AMYGDALA

             

***

      

[The Neighbourhood — Stuck With Me]

             — У тебя хороший друг, — слышит Сонхун тихое, как только закрывает за Джеем дверь палаты, прощаясь. Он поджимает неловко губы, поводя плечами и прячет глаза от слишком внимательного взгляда чёрных бездн, пусть и хранящих в себе ещё тень улыбки, что уже скользнула с бледных губ.       — Есть такое, — будто отмахивается Сонхун, медленно приближаясь к кушетке.       — Он сказал, что его родители тебя тоже обожают.       — Порой даже слишком.       — Это так странно. Их взгляды встречаются на мгновение, но Сону спешно опускает свои глаза, сжимая в тонких пальцах одеяло, накрывающее его.       — Почему же? — Сонхун клонит голову, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки.       — Ты…не похож на человека, который будет любимцем чьих-то родителей. Мне так не показалось, по крайней мере.       — Тот самый мальчик-проблема, с которым запрещают дружить всех хорошим деткам? — кривит рот в усмешке Сонхун. Сону качает головой, поджимая губы свои.       — Заметь, не я это сказал, — тихо произносит он.       — Я прекрасно это о себе знаю. Но родители Джея… — Сонхун задумчиво щурит глаза, опираясь ладонью о спинку кресла. — Они всё ещё видят во мне что-то хорошее.       — А они знают о тебе хоть что-нибудь плохое? То, как искусно Сону подхватывает это. Ловит Сонхуна на самом главном, крюком подцепляя затягивающиеся края болезненной, разорванной раны. Дёргает изо всех сил, заставляя её снова кровоточить. Заставляя Сонхуна поморщиться, прикусывая нижнюю губу. И Сону ведь, возможно, даже не подозревает, насколько глубоко смог уколоть. Но он попадает в одну из самых глубоких ран Сонхуна, в одно из самых уязвимых мест. Хотел бы он, чтобы однажды родители Джея узнали о том, кто он? Хотел бы он, чтобы однажды, зная о нём всё, они всё равно приняли бы его таким? Разбитым, неправильным. Убийцей.       — Они знают, что я пью, как чёрт, — вместо этого говорит Сонхун, вымучивая натянутую усмешку.       — В самом деле? — фырчит Сону, глядя искоса.       — А ты думал, что я делал эти десять дней? Сонхун прикусывает язык моментально. Когда в чёрных глазах пропадает блеск и их затягивает мутная пелена. Когда всякое подобие даже слабой усмешки на бледных губах пропадает, заставляя их сжаться в прямую линию. Писк аппарата усиливается, отбивая по вискам неприятно сбитый ритм громким звуком. Сонхун не должен был поднимать эту тему так скоро. Он не хотел бы поднимать её вообще, хоть и понимал, что однажды всё равно придётся это сделать. Им придётся поговорить. Но не сейчас…но, что сделано.       — Ты пропал, потому что пил? — выдыхает Сону неверяще. Сонхун не знает, какие слова ему нужно подобрать, чтобы исправить эффект от брошенных им слов. Это и впрямь выглядело так, будто он пропал из жизни Сону всего лишь из-за пьянства. Не внутренних проблем, не защиты невинной жизни, не непринятия чувств. А из-за того, что просто пил. Но это не так…       — Это не так, — переходит на шёпот Сонхун, опуская голову и не желая больше смотреть в разбитое мутное стекло чёрных глаз. — Не совсем так.       — Ты пропал, — повторяет Сону, его голос заметно дрожит, — и пил. Так?       — Частично, — передёргивает плечами Сонхун, обкусывая кожу на нижней губе.       — Мгм, — тянет Сону. — Тебе было плохо, ты пропал и в это время пил?       — Да.       — А пропал ты почему? Для Сонхуна эта откровенность была слишком. За гранью. За последние дни он и так слишком много сказал, слишком много сделал. Вёл себя так себе непривычно, так чуждо. Чувствовал слишком много инородного, и чувствует до сих пор всё то время, что находится рядом с Сону. Считай, что всегда, без остановки. Он и так сказал Сону то, что хотел хранить в себе, если не всегда, то ещё очень долго. Он ни перед кем, кроме Джея никогда не открывался настолько. Никому ни в чём не признавался уж и подавно, не в его ситуации было влюбляться и влюблять. Но Сону…       — Поверишь, если скажу, что думал о том, что тебе без меня будет лучше? …Сону вытягивает из него правду одним только взглядом своих чёрных бездн. И прямо сейчас в этих безднах блестят слёзы. И Сонхун ничего не может с собой поделать, садясь на кушетку и хватая руку Сону в свои, согревая холодные пальцы в ладонях.       — Если это не ложь, — проговаривает Сону, поводя плечом и пряча от Сонхуна свои глаза вновь. — То поверю.       — К сожалению, нет.       — Почему к сожалению?       — Потому, что я оказался полнейшим идиотом, Сону.       — Но я сделал это не из-за тебя, — морщится тот, словно от боли. — Сколько раз мне ещё это сказать? То, что я сделал — мой выбор. Моя боль. Ты не при чём, Сонхун. И, если есть что-то ещё, способное свернуть его внутренние органы в узел, то это то, как Сону произносит его имя. То, как оно звучит его голосом. Сонхун утопает. Тонет, на самом деле, давно, с того дня, как только Сону появился возле его байка. Понял, что захлестнуло волной, а он так и не смог выплыть, идя ко дну с каждым днём всё больше. Понял, что ко дну шли они вместе, рука об руку. И никто никому не камень, привязанный к шее. Каждый из них по себе, но вместе. И вот теперь Сону снова говорит, что сделал это не из-за Сонхуна. Только вот Сонхун спас Сону не из-за Сону. А из-за себя. Не дав ему коснуться дна первым.       — Из-за кого бы ты это не сделал, — сглатывает Сонхун, сжимая крепче тонкие пальцы, — я не имел права оставлять тебя и думать, что так будет лучше. Я не имел права решать…       — Ты сделал то, что считал нужным, — обрывает Сону. И внезапно накрывает обе руки его своей, завершая замок. — Мы не пара. Мы не обязаны друг другу ничем. Ты не обязан быть рядом каждую секунду. Я не обязан быть рядом каждую секунду. И, если ты посчитал, что должен отдалиться — это только твоё решение, понимаешь? Правильное или нет…ты сделал, то, что было лучше для тебя. Несмотря на то, что говоришь, что это было для меня.       — Но я не…       — Не вешай груз моей несостоявшейся смерти на себя, — вздыхает Сону. — Или хочешь, перефразирую? Не бери на себя слишком много, думая, будто моя смерть не случилась лишь потому, что ты исчез. И это такая странная фраза, но Сонхун всей кожей её ощущает. И кривится, потому что она так неприятно вдруг бьёт его под дых. Он боялся даже думать, что Сону сделал это из-за него, у рыжего и без него было проблем по самую глотку. Но почему-то слышать эту правду из его уст так…неприятно? И несправедливо это чувствовать, Сонхун понимает. Но, может быть, где-то в глубине его чёрной души, ему отчасти хотелось, чтобы это было из-за него? Не из-за акта эгоизма. А просто потому, что он немного хотел чувствовать себя настолько необходимым? Хоть это и тысячу раз неправильно. Хоть это и он тот, кто ушёл, подумав, что Сону такой «подарок» в жизни даром не нужен. Но он хотел быть ему нужным. Возможно даже настолько, что без него Сону решил не жить вовсе.       — Прости, — шепчет он, опуская голову и не желая выпускать из пальцев прохладную ладонь.       — За то, что спас меня? — слышит он грустную усмешку. — Возможно, однажды. Сонхун дёргается, когда его макушки касаются кончики пальцев, но боится даже дышать и не двигается. Лишь смотрит размыто на их руки, не моргая. Чувствует, как осторожными движениями Сону пробирается сквозь пепел отросших прядок, прочёсывает их, заправляет за ухо. Пробегается незаметно по началу шеи, коже за ухом. Сонхун ума сходит, потому что Сону касается его, как никогда раньше.       — Я так хочу уже встать. Моя задница скоро сквадратится на этой долбанной кушетке, — разбивает вдруг момент Сону, роняя руку на свои ноги поверх одеяла. И Сонхун, если честно, даже благодарен ему за эту его привычку. Он вряд ли бы справился с бурей эмоций внутри, если бы тишина продолжилась, а пальцы Сону не перестали копошиться в его волосах и касаться ушей или голой кожи шеи. Он глубоко вздыхает, поднимая затуманенный взгляд.       — Я спрошу.       — Да плевать, — закатывает глаза Сону, откидывая с ног одеяло. — Не спрашивай ни у кого, просто помоги.       — Нет, Сону.       — Вздумал отказать тому, кто пару дней назад едва с праотцам не встретился? — выгибает он бровь. — Я был в коме всего-ничего. Нет смысла держать меня в лежачем положении так долго. Я ведь не инвалид какой-то. Ноги чувствую, уж точно.       — Врачи не просто так делают это, ты же понимаешь? Если нельзя ещё вставать, значит нельзя, — Сонхун крепче сжимает тонкие пальцы, удерживая Сону на месте.       — Мне не в прикол каждый раз ссаться в утку. Может, у тебя такие фетиши, бог его знает, но я задолбался. Их глаза сцепляются. Сону смотрит неотвратимо и безапелляционно. Сонхун почти умоляюще и тревожно. Да, Сону уже сидел, мог сам пить, если это не время после сна, когда он ещё очень слаб. Задумывался даже о еде, нормальной, не трубчатом питании. Но вставать ему ещё не разрешали, и это ведь не просто так. Сонхун в очередной раз жалеет, что из всех сотен тысяч медицинских бумажек дома, она так и не прочёл детально о состоянии коматоза и выхода из него. У него было бы больше аргументов. А пока аргументами мог бросаться только Сону. И при чём в самое сердце, тихо, но давяще произнося:       — Но ты ведь рядом. Сонхун выть готов. Рычать, кусаться. Ругаться на Сону. Но тот не понял бы его реакции, а объяснять её Сонхун не был готов совершенно. Вот почему он лишь сжимает зубы, качает недовольно головой и поднимается с постели первым, но не отпускает руки Сону.       — Для начала просто сядь и спусти ноги, — мягко командует он. — Нужно проверить чувствительность всё равно. И дать крови разогнаться по организму.       — Вау, какой важный, — фырчит Сону, но всё же медленно придвигается к краю кушетки. — Прячешь в своём личном деле законченные мед.курсы? Всё внутри Сонхуна ледяной коркой покрывается от этих слов, а пальцы невольно сжимаются вокруг чужих. Если бы Сону только знал, что это его личное дело прячется в нескольких сантиметрах за тумбочкой, шутил бы он так?       — Может и прячу, — ворчит Сонхун, наблюдая за тем, как Сону спускает ноги и шевелит пальцами ног, то сжимая, то разжимая.       — Смотри, работают.       — Вижу, — Сонхун тянется к краю кушетки и хватает с неё своё полотенце, бросая его на пол. — Кафель холодный. Вставай на него.       — Вот это жертвенность, — язвит Сону, но позволяет Сонхуну взять себя за предплечья и аккуратно касается ступнями полотенца.       — Не торопись.       — Я умею ходить.       — Ты лежал несколько дней.       — Правда? А я-то сразу и не понял. Сону шипит оборонительно, цокая языком, но тут же ойкая, как только полностью становится на ноги. Его пальцы крепче впиваются в руки Сонхуна, готового поймать его в любой момент. Но Сону, пошатываясь, но остаётся на своих двоих, вновь пытаясь шевелить пальцами.       — Болит что-то? — хмурится Сонхун.       — Кровь, видимо, бунтует, — бурчит Сону. — Мне на ноги словно кто-то наступил. И они только теперь в себя приходят.       — Будто затекли?       — Да. Неприятно, но жить можно.       — Нужно было сначала их растереть, чтобы разогреть мышцы.       — Не нужно было, — передёргивает плечами Сону. — И так сойдёт. И Сонхун понимает его. За последние дни они и так слишком много друг друга касаются. И, если для него, принявшего свои чувства, это уже что-то сродни необходимости, то для Сону, о чьих чувствах он мог только догадываться и надеяться, это видимо ещё было слишком чересчур.       — Отойди, — чуть слышно говорит Сону, вытягивая руки и заставляя Сонхуна сделать полшага назад. Он почти не поднимает ног, просто ползёт ступнями вперёд. Сначала одной, потом второй, завершая крохотный шаг. Держится за Сонхуна так крепко, что наверное даже не осознаёт сам. Опирается о него. И Сонхун, должно быть, полный придурок и погряз по самые уши, но он думает в этот момент не о том, что Сону, против врачей, начинает ходить, а о том, что пусть только в этом и косвенно, но Сону находит в Сонхуне свою опору и поддержку. И как бы хотелось ему, в противовес всей его чёртовой жизни, чтобы он стал для Сону этим всем на самом деле. Во всём. Чтобы ни случилось.       — Ну, пожалуй, хватит на сегодня, — выдыхает Сону на втором шаге, начиная дышать глубже. Аппарат, всё ещё прицепленный к его пальцу, подаёт сигнал о том, что сердце его заходится в бешенном стуке из-за непривычного напряжения.       — Не геройствуй, — хмурится Сонхун, помогая Сону сесть обратно на кровать и укрывая его одеялом. — Возможно, ещё пара дней, и можно будет гулять по палате.       — А за её пределы?       — Тебе всё скажут.       — Или мне ещё долго нельзя будет гулять на свободе? — грустно усмехается Сону. И Сонхун понимает, о чём именно тот спрашивает.       — Я же сказал, что разберусь.       — И что же ты сможешь сделать? — продолжает усмехаться Сону, только грусть его трансформируется в безысходность, отражающуюся пустотой в чёрных глазах. — Без обид, но, что ты сможешь сделать? Пока я знаю о тебе только то, что ты позволил мне узнать, уж прости, но мне не кажется, что в твоих силах изменить то, что меня упекут куда-то за мою попытку суицида. Очередная правда от Сону в очередной раз так больно колет под рёбра. И Сонхуну наверное пора перестать удивляться тому, что он такой. Слишком проницательный, слишком понимающий, слишком зрящий в корень, но будто намеренно закрывающий на всё глаза. Ему даже кажется, что Сону насквозь его видит и прекрасно понимает, кто он. Только молчит. Потому, что боится эту правду, о которой догадался внутри себя, услышать. И понять, что она теперь раскрыта и неизбежна. Но Сону всего-то пытается вывести Сонхуна на честность любыми способами. Разговорить, разворошить внутренности и заставить быть честным с ним, потому что, ну куда уже дальше врать, если они уже в клинике, Сону после комы, а Сонхун безвылазно с ним. Разве не это та грань, после которой честность должна стать их вторым воздухом? Сону мотает головой, запрокидывая её на подушку и уставляясь взглядом в потолок, когда тишина со стороны Сонхуна затягивается.       — Всё, конечно, круто и здорово. Но знаешь, — тихо произносит он, — мне непонятно во всём этом сейчас только одно.       — М?       — Ты спас меня ради себя, это здорово, — Сонхун получает ещё один удар. — Ты находишься здесь ради себя, это тоже понятно. Но, что будет потом? Когда меня снова упекут в четыре белых стены неизвестно насколько? Когда ты отдашь себе долг моей упущенной жизни, убедившись в том, что я надёжно спрятан там, где не смогу причинить себе вред. Не думай только, я не собираюсь просить тебя остаться, ждать и навещать меня. Я просто хочу знать. Прав ли я в том, что всё кончится, как только меня закроют или нет? Это ни на чём не отразится. Но мне просто нужно знать. Сонхун не может пока сказать ему о том, что теперь он в ответе за его жизнь до конца их дней. Сонхун не может сказать, что теперь, если он оставит его, Сону не оставит в покое его босс. Сонхун не может сказать, что долг себе об упущенных жизнях, он отдал в ту минуту, когда Сону очнулся. Но он смотрит долгим нечитаемым взглядом на отвёрнутый от него профиль. Снова и снова пробегается глазами по искусанным, сухим губам, на которых так и застыла печальная улыбка. По сероватой коже с тёмными кругами под глазами-безднами, обрамлёнными длинными ресницами. И единственная правда, которую Сонхун может Сону сказать, застревает у него в горле. Потому, что он может, но пока ещё не готов её произнести. И в давящей тишине они остаются надолго.              

