AMYGDALA

             

***

      

[Crywolf — FOREIGN TONGUES]

      — Я останусь здесь, — Сонхун даже приподнимает руки, останавливаясь в дверном проёме комнаты, когда Сону упирается бёдрами в письменный стол. Он показывает, что безоружен. Но оба они знают, что в его случае: руки самое главное и опасное оружие.       — Я… — Сону бегло облизывается, передёргивая плечами. — Мне кажется, я уже не уверен, что хочу знать ответ на свой вопрос.       — Хорошо, — мгновенно соглашается Сонхун; его руки всё ещё подняты и в поле зрения Сону, бегающего глазами по открытым ладоням. — Можешь задать любой другой. Я отвечу.       — Ты всё-таки бандит? — выпаливает Сону. Сонхун мотает головой, но молчит. Бандит ли он? Если учесть, что он допрашивает и пытает тех, кто обманывает других людей на деньги и продаёт чужие жизни ради кровавых бумажек, то нет. Он определённо не бандит. Но, если смотреть на то, что палачом он является у людей, торгующих наркотиками, что убивают невинных, малолетних и глубоко зависимых, несчастных людей, то…да. Пожалуй, он бандит. Один из.       — Это сложно… — выдыхает он. Сону кивает, прикусывая нижнюю губу.       — Мгм. Сложно… — повторяет тихо.       — У каждой медали две стороны, согласись?       — Допустим так.       — Так вот, я нахожусь по обе.       — Как это?       — Я делаю плохое дело в хороших целях для плохих людей, — витиевато пытается объясниться Сонхун. — Конечно, хорошими эти цели назвать достаточно сложно. Но две стороны, помнишь?       — Помню. Но ничерта не понимаю, — сознаётся Сону. Он вздрагивает, когда по щекам стекают первые капли, удивляя даже его. Он не планировал плакать, не так рано точно. Но эти эмоции берут верх над ним, он ничего не может поделать с собой.       — И тебе лучше не понимать, поверь, — едва не молит его Сонхун. При всём том, что он правда хотел бы поделиться. Сбросить с себя уже хотя бы часть груза, разделить его с кем-то ещё. Его язык становится свинцовым, потому что Сону — пока ещё чист и защищён от этого всего. Ему хватает и того, что при случае, придётся защищать Джея любыми способами, если кто-то узнает, что у него есть какая-то информация. Но в Джее он хоть как-то да уверен, Джей не лезет в это всё, лишь переживает издалека и просто знает, из-за чего придётся искать останки Сонхуна по всему городу. В Сону у Сонхуна уверенности нет. Впрочем, ему кажется у Сону самого нет уверенности в себе. У Сонхуна есть лишь слепое желание облегчить то, что он по инерции называет душой. И как это сделать, чтобы не вовлекать Сону в смертоносный куб, в котором он заперт сам, Сонхун не знает.       — Это была настоящая кровь? — решает всё же узнать Сону, обхватывая себя руками как можно крепче; Сонхуну с его места заметно, как парня колотит.       — Да.       — Ты…       — Я не убиваю людей, — торопится предупредить. Но не добавляет крутящееся на языке «пока что».       — Ну, это, конечно же, облегчает ситуацию, — кивает сам себе Сону, наконец опуская взгляд себе под ноги. Он поджимает пальцы на босых ногах, наступает одной на другую, ёжится. — И ты не планируешь избавиться от меня после…после этого разговора? «Только, если забыть дорогу в твой дом и твоё лицо, и посчитать это за избавление,» — думает Сонхун. Но знает, что не сможет. Уже не сможет.       — Не планировал и не планирую. Я же сказал, что не трону тебя.       — Ты… — Сону запинается, кажется, подбирая слова. Он снова и снова кусает и облизывает губы. И это впервые, когда Сонхун воочию видит, как они слегка розовеют. А после вдруг розовеют и щёки, потому что Сону всё-таки озвучивает свой вопрос: — Ты участвуешь в подпольных боях? Это сбивает Сонхуна с толку. Он вскидывает брови, но быстро берёт себя в руки, потому что по взгляду Сону видно, что он воспринимает эту заминку, как согласие и удивление попадания в точку.       — Нет. У меня бы тогда лицо было избитое, согласись?       — Ну… — жмёт Сону плечами. — Может, ты один из лучших? «Так и есть,» — думает Сонхун. «Один из лучших палачей этого города.»       — Нет. То, чем я занимаюсь не связано с подпольными боями.       — Но связано с кровью. Чужой кровью.       — Связано, — руки Сонхуна, наконец, затекают в таком положении и он опускает их, так вовремя вспоминая о запрятанной в заднем кармане зажигалке и смятой пачке почти приконченных сигарет. — Я могу закурить?       — Да, — Сону даже не оборачивается, заводя руку себе за спину и хватая со стола свою электронку. Закурить, хорошая идея. Он внимательно следит за тем, как Сонхун излишне осторожно выуживает из кармана пачку, открывая её пальцами, губами прихватывает сигарету за фильтр. Его пепельная чёлка слегка мешает прикурить, едва не попадая под огонёк из зажигалки, но Сонхун встряхивает головой, смахивая её в сторону. А после и вовсе спешно заправляя лишние прядки за уши, затягиваясь и убирая зажигалку в пачку, а пачку на место. Он говорил, что электронки — это дым ради дыма. Но, видя сейчас, как курит Сонхун, Сону думает, что сигареты — это по сути своей курение ради эстетики. По крайней мере, в его руках это выглядит чертовски киношно и завораживающе. Сону ловит себя на удивительной мысли: его это отвлекает и расслабляет, утешая сердце.       — Всю эту неделю… — начинает он, но прерывается, как только тёмно-серые глаза вскидываются на него. Сонхун, кажется, понимает его с полуслова.       — Я был занят работой, — не лжёт он, носом выпуская дым. — Разной работой.       — Ты работаешь, — тоже тянет в себя дым Сону. — Ну да, откуда иначе такой байк, — бубнит он чуть слышно. — А клиника? Это как-то связано с работой?       — Напрямую. Я узнал о ней, как только…устроился.       — Мне нельзя знать, да? «Да!» — орёт всё естество Сонхуна. Сердце же ответу этому противится, уставшее тянуть всё практически в одиночку.       — Никому нельзя. Но ты ведь не отступишь. Не с твоим любопытством.       — Почему ты говоришь мне всё это? — Сону всё же откладывает обратно на стол электронку и падает на выдвинутый рядом стул. Боль в ноге всё ещё даёт о себе знать время от времени. — Если мне нельзя знать, почему ты тогда здесь и говоришь мне это?       — Потому, что я устал, Сону. Сонхун выдыхает это вместе с дымом, цепляя сигарету меж пальцев и прикладывая ладони к лицу. Надавливая сильно на глаза, из которых искры. Перед которыми прямо сейчас пляшут калейдоскопом один за другим окровавленные тела и лица. Его окровавленные руки, пол и футболка в пятнах. Он правда так устал… За роем оглушающих мыслей, тяжёлым дыханием и бухающим в пустой грудине сердцем, он не слышит тихих шагов. Но дёргается, мгновенно убирая от лица руки, когда чувствует к запястьям осторожное прикосновение холодных пальцев. Сону слишком близко. Сону слишком открытым взглядом смотрит. Сону слишком трепетно его касается, будто впервые. И так впервые правда. Сонхун теряется в бездонной тьме распахнутых глаз, пока подушечками Сону поднимается вверх по его ладони. И забирает из ослабших пальцев тлеющую сигарету, чтобы дрожащей рукой притянуть к истерзанным губам, делая короткую затяжку.       — И зачем? — хрипато спрашивает Сонхун, опуская глаза к сизому дыму, струящемуся из приоткрытого рта. Нос Сону непроизвольно морщится.       — Хотел убедиться, что это херня, — повторяет он чужие слова. Но прикладывается губами к фильтру снова.       — Но тебе хочется ещё. Потому, что затягивает, — и Сонхун вспоминает их диалог. С ними всё так же.       — Я режу себя, потому, что это затягивает тоже, — Сону возвращает сигарету; Сонхун замирает от услышанного, боясь спугнуть хрупкую откровенность. — И потому, что это помогает ненадолго справиться с… — Сону кривится, мотая головой и отворачивается, чтобы отойти к матрасу, на который кое-как усаживается, на самый край, вытягивая раненую ногу. — Тебе нравится твоя работа? Он смотрит на Сонхуна так, будто ждёт чёткого отрицательного ответа. Он по темноте среди убитой серости понимает, что его не получит. Сонхун делает ещё одну затяжку и роняет пепел прямо на пол, прослеживая его взглядом. Так и не поднимая его на Сону, когда отвечает:       — Нравится — не то слово, которым бы я описал это всё. Скорее, поначалу, это тоже помогало справляться, — он намеренно не договаривает тоже. — Но, чем дальше, тем больше это начинает топить лишь сильнее. Это как ухватиться за верёвку от какой-то лодки посреди океана, думая, что тебя спасают, а потом понять, что тебя за неё притягивают всё ближе к лопастям мотора. Которые вот-вот разорвут тебя в клочья. Жизненная мясорубка.       — Понимаю, — тихо проговаривает Сону. И понимает в самом деле. Потому, что его с каждым новым порезом начинает перемалывать тоже. Потому, что с каждым разом появляется всё больше желания сделать себе не просто больно, чтобы притупить боль, разъедающую изнутри, а избавить от неё себя вовсе. Надавить посильнее, в других местах и не обрабатывать, не перебинтовывать. А позволить себе отпустить эту верёвку уже, наконец, чтобы если не разорвало лопастями, то просто утонуть. В своих мыслях, воспоминаниях, темноте. Их взгляды вновь ненадолго встречаются. Сонхун так и стоит, держа в руке дотлевающую сигарету. Сону сидит, пытаясь держать в руках себя. Оба разбитые, уставшие, разобранные и склеенные кое-как вновь. Те самые кривые половинки, которые друг другу подходят лишь по очертаниям, но если приложить усилия — можно соединить и получить странное единое целое. Такое, казалось бы, разное, но собранное. Сцепленное. И думая об этом, растворяясь в наполненных влагой чёрных глазах, Сонхун считает, что у них один путь из темноты — наверх. Вдвоём. Он только сейчас замечает рядом с электронкой на столе открытый ноутбук, мышку слева и две кружки. Упаковку от злакового батончика. Приоткрытое окно, за которым медленно засыпает солнце, краснея.       — Я могу…       — Брось сигарету в кружку. Произносят оба. Сонхун кивает, несмело шагая в комнату, к столу. Бросает окурок туда, где ещё осталось немного тёмной жидкости. Слабый кофе или слишком крепкий чай? Он чувствует неловкость, она ему мало знакома. Не находит себе места, оборачиваясь к Сону, который всё это время на него смотрит, неотрывно. Задаёт первый же всплывший в голове вопрос:       — Как твоя нога?       — Немного лучше, — кривит губы Сону. — Но напрягать пока ещё больно. Швы я уже снял вчера.       — Работаешь? — указывает Сонхун на ноутбук.       — Мгм. За неделю пришлось освоить мышку для левшей. Но это лучше, чем сидеть без дела. И без денег.       — Я помогал тебе потому, что считал это своим долгом за то, что пришлось сломать тебе руку, — признаётся Сонхун. — Хоть я и сделал это, чтобы нас спасти, потому что это лучше, чем отравление непонятным газом.       — А я говорил…       — А ещё потому, что я думал, что это хоть как-то сможет искупить мою работу и…

