AMYGDALA

             

***

      

[Too close to touch — Fear of letting go]

      Время вокруг не замедляется, не останавливается. Сонхуну кажется, что оно наоборот начинает нестись с неумолимой скоростью. Утекает сквозь пальцы, как скользят меж них светло-рыжие прядки, когда он убирает их с чужого лба. Летит, как простынь с тощего тела, когда он прижимается ухом к грудной клетке, пытаясь вслушаться в редкие, тихие удары слабого сердца, не выпуская тонкого запястья из хватки. Времени не хватает, как и дыхания у них обоих. Брать себя в руки перед каждым заданием для Сонхуна стало обыденностью. Сосредотачиваться, выключать по максимуму любые эмоции, думать холодной головой. Взять себя в руки сейчас, когда перед ним умирает человек, этой самой смерти не заслуживающий, кажется Сонхуну почти невозможным. Но ему приходится, потому, что время всё ещё не собирается останавливаться, как в каких-нибудь тупых мелодрамах. Оно бьёт ему по вискам, ярко-красным отражаясь перед глазами. Как табло в Комнате. И Сонхун вынужден отлипнуть от Сону, смаргивая влагу с глаз и отводя взгляд от приоткрытых бледных губ. Он как может внимательно осматривается, пытаясь заметить любую деталь, любую мелочь, что поможет. К своему сожалению их даже искать не нужно, потому что таблетки лежат сразу за подушкой Сону, на полу у матраса. И точно такие же на столе, к которому Сонхун подрывается, чтобы прочесть на коробке название, и рядом лежащий рецепт. Со свежей датой. Он сминается в дрожащих пальцах, пока Сонхун замечает ещё кое-что: необъятную в этот раз пустоту. Это не просто голые стены и отсутствие каких-либо уютных украшений для дома. Это целое ничего, будто из квартиры в самом деле съехали. И жизни в ней больше нет. Ноутбука на столе, электронки и телефона нет тоже. Никаких проводов, что опутывали комично компьютерный стул, Сонхун заметил это однажды и пару раз пускал глупые шутки. Никаких вещей за открытой дверцей шкафа, кроме одной единственной сумки внизу. Сонхун отворачивается, снова упираясь глазами в лежащее перед ним тело. Он не найдёт здесь больше ничего, что поможет ему. Ничто ему не поможет. Ещё одно воспоминание приходит само, врываясь в спутанное сознание неизбежным опытом. Он снова падает коленями на холодный пол, тянет к чужому лицу руки, не унимаемо дрожащие. Проверяет зрачки, пока ещё к его облегчению реагирующие мало-мальски на свет, но уже не так остро, как должны. Проверяет рот, размыкая шире и больше сухие губы, придерживая за челюсть, выдыхает шумно, замечая ещё не запавший язык. Время бежит с ним наперегонки, но он пока ещё впереди. Всё постепенно выстраивается в голове в необходимую схему, и вот Сонхун уже тащит в комнату стакан теплой воды, приподнимая Сону над кроватью и опирая плечом о свою грудь. Снова держит рукой его лицо, приставляя стакан к губам, но замирает. Потому, что не уверен, что получится. Потому, что вместо местячкового промывания желудка, он может своими руками Сону добить и позволить ему захлебнуться. Сонхун чертыхается и отставляет стакан позади себя, вплетая вновь пальцы в светлые прядки и какой-то частью себя будто смиряясь всё же с тем, что всё так и кончится. Он убил его. Сону останется на его руках не кровью, а бесконечной тяжестью и зудящей болью. Он не спавится. Не сможет. В макушке теряется отчаянный поцелуй, пальцы второй руки соскальзывают с челюсти на шею, вновь проверяя пульс, что едва ли прослеживается. Время обгоняет Сонхуна ровно на один шаг, пока он борется с самим собой и страхом Сону, застрявшим в голове. Сону нельзя в больницы, Сону нельзя вызвать скорую, тем более не сейчас, когда это чистейший суицид в своём первозданном виде. Одном из. Но Сону должен жить. Даже, если он внезапно решил для себя, что это не так. У Сонхуна другое мнение. И пусть лучше Сону с ним поспорит позже в своём язвительном тоне, даже ударит, Сонхун позволит, но только живой, а не отголосками кошмаров, что будут преследовать до конца дней. С тонкой шеи рука Сонхуна опускается к карману его же джинсов, достаёт телефон и на автомате находит один единственный номер, к которому он взывает с мольбой в голосе, ему не свойственной совершенно:       — Сонхун?       — Помогите мне, — шепчет Сонхун, прижимая голову Сону к своей груди крепче, будто сердцебиением поделиться пытается, чтобы не дать другому сердцу остановиться так скоро.       — Что произошло? — вмиг серьёзнеет голос на том конце провода; Сонхун слышит даже глухой стук закрываемой двери.       — Он умирает. И я никак не могу ему помочь.       — Сонхун…       — Умоляю вас, доктор Квон. Мне больше не к кому обратиться. Он слышит, как время, оборачиваясь на ходу, хищно скалится в его лицо горьким ядом.       — Адрес? Сонхун сжимает зубы и воззряется в кровавые глаза времени со всей решимостью, что только осталась в его сердце. Подхватывая Сону на руки, он уносит его подальше, в другую, обратную сторону, словно вспять развернуть пытаясь и время. И только в его квартире, в которой Сону оказывается единственно-ярким пятном, оно наконец решает замедлиться, но не остановиться. Наблюдает, молча насмехается над жалкими попытками, но всё-таки ждёт. Сонхун ждёт вместе с ним тоже, согревая в своей ладони холодеющую чужую, с продольным розоватым шрамом на внутренней стороне. Теперь их трое бегущих в разные стороны. И один единственный пункт назначения: Смерть. От которого Сонхуну убираться нужно, как можно дальше. Он начинает считать вслух.              

