AMYGDALA

             

***

      

[Too close to touch - Comatose]

      — Вон ту с грейпфрутом тоже дайте понюхать? Сонхун в очередной раз возводит глаза к чёрному потолку небольшого вейп-шопа, в котором уместился на маленьком гостевом диванчике. Они находятся там уже больше двадцати минут, и всё лишь потому, что Сону не может выбрать вкус жидкости для своей новой электронной сигареты.       — Персики мне приелись, апельсины тоже…хотя как и ягоды… — размышлял он в первые минуты. Всё остальное же время, он будто испытывает терпение Сонхуна и устраивает фитнес консультанту, что таскает ему с полок каждую баночку, открывая и закрывая по сто раз одно и то же.       — Просто возьми несколько, — не выдерживает Сонхун, бросая в спину Сону раздражённый взгляд. — В чём твоя проблема?       — Просто посиди молча, в чём твоя проблема? — возвращает слова Сону, оборачиваясь через плечо. — Или тебе напомнить, кто сломал мою электронку?       — Мы так до бесконечности можем друг другу обо всём напоминать. В самом деле, почему не взять две? Три? Ты же «зарабатываешь».       — А куда мне их деть потом, если мне не понравится? Складировать в шкафу, вместо еды? Сонхун сдаётся, разводя руками и откидывая голову на спинку диванчика. Ничего не говорит об этой присказке про еду. Сегодня он уже не жалеет о том, что курит простые сигареты. Всегда одни и те же, всегда в одном и том же месте покупает, у них нет бешеного выбора вкусов и цена не так кусается. Всё куда проще. Но нет же. Он уже понял, кажется, что Сону готов высосать сложность из любой ситуации. А то ведь живётся совсем скучно. Час назад они вышли из клиники, и Сону всю дорогу, даже под шлемом, бубнил о том, как теперь ему помешает эта наложенная шина. Как сложно ему будет объяснить на работе свой перерыв, что оплата больничного обойдётся ему потерей больших денег, да и вообще это всё неудобно, бесит и Сонхун просто козлина. Он сказал это тихо, но Сонхун услышал его отчётливо, только реагировать пока что не стал. Припомнит как-нибудь позже обязательно. Например, если Сону снова к нему за чем-нибудь обратится после сегодняшнего дня. Козлины не помогают оборзевшим Лисам.       — …и вот эту, — слышит он, переводя хмурый взгляд на блеснувшую в руках Сону карточку.       — Да неужели?       — Радуйся, — ворчит тот, расплачиваясь и получая небольшой пакетик. — Я выбрал. Две.       — Придумал, куда денешь вторую, если не понравится?       — Да, — хмыкает Сону, оборачиваясь на пятках и уставляясь на Сонхуна со вскинутой бровью. — Залью тебе в бак, вместо бензина. У Сонхуна буквально дёргается глаз от этой фразы. Угроза детская, он осознаёт, но в сознании что-то недобро щёлкает. Потому, что это Сону. И что-то ему подсказывает, что за детской угрозой может легко последовать её совсем не детское исполнение. Они знают друг друга всего ничего, но тут Сонхун готов чью-нибудь руку на отсечение дать, что шестое чувство его не подводит.       — Узнаешь тогда, где ещё эта жидкость может оказаться у тебя, — невольно рычит он в ответ, поднимаясь с диванчика и возвышаясь над рыжеволосым. Он всего на полголовы выше, но от злобы ощущается больше и опаснее. Обычно. Для кого угодно. Но не для Сону, видимо.       — Тройной замок ты вскрывать заколебёшься, а пока будешь возиться у моей двери, познакомишься с местной полицией. Вся злость у Сонхуна лопается воздушным шаром. Вздумал пугать полицией? Его? Серьёзно? Работающего на наркодиллеров долбанным палачом, отрезающим конечности в подвале закрывшейся лапшичной? Он расплывается в клыкастой ухмылке угрожающе и пугающе.       — Последний новичок в наш районный участок устроился пять месяцев назад. Самому старому работнику сейчас пятьдесят девять и у него прелестная внучка пяти лет. Знакомиться там пока мне особо не с кем. Но как только — я узнаю одним из первых, поверь. Сону поджимает губы в поражении и, вздёргивая подбородок, проходит мимо к выходу, ничего не говоря. Но, возможно, генерируя уже на ходу в своей рыжей головке с десяток язвительных комментариев. Возможно, снова что-то про бандитов и продажу органов. А возможно, поразит Сонхуна какой-то новой фантазией.       — Я теперь с этой каличной шиной даже заправить ничерта не могу, — ворчит Сону, держа здоровой рукой сигарету, а пальцами сломанной кое-как пытаясь сжать бутылёк, когда Сонхун выходит из шопа.       — Может, это намёк от Вселенной, что стоит бросить курить? — он ногой подпинывает дверь позади себя, закрывая, и неспешно приближается к парню.       — Или намёк на то, что стоит сломать тебе что-нибудь тоже, чтобы не злорадствовал.       — Я вообще-то спасал нам жизнь. Потому, что кое-кто затащил нас в местечковый Ад.       — Да никому мы не сдались! — повышает голос Сону. — Она явно блефовала, никакой газ бы никто не пустил. Это же в самом деле уголовка!       — Шипы в твоей спине и пробитое бедро ни о чём не говорят, да? — хмурится Сонхун. — Ты, к слову, до сих пор не знаешь, заживёт твоя нога или ты хромым на всю жизнь останешься.       — Благо, жить долго я не планирую, так что не страшно, — отмахивается Сону, психуя и ставя бачок от сигареты на сидение байка. Ситуации это никак не помогает, потому, что теперь ему нужно присесть на корточки, что в его положении не самая удачная поза. Ехать с Сонхуном уже было верхом сложности, напрягая мышцу каждый раз, после сидеть в кабинете доктора, пока ему накладывали шину — тоже не из приятных. А теперь вот он откровенно чувствует себя немощным, не имея возможности даже заправить электронку, без которой, кажется, сейчас в самом деле загнётся. Никогда ещё покурить не хотелось так сильно, и вовсе не потому, что сигарета и жидкости новёхонькие. Внезапно прямо из-под его носа бачок крадут двумя длинными пальцами, а на вопросительно-негодующий взгляд забирают ещё и бутылёк с жидкостью из сломанной руки.       — Что ты…       — Считай за ещё один жест доброй воли, — бросает Сонхун, откручивая крышку и приставляя тонкий носик к отверстию в бачке. Он не видит, так как следит за наполняемой жидкостью, но ощущает на себе взгляд Сону. Недоверчивый, немного раздражённый опять и…заинтересованный?       — С другой стороны, — выдаёт он вдруг, кое-как скрещивая руки на груди. — Всё правильно. Сам сломал, теперь вот, — кивает он подбородком, — давай, ухаживай.       — Не зарывайся, — только и отрезает Сонхун, закрывая крышку на бутыльке и отдавая Сону сперва её, а после защёлкивая бачок в электронке. Он смотрит на неё со скептицизмом, но непроизвольно тянет ближе, чтобы разглядеть. Или попробовать.       — Включи для начала, — фырчит Сону. А затем, тянется к руке Сонхуна и, соприкасаясь ледяными пальцами, несколько раз нажимает боковую кнопку. Небольшой экранчик загорается неизвестными цифрами. А после, лёд чужих рук покидает Сонхуна, оставляя после себя лишь покалывание на бледной коже. Пластиковое горлышко замирает у приоткрытых губ, как и взгляд серых глаз на насмешливой черноте.       — Что ты? Как будто в первый раз в жизни куришь, — кривит губы Сону. — Просто обхвати губами и втяни. Дым сам пойдёт. Но сперва не очень, она же только заправлена и новая. Может, типа, трещать и плеваться жидкостью. Сонхун же спускается диковатым взглядом к этим самым губам. Искусанным, по-прежнему бледным, где-то там, за всей этой болезностью, оказывается пухлым и наверняка красивым. Вблизи их удаётся рассмотреть уже не впервой, только вот зачем? Он моргает пару раз, чтобы спало наваждение, и опускает глаза на сигарету в своих руках. Затягивается, носом тут же выдыхая приторно-сладкий дым, морщится в отвращении. Сону выбрал малину с мятой? Странное сочетание для Сонхуна после привычной горечи обычного табака. Странное для Сону, потому что ему бы что-то со змеиным ядом, кисловатое и с терпкостью на послевкусии от убийственной дозы никотина. Эта сладость ему не подходит. Этой сладостью он словно перекрывает гниль, разрастающуюся внутри.       — Мерзковато, — бубнит Сонхун сквозь всё ещё рассеивающийся меж губ клуб дыма.       — Что?! — негодует Сону, здоровой рукой вырывая электронку и затягиваясь поглубже. Выдыхая после облегчённо. — Чего пугаешь?! Я думал жидкость дерьмо.       — Оно и есть.       — Промолчу про твои отвратительные сигареты.       — Вот и промолчи. В кои-то веки.       — Она неплоха, — мычит Сону, поглядывая на электронку в руке и затягивая дым вновь. — Ты так не любишь сладкое? — щурится он.       — Так не люблю, когда из курения делают посмешище. К чему вот все эти сладкие примеси? Хочешь курить — куришь табак, смысл ведь в нём. А это всё…игрушки детские. Или пустые понты. Дым ради дыма.       — Вы только посмотрите на этого взрослого, — Сону выдыхает дым намеренно в его сторону. — А чего ж тогда попробовать захотел? Всё ещё интересуют детские игрушки в таком-то возрасте?       — Убедиться захотел, что это херня, — поводит плечом Сонхун, невольно облизывая губы, на которые впрямь попало немного жидкости.       — Спорим, тебе хочется попробовать ещё? Потому, что не убедился, — Сону скалится. — И потому, что затягивает. Сонхун зубами скрежещет. Смотрит в сощуренные бездны и чувствует, как к горлу подкатывает. Потому, что хочется. Потому, что приторная сладость на языке осела и к ней опять зачем-то тянет, хоть и воротить опять стопроцентно будет. Потому, что Сону, чёрт его дери, прав, ещё и смотрит так, будто всю правду мира в графитовых глазах видит. Все остатки души проданной, и выедает их чайной ложечкой. Эта жидкость и впрямь всё же, как сам Сону. Мерзковатая, слегка тошнотворная, до боли в зубах сладкая. Но к ней непроизвольно тянешься снова, чтобы распробовать и, может, почувствовать что-то новое на послевкусии.       — Спорим, что ты сейчас поедешь домой сам как-нибудь по себе? — приподнимает бровь Сонхун.       — А потом ты снова припрёшься в мою квартиру, проверить — добрался ли я? — парирует Сону, зеркаля эмоцию.       — А ты планируешь вновь не закрывать дверь? — не прекращается пальба вопросами.       — Специально для тебя открытой оставлю.       — Какая честь. Сонхун сужает глаза, уже готовый в самом деле Сону посреди дороги оставить, но до его слуха доносится странный звук. Глаза бросаются вниз, к источнику, а точнее животу Сону, издающему жалобный вой. Сону на это лишь сильнее к себе сломанную руку прижимает, будто защититься хочет от осуждающего взгляда и грядущих нравоучений.       — Не смотри так, — предупреждает.       — Ты голоден?       — Нет.       — Сону. Чёрные глаза распахиваются, вспыхивая огнём от отражающейся в них рыжей чёлки, подсвеченной солнцем. Сонхун прикусывает язык. Это первый раз за всё время, когда он назвал его по имени. Это впервые, когда Сону убеждается, что его имя знают. Он догадывался, так или иначе, потому что его айди был в куртке, потому что Сонхун вроде как пугающий бандит, потому что в клинике у него имя спрашивали в рентген кабинете. Доктор Квон, спасибо ему, мнимую анонимность до конца сохранял. Но вот сейчас, они стоят у вейп-шопа друг напротив друга и сверлят взглядами от одного единственного произнесённого строгим тоном имени чужими губами.       — Один-один? — заметно дрогнувшим голосом произносит Сону. — Теперь и ты знаешь моё имя.       — И много оно мне даёт?       — Говорят, если хочешь эмоционально привязать к себе человека — чаще называй его по имени.       — Не планировал, — хмыкает Сонхун. — Но мысль такую знаю.       — Вот и забудь. В глазах Сону кроме нервозности — страх по краю радужки бегает. Сонхун его видит ясно, как белый день. Он с таким слишком часто встречается на работе. Страх — самая честная и плохо контролируемая эмоция. Неизвестно вот только: чего боится Сону сейчас? Что такого в его имени для Сонхуна должно быть? И при чём тут привязанность, если сегодняшний день — их последний? Сонхун уверен в этом, он не полезет больше, как бы ни хотелось. Разойдутся, как в море корабли, и всё, что останется: воспоминания и травмы заживающие. Им нельзя. Им обоим в это лезть нельзя.       — Поехали, — но только сегодня…       — Домой?       — Нет. Я со вчерашнего дня нихрена не ел, а как ты питаться дымом и святым духом не планирую. Так что залезай.       — Я не голоден, — повторяет болванчиком Сону.       — Никто и не предлагает тебе есть, — Сонхун протягивает ему шлем, но вовремя спохватывается и вновь подходит ближе, занося его над рыжей макушкой.       — Предлагаешь тупо сидеть и пялиться на то, как ешь ты? — Сону косится на шлем, но подступает на полшага вперёд, позволяя надеть его на себя.       — Да.       — Всё равно дома теперь заниматься нечем, — убирая сигарету во внутренней карман куртки, бурчит Сону, глухо слышимый из-под шлема.       — Уверен, ты что-нибудь да найдёшь с твоим-то шилом в заднице, — защёлкивает под подбородком ремешок Сонхун.       — Сочту за комплимент.       — Как-то слишком много комплиментов, — он залезает на байк первым, только после надевая шлем свой и оборачиваясь. — Садись! Сону наверняка закатывает глаза. Сону наверняка цокает языком. Но всё же перебрасывает здоровую ногу через байк и нехотя оборачивает вокруг Сонхуна руки. Это ли очередной жест доброй воли? Сонхун передёргивает плечами, заводя мотор. Дожидается, пока чужие пальцы снова вцепятся в него по-кошачьи, и лишь потом срывается с места. Или же это крик изнутри запертого одиночества, жаждущего хоть какой-то компании, кроме кровавых лиц и единственного друга?              