[AgustD — AMYGDALA]

Сону затыкается на полуслове, сглатывая язвительный комментарий. Сонхун замолкает тоже, откровений на сегодня, пожалуй, хватит. Улыбка мамы вспышкой проносится в его сознании, смываясь чужой кровью, которую он проливает на протяжении года. Сменяясь мерцающими от слёз глазами напротив, особенной темнотой выделяющимися на бледном лице.       — И что теперь? — срывается с губ Сону опасливое. «Ничего,» — должен ответить Сонхун. Развернуться и уйти, оставив Сону и себя в покое. Но покой…ирония в том, что Сону сейчас, как бы странно это не было, и есть его покой. Язвительный, губительный, разрушительный и непредсказуемый. У всего в этом мире относительное понятие. У всего в этом мире есть две стороны, как и у медали, о которой Сонхун говорил. Его покой — это не тишина и темнота, с беспрерывным дымом, выпускаемым в открытое окно или белый потолок. С его безумной жизнью, покой — это вот такой вот Сону, который отвлекает. И рядом с которым Сонхун ненадолго, но забывает о том, кто он на самом деле. О том, насколько он сам разрушительный и губительный.       — Хочешь прокатиться?       — Да, — Сону долго не думает. Сону не спрашивает «куда?». Сону не хочет его отпускать.       — Собирайся, — Сонхун не хочет этого сегодня тоже. — Я подожду внизу, — но прежде, чем уйти, протягивает Сону руку, чтобы помочь подняться с матраса. Холодная ладонь ложится в его, крепко сжимая тонкими пальцами, словно негласно скреплённый договор среди белых немых стен.              

***

      

[Dream on dreamer — Regrets]

