — Сломана вчера вечером., зафиксирована спустя пару часов. Лучевая смещена к ладони, перелом не следствие падения. На эти слова доктор сурово сводит брови к переносице, смеряя Сонхуна взглядом, а после вздыхает тяжело.       — Сам ломал, — подытоживает он, усаживаясь за стол обратно и указывая Сону на стул рядом. — Присядьте. То, какой взгляд, полный молний и негодования, Сону бросает в Сонхуна — достойно, если не Оскара, то аплодисментов уж точно. Он недоверчиво смотрит на стул, после на доктора, но садится всё же, протягивая руку.       — Молодцы, что пришли так скоро. Кости здесь всё же хрупкие и лучше, как можно быстрее их зафиксировать для срастания. Хряща, конечно, не избежать, но всяко лучше, чем ломать по новой, ведь так? — улыбка его Сону не нравится, потому что он передёргивает плечами и чуть отодвигается на стуле, что замечает Сонхун.       — Рентген? — уточняет он.       — Само собой. Бинтовал тоже ты?       — Да. Но под рукой особо ничего не было.       — И то неплохо, — мужчина ощупывает запястье Сону, и тот шипит от боли, сжимая зубы. — Опухоль небольшая, всё решает время. Кем работаете?       — Дизайнер, — нехотя ворчит Сону. — Работа с мышкой и ноутбуком. Почти ежедневно.       — Думаю, вы понимаете, что недели на две, как минимум, руке нужен будет покой? Не рекомендуется брать даже телефон.       — Я то это понимаю. А вот он, — кивает Сону себе за спину, — нахер послал мои просьбы и понимание.       — Как это вообще вышло? — обращается доктор уже к Сонхуну.       — Вам лучше не знать, — качает тот головой. — Но никаких драк или намеренного причинения вреда здоровью. В этом я чист. С Сону, по крайней мере, точно.       — Дело двадцати минут, — успокаивает Квон, отпуская руку Сону и набирая по рабочему телефону какой-то номер. — Джина? Проводи пациента в рентген кабинет, будь добра. Это тот, что от Сонхуна. Он кивает в трубку и оборачивается к парням.       — Можете выйти и подождать у кабинета. Джина сейчас проводит вас. И, если не против, Сонхун, я хотел бы поговорить с тобой это время наедине?       — Всё нормально, маленьких нет. Сону же, кажется, готов был протестовать на это выражение, но лишь супится, тяжело дыша, и молча выходит из кабинета, показательно хлопая дверью. Ну чтобы хоть что-то.       — Кто он тебе? — щурится мужчина, пока Сонхун, пряча руки в карманы бомбера, садится на край кушетки, стоящей напротив стола.       — Боль на задницу, доктор Квон, — вздыхает он. — Как ваши дела?       — Потихоньку. На работе всё по-прежнему? Сонхун на этот вопрос неуютно ёжится. Будто у него на лице всё написано, а Квон не травматолог-хирург, а чёртов психолог и физиогномист.       — Сегодня было необычно, — поводит он плечами. — Но всё в порядке.       — Под порядком подразумеваешь, что ещё не начал переходить грань и убивать? — складывая руки в замок, спрашивает открыто Квон.       — И это тоже.       — Не хочешь записаться к Киму? Выговоришься. Глядишь полегчает. Я отсюда твоё напряжение ощущаю.       — Просто нужно выспаться и напиться.       — В обратном порядке?       — Можно с повторением, — усмехается кривовато Сонхун. — Но нет, спасибо. К доктору Киму я пойду, когда уж совсем отчаюсь.       — Дело твоё, но я обязан был напомнить. Этот парень… — сужает глаза мужчина. — Выглядит так, будто у него не только запястье повреждено. Что с ним случилось?       — Его больная голова. И кровопотеря. Жить будет.       — А ты у нас врач теперь?       — Он всё равно откажется показывать. Так что да, можно сказать, что сработал врачом на полставки. Уж учитывая мою оплату…       — Сколько смотрю на тебя, так и не могу уложить в голове, что ты наш палач, — тяжко вздыхает уже Квон. — Не теряй себя, Сонхун.       — Это ежедневная борьба, доктор Квон. Кому, как не вам, это знать. Печальная улыбка обрывается, едва лишь дверь в кабинет открывается снова, являя Сону с рентгеновским снимком в руке.       — Как дела? — улыбается ему уже веселее Квон.       — Ну… — приподнимает Сону лист. — Там мои кости. Сломанные, полагаю. Мягкий смех доктора заполняет помещение. Сонхун смотрит на Сону, непонимающе хмурящегося и застрявшего у порога. Смотрит размыто, поджав губы, и думает о сказанных ему только что словах. «Не теряй себя, Сонхун,» — звучит здорово. Но что, если он уже?