***

      

[Hayien — Acracy]

      Но правда в том, что он даже не знает, сколько у него этого самого времени. Когда Сону выпил таблетки? Как долго он уже в таком состоянии? Судя по горячему телу и ледяным конечностям, поверхностная кома уже прошла. Но, может и нет. Сонхун не знает об этом ровным счётом ничего, кроме того, что читал в медицинских толмутах в свободное время, для подготовки к работе. Ему необходимо было изучать разные реакции организмов на ту или иную рану, чтобы знать, что резать и надрезать можно, а чего лучше не трогать. Он не просто палач, делающий людям больно до тех пор, пока язык не развяжется. Он ценится как раз и потому ещё, что не делает ничего наобум, лишь бы больше крови и криков, и быстрее результат. И ему бы книжки по учёбе читать, но в его квартире — тонны бумаг, книг и конспектов по медицине. В том числе, отданных в первые месяцы Квоном, что помогал молодому «сотруднику». Никому из них не нужны были лишние проблемы с малолетним психопатом, режущим всё живое и неконтролирующим себя. И потому, углы комнаты Сонхуна заполнены книжной лестницей, стол завален папками и бумагами, как и стеллаж рядом. Он по сей день что-то изучает, дополняет банку с медицинскими знаниями в своей голове. В тумбочке стола у него и вовсе целая аптечка домашняя, а за ней профессиональная, хирургическая. Почти, как у Сону, только не купленная в простой аптеке, а составленая грамотными врачами. И вот откуда он умеет зашивать и ломать. Не просто опыт — теория вкупе с практикой. Которой бы лучше никогда не было, но это спасло его однажды, в Комнате. Это могло бы спасти его сейчас, знай он, в какой точно стадии находится Сону. Найди он его чуточку раньше, ещё в сознании. Руки дёргаются к спящей грудной клетке, но Сонхун знает: закрытый массаж сердца делать нужно только умеющему человеку. И сейчас возможно это делать ещё рано. Главное, что ещё не поздно. Он и так достаточно всего сломал в Сону от костей до сознания, травмировать беззащитные рёбра не хотелось тем более. Но он то и дело прикладывается костяшками ко лбу, щекам. Подушечками пальцев к яремной вене, хрупким запястьям, грудине. Тянет холодные пальцы к губам, не то согревая, не то вымаливая прощение, не то моля остаться. Сону выглядит глубоко спящим. С полным умиротворением на белом лице, не трепещущими ресницами, чуть слышно и через раз дышащий, полностью расслабленный. Он кажется Сонхуну таким инородным в его постели и вместе с тем до странного туда вписывающимся. Будто всегда здесь жил, разбавляя серость стен с содранными обоями и унылость бардака с бесконечными бумажками, упаковками и разбросанной одеждой. Сонхун редко задумывался о том, что его квартира похожа на склад вечно занятого и чумного доктора, но тем острее он ощущает это сейчас. Когда в мрачном бедламе находится умирающий цветок. Он не хочет, но невольно прощается с ним каждые пять минут ожидания, целуя внутреннюю сторону ладони и прикладывая ту к своей щеке. Не плачет, держится, ему по-прежнему нельзя, хоть и хочется до рези в глазах и боли в лёгких. Он боится, что позволив слезам пролиться — ознаменует этим точный конец,. Не от бессилия пустит по щекам горькую влагу, а оплакивая что-то уже неживое и восстановлению не подлежащее. Он держится. За них двоих. Насчитывает двадцать одну минуту вечности и четыре ментальных смерти, пока в дверь его не раздаётся громкий стук. Кажется, выпустить из рук Сону — точно потерять. Но ему приходится. Подняться с постели, вылететь в коридор и рвануть дверь на себя, в немом ступоре и удивлении раскрыв рот, завидев за спиной Квона кого-то ещё.       — Я хирург и травматолог, Сонхун, — поясняет тот, отодвигая онемевшее тело в сторону и проходя в квартиру, — а вам нужен другой специалист. И по-хорошему, обоим не реаниматолог, которого я       привёл сейчас. Сонхун понимает, что это не тонкий намёк на приём у Кима, и даже не спорит. Им с Сону и в самом деле вместе нужно обратиться, если не к нему, то к какому-нибудь мозгоправу точно. Вот сейчас, думает он, самое время.       — Как долго?       — Я нашёл его за несколько минут до звонка вам, — Сонхун следит за тем, как даже не сняв обувь, оба мужчины проходят в комнату; тенью плетётся следом.       — Сколько, Сонхун? Взгляд Квона тяжёлый, прибивающий. Сонхуну неуютно под ним, он невольно голову в плечи вжимает, как маленький провинившийся мальчик. Провинившийся в самом деле и так во многом.       — Я не… — он облизывает пересохшие губы, качая головой. — Я не посчитал. Меньше пяти, думаю.       — Счёт на минуты, — отзывается реаниматолог, склоняясь над Сону и параллельно надевая перчатки. — Мы ехали слишком долго.       — Потому, что кое-кому следовло бы вызвать скорую помощь, а не звонить мне, тратя драгоценное время, — голос Квона холоден и беспощаден. — Тебе важнее его жизнь или чистое личное дело, без пометки о необходимой госпитализации и дальнейшего лечения в клинике?       — Его упекли бы на несколько месяцев, — обречённо проговаривает Сонхун, следя за тем, как вновь проверяются зрачки и пульс.       — И поделом, Сонхун. Ему это было бы не во вред.       — Они бы сделали его овощем! — вдруг выкрикивает он, поднимая на Квона влажный взгляд.       — А ты можешь прямо сейчас сделать его трупом, — выплёвывают в лицо. Это словно пощёчина. И лучше бы даже Квон ударил его, хлёстко и наотмашь, чем вырезал эти слова изнутри, они не заживут.       — Я ведь предупреждал тебя.