      Сонхун ощущает острое желание отключить телефон. Впервые за весь год. Ехать к реке на закате было опрометчивой идеей, потому как вместо того, чтобы успокоить себя и Сону, рассказать ему пару бессмысленных историй из жизни, Сонхун смотрит на алую воду, отражающую в себе заходящее солнце, и думает лишь о том, как она похожа на кровавый омут, в котором он продолжает тонуть. Связывает его с реальностью лишь холодная земля, на которой они сидят, запах вновь приторно-сладкого кофе с миндальным сиропом и тихий хруст по правую руку. Сону неспешно доедает коробочку сырных шариков, за которыми они заехали по пути, размазывая остатки соуса по краю. В коленях у него зажат стакан ледяной колы. Губы Сонхуна дёргаются в беззлобной усмешке.       — Каково это? — нарушает вдруг молчание Сону, сужая задумчиво глаза и вглядываясь куда-то вдаль, на другой берег с оживлённой в этот час дорогой, полной мчащихся машин. — Возвращаться домой в крови. Каково это?       — С одной стороны — привычно, — пожимает Сонхун плечами, делая глоток кофе и морщась от сладости.       — А с другой?       — А с другой, с каждым разом всё меньше кажешься себе человеком. Вспоминаешь об этом в данную секунду. Глядя на то, как Сону, понимающе мыча, вновь откусывает половину шарика, растягивая сыр и сводя глаза к переносице, чтобы проследить. Вдыхая запах грязноватой реки, кофе и еды. Не слыша в висках отстуков взволнованного и уставшего сердца, потому что оно мерно бьётся за прутьями рёбер, не тревожась ни о чём.       — Каково бинтовать себя после порезов? — задаёт встречный вопрос Сонхун, упираясь локтями в согнутые колени и обхватывая стаканчик с кофе всеми пальцами.       — С одной стороны — привычно, — усмехается печально Сону, разглядывая последний шарик и катая его пальцем по опустевшей коробочке. — А с другой, — не дожидается он, отвечая сразу, — с каждым разом всё больше хочешь это всё закончить.       — Что останавливает?       — Даже не знаю, — шепчет он, протягивая остатки Сонхуну, что молча берёт шарик и отправляет в рот, бездумно разжёвывая остывший сыр. — Самому интересно. Сонхун хмыкает, в глубине удивляясь. Тому, насколько они оказались в этом похожими. Оба живут, не зная зачем. Оба не могут всё это закончить, не зная почему. Тащатся по разбитой и пустынной дороге жизни, нога за ногу. Встретились где-то на перепутье. Каждому интересно: на сколько ещё хватит сил? И что там может быть впереди?       — Мама водила меня сюда после школы с самого детства, — негромко говорит он, облизывая от крошек губы и глядя в ту же даль, что и Сону. — Я частенько делал уроки прямо так, на траве, пока она помогала мне и параллельно вязала. Это было наше личное время, и её свободное от домашних дел, когда она могла отдохнуть и заняться чем-то для себя. А по выходным мы ранним утром приезжали на рынок почти за чертой города, чтобы продать всё, что она успевала связать за рабочую неделю, — его губы невольно расплываются в нежную, размытую улыбку. Пальцы сжимают стакан крепче. — Так далеко, чтобы отец не знал, что у неё есть отложенные деньги на мою учёбу. Мне было одиннадцать, когда она отошла взять нам хоттоки, и внезапно подошла женщина, чтобы купить один из шарфов. Он улыбается шире, заслышав смешок Сону, понимающего, к чему всё идёт.       — Ты хоть знаешь, как страшно было облажаться? — вскидывает брови Сонхун, оборачиваясь. — У меня в тот момент все цены из головы вылетели, и я боялся продешевить и обесценить мамин труд.       — А в итоге? — Сону улыбается, заинтересованно погрузившись во внезапное откровение.       — А в итоге, оказалось, что я продал его по двойной цене, — хмыкает Сонхун, вновь отворачиваясь к воде и делая небольшой глоток холодного кофе. — С тех пор, мама немного подняла ценники. А я неосознанно помог ей ценить себя и своё время чуть больше, чем за «ничего». Он замолкает, поджимая губы. Думая о том, что через каких-то семь лет, она продолжала ценить время и свой труд, но так и не научилась ценить себя настолько, чтобы уйти от отца вовремя. О том, что он не помог ей тогда ничем, чтобы не случилось непоправимое. Сону тихонько вздыхает рядом, отряхивая ладонь прямиком о спортивные штаны, а после потягиваясь за стаканчиком кофе.       — Можно?       — Мамин любимый, — кивает Сонхун, обозначая зачем-то и отдавая напиток.       — Вы были близки, — озвучивает явный факт Сону, отпивая и причмокивая. — А это вкусно. У неё определённо был хороший вкус в кофе.       — Жаль, не в мужчинах.       — Она любила его?       — Она жалела его. Но жалость никогда не доводит до добра.       — Никогда не жалей меня, — вдруг тихо и серьёзно произносит Сону, стирая с лица улыбку и возвращая стаканчик. — Что бы ни произошло. Жалость для жалких. Окей?       — Взаимно, — кивает Сонхун, прикладываясь губами к следам Сону и чувствуя вкус сладкого соуса, вместо кофе. От воды в наступающих сумерках доносится прохладный ветер, и Сону ёжится, накидывая на рыжие прядки капюшон от кофты. Этот вечер ощущается для него, как совершенно другая жизнь. Это не четыре стены, в которые он себя запер ради мнимой безопасности и подальше от чужих глаз. Это не один из рутинных вечеров с новым лезвием посреди открытой ванной комнаты. Это река, расстилающаяся перед ними, переливаясь уже лиловым с отблесками ещё багряного, тихие разговоры о простом и такая же простая жизнь. В которой они просто два парня, выбравшиеся на вечернюю прогулку, чтобы передохнуть от серых будней. Как совсем обычные люди.       — Какие планы на завтра? — неразборчиво спрашивает он, спешно доставая электронку из кармана штанов и затягиваясь, чтобы за дымом скрыть неловкость. Он жалеет о вопросе, тот кажется ему глупым совсем и ни к месту. И зачем он вообще открыл рот…       — Если не будет работы, поехать с тобой в клинику, — просто отвечает Сонхун, вновь поворачиваясь к нему и уставляясь на спрятанный под капюшоном и за дымной завесой профиль. На просвет в глазах Сону едва заметен коньячный оттенок, оказывается они не непроглядно чёрные, если присмотреться. Но, как только Сону обращает на него удивлённый взгляд, оказываясь в анфас, на Сонхуна снова смотрят две невероятные бездны. Затянутые чёрным, с брошенной тенью длинных ресниц и бесконечной пустотой.       — Зачем? — хлопает он этими самыми ресницами.       — Потому, что прошла неделя и у тебя должен быть плановый осмотр, чтобы как можно раньше выявить потребность в повторном переломе. Или убедиться, что кости срастаются, как надо, и всё в порядке.       — Нормально они срастаются, — бубнит Сону, машинально прижимая к груди руку с шиной. — Не болит же.       — Оно может и не болеть. Осложнения проявят себя позже, придурок. Договаривая, Сонхун делает то, чего оба они не ожидают. Но он, перехватывая стаканчик с кофе одной рукой, второй тянется к Сону, несильно щёлкая его по открытому лбу. Заставляя шарахнуться по траве назад, уставляясь ошарашенно и разозлёно одновременно. Сону задыхается нахлынувшими эмоциями и негодованием, резко стряхивая с волос капюшон и открывая глупо рот, как рыбка. В его голове так много ругательств роится, что он одно единственное выбрать не может никак, чтобы выплюнуть его в лицо Сонхуна, нагло ухмыляющегося с яркой реакции.       — Ты…какого хрена?! — орёт Сону. Жалеет, что не может вскочить на ноги и пнуть Сонхуна под задницу, как следует. Но вот только нога заживёт…       — Напрашивался с самого первого дня, — фырчит Сонхун, допивая премерзки остывший кофе.       — Да ты только и увечишь меня! — суёт ему под нос сломанную руку Сону. — А ну, извинись!       — И не подумаю.       — Завтра я попрошу наложить мне гипс и расшибу его о твою тупую голову. Сонхун вздёргивает бровь. Сону злобно смахивает чёлку, упавшую на глаза и сжимает челюсти. Это выглядит комично. Эта угроза звучит забавно и вовсе не устрашающе, как та с жидкостью и бензобаком. Сонхун в который раз не сдерживает улыбки, глядя на такого ощетинившегося Сону, и качает головой, поднимаясь первым. Но уже не предлагая свою руку в помощь. Кто знает, вдруг укусят?       — Поехали домой. Ночь обещают холодной.       — Я бы рад послать тебя нахрен и сказать, что я с тобой никуда не поеду, — ворчит Сону, вставая кое-как с травы и прихватывая мусор, — но, к сожалению, я понятия не имею, как отсюда добраться домой, а мой телефон сдох. Так что радуйся, ты — мой единственный шанс выбраться. Улыбка к губам Сонхуна приклеивается, но внутри у него от этой фразы всё промерзает. Потому, что он смотрит дальше, глубже в неё. «Ты — мой единственный шанс выбраться,» — звучит вовсе не как что-то, связанное с дорогой до дома.              