***

      

[Too close to touch - Comatose]

      Сону кривится, наблюдая за тем, как меж пальцев Сонхуна стекает жирный соус на тарелку. Губы полные измазаны им же, щёки набиты нездоровым бургером, а в тарелках рядом горой навалены картошка и какие-то мясные или сырные шарики. Он не хочет разбираться, от одного запаха уже воротит. Единственное, что привлекает его внимание: стакан холодной колы в свободной руке Сонхуна.       — Здесь нельзя курить, мне не нравится, — морщит он нос, осматриваясь.       — Зато здесь можно и нужно есть, — с набитым ртом заявляет Сонхун, откусывая очередной кусок. — У них есть морковные палочки, если ты вдруг веган или сыроед.       — Я просто мало ем.       — Под «мало» подразумеваешь «ничего»?       — Под «мало» подразумеваю лёгкий завтрак и возможный перекус в течение дня. Мне не до еды бывает с работой, — ёжится Сону, слыша чавканье со стороны.       — Тогда понятно почему ты так выглядишь.       — И как же?       — Как привидение, — прибивает Сонхун, обмакивая шарик в стоящий рядом соус и отправляя в рот. — Я думал, что это из-за твоих игр с порезами. Но теперь картина проясняется.       — Я не голодаю намеренно, если ты вдруг себе чего надумал.       — Нет у меня столько времени о тебе думать, — ложь. — Просто сложил дважды два. Это ты уже надумываешь и оправдываешься передо мной. Не скажешь зачем?       — А ты скажешь зачем помогаешь сегодня? Совесть грызёт? Или какие-то другие причины, которые мне не понравятся? Сонхун едва не кивает. Потому, что однозначно не понравятся. Те причины, что он постепенно в течение дня обнаруживает в себе, ему не нравятся тоже. И очень. Сону о них знать не обязательно вовсе, но сказать что-то нужно, а потому он брякает:       — Жалко тебя, — жалеет правда о сказанном; видит, как эти слова ударяются о Сону, впиваясь болезненно и прокалывая, казалось бы непробиваемую, кожу насквозь.       — У пчёлки, — огрызается ожидаемо Сону. — В жопу себе свою жалость засунь, — он откидывается на стуле, скрещивая вновь забавно на груди руки; забавно, но Сонхуну не смешно.       — Я всё равно тебе на этот вопрос не отвечу. Не вижу смысла спрашивать. Да и какая разница вообще?       — Чтобы знать цену твоей помощи.       — А кто сказал, что я что-то попрошу?       — Ну, а то ты просто так возишься со мной весь день? Брось, — морщит нос Сону. — Расскажи это тому, на ком ещё надеты розовые очки и он верит в лучшее в людях.       — Не перекидывай свой хреновый опыт на меня, — у Сонхуна внезапно еда поперёк горла. — Я не меньше твоего знаю, что люди — дерьмо, и ждать от них чего-то хорошего нужно в последнюю очередь. Но тем не менее…       — У тебя есть друг? Он теряется от этого вопроса, замолкая и непонимающе уставляясь во вновь непроницаемую маску лица напротив.       — Да, — отвечает честно.       — И как? — склоняет голову к плечу Сону. — Твой друг тоже дерьмо?       — Нет, — выпаливает Сонхун мгновенно, опуская глаза и чуть тише добавляя: — Он один из тех, в ком я ещё вижу лучшее. Сону ответа такого явно не ожидает. Замолкает, лишь продолжая сверлить Сонхуна нечитаемым взглядом. Думает о слишком многом, путается в собственных мыслях, за каждой пытается угнаться. Ловит одну, самую яркую: он не знает, зачем это всё Сонхуну, но за всё время, что они провели вместе, ему почти не приходилось видеть обрывки из прошлого, преследующие его, казалось, безостановочно. Никаких вспышек, никакой нервной дрожи. Это подводит неутешительную черту под всем. Сонхун ему нужен. И плевать кто он и что за темнота за его спиной, пока Сону с ним забывает о собственной боли, отвлекаясь.       — Они правда вкусные? — резко меняет он тему, указывая пальцем здоровой руки на шарик в панировке. Сонхун так быстро переключиться не может, всё ещё рассматривая беспристрастное лицо Сону, в упор смотрящего на еду.       — Кто?       — Шарики. Они вкусные?       — Попробуй, — пожимает он плечами, подталкивая тарелку ближе. Сону жмёт губы, облизывая их сразу после. Но тянется за шариком, беря его двумя пальцами и рассматривая.       — Это…       — Сыр. Просто сыр в панировке. Никогда не ел раньше?       — Как-то не привлекало, — просто до интерната Сону кормили правильной пищей, в интернате такого отродясь не было, а после…после аппетиту Сону настал конец.       — Что ты обычно ешь? — Сонхун всё же возвращается к своему бургеру, но не кусает его также жадно, как парой минут ранее, а просто отщипывает кусок булки. Он не надеется, что ему ответят, но Сону, принюхиваясь к шарику, негромко говорит:       — Батончики? Злаковые. Йогурты, — он надкусывает лишь немного, причмокивая и распробуя; морщится. — Острое.       — Да, — кивает Сонхун, пододвигая соус. — Панировка острая, но сам сыр почти безвкусный. Просто классно тянется. Макни в соус, должно быть лучше.       — А он с чем?       — Какой-то ягодный. Сочетание странное, но лично мне нравится.       — И ты ещё что-то сказал про электронку, — усмехается Сону, но макает шарик в соус, глядя как тот шлёпается жирной каплей обратно. — Я знаю про такие сочетания, конечно. Но они всегда казались мне дикостью каких-то дорогих и беспонтовых ресторанов. Уж точно не подумал бы, что ты любитель подобного.       — Это оскорбление? — вздёргивает бровь Сонхун, зависая с куском булки над сырным соусом.       — Скорее ошибочное суждение по обложке. Но кто из нас не грешен в этом, да? — подмигивает Сону. Он снова кривит губы в усмешке, но она теряется, как только шарик попадает в рот, а Сону начинает медленно жевать, устремляясь задумчивым взглядом в баночку красного соуса. Это в самом деле не так мерзко на вкус, как на слух. Острота притупляется сладостью, сыр расплывается во рту, смягчая хруст панировки. Это даже могло бы войти в его рацион, думает он. Если бы он только нуждался в еде больше или считал её за приятную вкусность, а не простое топливо, чтобы не терять сознание время от времени.       — Это… — мычит он, мотая головой. — Странно.       — Но…?       — Но вкусно, — соглашается, проглатывая всё и облизываясь. Сонхун ухмыляется лишь уголком губ и машет рукой:       — Ешь. Я закажу себе ещё.       — Я правда не…       — Не голоден, — вспоминает он. — Я не забыл. Но отнесись к этому не как к способу утоления голода. Просто ешь, если вкусно. Главное не переборщи, тошнить будет с непривычки. И запивай. Он отдаёт Сону и свой стакан колы, который парень принимает с большим энтузиазмом, нежели еду, тут же припадая губами к трубочке, блаженно закрывая глаза.       — Газировку тоже не пил?       — Пил, — гулко сглатывая, отвечает Сону. — Но редко и считай, что по праздникам. Вредно типа, все дела. Родители не были фанатами фаст-фуда.       — Но тебе уже девятнадцать?       — Привычки, — ведёт он плечами, принимаясь за второй шарик уже более уверенно. — Ты вроде как вырос, и тебе вроде как всё можно. Но желания, знаешь, уже не всегда хватает. Я иногда пью газировку, но боли после неё…врагу не пожелаю. И это далеко не та боль, которую приятно было бы получить.       — Потому, что на голодный желудок это в самом деле вредно, — согласно тянет Сонхун, наконец, кусая бургер. — А тем более, мешая с курением. Твой желудок так и в трубочку свернуться может.       — Как быстро мы перешли от обсуждения продажи моих органов до их реальной оценки. Сонхун не сдерживает удивлённо вскинутых бровей, когда слышит слабый смех Сону. Совсем короткий, больше похожий на усмешку, но он слышит его, прежде, чем Сону откусывает второй шарик, на этот раз оттягивая его от себя, чтобы проследить за сыром. Выглядя при этом, как самый обычный подросток, довольствующийся фаст-фудом спустя долгое время запретов. Его щёки, Сонхуну не кажется, слегка покрываются розовым, как и губы. Правда последние всего лишь испачканы соусом, но это делает их будто бы накрашенными и слегка блестящими. Почти кукольно-живыми. Красиво.       — Когда ты вырос, вместо дерьмовой еды стал позволять себе куда более опасные вещи, да? — вдруг задаёт вопрос Сонхун, тут же указывая на спрятанный под рукавом бинт. — Давно?       — Давно. Не горю желанием обсуждать это с тобой, — бубнит Сону, запивая шарик очередной порцией холодной газировки, комом спускающейся в пищевод вслед за горячим сыром.       — И вот мы снова вернулись на круги своя, — качает головой Сонхун, вздыхая. Он возвращается к своей еде тоже, но уже молча. Не говоря больше ни слова, лишь слушая громкие разговоры и чавканье вокруг, тихий хруст панировки шариков, которые продолжает есть Сону и его чуть заметное мурчание от каждого глотка колы. Поглядывает на него искоса, стараясь не пялиться открыто, чтобы взгляд его не блуждал ощутимо по чужому лицу и телу. Сонхун осознаёт окончательно тоже: рядом с Сону, каким бы невыносимым он не казался, его кошмары наяву отступают. Пугливо поджимая хвосты, прячутся по углам, выжидая, пока Сонхун не останется с ними снова один на один. Сону нужен ему. Несмотря на то, какой он псих и какие скелеты ещё живут в его шкафу. Он точно не сможет быть большей проблемой, чем Сонхун для него.              