[Memorist — Kijo]

      — Что он принимал? — обращается к Сонхуну реаниматолог.       — Всё там, — кивает тот на коробку и пустые блистеры, что принёс из квартиры Сону, бросив на письменный стол. — У него был рецепт.       — Тревожность, бессонница и самоповреждение. Полный набор, — бормочет мужчина, кивая самому себе и доставая мобильный из куртки, торопливо набирая что-то. — Я вызываю бригаду, Квон.       — Что…       — Уже всё? — хмурится Квон, не замечая растерянности Сонхуна.       — Мальчик почти не дышит.       — Нет… Как и Сонхун перестаёт замечать всё вокруг. Что его хватают в кольцо рук, когда он бросается к кровати, едва лишь слова врываются в его воспалённый мозг. Что Сону последние минуты и правда дышал ещё тише и уже не через раз, а реже. Что слёзы по его щекам текут уже, пачкая футболку и рукава чужой рубашки. Что звонок завершается в считанные секунды, брошенной парой фраз. Перед его глазами только разметавшиеся по подушке жёлто-оранжевые прядки, мертвенно-бледное, как никогда раньше, лицо, дёргающееся от прикладываемой к грудной клетке силы тело. Попытки завести сердце, умирающее в нескольких сантиметрах от него. Из-за него. Он цепляется пальцами за оковы, в которых его держат, держаться старается сам, но не может, начиная скулить, совсем как в детстве. Совсем как в тот день, когда нашёл маму в этой же квартире, в этой же комнате, точно также опадая в руках медбрата и не отводя заплаканных глаз от недвижимого тела. Это не может кончиться так. Это не должно кончиться так. Это не может повториться вновь.       — Уведи его, — слышит он глухой рык и даже не сопротивляется, когда Квон оттасиквает его подальше, в кухню, запирая дверь и бросая на стул. Зажимает руками голову, в волосы впивается до жгучей боли, которую не ощущает. Внутри дерёт сильнее, внутри горит ярче, внутри крик собирается, который наружу прорывается громкими всхлипами. Безжалостный, хладнокровный убийца. Беспомощный, жалкий мальчишка.       — Молись. Молись, Сонхун, — раздаётся над головой грубый голос Квона. Он никогда раньше с ним так не говорил, всегда добродушный, уставший и готовый помочь с мягкой улыбкой. Способный, кажется, разорвать сейчас. Это ли не проф.деформация среды, в которой им всем приходится существовать? Выживать. И Сонхун молится правда. Про себя проговаривает все молитвы, что знает, вспоминает Богов, в которых не верит. Маму, что молилась бы за них двоих непременно сейчас. Он зовёт её молчаливо, желая на плечах ощутить не груз проживаемых минут и последствий собственной тупости, а тёплые руки и утешение.       — Посмотри на меня, — слышит приказ, но рук от лица оторвать не может. — Посмотри на меня! В волосах грубую хватку, вместо утешающих рук чувствует, когда голову за прядки на затылке вскидывают. Упирается размытым взглядом в темноту строгих глаз за стёклами очков. Молит даже его сейчас, не размыкая губ.       — Слышишь меня? — чётко спрашивает Квон. — Кивни, если слышишь меня.       — Да, — выдаёт Сонхун слабое, следом кое-как кивая.       — Его отправят в клинику, в которой обычно обследуюсь я и моя семья. Сам Чон, — говорит о реаниматологе Квон. — Это никак не связано с нашим миром, но это безопасное для таких, как мы, место. Там не спрашивают, но помогают…       — Почему…?       — Что?       — Почему вы не сказали о нём раньше? — шепчут дрожащие губы.       — Потому, что это место только для нас и наших близких, Сонхун. А кем тебе был Сону, когда ты только притащил его в мой кабинет? Этот вопрос не требует ответа, как и не требует его Квон, видя всё по лицу Сонхуна. В его глазах, наполненных искренними слезами. Но Сонхун всё равно отвечает на этот вопрос в своей голове сам: никем. Они с Сону, в общем-то, всё ещё друг другу никто. До сих пор не близкие, всё ещё просто каким-то сумасшедшим образом связанные. Потерянные, но нашедшиеся друг в друге. Не желающие друг друга терять. Сонхун не хочет этого точно.       — Ему необходима будет помощь, Сонхун. И ты знаешь это. Сону мог сколько угодно резать себя, пока это не выходило за рамки. Это тоже было звоночком и весьма громким, но с этим можно было жить, с этим многие жили и живут. Не у всех самоповреждение перерастает в желание и попытки умереть, для многих это единственный выход ослабить тяжесть внутри, чтобы наоборот жить дальше, тянуть себя. Но свершённая Сону попытка суицида — обязана была быть зафиксирована и проработана. И Квон прав, Сонхун знает это. Но Сону этого так не хотел бы… Что, если больше, чем пометки в мед.картах, Сону попросту не хотел жить? Что, если, спасая его сейчас, Сонхун отнимает у него так эгоистично шанс на освобождение? И сколько раз сам он задумывался о том, чтобы остановить это всё так? Проходит слишком мало времени, но в коридоре уже хлопает дверь, слышатся голоса. Квон не отпускает Сонхуна из своей хватки. Держит его, уложив ещё одну руку на плечо и пригвоздив к стулу.       — Ты там лишний сейчас. Всё, что мог — ты уже сделал.       — Я поеду с ним, — всё же сопротивляется Сонхун из последних сил.       — Ты приедешь к нему позже, — неприклонен Квон. — Навестить или забрать тело. Сонхун вздрагивает от этих слов и увиливает от руки доктора в своих волосах, но тот не разжимает пальцев. Заставляет Сонхуна напротив вновь посмотреть в свои глаза.       — Если он выживет, — вкрадчиво произносит, — ты — тот, кто берёт за него всю ответственность. До последнего, Сонхун. Понимаешь? До последнего. Ты не будешь иметь права оставить его одного теперь, когда сделал за него этот выбор.       — Я лишь хотел спасти его…       — Но просил ли он тебя об этом? Щёки горят от новых дорожек слёз. Это был голый страх и чистый рефлекс. Он не думал совершенно о выборе Сону, о его желании, о его решении. Он испугался, что Сону сделал это из-за него и не хотел сдохнуть от чувства вины, что не отпустило бы. Он испугался, что потеряет этот яркий свет, вспыхнувший во тьме жизни, который вдруг так хотелось сохранить. Он по инерции попытался спасти то, что однажды спасти не смог. Но нужно ли было это спасение самому Сону? И не проклянёт ли он его за эту помощь?              