***

      

[Wax//Wane — The way down]

      Опираясь руками о кафельную стену, Сонхун наблюдает за тем, как вода потоком уносится в слив. Он вспоминает один из первых дней на работе, когда вместе с такой же водой с него стекала кровь. Не его. Он не умел ещё делать всё аккуратно, дрожали руки, это дело было пока что самым кровавым на его памяти, а их было уже не мало. Сейчас он стоит под обжигающим душем вот уже полчаса, пытаясь попросту смыть с себя накопившиеся тяжесть и напряжение. Вечер был хорош, в самом деле. Но его так и не отпускает страх, оживший в чёрных глазах, что он видел. Сонхун ловит себя на мысли, что никогда бы не хотел видеть Сону таким испуганным. Им. В первые дни он жаждал, чтобы его боялись, чтобы дёргались от одной только тени и не вспоминали. Всё повернулось в совсем неожиданное для него русло за каких-то несколько мгновений. Он словно моргнул — и оказался уже на другой стороне. На той стороне медали, где ему хотелось бы быть обычным парнем с глупыми желаниями, загонами и кем-то под боком, кто не давал бы ему жить спокойно. Но вовсе не так, как сейчас. Приближать к себе Сону — крайне опасно, думает Сонхун. Отдалить его от себя теперь кажется ему невозможным. Он сдаётся в своей голове, признавая поражение перед рыжеволосым. Перед тем, как отчаянно его внутренности уже цепляются за чужого ещё по-прежнему человека, пока сознание старается остаться холодным и отстранённым. Здравый смысл в Сонхуне вопит, что такие, как он — должны быть одни. Пока что живое сердце воет о том, что, даже таким, как он, необходимо не быть одинокими. Необходимо что-то чувствовать, чтобы не перейти окончательно грань. Сону может стать его якорем на границе с безумием. Только вот он боится, правда боится, что сам для Сону станет камнем, что верёвкой себя привязал к тонкой шее, и тянет ко дну. Едва только серое полотенце оказывается повязанным вокруг бёдер, а пепел волос темнеет от влаги, спадая на такого же цвета глаза, Сонхун выбирается из удушающей ванной комнаты, и хмурится, слыша звонок мобильного.       — Йо, братишка, — сияет на том конце провода Джей. — Как твоё ничего?       — Привет. Паршиво, сам как?       — Пока зашибись, потому что отец подкинул зарплату. Собственно, поэтому и звоню. Когда сможем встретиться, чтобы я передал твою часть, и напиться? Сонхун трёт пальцами лоб, напрягая память. Завтра у него в планах поездка к Квону с Сону, днём. Неизвестно, что будет вечером, но выходные…       — Вечер пятницы? Если работу не подкинут.       — Здорово. Как раз в субботу у меня будет выходной от этого всего, — посмеивается Джей. — Как дела с пацаном?       — Ну… — Сонхун заминается, вплетая пальцы в мокрые волосы и уставляясь в темноту за окном. — Мы поговорили?       — Ого! О чём, не секрет?       — Для тебя не секрет, но… — вздыхая тяжко, Сонхун опускается на край кровати, прикрывая глаза. — Я едва не рассказал ему обо всём.       — Обо всём? — голос Джея становится тише. — Ты имеешь в виду…       — Работу, Джей. Я едва не рассказал ему, что я грёбаный? без пяти минут? убийца.       — Не говори так, — шипит друг. — Во-первых. А во-вторых, какого чёрта, Хун? Что такого могло произойти, что ты решился на это? Магнитные бури не обещали, маман бы мучалась уже, и я бы знал.       — Не решался я ни на что, — цокает языком Сонхун. — Почти, но нет. Просто предупредил его о том, что я ахуеть, как опасен и занимаюсь нехорошими делами с нехорошими людьми.       — Так уж и сказал?       — Приблизительно. Я не смог, Джей. Не смог взять и сказать ему, кто я и чем зарабатываю. Представь, под какой риск я бы подставил его? Мне хватает и того, что я трясусь за твою задницу, случись что.       — Ничего со мной не будет. Никто же не в курсе, что я об этом знаю… — Джей запинается на мгновение. — Так ведь?       — Всё так. Но мне легче не становится. Тащить за собой в это всё чужого и невинного я меньше всего хочу. За вами двумя я приглядеть никак не сумею.       — Ну, я вроде в няньках не нуждаюсь. Почему ты вообще заговорил с ним о таком? Сонхун под закрытыми веками вспоминает своё отражение в окровавленной футболке, всё ещё валяющейся в мешке с мусором. Записку Сону и то, как он крепко обнимал себя руками, недоверчиво отходя назад, дальше от Сонхуна. Картинки пляшут, размываясь красным.       — Хун? — окликает его негромко друг. — Что-то случилось?       — Он увидел меня сразу после работы.       — Так. Я тоже не раз заставал тебя молчаливым и мрачным, как сама Смерть, прежде чем ты решил исповедаться. Но не припомню, чтобы ты после первого же раза мчал рассказывать мне обо всём.       — Он увидел на мне кровь, — прибивает Сонхун. — И оказался, к сожалению, весьма смышлёным малым.       — Твою мать… — выдыхает Джей. — Мне стоит спросить, почему ты вообще оказался окровавленным возле дома?       — Я понятия не имел, что в подъезде кого-то встречу и просто на автомате расстегнул бомбер перед тем, как зайти в лифт, — Сонхун открывает глаза во тьму комнаты. — Но я…чёрт, это всё такое дерьмо. Я просто… — он кусает губы. — Веришь, Джей, я так устал носить это в себе? Я блять так устал…       — Ты сходишь с ума, братишка.       — Определённо.       — Ты сходишь с ума от этого всего, не ходишь к мозгоправу, которого тебе предлагают посетить уже хрен знает сколько, душишь, глушишь. Со мной тоже не шибко чем-то делишься, но я не в обиде, не думай. Я знаю твои причины. Но он…ты уверен, что можешь ему доверять? Сам же говорил, он — псих.       — Да. А ты говорил мне, что я не лучше.       — И это так. И я даже, возможно, понимаю, почему ты это сделал, но. Но, Сонхун? Ты точно хочешь связать вас крепче? Эта информация…всё-таки не день рождения мамы или имя плюшевого пёсика из детства. Делясь с ним этим грузом, ты должен быть уверен, что он никому не растреплет.       — Я…       — И вынесет это всё в принципе, не сойдя с ума за тобой следом. Сону улыбался ему у реки. Сону, забавляясь, в своей язвительной манере, на прощание, вместо «пока», показал ему фак сломанной рукой. Сону не запирал для него дверь и ждал. Но сейчас, находясь один на один с собой, будучи таким нестабильным, вынесет ли он это всё, в самом деле? И не сломается ли под грузом новых осознаний? Что он думает о Сонхуне теперь? И не изменит ли своё отношение с наступлением рассвета? Сонхун хочет, но может ли он ему верить? Так опрометчиво обрушивший на Сону часть своей правды, подумал ли он сам о нём, как следует? Или… …Сонхун просто устал.       — Мы поедем в клинику завтра, — говорит он на выдохе. — Вот и узнаю.       — Ты всерьёз взялся за него, а? «Не я,» — крутится в голове Сонхуна. «Моё тупое сердце и зудящее одиночество, так не вовремя обострившееся.»       — Это кто ещё за кого взялся, — хмыкает он. Оба вцепились намертво.       — Просто знай, что я всегда здесь для тебя. Что бы ни случилось.       — Я знаю, братишка.       — И будьте осторожны. Оба. Джей не прощается, не в их привычке. У Сонхуна эхом отдаются в голове последние слова, смешиваясь с образом улыбающегося Сону в городских сумерках. Будут ли они…?              