***

      

[dom! no — в небезопасных снах] «Но я всего лишь вижу, как ты спишь, И так боюсь сейчас дышать.»

       «Госпитализация. Причина: попытка суицида, спустя две недели в изоляторе. На мед.осмотре выявлены повреждения слизистой гортани. Пытался протолкнуть простыню, чтобы перекрыть дыхательные пути. Прописано полугодовое лечение.» Сонхун проходится сухой ладонью по лицу, вздыхая как можно тише, чтобы не разбудить Сону, и запрокидывает голову. Сону было всего пятнадцать, когда он, за первые пять недель в интернате, пережил столько, что взрослый бывалый мозг вряд ли бы выдержал. И это было лишь началом. Не желая возвращаться на печатные страницы так скоро, Сонхун опускает взгляд на успокоенное сном лицо. Они с Сону ещё долго не заговаривали после той тяжёлой речи, что Сону выдал. Сонхун так и не смог вымолвить и слова, усевшись в кресло и потупив взгляд на свои руки, Сону решил не ждать ответ и изучал глазами палату. После, вслух начал считать удары своего сердца. Когда пришла медсестра, сорвался на неё и накричал, напугав девчонку. Сонхун не винит его, не в праве. И даже понимает. Сону насточертели больницы, Сону насточертел этот уход и неполноценность. Вдобавок ко всему, Сонхун тоже не помогает, нагнетает, тем, что не отвечает и будто подтверждает слова Сону о том, что его можно не ждать после выписки. И всё лишь потому, что Сонхун не может признаться ему в чувствах. Потому, что боится, что ещё рано. Что не нужно. Что Сону ему на них никогда не ответит, а им, вообще-то, теперь до конца их жизней быть вместе. И как потом? А ещё Сону в который раз так неприятно прав в том, что Сонхун эгоист. Даже в этом. Он не может признаться не потому, что боится ранить Сону или испугать его. Он боится за себя и только. Что ранят чувства его, что он потом не сможет защищать его в полной мере, если вдруг услышит отказ. Что ему снова будет больно, пусто и одиноко. И он пытается успокоить себя тем, что Сону улыбается ему, касается его. Вспоминает каждый их момент вместе, в каждом из них выискивая взаимность. Но страх сильнее. Сильнее, чем здравый смысл. Сону уснул от усталости, прокричавшись и получив очередную дозу «еды» по трубке в вену. Отвернувшись от Сонхуна, но перевернувшись обратно во сне. И видеть его лицо Сонхуну многим спокойнее. Особенно пока оно такое мирное и неомрачённое кошмарами или грузом прожитых лет. Он вздыхает, вынужденно возвращаясь к личному делу. «Увеличение дозы транквилизаторов и перевод в другое отделение. Причина: буйное поведение, самоповреждения. На мед.осмотре выявлены повреждения кожных покровов. Несмотря на постоянное наблюдение, пациент увечил себя всем подручным, постоянно кричал и пугал других пациентов.» Сонхун снова бросает взгляд на Сону. Это были только первые полгода его жизни в интернате. Сейчас ему девятнадцать. У Сонхуна так сильно заболело внутри от одного только понимания того, как им обоим повезло с тем, что Сону это всё пережил и дожил до этого момента. Как Сонхуну повезло, что Сону смог дожить. Несмотря на то, как было тяжело, он нашёл работу. Он пытался жить. Он нашёл его. Следующие страницы пестрели уменьшением или увеличением дозы препаратов, изоляцией даже из отделения для буйных. В какой-то из дней за те полгода, Сону настолько устал от этого всего и отчаялся, что вовсе не погнушался разбить себе голову просто о стену. Сонхун считал, что он жестокий и хладнокровный по отношению к своим жертвам. Глядя на личное дело Сону, он понять не может, как можно быть ещё более бесчеловечным в отношении себя? Перечитывая всё заново и не представляя, что ждёт его впереди, вообще-то, кажется, понимает. И лишь неделя после выписки была у Сону без единой записи. И лучше бы так было и дальше, но, увы. «Госпитализация в тяжёлом состоянии. Причина: избиение с последующим изнасилованием. На мед.