***

      

[Boston Manor — The Day That I Ruined Your Life]

      Говорят, каждая тварь на Свете достойна жизни. Хищник, ядовитое насекомое, человек, совершивший преступление против чужой жизни. Но как быть с людьми, совершившими что-то против жизни собственной? Стоит ли спасать тех, кто сам свою жизнь хочет отнять? Что, если они просто устали от вечных кошмаров, от которых не избавиться? Что, если они устали глотать таблетки, колоть уколы, испытывать непрерывную боль физическую или ментальную? Что, если они видят в этом свой единственный выход и не хотят больше бороться? Потому, что больше нет на это дерьмо сил. Это их жизнь, соответственно и их право ею распоряжаться. Они по-прежнему достойны её, но, выбрав подобный путь, разве не правильным будет просто их отпустить? Не измываться дальше, не мучать. Больных животных, например, усыпляют в большинстве случаев, потому, что так гуманнее. Не потакать собственному эгоизму, потому что жалко и не представляешь без него жизни. А подарить бедному животному, наконец, освобождение и облегчение. Подумать о нём, а не о себе. Сонхун, звоня Квону и вытаскивая Сону, думал лишь о себе. И теперь, отправляясь на поиски документов в его квартиру, находясь в полном неведении, потому что Квон сказал, что позвонит и скажет адрес клиники позже, он имел время подумать о Сону. Собравшем все свои вещи в сумку, с папкой документов сверху. Создавшему в квартире атмосферу уже ушедшей жизни. Подготовившемуся ко всему заранее и даже оставившему для Сонхуна стикер, на случай, если парень вернётся к нему. Он этого даже не знал, но сделал это. Он был готов уйти, но Сонхун схватил его в последний момент за руку. И правильно ли он поступил? И успел ли он действительно? Папка поверх сумки выглядит внушительной, но Сонхун не решается заглянуть пока дальше айди в прозрачном кармашке на обложке. Берёт её, собранную сумку с вещами и ноутбук в тонком чехле. Застывает, обнаружив на дне шкафа несколько пачек перемотанных меж собой денег. Сону найти мог кто угодно, с его-то открытой дверью и яркой запиской на ней. Но его нашёл именно тот, кто должен был. Стискивая зубы, Сонхун запихивает деньги в сумку тоже, забрасывая её следом на плечо и уходит из квартиры Сону так спешно, как только ватные ноги его уносят. Он не знает лучших решений больше, не возвращается в свою квартиру, где теперь кроме кошмаров там уже поселившихся, есть и новоприбывшие, которые с собой затянул Сону. Где дышать невозможно. Он садится в итоге на байк, на раскрытой ладони держа включённый мобильный, и остаётся ждать звонка. Надеясь на хороший, но не забывая про то, как любит над ним измываться жизнь. Снова думает о себе, не может иначе. Спасти Сону было крайне эгоистично, но как знать, может в последние секунды и сам Сону жалел о содеянном, только сделать ничего не смог? Сонхун надеется, что это так. Только в тишине тёмного двора, немного успокоив наконец мысли и сердце, он вспоминает всё, что вообще случилось за день. Натыкается в своей голове на яркую вспышку красного и мёртвое тело вслед за ней. Ладонь с телефоном вздрагивает, едва не роняя гаджет, но Сонхун вовремя сжимает пальцы. Также крепко, как и вокруг рукояти ножа, которым вскрыл, не поморщившись чужое горло. Он сегодня убил одного человека. Он сегодня одного человека, кажется, спас. Убеждаясь лишь внутренне, что Сону ему — как искупление. Мобильный оживает, разрываясь мелодией на пустую округу.       — Да? — Сонхун принимает звонок с первого гудка.       — Собрал документы? — без приветствий переходит к делу Квон; на фоне Сонхуну отчётливо слышен шум больницы, будто сейчас белый день; такого шума в их частной клинике не бывает.       — Собрал всё. Как…       — Жив, — коротко оповещает доктор. — Но в глубокой коме. Думаю, тебе не стоит объяснять её природу и последствия?       — Нет. И не стоит правда. В тех бумажных тоннах и толмутах, что собирают пыль в квартире Сонхуна достаточно параграфов и о передозировках. Опиатами, алкоголем, обезболивающим. Снотворным, как в случае Сону. Он знает каждую стадию, что нужно делать и к кому обращаться, если первая помощь не выгорела. Он предполагал, что очевидно поверхностная кома у Сона была, когда он нашёл его, но не случилась вот-вот. Выдавали зрачки и нулевая реакция на прикосновения и голос. Переход на следующую был вопросом нескольких минут. Которые он безбожно потерял, пока ждал Квона. Сону мог быть в сознании уже, если бы только Сонхун до последнего не боялся вместе с ним вызвать скорую помощь. Если бы не…думал всё-таки о Сону. Это прощает его внутренний акт эгоизма немного. Он подумал о нём, жаль не в ту сторону.       — Привози документы. Я сейчас скину тебе адрес.       — Меня пустят к нему? — поджимает губы Сонхун.       — Сегодня нет. Завтра, как только переведут из реанимации, возможно. О нём всё-таки нужно будет кому-то заботиться.       — Я ведь…я ведь могу оплатить ему палату и уход? Всё, что нужно. Я могу?       — Никто не в праве запретить тебе это, Сонхун. Поступай, как считаешь нужным. Я уже сказал тебе всё ранее. Сказал, что теперь Сонхун не может его оставить. Что теперь это всё на его руках, как ни крути.       — Ты даже приблизительно его мотивов не знаешь? — интересуется напоследок Квон.       — Могу только предположить. Потому, что думать о том, что это из-за него — он хочет в последнюю очередь. У Сону и помимо него было много проблем, о которых он молчал, но так красноречивы были шрамы. И лучше бы причиной этого поступка было что-то извне, но не он. Доведший и воскресивший. Он себе не простит, хоть и будет рядом. Если Сону не попросит об обратном.       — Я договорюсь о палате. Привози документы и деньги. Отключая звонок, Квон оставляет Сонхуна в тишине опять, пока та не заполняется рёвом мотора и снова потоком мыслей, шумящих в голове вскипающей кровью. Сонхун в последний момент надевает шлем, почти забывая об этом. Но он нужен Сону сейчас живым. Как минимум, потому что у него все деньги и вещи. Как максимум, потому что Сону нужен уход в первое время, когда он придёт в себя. А заодно, чтобы было кому разбить лицо, как только появятся силы, если окажется, что Сону это спасение никуда не упёрлось. Но Сонхун позволит ему. Живому.