***

      

[Crywolf — CEPHALOTUS]

      — Сонхун? Отрываясь от телефона, Сонхун вскидывает голову на доктора, едва лишь дверь за Сону закрывается.       — Да?       — Что ты делаешь? — вздыхает Квон, складывая руки в замок на стол перед собой.       — Проверял время? — хмурится Сонхун в непонимании.       — Зачем ты приводишь мальчика сюда уже во второй раз? — поджимает губы мужчина. — Один раз, показать мне, бегло и в свободное окно, — да. Но, Сонхун? Это не просто частная платная клиника, ты ведь знаешь. Нельзя просто так водить сюда всех своих знакомых, которые по каким-либо причинам отказываются от посещения нормальных клиник. Это опасно, в конце же концов. Сонхун поджимает теперь губы тоже и хмурит брови, мрачно взираясь на доктора. А куда ещё ему было вести Сону, если любой врач, увидев его перебинтованные руки и свежие раны, настучит местным психиатрам и ненавязчиво отправит на приём, после которого Сону может не вернуться домой. Принудительная госпитализация суицидников всё ещё сплошь и рядом, они никогда не в безопасности, обращаясь в простую больницу, и даже платную клинику, со своими проблемами. Они всегда на мушке, будто других проблем у врачей нет. Их постоянно пытаются запрятать в белые стены, чтобы не смущали общество и не вздумали распоряжаться своей жизнью, как захотят, пока есть те, кто из этой жизни может выпить последние соки. На Сону обязательно пожаловались бы. Сону забрали бы. Это для Сонхуна тоже кажется весьма опасным.       — Вы же видели его руки, — хмуро произносит он. — Какая ему клиника?       — Уж точно не наша, если ты не хочешь однажды обнаружить его с ещё одной полосой на теле. Только поперёк горла. У Сонхуна от этих слов внутри всё леденеет в мгновение. Он даже дышать перестаёт, вглядываясь в морщинистое лицо и тёмно-карие глаза под очками. С чего бы вдруг кому-то трогать Сону, если он и сам понятия не имеет, в какую больницу его возят. Неважно, что догадывается и складывает дважды два слишком легко. Сонхун ничего не говорит ему именно поэтому, потому что боится за его жизнь и всё ещё не хочет втягивать дальше. Только вот болото это само его в себя засасывает, так или иначе заставляя обрастать новыми мыслями, догадками и даже фактами. Сонхун тянет его на дно, как этот пресловутый камень на шее, в тёмные воды, в своё болото, в котором давно тонет. И не хочет уже один.       — И с чего бы кому-то его трогать? — борется он с волнительной хрипотцой в голосе, прокашливаясь. — Он никто никому, и просто приходит со мной сюда, чтобы…       — Чтобы засветиться раз, другой. Запомниться всем яркой внешностью и твоим именем в карточке, с пометкой «+1. Гражданский». Кто он тебе, что ты так легко ставишь его под удар?       — Он ничего не знает, — защищается Сонхун, сжимая в пальцах мобильный. — Я ничего не говорил.       — Твоему боссу будет плевать, говорил ты или нет, — качает головой Квон. — Ты водишь гражданского на нашу территорию, где такие, как он, могут находиться лишь в двух случаях: вынужденными донорами, в расплату за долги, и трупами, от которых нужно незаметно и быстро избавиться. Кажется, ни один из них тебе не подходит. Улыбка Сону. Кровь на его руках из-за раны в бедре. Кровь на ладонях Сонхуна и бледные чужие губы. Исполосованное шрамами, хрупкое тело на его руках, висящее безвольной куклой. Пустота чёрных глаз и их обездвиженность. Холод сероватой кожи. Неприятные и постоянные шутки про смерть. Сону так торопится приблизить её, что напоролся на Сонхуна и вцепился в него изо всех сил. Сонхун же, стараясь вроде как защитить, лишь ближе к подножию смерти Сону толкает. В который раз убеждается, что умеет только ломать. Никогда не строить.       — С его костьми всё в порядке, — вновь вздыхает Квон, пролистывая странички тонкой карточки с историей обращения. — Но на последний приём, чтобы снять шину, вам необходимо поехать в другое место, Сонхун. Найди любую невзрачную платную клинику, накинь несколько тысяч сверху за молчание, у тебя ведь есть деньги. Если действительно не хочешь мальчишке проблем.       — Не хочу, — тихо сдаётся Сонхун, понуро опуская голову.       — Жизнь с такими, как мы, — печально произносит доктор, — и без того для гражданских проблема. Каждый раз думать, что мы не вернёмся с работы или простой прогулки. Дёргаться от звонков посреди ночи или спокойного утра за семейным завтраком. Всегда иметь наготове поддельные документы и экстренную сумку для переезда. Никогда не привязываться к одному дому, зная, что их придётся не раз менять. Бояться завести детей, чтобы потеря не была…невосполнимой и убийственной. Бояться даже кошку завести, чтобы бедное животное не оказалось в итоге брошенным вовремя очередного побега. Или убитым, во время налёта. Жизнь с такими, как мы, Сонхун, ставит на лоб гражданских красную мишень. Но не каждый из нас может нести на себе такую ответственность. За две, а то и три и больше, жизни сразу. Он перехватывает загнанный взгляд графитовых глаз, склоняя голову и понижая голос:       — Ты уверен, что ты готов поставить этого мальчика под удар, и пожертвовать собой ради его защиты? Сонхун сглатывает, едва дыша. У него уже есть Джей, за которого он в ответе. Но он был уверен в том, что Сону ему нужен тоже. Для утешения собственного эгоизма и усмирения одиночества. Для того, чтобы кошмары по ночам можно было разделить при дневном свете на двоих. Для того, чтобы искупить свой грех за смерть матери, и смерти другие, кто возможно не заслуживал такой жестокости с его стороны, став вынужденной жертвой. Но стоит ли это всё, стоит ли его спокойно бьющееся сердце страха того, что сердце другое однажды может перестать биться? Из-за него. Можно ли искупить одну смерть другой жизнью? Можно ли будет после искупить уже две смерти одной своей? Сону для него, что живой щит, которым он прикрывает себя от колющей реальности, сбегая под чёрный купол бездонных глаз. Пряча себя в фырчащей язвительности, растворяясь в щиплящих огненных всполохах пламени чужой необузданности. Утопая с головой в омуте чужих проблем, чтобы свои захлебнулись в них тоже. Готов ли он поставить Сону в самом деле перед собой, чтобы тот ловил при случае пули, которые Сонхуна достать не смогут? Или закроет Сону собой, чтобы смерть его уже была не напрасной, после такой недолгой, но безобразной жизни? Готов он убить или умереть?       — Вижу, что ты меня понял, Сонхун, — кивает Квон, откидываясь на стуле. — И надеюсь тебя здесь с ним больше никогда не увидеть. Что бы ни случилось.       — Сколько ещё раз меня облучат, прежде чем я откинусь? — влетает в кабинет Сону, дуя покусанные губы и вновь держа перед собой рентген кисти и лучевой кости. Сонхун дёргается от последних слов, вскидывая голову.       — Ещё раз через полторы недели, — мягко улыбается ему Квон и тянется за снимком. — И будете свободны, — он цепляет его к стенду, включая белый свет, трёт подбородок, рассматривая, а после кивает, возвращая Сону тёплый взгляд. — Всё срастается, как должно. Вы, вероятно, хорошо следите за рукой. Работа отложена?       — Научился всему левой рукой, — машет ей Сону.       — Вы находчивый, — подмигивает доктор. Сонхун слышит в его интонации скрытый подтекст и невольно сжимает челюсти.       — Когда нужны деньги — любой человек находчивый, — жмёт рыжеволосый плечами. А Сонхуну его заткнуть хочется. С чего он тут вдруг таким болтливым стал? Молчал же напуганным кроликом в первую поездку, молчал бы и дальше. Он будто собственными руками себе могилу роет, не зная этого даже. Прикапывает каждым словом поглубже.       — Забавно, что вы не использовали фразу: «жить захочешь — не так раскорячишься».       — Она для тех, кто хочет жить. Сонхун вскакивает с кушетки так, что та бьётся железными ножками о плинтус, пугая Сону, сменившего привычную язвительность на лице, на секундный испуг, пока поворачивает голову. Его взгляд темнеет, когда их глаза встречаются, а губы сжимаются в тонкую линию.       — Через полторы недели? — повторяет Сонхун, не глядя на Квона и держа зрительный контакт с Сону.       — Да, Сонхун. Всё верно.       — Спасибо большое ещё раз, — коротко кланяется он, наконец, отворачиваясь к двери. — И хороших выходных.       — И вам, Сонхун, и вам. Он вылетает из кабинета первым, дожидаясь в коридоре Сону и хватая его за рукав тонкой ветровки, утягивая к лестнице. Торопится покинуть клинику, с кишащими ядовитым роем в голове мыслями о том, сколько человек их здесь уже видело? Хорошо ли по камерам было видно лицо Сону? Какого чёрта его волосы такие яркие, в самом-то деле?       — Да подожди ты! — хнычет Сону, пытаясь вырваться и поспеть за широкими шагами. — Мне больно! Сонхун, мне больно! Резко останавливаясь у подножия ступеней и заставляя Сону носом врезаться в его плечо, Сонхун тяжело дышит, глядя в пол перед собой. По-прежнему крепко держит его пальцами за рукав, разве что ткань не трещит от грубой хватки, но не смотрит. Чувствует чужой взгляд, слышит такое же запыхавшееся дыхание и отголоски болезненных стонов на выдохе. А в голове набатом: «мне больно, Сонхун». Он делает ему больно. Особо ничего при этом не делая вовсе.       — Моя нога, — напоминает Сону. — Рана затянулась, но нога всё ещё охренеть, как болит, и бегать я точно пока не могу.       — Извини.       — Что случилось? Вопрос тихий, но врезается в висок Сонхуна, как пуля навылет. Проходит по всей черепной, мурашками на загривке отдаваясь. Сону не язвит, не брызжет ядом и не ехидничает. Он с толикой тревоги и волнения в голосе спрашивает, что случилось? А с ним просто случился Сонхун, с которым случился сам Сону. И дерьмо, в котором они теперь оба вымазаны, не отмыться. Хотя у Сону ещё есть шанс…       — Эй, — он накрывает окаменело сдавленные пальцы Сонхуна на рукаве своими; морозя кожу и возвращая к суровой реальности. — Что произошло, пока меня не было, Сонхун? …который он сам и перечёркивает, проводя жирную линию чужим именем, названным вновь.       — Просто долбанная жизнь, — выдыхает Сонхун, отцепляясь от Сону и разрывая контакт кожи с кожей. Ускользая из-под излишне осторожного прикосновения, что чуждо ему и так дико.       — Работа? — Сону слишком смышлёный.       — П… А жизнь Сонхуна слишком любит над ним измываться. В кармане бомбера оживает мобильный, разрываясь на всю тишину лестничной клетки неприятной мелодией.       — Иди к байку, — кивает он головой в сторону выхода, доставая телефон. — Я догоню. Сону оставляет ему красноречивый взгляд, но молча выходит в холл первого этажа, не оборачиваясь. Слишком понимающий для кого-то столь экстравагантного и ненормального. Слишком спокойный, после всего, что узнал и произошло.       — Да? — хрипит Сонхун в трубку, приваливаясь спиной к стене и глядя в небольшое окошко, за которым солнце играет с кустовой зеленью, переливаясь.       — Ты нужен мне, киддо, — сипит в ответ босс; на фоне Сонхун отчётливо различает грохот и чей-то сдавленный крик. — Как быстро сможешь добраться? В голове всплывает рыжий затылок, удаляющийся к выходу из клиники. Их дом, среди однообразных многоэтажек, к которому им предстояло бы вернуться. Снятая вывеска лапшичной и мёртвый район, через который Сонхуну скоро снова придётся пробираться на работу.       — Полчаса, — потирает он пальцами переносицу.       — Идёт, — соглашается мужчина. — Ждём. И сбрасывает звонок. Пока Сонхун думает о том, что Сону до дома он добросить не успеет, но и бросать не намерен здесь, где у Сону не просто мишень на лбу, а сам он — мишень. Огненная, пылающая, заметная издалека. Он выходит из клиники с уже зажатой в зубах сигаретой, тут же прикуривая её, едва только переступает порог, оказываясь в тепле майского воздуха, так внезапно пригревающего. Сону задумчиво пинает колесо байка, засунув руки в карманы ветровки и глядя куда-то себе под ноги. Даже не подозревая о страхах за спиной.       — Мне нужно на работу. Я доброшу тебя до ближайшей остановки, — Сонхун выдыхает дым, перехватывая сигарету пальцами и подходя ближе. — Сможешь вызвать оттуда такси?       — Я могу и сам, — недовольно хмурится Сону, оборачиваясь.       — Не спорю. Но не сейчас. И не здесь.       — Я могу пойти пе…       — Нет, Сону. Рыжеволосый сменяет недовольный взгляд на суровый и матово-чёрный. Смотрит, не моргая в такие же непоколебимо-серые глаза напротив. Слегка кривится из-за горького дыма, окутывающего их сизым облаком. Ему не по себе от того, как строго прозвучало из чужих уст собственное имя. Но все его внутренности не могут сопротивляться этому командному тону вновь, будто в его груди живёт податливая псина, опускающаяся на лапы и клонящая морду к земле перед вожаком. Это подавляющее чувство ему слишком знакомо, и слишком неприятно. Но это Сонхун, думает он. И смириться приходится. Он отводит взгляд, не выдерживая. И потому, что голову заполняет слишком много мыслей сразу, за ними теряется злость и желание спорить. От них всё внутри вихрем кружится, затягивая его и отключая от внешнего мира. Вбрасывая в него с непреодолимой силой, как только он чувствует, как его локтя касаются длинные пальцы, несильно сжимая. Совсем не той дикой хваткой, что была в клинике. Он уставляется на Сонхуна с немым вопросом в глазах, получая лишь больше бритвенно-острых игл, колющих сердце, вместо ответа:       — Доберись без происшествий.       — Да что со мной будет, — отмахивается он, поводя плечом с напускным безразличием. Впервые за долгое время действительно напускным, потому что внутри что-то тянет и копошится червями в разрастающейся гнили. Он сам в этот раз надевает шлем, дожидаясь, пока докурит и залезет на байк Сонхун. Лезет следом, обнимая на автомате уже крепкий торс. А после провожает туманным взглядом широкую спину, удаляющуюся от него всё дальше и дальше меж несущихся машин. Это почему-то кажется ему неправильным. То, с какой неожиданной тревогой попросил его Сонхун добраться до дома. То, что он сам чувствует внутри. И то, как уезжает Сонхун, не прощаясь, но и не обещая увидеться вновь. Не говоря ничего вовсе. Сону стоит на заполненной людьми остановке ещё долго, пока рыжий затылок не накаляется от палящего в него солнца, а мысли не вскипают в бурлящую лаву внутри. Насколько опасна работа Сонхуна? И есть ли хоть один шанс, что он может однажды оттуда не вернуться?