осмотре выявлено…» Сонхун звучно захлопывает папку и шалым взглядом уставляется перед собой. Он не боится разбудить Сону громким звуком, он просто не контролирует себя совершенно. Его руки мелко дрожат, а внутри собирается смерчь. Он переворачивает и выкручивает его внутренние органы. Зубами заставляет заскрежетать, вместе с тем, как тело всё в мышцах цепенеет. Ему хочется разорвать любого, кто попадётся под руку прямо сейчас, и просидеть так недвижимо неделю, приходя в себя. Перед глазами пляшет красными всплесками хрупкое израненное тело, тонкие слабые руки, исколотые иголками и увитые трубками, испещрённые шрамами. Мягкие черты лица и безжизненный взгляд глубокой черноты. Сону весь — эфемерное создание со стальной внутренностью, за которой спрятана тонкая, рассыпающаяся нить души. Как можно было даже подумать о том, чтобы сделать с ним что-то настолько скотское? Как смог он всё это пережить в одиночку и сломаться только сейчас почти окончательно? Он приходит в себя только от того, что аппарат начинает пищать с удвоенной силой. Вскидывает тут же голову и отбрасывает на пол за кресло папку, поднимаясь с пола под окном, где сидел. Спешно приближается к кушетке, но Сону спит. Хмурится во сне, что-то мычит сквозь плотно сомкнутые губы и дёргает пальцами неосознанно. Сонхун бездумно зарывается пальцами в жёлто-рыжие волосы, убирая их с бледного лица и зачёсывая назад. Оставляет ладонь на затылке Сону, второй рукой пробираясь сквозь слабые пальцы и давая почувствовать своё тепло и присутствие.       — Сону? Эй, Сону? — пытается он чуть слышным шёпотом. Но Сону очевидно не слышит. Варится в своём кошмаре, дёргаться начинает уже плечами и хмурится сильнее, разлепляя сухие губы. Оглушающе добивает по вискам писк аппарата, вторящего бешено колотящемуся сердцу.       — Лис? — зовёт громче Сонхун. — Лис, проснись. Слышишь меня? Он сильнее сжимает высветленные прядки на затылке, причиняя дискомфорт, но пока не боль. Крепче сжимает холодную ладонь, нависая над Сону хмурой тенью. Не может отделаться никак от скачущих печатных строчек прямо перед раскрытыми глазами. «Избиение», «изнасилование». Он рычит глухо, садясь на кушетку и грубовато сгребая Сону с постели за плечи, прижимая к своей груди и утыкаясь подбородком в макушку. Слыша задушенный вдох и ощущая, как всё тело Сону напрягается в столь резких объятиях. Он дышит часто, хрипато, сбивчиво. Вцепляется в итоге пальцами в футболку Сонхуна на спине так отчаянно.       — Кошмары? — мрачно отзывается Сонхун, вновь вплетаясь в его волосы и массируя кожу головы.       — Мгм.       — Расскажешь? — он держит другой рукой его плечи крепко.       — Нет, — выдыхает Сону, шумно сглатывая, но не отстраняясь, а лишь вжимаясь лбом в открытые ключицы. И страх Сонхуна обретает новые, тёмные краски. Страх признания будто бы становится чем-то таким бессмысленным, несерьёзным, оказываясь лицом к лицу со страхом того, что Сону снова кто-то посмеет сделать больно. Его страх разбитого сердца — сущая ерунда, в сравнении с тем, что Сону у него могут попросту одним днём отнять. И не лучше ли будет жить дальше, приняв чужой отказ, но рядом, чем жить дальше, приняв чужую гибель и больше никогда не увидеть черноты глаз? Сонхун обязательно плюнет Квону в лицо за то, что тот отдал ему личное дело Сону. Но сперва…       — Я здесь, Лис, — бормочет он в жёлтую макушку, прикрывая глаза и чувствуя, как Сону замирает. — Я всегда буду здесь для тебя, слышишь? Отвечая на вопрос Сону и бросаясь уже окончательно с головой в этот омут. Не ожидая совершенно того, что услышит в ответ:       — Для меня или со мной? — сипит задушенно Сону в его кожу. Он отстраняется с трудом, потому что Сону держит его. Но смотрит во мраке палаты в полуприкрытые глаза, осторожно поднятые на него. Скользит ладонью с затылка на шею, подпирая подбородок Сону большим пальцем, чтобы приподнять его голову чуть выше. Под слабый свет из незашторенного окна, падающий, как на луну, лишь на одну половину лица.       — С тобой, — тихо произносит Сонхун. — И для тебя. Сону вбивается лбом в его грудь вновь, пряча заблестевшие слезами глаза и скребёт ногтями по спине болезненно. Сонхун вжимается подбородком в его макушку сильнее, обеими руками теперь обвивая дрожащие плечи, сковывая в своих объятиях. Впитывая в себя молчаливые слёзы и боль, что наполняет даже воздух вокруг них. Потому, что не так всё же страшно признать и признаться в чувствах, как потерять того, кому они принадлежат.              