[Hurts — Redemption]

Адрес оказывается в четырёх кварталах от их дома, и Сонхун сразу выбирает максимальную скорость из разрешимых, хотя так хотелось бы из возможных. Но поток машин вечернего города не позволяет ему разогнаться так, чтобы пейзаж вокруг сливался в одно большое цветное пятно. Ему бы лучше такси, в котором он смог бы подумать по пути в больницу, рассредоточиться, понять, о чём стоит говорить Сону, а о чём нет. А не немеющими руками держать руль и пытаться сконцентрироваться на забитой трафиком дороге. На одном из светофоров Сонхун не удерживается и тормозит в последний момент, наезжая передним колесом на пешеходный переход. Шикая сам на себя и уже видя пачку штрафов в почтовом ящике. Но это то, что заботит его в последнюю очередь сейчас. Он, как и в одну из их поездок, готов нарушать, была бы только возможность. Даже, если к Сону его сегодня не пустят — он будет рядом. Не спать всю ночь, ждать пробуждения и думать, думать, думать… Его мобильный звонит вновь и Сонхун так жалеет, что не надел беспроводные наушники, чтобы легко можно было ответить на звонок. Потому, что это может быть Квон со внезапной и огорошивающей новостью. Он не ждёт его звонка, пока Сону в реанимации, но готовится его, если что принять. И желательно только с одним исходом, но не летальным. Из-за непрекращающейся мелодии, Сонхуну приходится съехать к тротуару и припарковаться возле какого-то магазинчика, распугивая прохожих резким звуком. Звонящим оказывается Джей, и Сонхун, кажется, впервые за долгое время сбрасывает его звонок. Он перезвонит ему обязательно когда всё уляжется. Когда Сону откроет глаза и сможет поговорить, когда хотя бы дрожь во всём теле уляжется и слёзы перестанут так предательски душить. Сонхун так долго себя контролировал, умело скрывал эмоции, и всё так легко разрушилось за один вечер. Втруху размололо панцирь, выстроенный за четыре года, за которым Сонхун прятался, защищаясь от внешнего мира. А возможно, это просто такая кара за то, что на его руках теперь кровь умершего, пусть и вовсе не невинного человека. И что тогда будет дальше? Потом, когда убийства станут для него обыденностью, а так и будет, босс предупредил его, и Сонхун ничуть в этом не сомневается. Станет ли он вновь непробиваемым? И как ему таким тогда быть с Сону? Если Сону позволит ему остаться рядом. Но пока, в ожидании ответа, он тормозит на крытой парковке возле больницы, сверяя адрес и поднимая взгляд на редкие со включённым светом окна. Плетётся к главному входу, только у дверей понимая, что за весь вечер ни разу не закурил и не задумался об этом даже. Поглощённый в другого, он мог лишь с пульсацией в голове думать о том: как успеть? Просторный холл встречает его неярким светом и небольшой суматохой даже в это время. В уши врезается детский плач, чей-то громкий голос, грохот колёсиков каталок. Всё мелькает перед глазами, но Сонхун находит взглядом нужное — стойку регистратуры и девушку за ней с покрасневшими от усталости глазами. Он направляется прямиком к ней, едва не сбивая кого-то по дороге, сжимает в руках телефон со всей необходимой информацией, прогоняя её в сотый раз про себя. Но, остановившись напротив и открыв рот, так и не может ничего произнести, лишь уставляясь на девушку потеряно.       — Вам что-то подсказать, молодой человек? — подталкивает она его. Он же подталкивает к ней телефон, так ничего и не говоря. Вздыхая, она читает открытое сообщение от Квона, кивает чему-то, после закапывается в бумажки, явно что-то проверяя. И поднимает глаза поверх маски на Сонхуна.       — Шестой этаж, шестьсот двадцать четвёртая палата. Вы Сонхун? Можно ваш айди? В таком же нелепом молчании Сонхун отдаёт девушке документ, но та почти сразу возвращает его обратно, лишь сканируя внешность и имя.       — Можете подниматься, — указывает она ладонью в сторону лифтов и лестницы, и сразу же возвращается к предыдущей работе, что-то записывая и параллельно хватая трезвонящую трубку телефона, отвечая. Получается, его уже ждут. О нём предупредили и палата уже готова, так как Сонхун, ожидая лифт, смотрит план здания, отмечая, что на шестом этаже находится реанимационное отделение и интенсивная терапия. Эта больница не новая, осматривается он по сторонам, но чистая и не убитая, как большинство городских. К удивлению Сонхуна — это оказывается и вовсе больницей не муниципальной, но для частной при этом она скромновата. И как это место может быть безопасным для них, если оно не спрятано меж кварталами и домами, стоя на обозрении, как на ладони? Почему здесь помогают, но ничего не спрашивают? И почему ему о ней не сказали ещё раньше, заставляя по любым вопросам собственного здоровья обращаться в клинику их? Как Сону назвал её — для бандитов. Шестой этаж контрастен первому своей тишиной и горящим лишь у административной стойки светом, рассеивающим мягкое золото по белым стенам и полу. Он ищет глазами нужную палату, высчитывая её нахождение в самом конце длинного коридора у большого окна, закрытого сейчас жалюзи. Где его уже ожидает Квон, говоря с кем-то по телефону. Сонхун ощущает, как тяжелеют ноги с каждым шагом.       — Нет, всё в порядке, милая, — слышит он тихий голос Квона. — Примерно через час уже буду дома, — их взгляды встречаются. — Мне пора, я позвоню.       — Я всё привёз, — снимает Сонхун с плеча обе сумки. — Как он?       — До утра на ИВЛ, дальше посмотрят по динамике.       — Он всё ещё…       — В коме? Да. Палата в основном сейчас для тебя, — Квон кивает головой на приоткрытую дверь. — Полагаю, ты не вернёшься домой в ближайшее время?       — Да, — тихо соглашается Сонхун, обкусывая губы. — Значит…он пробудет в реанимации до тех пор, пока не придёт в себя?       — Если придёт в себя. Его состояние пока стабильное, и местные врачи делают всё, что от них зависит, но сам знаешь? Сонхун знает и это тоже, сдирая с бледных губ тонкую кожицу до крови.       — Те двадцать минут могли бы сыграть большую роль, — ничуть не помогает Квон, говоря очевидное и протягивая руку. — Давай сюда документы. У меня для тебя небольшой обмен.       — М? — Сонхун хмурится только сейчас замечая лежащие на подоконнике папки; почти такие же толстые, как и некоторые медицинские конспекты у него дома.       — Было время и нашлись связи, — передаёт их мужчина. — В нашем мире ведь без них никуда, да? Ответ застревает у Сонхуна в горле, потому, что одна из папок в старомодно-картонной обложке. Потрёпанная, потёртая и будто бы даже надорванная в корешке. Полная исписанных листов от руки и напечатанных на уже посеревших листах. С жирно выведенным в самом начале: «Дело №020030624 Ким Сону.»