***

      

[Letdown. — Empty]

      Однако, после того дня, после того, как они в таком же спокойном молчании вернулись по своим квартирам, они не видятся неделю. Целую неделю, кажущуюся Сонхуну вечностью, наполненной неожиданно работой за работой. Вечера в магазине отца Джея, утро или ночи в лапшичной, с затянувшимися пытками. Его привычнее пять-десять минут на неделе превратились в полчаса и больше, изматывая не только допрашиваемых, но и его самого до такой степени, что место у реки его больше не успокаивало. Он проводил там часы, после того, как уезжал из лапшичной, брал с собой кофе или новую пачку сигарет, но мысли в порядок не приходили, внутренняя дрожь не уменьшалась, а тяжесть в грудине становилась лишь сильнее. Вдобавок ко всему, он возвращался домой в совершенно разное время, но Сону так ни разу и не увидел. Не старался с ним даже пересечься, не зная, как отреагируют его внутренности в такое напряжённое время на рыжеволосого. Где-то в глубине души увидеть всё же надеясь. Вдруг хоть немного отпустит? Но не отпускает. Скручивает, выламывает, наизнанку выворачивает. Руки от крови, кажется, уже не отмываются. Запах из носа не исчезает, преследуя всюду. Флэшбеки предыдущих заказов каруселью вертятся перед сном, во сне и после пробуждения. В какой-то момент, Сонхун едва не попадает в аварию, пытаясь избавиться от навязчивых картинок перед глазами, вместо дороги, полной машин. Всё становится будто бы только хуже, и казалось бы, куда ещё? Но жизнь подлая сука, и ей только за радость показать тебе степень её хуёвости и безграничную фантазию. Потому, что впервые с того вечера, они сталкиваются у лифта. Сону — выходящий из приоткрывшихся едва дверей. Сонхун — едва ли в них не вваливающийся от усталости и истощённости, вернувшийся сразу после заказа не к реке, домой. Он нарочно не прятал от Сону ничего, не было времени о таком подумать, но последнее, чего ему бы хотелось: чтобы Сону увидел его таким. Разбитым, злым, на грани. В заляпанной кровью футболке, что виднелась под распахнутым мгновение назад бомбером. В их подъезде обычно на первом этаже выбита лампочка. Сейчас же, она как на зло светит ярче, чем полуденное солнце за бетонными стенами.       — П-привет, — лепечет Сону, перебегая глазами от красных пятен к измождённому лицу, всклокоченным пепельным волосам и дрогнувшим рукам, торопливо запахивающим полы бомбера. Тёмно-серым глазам с лопнувшими капиллярами.       — Привет, — бормочет Сонхун, протискиваясь мимо и нажимая тут же на кнопку четвёртого, чтобы схлопнулись быстрее двери, отрезая его от Сону. Стоило всё же пойти пешком…       — Сонхун! Он замирает и тычет машинально на кнопку открытия дверей, зажимая. Дыша через раз и глядя в серую стенку перед собой, пока звук собственного имени эхом отражается в голове и кабинке чужим неожиданно звонким голосом. Сону до этого в каждую встречу говорил тихо, лениво, местами ядовито, в большем неэмоционально и омертвело. Его вскрик застревает у Сонхуна в ушах и не пропадает даже спустя долгие секунды замешательства.       — Да? Но Сону молчит, упёршись распахнутыми глазами в широкую спину. Потому, что сказать не знает что. Потому, что вопросов целый рой, догадок, насмешек, опасений. Потому, что в груди трепыхается давно похороненная и позабытая, такая щенячья радость от новой встречи, удушаемая волнением от увиденного. И страхом. Снова проникшим под бледную кожу, сжигая вены и подбираясь к бедному, заполошно бьющемуся сердцу. Он так не произносит ничего. Наблюдая, как двери перед носом всё-таки плавно закрываются, щёлкая в сцеплении и звеня оповещением о смене этажей. Второй. Третий. Четвёртый. Лифт замирает, снова слышится звон и грохот открываемых уже дверей. Сону запоминает зачем-то. Четвёртый этаж. А после, моргает и видит перед глазами белую футболку в красно-бурых пятнах. Навряд ли какого-то пшикнувшего в руках напитка, он почему-то уверен. Холод окутывает с головы до ног и точно не из-за нескольких безсоных ночей, упавшего давления и новой кровопотери, что Сону прячет под новым бинтом, что выше старого. Этот холод Сону прекрасно знает, вцепившийся в загривок, ползущий по позвоночнику и леденящий кровь, ломая следом кости. Этот холод он проживал несколько лет в интернате и многим после. Это страх, засевший глубоко в подкорку. Вспыхнувший сейчас при виде крови на чужой одежде, как одно из ярчайших воспоминаний губительного прошлого. Он хотел бы рассказать Сонхуну о том, что приловчился работать левой рукой и даже мышку для левшей заказал. Хотел бы поугрожать игриво, что зальёт вторую жидкость в чужой бензобак, потому что кола с вишней оказалась полнейшим дерьмом. Так хотел рассказать, что рожа его пресная снилась ему пару дней назад, и видимо Сонхун так сильно хотел с ним увидеться, что вместо квартиры пришёл в его сон. Хотел сказать, что последние два дня дверь открытой держит, потому что ждёт… Слова в горле застревают, как слёзы в глазах, пока Сону так и стоит перед лифтом, переваривая увиденное. Не веря этому и веря одновременно. Желая броситься следом и перезвонить во все четыре квартиры, пока не найдёт нужную. Чтобы вытряхнуть из Сонхуна всю правду и дерьмо. Чтобы орать о том, что он так и знал, что тот бандит. Чтобы сделать хоть что-нибудь с тем, каким убитым взглядом Сонхун смотрел на него. Но ноги примерзают к полу, и Сону пытается сдвинуть себя с места. Ему вообще-то опять в аптеку надо, один из порезов из-за чего-то загноился и никак не хочет заживать. Бинты опять кончились, потому что теперь их нужно и на руки и на ногу, меняя повязки каждое утро, за неделю всё ушло. Да и просто на солнце посмотреть, он ведь не выходил всю неделю, с головой уйдя в работу и обучение левой руки, чтобы совсем с ума не сойти. Ему нужно выйти, но всё его естество орёт о том, что к Сонхуну ему зачем-то нужно тоже. И дело не в вернувшихся кошмарах, подкарауливающих за каждым углом квартиры. Не только в них. Лучи раскалённого дневного солнца не задевают его. Не греют и не сжигают. Они будто бы расступаются, когда Сону всё же выходит из подъезда, по-прежнему глядя на что-то впереди себя и сквозь. Дорога до аптеки заученная, но он тормозит перед кое-как оставленным байком со стёсанной боковиной. Притягательный синий электрик пошёл полосой. Криво, рвано и некрасиво. Как и всё внутри Сону сейчас расходится. Он заходит после аптеки в соседний магазин, покупая первый попавшийся набор стикеров и ручку. Чтобы оставить на серой полосе пару строк, в надежде, что их не снесёт ветер или какой-то проходящий мимо мудак. Ярко-жёлтый странно светится под солнцем на синей боковине, будто заплатка неудачно прикрывая стёртую краску. Сону жмёт сломанную руку к груди, отходя к подъезду спиной и не зная: хочет ли он всё-таки, чтобы адресат нашёл эту записку или будет жалеть об этом, как только в его дверь войдут, чтобы рассказать всё или ничего? Будет ли он жалеть о том, куда пытается влезть и сожрёт ли оно его?       