***

      

[Out came the wolves — Lowland Hum]

             После этого искорёженного признания Сонхуну становится чуть легче оставлять Сону с Джеем, пока он ездит на работу. Ему удаётся пока и усыпить зверя внутри, вспоминая лишь о взгляде Сону в ту ночь, каждый раз, когда руки его собираются сильнее сжать жгут или надавить на лезвие. Он целую неделю справляется достойно, петляя теперь от лапшичной до клиники по знакомым улочкам быстрее, но спокойнее. Зная, что сердце его под надёжной защитой друга. Борется правда каждый час с желанием позвонить Квону или наведаться в больницу к нему, чтобы бросить на стол все папки и отказаться их когда-либо открывать. Потому, что вынести также, как Сону, всё то, что там написано, он не может. Он представить себе не может, как удалось это Сону, но ему от одних только печатных букв тошно и зверски злобно так, что хочется шею свернуть призракам в комнате. И он не хотел бы читать дальше, узнавать больше, он и так узнал достаточно для того, чтобы понять, почему Квон так настаивал на госпитализации и надзоре. Достаточно, чтобы не желать больше никогда оставлять Сону одного, чтобы ни случилось. Достаточно, чтобы понять, как он ему дорог. Но что-то в словах доктора всё ещё кажется ему странным. Потому, что что-то прячется в личном деле Сону ещё, из-за чего Квон так смело сказал, что святых нет. И, быть честным, Сонхун искренне надеятся, что Сону кого-нибудь убил или хотя бы изувечил в ответ тоже. Он ни разу его не осудит. Гордиться будет даже, если окажется так, что Сону хоть раз за себя постоять смог. Да и зверь в нём возрадуется, ликуя, что души их тёмные, найдут ещё одну нить, которой можно будет сплестись. Сонхун встряхивает головой, прогоняя странные мысли и распушая пепел волос, примятый шлемом. Слезает с байка, не забывая прихватить с собой крохотный букет каких-то не то васильков, не то просто полевых цветов, он уже и не помнит, что впаривала ему девушка в цветочном. Эта яркость на фоне черноты его одежды и серости больничных внутренностей, обращает на него взгляды, пока он торопливо идёт к лифту. Босс выдернул его прямо посреди дня, когда они с Сону обсуждали принесённый обед. Сону кривился и фыркал на клёклое пюре и паровую котлету, напоминая о том, какие у него вообще трудности с едой, и даже шутя, что не так плохо было питание через капельницу. Оно хотя бы не воняло. Сонхун криво усмехается в своё отражение в дверце лифта, вспоминая недовольное лицо Сону и сморщенный нос. Он приходил в себя постепенно, проблесками снова становился собой вредным, а потом снова замыкался и мог по часу просто лежать и смотреть в стену, пока Сонхун в тишине с ума сходил и молча гладил его по волосам. Но они пробирались вперёд. И, если бы только к выздоровлению…но каждый новый день и улучшение состояния Сону приближали их к новому витку головной боли и страхов. К переводу Сону в замкнутые белые стены.       — …Сонхун тоже говорил, что ему на рамёне сидится прекрасно, — слышит он довольный голос Джея, подходя к палате. — А теперь за уши не оттащишь! Он вздёргивает брови, уже собираясь поругать друга за такие откровенности и разрушение остатков его брутального образа, но осекается, зависая на пороге. Потому, что Сону даже не смотрит на него, увлечённо уплетая что-то мягкое, зажатое в пальцах. Сидя при этом на подоконнике, перед креслом, в котором устроился Джей, уперев локти в колени.       — О, братишка, — взмахивает он ладонью, улыбаясь широко и приветствуя друга. — А у нас тут нормальный обед не по расписанию.       — Сону? — хмурится вместо приветствия Сонхун, переводя строгий взгляд на младшего. — Что ты забыл на подоконнике?       — Смысл жизни, — бубнит тот с набитым ртом, но наконец поднимает на Сонхуна вопросительный взгляд. — Что? Я уже могу ходить даже в коридор. Что не так?       — То, что… — Сонхун закрывает за собой дверь и пересекает палату, кладя букетик на тумбочку и упирая руки в бока под распахнутым бомбером. — Какого хрена вообще?       — Я на подстраховке, Хун, остынь, — вздыхает Джей, указывая на своё положение. — Думаешь я просто так тут сижу что ли?       — Меня это будто успокаивает.       — Должно вообще-то. Ты мне вроде как доверяешь, — дуется друг.       — Тебе — да, — хмыкает Сонхун, тут же перехватывая злой взгляд Сону. Но не сдерживая короткого смешка, тут же смыкая губы, чтобы сохранить серьёзный вид. Потому, что у Сону остатки щёк округлены из-за набитой за ними еды. Тонкие пальцы, как у зверёнка, держат что-то похожее на паровую булочку. А сжатые губы слегка испачканы по углам крошками и чем-то ещё.       — Приходи почаще, — вдруг бубнит Сону, откусывая очередной кусок и обращаясь к Джею. — Этот надзиратель мне вздохнуть не даёт. Сонхун распахивает в шоке глаза, а Джей смеётся заливисто, хлопая себя по бёдрам.       — Слыхал? — оборачивается он через плечо. — Ты чего тут ему концлагерь устроил?       — Я всего лишь переживаю, — закатывает глаза Сонхун, сбрасывая с плеч бомбер и кидая его на спинку кресла. А проходя мимо друга, отвешивает ему слабую затрещину.       — Эй, за что?!       — За всё хорошее, — цыкает он, опираясь бёдрами о подоконник рядом с Сону и рассматривая его еду. Паровые булочки с мясом карри мамы Джея. Он узнает их из тысячи.       — Вот и помогай так тебе, братишка, — дуется Джей, потирая затылок.       — Подоконник холодный, — вздыхает Сонхун, говоря это уже Сону, поедающему мелкими кусками угощение и даже не обращая на него внимания.       — А вода мокрая. Ещё факты? — язвит он.       — Дай ты ребёнку поесть, — усмехается Джей и достаёт из рюкзака ещё один контейнер, протягивая другу. — И сам перехвати. Матушка старалась всё-таки.       — Какой предлог был на этот раз? — прыскает Сонхун, забирая контейнер и тут же открывая его, чтобы вдохнуть божественный запах. Он чью-нибудь душу бы продал, чтобы ежедневно питаться только едой мамы друга.       — Сказал, что у одного другани девушка в кому попала. Сонхун зависает, едва делая первый укус, и хмурится на друга.       — Ну, и сказал, что родичей у них нет. Одни, глупые, молодые, бедные. И что им можно такого привезти, чтобы девушка поела, а то больничная еда — срань редкостная. Ты матушку знаешь, — разводит руками Джей. — Накатала мне целый список продуктов, а пока я за ними гонял, испекла паровые булки. Сказала, что это самое быстрое, что она успела. Прикинь?       — Твоя мама бы роту солдат накормила за полчаса, дай волю только, — фырчит Сонхун, наслаждаясь домашней едой. — Но больше такое не выдумывай. А то ещё съездить проведать захочет.       — Не, — отмахивается Джей. — На готовке её альтруизм к незнакомым людям заканчивается. Зато к тебе вот она порывалась уже не раз. Может сгоняешь к ней как-нибудь на днях? Я посижу с Сону.       — Не знаю, Джей…       — Она скучает, Хун. Кусок мгновенно встаёт поперёк горла, а взгляд со стороны прожигает его щёку. Сонхун сглатывает ком и откашливается, опуская виновато взгляд. Мама Джея слишком сильно о нём печётся и волнуется, он знает это. И он правда любит родителей друга, и переживает о них тоже. Но почему-то эти слова сейчас так задевают его распахнутое для Сону сердце. Такое уязвимое сейчас, как никогда. Он тоже скучает, но видеться с ними максимально редко, было для него таким привычным. И безопасным для них при случае. Конечно, он работал идеально и боссу незачем было даже намекать на его друга или его родителей, но страх. Страх то, с чем Сонхун привык жить в последние годы. А после слов босса о Сону, после отданного Квоном личного дела, этот страх за жизнь совсем уж невинных людей, в Сонхуне усилился. Но, вздыхая поглубже, он вспоминает и слова друга о том, что угроза чьей-то жизни, лишь повод защищать их ещё больше. И точно уж не тем, чтобы пропадать из их вида надолго или навсегда. Он бросает беглый взгляд на Сону, продолжающего странно смотреть на него в ответ. И уж на его-то примере, он теперь должен это понять. И принять.       — Заеду, — сдаётся он. — Сейчас, как только тут всё определится, обязательно заеду, — он жуёт губы с пару секунд, прежде чем тише добавить: — И скажи, что я тоже скучаю. Джей расплывается в довольной улыбке, а Сону, моргая, будто выходит из транса и отдаёт Джею остаток пирожка, что не доел.       — Спасибо большое. Было вкусно. Но мне, пожалуй, хватит.       — Доешь позже, я оставлю, — кивает Джей, убирая еду в контейнер и отставляя её позади себя на тумбочку, к букету. Усмехается насмешливо. — А ты продолжаешь грабить цветочные ларьки, я погляжу?       — Хочешь тебе в следующий раз тоже привезу? Не завидуй.       — Боже упаси, — поднимает ладони Джей, вставая с кресла. — Раз ты вернулся, я могу ехать?       — Тебе пора? — Сонхун с долей печали смотрит на друга.       — Есть пара делишек, — почёсывает тот затылок, а после протягивает Сону руку. — Было приятно увидеться. До скорого.       — Взаимно, — кивая, Сону слабо пожимает его ладонь.       — И с тобой увидимся, братишка.       — Обязательно. Сонхун обнимает друга, похлопывая его по спине, и приподнимает руку, в которой зажат пирожок.       — Маме спасибо не забудь передать. И напомни, что я жив, благодаря ей.       — Ты сам бы этого не забывал.       — Проваливай, праведник, — посмеивается Сонхун, подталкивая Джея к выходу. Следя за тем, как за другом закрывается дверь и упираясь взглядом в свой пирожок. Желание есть улетучилось, потому что он всем собой ощущает напряжение по правую руку.       — Его мама правда приготовила это? — тихо спрашивает Сону.       — Да. Она постоянно готовит нам что-то на работу. Или мне, когда я долго не появляюсь. Говорит, сдохну с голоду, если она не позаботится, — усмехается невесело Сонхун. — Она чудесная.       — Джей тоже хороший. Кажется.       — Так и есть, — на выдохе произносит он, падая затылком на холодное оконное стекло. — Иногда мне даже кажется, что я их не заслужил.       — Или они тебя, — пожимает плечами Сону.       — Эй!       — Такая беда на голову… — не унимается он. Но Сонхун видит, как дрожат уголки его губ.       — Перестань. С ними я паинька.       — А, то есть двуличный, получается? Сону поворачивается к нему, вздёргивая бровь. Сонхун смотрит ему прямо в глаза, не отводя взгляд.       — Приличный, — поправляет он с лёгкой улыбкой.       — Приличный пьяница? — фырчит Сону. — Интересно.       — Не без греха, конечно.       — Ты когда-нибудь расскажешь мне про свою работу? — его лицо вдруг серьёзнеет, а взгляд мрачнеет. Сонхун теряет улыбку в считанные секунды тоже.       — Когда-нибудь.       — Ты ведь понимаешь, что нет смысла беречь меня так сильно, после того, что я уже знаю, да? Та больница, в которой мы были. Эта клиника вдруг. Твой друг, говорящий о том, что знает то, что нельзя знать мне. Если планируешь остаться со мной, по-моему, будет честно рассказать мне правду.       — Я не отказываюсь, — вздыхает Сонхун. — Просто…не сейчас.       — А когда? Он вновь хочет ответить «когда-нибудь», но в его кармане вибрирует телефон. И он хмурится. Кому бы он мог так скоро и внезапно понадобиться, если работа кончилась, а Джей едва уехал? Имя на экране заставляет его напрячься и выпрямиться.       — Да, доктор Квон?       — Тот самый… — шепчет Сону, хмурясь теперь тоже на знакомое имя, но Сонхун поднятой ладонью затыкает его.       — В квартире Сону проводят обыск. Вот так без приветствия, без предупреждения и и подготовки. Сонхуну прилетает звонкая пощёчина из неизвестности, от которой он вздрагивает всем телом, тут же мечась взглядом на младшего, непонимающе смотрящего на него исподлобья.       — Какого чёрта? — рычит Сонхун.       — Ты прочёл всё его дело?       — Нет. Частично.       — В конце, в той же папке из интерната, есть дополнение, — Квон на фоне шуршит какими-то бумажками. — Не нашёл его, я так полагаю?       — Пока ещё нет.       — Очень зря. Понимал бы сейчас, почему это происходит.       — Почему вы говорите мне это всё?       — Просто хочу дать фору, — хмыкает Квон. — И, может быть, предложить помощь.       — Снова? — Сонхун прикусывает щёку изнутри. — И что я буду за это должен?       — А разве я помогаю тебе, Сонхун? Усмешка доктора взрезает Сонхуну внутренности. Понимание накатывает ледяными волнами, пока он впивается тревожным взглядом в хмурое лицо Сону. Спасая его — Квон помогал Сонхуну и повесил на него ещё один должок. И Сонхуну всё невдомёк было, зачем им нужен Сону? Как они смогут зацепиться за него или может оставят в покое? Но Квон знал всё наперёд, пока Сонхун тянул время и не мог совладать с собой, чтобы прочесть всё от корки до корки и быть подготовленным к чему угодно. Знал ли об этом Квон тоже? Предполагал, вероятно. Знал Сонхуна слишком хорошо за это время, что они работают бок о бок.       — Но, конечно же, даже, если я помогу ему, а не тебе, долг на себя возьмёшь ты, — и это не вопрос; Сонхун сглатывает. — Чтобы он ничего не узнал и оставался в твоих глазах тем святым, каким никогда не был. Да?       — Да, — выдыхает он сипло.       — Чтобы мы не тронули его.       — Да.       — Но скажи мне, Сонхун, тебе всё это правда нужно? Спасать его снова, закрывать собой, ставить под удар уже себя. Подумай, сколько проблем тебе принёс этот гражданский и стоит ли он того, чтобы влезать в очередное дерьмо, о котором ты даже ни сном ни духом? Я не приуменьшаю его для тебя важности, нисколько. Хоть это и чертовски странно выглядит со стороны. Но просто подумай. У тебя есть около десяти секунд. Сону вздёргивает вопросительно брови, пока Сонхун буравит его взглядом. Он только признался себе в чувствах к нему. Он только прижился с мыслью о том, что Сону для него — больше, чем проблемный мальчишка со сломанной психикой, попросивший однажды прокатить его и сходить с ним в грёбаную Комнату Страха. И теперь ему в лицо кидают ещё неизвестную ему проблему и ставят перед выбором: рвануть за Сону на самое дно и не оставить, утопнув или выплыв вместе? или бросить погибать одного, потому, что Сонхун со всем этим может просто не справиться? И, если бы он только знал о чём речь…       — Причина? — сухо спрашивает он.       — Чего? — не понимает Квон, но сразу же охает, усмехаясь. — Он рядом, да?       — Да.       — Причина обысков? Вывод средств и кража в особо крупном размере. Вспышками Сонхун вспоминает папку с документами в шкафу Сону, о которой он уже даже позабыл из-за личного дела и мед.карты. Сонхун вспоминает пачки денег на дне, под сумкой. Теперь вопросительно смотрит уже он на Сону, ощущая, как сердце долбится по рёбрам.       — Сколько?       — Что? Сколько этот хитрый малец увёл денег?       — Долг, — бросает Сонхун. — Сколько я буду должен?       — Несколько лет тюрьмы в отсидке с какими-нибудь отбитыми придурками, ведь ты знаешь, что экономические преступления, что серийные убийства, у нас всё один сброд. Никого не делят. Вот и как думаешь, сколько ты будешь должен за то, что твоего раненного на голову паренька отмажут от подобного? Твои десять секунд, к слову, прошли. Сону медленно сползает с подоконника, осторожно приближаясь к Сонхуну. В его чёрных глазах впервые за долгое время снова страх. Блестит слезинками на нижних ресницах, затягивает матовую радужку. Он боязливо, дрожащими пальцами касается груди Сонхуна, ожидая, что тот отшатнётся. Но Сонхун лишь крепко перехватывает ладонью тонкие пальцы и жмёт к своему сердцу, чтобы Сону услышал его страх. И решимость.       — Я согласен. И подписывает себе лишь парой слов пожизненный приговор.