[Crywolf — ultraviolence (she sang to me a language strange)]

      — Это его дело из интерната. Ты, кстати, знал, что он пробыл там почти три года?       — Знал, — сипит Сонхун севшим от напряжения голосом, пока глазами пробегается по крошечной фотографии подростка с тёмными короткими волосами, дате и месту рождения.       — А также его медицинские карты из нескольких больниц за последние пять лет.       — Это же…       — Конфиденциальная информация? — усмехается Квон. — Так и есть. Для любого обычного человека. Но, когда ты показываешь определённую сумму денег, а после намекаешь на то, кто твои «друзья», — мотает он головой. — Многая информация становится вдруг доступной и такой обширной.       — Как вы успели это всё? За полчаса? — Сонхун захлопывает папку с делом и жмёт всё к своей груди.       — Скажем, — разводит руками мужчина, — за последние полчаса я просто привёз это всё сюда. Или ты думаешь, что о странном рыжеволосом мальчике наш босс просто поговорил с тобой и отпустил с миром?       — Он видел это?       — Нет. Ему это без надобности, если я не скажу, что есть какая-то опасность в объекте.       — Об…объекте? — Сонхун поднимает на Квона полный непонимания взгляд; который сменяется вмиг шоком.       — Как и ты не простой мальчик из семьи с тяжёлой судьбой, я — не простой врач, сидящий на своём месте и лечащий всю чернь этого города, — совсем низким голосом произносит Квон, склоняясь к Сонхуну. — У всех нас в этом мире куда больше ролей. Тебе ли не знать. Сонхун молчит, будто впервые человека перед собой видя. Всегда доброжелательный и такой спокойный доктор Квон, что советовал ему посетить психолога, что делился с ним медицинской литературой, помогал и разжёвывал непонятные определения. Готовый принять Сонхуна в любое время дня и ночи, даже если помощь потребовалась не лично ему. Намекнувший на то, что Сонхуну стоит держать Сону от них всех подальше… Информатор, который с самого начала всё о Сону знал. И явно не только о нём. И выходит, что предупредить пытался Сонхуна о скорой угрозе от босса, при том, что сам боссу о Сону и рассказал?       — Зачем тогда вы мне помогаете? — назревает резонный вопрос, который Сонхун сквозь зубы выговаривает.       — Потому, что я, прежде всего, чёртов врач, давший когда-то клятву, Сонхун. И потому, что я — человек. Бывший таким же потерянным мальчишкой, пока не попал в круговорот, из которого выхода так и не нашёл.       — Добрякам у нас не место, — вспоминает Сонхун фразу босса, брошенную однажды.       — Никто и не говорит, что я добряк. У всех свои цели в этой жизни, и я не делаю ничего просто так по доброте душевной. У таких, как мы, Сонхун, души этой самой нет. Давно продана. Но остаётся ещё в сердце человечность, — тычет Квон пальцем в грудь Сонхуна. — И личные цели, повторюсь.       — И какие у вас на нас цели?       — У меня — никаких. Сонхун ждёт. Ждёт продолжения фразы, ждёт, что Квон расскажет дальше. Но повисает холодная тишина, пробирающаяся Сонхуну под кожу, и это точно не прохлада помещения. Дающая Сонхуну бьющее в затылок острым резкое понимание того, о чём Квон не договорил. Сирота с проблемами в психике. Одинокий, нелюдимый, управляемый. Влипнувший в это всё даже не по своей воле, по чужой глупости. Так идеально подходящий под точку манипуляции для Сонхуна, если тот вдруг решит взбрыкнуть. Мальчик, которому безвозмездно помогают вернуться с того Света, за что Сонхун по гроб их обеих жизней будет должен. Потому, что расстанутся они теперь только, если Смерть разлучит их. А ведь они даже не пара.       — Он ведь гражданский, — выплёвывает Сонхун. — Невинный.       — Нет невинных в этом мире, Сонхун, — холодно произносит Квон, выпрямляясь. — Даже те, кто кажутся тебе святыми, никогда таковыми не были. Мама…       — Святых — нет. …которая могла спасти их обоих, уйдя от отца ещё, когда Сонхун был ребёнком, чтобы не дать ему лицезреть кошмар, что творился в «семье». И её труп по итогу. Она думала о мужике, который разрушил их жизни. И убил её ради денег.       — Зачем он им? — сжимает челюсти Сонхун, чтобы сдержать рвущиеся наружу эмоции; крепче пальцами в папки впивается.       — Ты узнаешь первым. Если понадобится.       — Вам-то какая в этом выгода? Где же ваша человечность, если вы бросаете в пекло девятнадцатилетнего мальчишку, у которого и так жизнь — не была сладкой?       — А вот это уже не твоё дело, Сонхун, — сужает глаза под очками Квон, указывая подбородком на папки. — И про невинного. Советую ознакомиться. Пока Сону не придёт себя, у тебя будет время.       — Для человека, который может нарыть любую информацию на кого угодно, ты обо мне слишком хреново осведомлён.       — Я и не старался на тебя ничего нарывать.       — А стоило бы, наверное.       — А есть что?       — Нет, но… Выходит, Сону ему уже намекал? И что же там такого, о чём он ещё не успел или даже не планировал рассказывать?       — Располагайся пока, — Квон толкает пальцами дверь в палату. — Я приеду утром, потому, что без меня тебе пока не дадут никакой информации.       — Тут я должен сказать «спасибо», — бормочет Сонхун, отворачиваясь.       — Будешь должен, — просто хмыкает мужчина, поправляя очки и перехватывая удобнее папку с документами Сону. — Это верну утром. И тогда же заберу деньги. Нескучной ночи, Сонхун. В поглощающей тишине коридора, стук каблуков ботинок раздаётся, как забиваемые в крышку гроба гвозди. Бездушно, равномерно, оглушающе. Сонхун бросает взгляд на подготовленную кровать и выключенные пока аппараты вокруг. Узкую кушетку рядом, явно рассчитанную на него, и небольшое кресло рядом. Папки в его руках будто загораются, обжигая, и Сонхун спешно кидает их на тумбочку, опираясь о неё же руками и опуская голову. Святых нет. И исключений тоже.              