[Letdown. — Empty]

            Сонхун рвёт с себя футболку, заталкивая поглубже в мусорное ведро и прикрывая сверху испортившимися продуктами из холодильника, к которым за неделю не притронулся почти. Его ботинки разбросаны по коридору, он выпрыгивал из них практически, торопясь избавить себя от окровавленной одежды. Бомбер валяется в дверном проёме кухни, пока Сонхун закидывает в пакет ещё и сгоревший с утра омлет, от которого его отвлёк звонок босса. Не готовил и начинать не стоило. Работа… Очередной необычный случай. Очередной крепкий орешек, коего расколоть удалось лишь спустя час, за который Сонхун уже готов был сдаться и просто убить, сдавив жгутом шею чуть сильнее. Он стал чаще ловить себя на подобных желаниях и он солжёт, если скажет, что они не пугают его. До чёртиков, на самом деле, когда он приходит в себя. Потому, что знает: единожды перейдя эту грань, остановиться будет невозможно. Ощущение угасающей в твоих руках жизни, ускользающая она из потухающих глаз, глядящих на тебя с немой мольбой и первобытным страхом, — затягивает. Оно невероятно, непередаваемо и опасно. Из этого состояния никто не возвращается, раз за разом повторяя и падая лишь ниже, ближе к Аду. Власть над чужой жизнью — как наркотик. И спасения от этой зависимости, как от многих других — нет. Вмешивать Сону в эти свои проблемы — в его планы не входит. Но Сону чудесным образом вмешивается сам. Окликая по имени, заставляя оцепенеть, смотря глазами своими вдруг такими большими так глубоко опять, будто у Сонхуна и правда душа ещё осталась внутри, только потрёпанная да разодранная. Будто Дьявол вернул её ненадолго, всю перепользованную, только лишь для того, чтобы Сону сожрал её до конца. Вывернул правда сперва наизнанку, а после дожрал останки. Сонхун даже курить не может. Через раз затягивается, мерея шагами квартиру. Что Сону мог об этом подумать? Красные пятна, их откуда угодно получить можно было. Соусы, газировки, краска. Сонхун вспоминает глаза Сону вновь и их говорящий взгляд. После, своё отражение, что увидел, как только ввалился в квартиру. По виду его было всё слишком очевидно. Он всем собой кричал о том, что следы эти — настоящая кровь, а он сам — к ней напрямую причастен. И она не его. Сону с его не глупым мозгом и зашкаливающей фантазией сложить всё труда не составит. Вопрос только в том: что именно он успеет себе надумать, пока Сонхун не расскажет правду? И зачем Сонхун вдруг собирается эту правду ему рассказать? Ударяясь затылком о дверной косяк, Сонхун прикрывает глаза и делает очередную затяжку, стоя продуваемый майским прохладным ещё ветром. По голому влажному торсу воздух не скользит, прилипает, вызывая неприятные мурашки, царапается. Сонхуну бы он лучше проветрил голову, но лишь треплет чуть сальные волосы. Он, кажется, дня два не был в душе, дни последние смешались в какой-то серо-красный комок. Дым по горлу стекает с комом и слюной. Сонхун сглатывает все слова, что так хочется сказать, крик, который хочется выпустить, боль, что острыми иглами там же клубится. Ему так хочется обо всём рассказать. Кому-то, кроме Джея. Кому-то, кто не его лучший друг, узнавший и принявший его за три года, как родного брата. Кому-то, кто не скажет: «я понимаю и принимаю, это не твоя вина». Кто ударит его словом, осудит, разглядит в нём не мальчишку в безвыходном положении, а без пяти минут убийцу и бесчувственный камень, способный собственными пальцами переломить человеку безжалостно кости. И вовсе не ради спасения. Кто испугался бы его, и чтобы чувство чужого страха Сонхуна встряхнуло, развернуло. Заставило хоть что-нибудь изменить. Ему, кажется, хочется что-нибудь изменить. За весь год он так погряз в этом, что даже сам себя понять уже не может. И хочет ли он идти вперёд, разрубив пополам уроборос, или хочет остаться гнить под его удушающим оплетением вокруг шеи, словно ошейник, за который его без конца дёргают? Деньги больше не облегчают ношу, что становится всё тяжелее на его плечах. Глаза, приоткрывшиеся с влажной пеленой, вдруг замечают какое-то яркое пятно внизу. Сонхун сощуривается, присматривается. Ему должно быть мерещится. У него внутри всё переворачивается. Потому, что штраф на его байке никто во дворе оставить не мог, к тому же на вырвиглазно-жёлтом стикере. Первое, что попадается ему под руку в раскрытом шкафу — смятая чёрная футболка, он набрасывает её на себя, пока торопится в коридор, пытаясь находу попасть в разбросанные ботинки. Плюёт, в итоге скидывая с обувной полки кеды, не шнурует даже и дёргает замки на двери, вылетая из квартиры. Он не знает почему так торопится. Он не знает, что будет делать с тем посланием, которое ему там оставили. Страх — самая честная эмоция. Сонхун его не испытывал по-настоящему слишком давно, что уже и не думал, что способен на это. Но шипы, как на стуле Сону в Комнате, вырастают в пищеводе, подбираясь к горлу, пока лифт спускает его с четвёртого на первый. Пока он, едва не путаясь в шнурках, выбегает из подъезда, не оглядываясь. Сковывает лёгкие, протыкая их, как только, сорвав стикер, Сонхун читает чуть ли не вслух:

«Я не буду закрывать дверь до утра. Это ведь была кровь? Чья она?»

Правильным решением было бы: игнорировать. Скомкать записку, поджечь зажигалкой, ютящейся в заднем кармане джинсов, забыть. О ней, о Сону. Но Сонхун и правильные решения — две несовместимые в одном предложении. Он поднимает голову, прикрывая глаза ладонью, и безошибочно находит чужое окно, в которое внимательно смотрит, ожидая, что дёрнется штора. Или что на него уже смотрят тоже, выжидая. Но там никого. А слова, зажатые в кулаке, гласят, что дверь открыта. А значит, его ждут и так. И не пойти он не может. Что-то внутри держит и не даёт увернуться, заставляя ноги двигаться. Пальцы нажимать кнопки лифта. Сердце колотиться, как в последний раз. Он даже в Комнате так не волновался за все сорок пять минут. Он не трясся перед разговором о своей работе с Джеем. Но он чувствует, как леденеют ладони, когда рука обхватывает дверную ручку, опуская до щелчка. Он наверняка не должен всего этого делать. Он не должен впутывать в это Сону, послав его разок крепко и навсегда. Но Сону впутывается сам, встречая его уже в коридоре с обнимающими тонкое тело руками, одна из которых закована в шину, как очередная пуля в лоб Сонхуна напоминанием о его жестокости. С решимостью в чёрных глазах, смотрящих, не моргая. Оставляя прежде записку на байке. Окликая его у лифта по имени. Впутываясь и запутывая их двоих в этом серо-красном клубке.       — Мне хочется опять пошутить про то, что ты пришёл убить меня за то, что я слишком много всего знаю, — голос его трескучий, тихий, а губы дрожат по-прежнему неживо бледные. — Но, кажется, эта шутка будет убийственной.       — Я не трону тебя, — хрипато произносит Сонхун, не отрываясь от мутной черноты, затягивающей в себя.       — Здорово, — бормочет Сону, кажется, сдерживая всхлип. — Ничего, что я тебе не верю?       — Имеешь полное право.       — Но ты пришёл, — озвучивает он очевидное; неожиданное на самом деле. Он написал записку, оставил. Но до последнего не надеялся даже на то, что Сонхун её увидит и впрямь придёт к нему, к тому же так скоро. Прошла всего пара часов, за которые Сону скурил почти весь бутылёк второй жидкости на нервах и натопал, вероятно, километры по своей маленькой однушке. Два часа, за которые Сонхун нашёл его послание. И пришёл. Чтобы, наверное, и правда расправиться? Убрать свидетеля, знающего чересчур много? Удачно же, что Сону никто не станет искать. Возможно даже никто с работы его не хватится, подумав, что он просто решил всех кинуть с несколькими предоплаченными заказами. Никто даже не знает, где он живёт. Никто, кроме Сонхуна, медленно закрывающего за своей спиной дверь. Смотрящего так, словно графитом своих глаз вырисовывает внутри Сону пентаграммы, которые вот-вот загорятся и он в них же. Дотла сгорит, не оставив после себя и следа. С тихим хлопком двери, схлопывается что-то внутри Сону. Он отступает на шаг назад, в комнату, впервые жалея о своей адреналиновой зависимости, приведшей его ко всему, что происходит сейчас в его квартире. Сонхун делает ровно один шаг. К нему.