***

      

[Solitaris - Soulswap]

      Где-то через несколько стен от него — Сону. Где-то через несколько стен — человек, которого он совершенно не знает. Как и его не знают тоже. Идиотская просьба прокатить на мотоцикле обернулась им обоим гильотиной. Сонхуну нужно было отказаться. Сону нельзя было подходить ещё раз. Им много чего было не нельзя, но вот они здесь. В клинике и ожидании. С крестом, поставленным на будущем, в которое Сонхун уже точно больше не верит. Он проверяет по потолкам противопожарные системы и чертыхается, находя работающую. Но плюёт на неё всё равно, открывая окно и закуривая первую за вечер сигарету, что пролетает незаметно за несколько глубоких затяжек. Он готовит себя морально к тому, что ждёт его на тумбочке в сотне заполненных листов, выдыхая дым в ночной воздух. Ещё утром он планировал вернуться домой к Джею, по ставшей уже привычной рутине влить в себя соджу и очередной тщетной попыткой стереть Сону из своей жизни. Ещё днём, когда ехал на работу, он планировал сделать всё, как и всегда, молча и быстро, забрав деньги и свалив до очередного звонка. Держа меж пальцев тлеющую сигарету, Сонхун переворачивает свои ладони внутренней стороной вверх и всматривается в них, будто там что-то ещё осталось. Осталось только фантомным ощущением горячей крови, жёсткой рукояти ножа и впитавшейся жизнью. Холодной ладони с тонкими пальцами. Он тянется к тумбочке, держа одну руку вытянутой в открытое окно, и подцепляет первую папку, укладывая её на широкий подоконник. Это оказывается мед.картой из обычной городской больницы, в которой Сону наблюдался с четырнадцати до пятнадцати лет, пока не попал в интернат. Она тоньше всех и в ней не так много листов и записей, ничего, что могло бы Сонхуна заинтересовать или насторожить. Простые результаты анализов крови, как при любом плановом обследовании подростка. Несколько записей и копии справок о простуде, флюорография. Полный скучный набор, и Сонхун, захлопывая папку, кидает её в кресло, затягиваясь. Выдыхая с лёгким облегчением, что хотя бы до интерната жизнь Сону была самой обычной и нормальной. Спокойной. Косясь на папку, будто с издевательски выбранной красной обложкой. В ней, должно быть, раз уж они идут по порядку, вся мед.история Сону во время жизни в интернате. Этой папки, как и личного дела, Сонхун, признаться честно, боится. Он представить теперь не может, что в них содержится, раз они толще других, и так выделены, будто не о девятнадцати летнем мальчике речь, а о серийном убийце. Докуривая вторую сигарету, Сонхун оставляет окно открытым, чтобы остывший летний воздух хоть немного проветрил серое помещение. И его мысли заодно. Ему бы думать о том, как дальше теперь быть? Как работать, чтобы не срываться и как подготавливать себя к заданиям уже другим? Но всё, что в его голове — маленькая фотография Сону с тёмными волосами и распахнутые, отблёскивающие вспышкой чёрные глаза, полные слёз. И то, что за этими глазами скрывается, описанное в двух папках. Он всё же решает перепроверить первую, проходясь внимательным взглядом по каждому листку, каждому анализу. Не было ли чего-то скрытого у Сону уже тогда, в его четырнадцать? Но он не солгал, родители и впрямь следили за ним, потому, что редкий подросток в наши дни мог бы похвастаться такими показателями. Никаких гастритов, приводов к неврологу или переломанных рук и ног. Он словно комнатный цветок: рос, ограждённый от всего и под надёжной охранной. Сломавшийся и увядший в грязной земле, в которую его небрежно пересадили в пятнадцать из оборудованной теплицы. Его рука уже почти ложится на красную папку, но отдёргивается из-за внезапно зазвучавшей мелодии звонка. Сонхун достаёт мобильный из кармана слишком быстро, зависая вновь над экраном и кнопкой ответа. Джей. Прикрывает глаза, сосредотачиваясь, вдыхает поглубже и облизывает пересохшие губы, прежде чем всё же решается ответить другу:       — Да? — но голос подводит всё равно, сбиваясь на хрип.       — Какого хрена, Сонхун?! — орёт Джей громче, чем шум машин на фоне. — Матушка с ума сходит, я чёрт знает, что ей соврать о тебе! Где тебя носит?!       — Я… — Сонхун осматривает палату, замолкая. Стоит ли заставлять Джея волноваться? Говорить правду и всю? Может ли он сказать лучшему и единственному другу о том, что совершил первое убийство? Нужно ли Джею о таком знать?       — Я вышел из дома, сказав, что дойду до тебя и вдруг ты идиот просто уснул. Но я курю у подъезда, чтоб ты понимал, уже полчаса. Ты дома? — не унимается Джей.       — Нет, — выдыхает Сонхун, опускаясь на край кресла.       — Ага. А где? Я не стану приезжать, но ты хотя бы мне скажи.       — Я в больнице, Джей, — правда даётся острыми иглами по горлу. — С Сону.       — Чего? Скажи ему самому об этом ещё днём — его реакция была бы точно такой же. Он не поверил бы, у виска покрутил. Это что-то сюрреалистичное, но это их блядская жизнь.       — Я могу объяснить всё позже? — просит Сонхун, проводя ладонью по лицу. — Завтра?       — Тебе бы лучше. Будь на связи, ладно? Я не стану заёбывать, но просто не пропадай.       — Конечно.       — Я скажу матушке, что ты приболел и у тебя какой-нибудь лютый вирус, чтобы не вздумала наведаться с бульонами.       — Спасибо, Джей.       — О чём речь, братишка, — вздыхает Джей, тише добавляя: — Вы в порядке?       — Нет, — срывается с губ горькая правда. — Совсем нет.       — Я напишу утром.       — Хорошо.       — Держись, Хун. «Спасибо,» — не озвучивается и теряется в коротких гудках сброшенного звонка.

[Black Math — Falling Infinite]

Сонхун упирается лбом в сцепленные ладони, в которых зажат мобильный. Это он тот, кто должен был оборвать свою жизнь. Сорвать мишени со всех разом, обезопасить, оградить от себя и той тьмы, что за ним по пятам чёрным пологом. Он же всех под неё только ближе к себе притягивает, скрывая. И держится, держится за это существование, будто продав душу свою Дьяволу, исполнял какой-то по контракту долг, забирая и чужие тоже. Кормил свежей кровью ненасытных демонов. Не нарочно. Он решается всё же, протягивая руку себе за спину, и тянет на колени красную папку. Не собирается сегодня изучать, ему хватило впечатлений на вечность вперёд и на грядущую ночь уж точно, но хочет просто взглянуть. С чего начинается бездна? Холодный пластик скользит под пальцами, острые края неприятно цепляют. Сонхун тянет, но теперь у него есть время на это. Нет его и не было только на то, чтобы подготовить себя достаточно к тому, что он может увидеть. Он не предполагает чего-то совсем ужасного, он представить себе не может, что Сону прячет за спиной какой-то страшный секрет, надумав себе к тому же, что Сонхун о нём сможет легко узнать. Но Сонхун бы не узнал сам. Не полез бы, да и шутки это всё, он не имеет столько связей для этого. Но Сонхун узнает что-то теперь.       — Нет невинных в этом мире, Сонхун. Он закладывает палец меж листов куда-то в середину, но по-прежнему держит папку закрытой. Не лучший, наверное, вариант, вот так наобум открывать любую страницу, он может и ничего не понять, к тому же это не Личное Дело, а медицинская информация. Но что-то внутри него тянет за ниточки, и зачем-то тело машинально выбрало именно те страницы, на которых сейчас лежат пальцы. А быть может, Сонхун уже попросту сходит с ума и надумывает, как сам Сону. Психи же. Слабый ветер, ворвавшийся в любезно распахнутое окно, вплетается в пепел волос на затылке, не холодит, не остужает. Но как пальцы чужие ощущается опасливо, отдаваясь мурашками по задней стороне шеи и судорогой по напряжённому телу. Будто Сону стоит за спиной и касается его, предостерегая, предупреждая и желая, возможно, остановить. Хочет ли Сонхун действительно узнать обо всём так, а не из его уст? Хочет ли Сонхун знать что-то столь личное в принципе, если жизнь его для Сону — темнее чёрного. Загадка без подсказок, лишь с туманными предположениями. И, если Сону не придёт в себя, есть ли смысл в знании всей этой информации для Сонхуна?        — Ни в чём нет смысла, ты ведь это понимаешь?       — Понимаю. Но раз мы сейчас сидим здесь друг напротив друга. В чём-то же он всё-таки есть. Слова Сону. Не его. На открывшемся развороте оказывается снимок головного мозга, какие обычно делают при сотрясениях. Самый простой, без десятка дополнительных с разных сторон и цветных выделений, что выдают после МРТ для определения различных внутренних повреждений. Не с мозгом физически, не только. Сонхун видел снимки пациентов психиатрических больниц, травматологий. Из хороших больниц и самых далёких от цивилизации, где медицина — это какое-то будто запретное слово. Этот снимок так прост, словно его делали нехотя, просто чтобы был. С холодной припиской внизу: «Ким Сону, 17 лет, закрытая черепно-мозговая травма. 12.17». И целым листком, исписанным кривым почерком справа, в котором расписаны детали повреждения, лечение и причина. Сонхун так и не научился за год с лёгкостью различать врачебные почерки, но его взгляд выцепляет одно главное: «удар тупым предметом», «от госпитализации пациент отказался». Он захлопывает папку так, что звук ещё какое-то время эхом гуляет по пустой палате и звенит в ушах. Уставляется в одну точку и почти не дышит, переваривая прочитанное. Одно из сотни подобных листов в папке. Сотни за три года. Бездна расступается, приглашая его в себя. Отражая в себе чёрные глаза, которые Сонхун отчётливо сейчас перед собой видит, хоть и взгляд его размыт и потерян. Сглатывая и медленно опуская глаза вниз, Сонхун дрогнувшей рукой поддевает самый край папки. Бездна зовёт его, он слышит её язвительным и хрипловатым голосом в своей голове. Ким Сону. 24.06.2003 Поступил в реанимационное отделение районной больницы с колотой раной брюшины… Внутренние органы не задеты… Рана нанесена кухонным ножом самим пациентом… Зафиксирована попытка суицида… Ранее на учёте у психиатра не состоял… Круг замыкается, как и закрываются глаза Сонхуна, под которыми красные круги пляшут, перемежаясь со всполохами рыжих волос на солнце. Сону боялся обращаться в больницы, скрывая шрамы. Сону боялся, что кто-то извне узнает, что он увечит себя, и сдаст его в белые стены. Сону, вероятно, прекрасно с ними знаком и возвращаться в них никогда больше не планировал, если только они не будут обивать бархатом деревянный гроб. Сону боялся не просто так. Но продолжал, потому, что другого ничего, кроме боли избавления уже не знал. И, если бездна начиналась со Смерти, то что же там в её глубине?