AMYGDALA

             

***

      

[BTS — louder than bombs]

             — Кто звонил? — голос Сону дрожит, Сонхун слышит это. Видит по бледным губам и в распахнутых чёрных глазах. Сонхун сжимает крепче его руку, предполагая, что Сону вполне способен вырваться после ответа, и откидывает мобильный на кушетку.       — Ты хотел покончить с собой потому, что больше не мог так жить или чтобы пустить концы в воду, сохранив деньги у меня? Он угадывает. И Сону тщетно пытается вырвать руку, с ужасом отбрыкивая назад. Но Сонхун держит крепко, прижимая его ладонью к своей груди. Глаз не сводит с испуганной темноты.       — Я всё объясню, Сонхун, — просяще произносит Сону. А у Сонхуна внутри всё разрывается от звука собственного имени чужим голосом.       — Попробуй. Потому что с этой секунды мы оба в дерьме. От которого я так хотел тебя спасти, — с трудом говорит он сам.       — Ты тоже многое от меня скрываешь!       — Не спорю. Но я делал это, чтобы защитить тебя. Каково твоё оправдание обналу? И краже. Ты ведь знаешь, насколько опасно красть в этом бизнесе? — Сонхун почти шипит в его лицо. — Знаешь же, что делают с теми, кому мало платы и они крысят?!       — Мне больно… Сонхун промаргивается тут же выпуская хрупкую ладонь из крепкого хвата. С него будто сходит кровавая пелена. Он то и дело, день ото дня калечит таких, как Сону — крыс. Которым мало того, что дают и они берут больше. Берут чужое и крысят по норам. Сонхун столько таких покалечил уже и сколько будет ещё? Скольких за последнее время он убил? И сколько их будет ещё? Он с такой завидной частотой смотрит в вот такие же испуганные лица. Или те, что совсем лишены страха и полны наглости и даже гордости. Он отрезает части тела, делает инвалидами. Он оставил прямо сейчас на руке Сону след от своих пальцев просто потому, что не смог сдержать эмоций. А что дальше?       — Прости, — шепчет он, взъерошивая волосы пальцами и опуская голову. — Но, если бы ты знал…       — Так расскажи, — взмаливается Сону. — Кажется, теперь между нами не может быть секретов? — грустно усмехается он, падая на край кушетки. — И может теперь ты пожалеешь, что не дал мне умереть?       — Нет, — мгновенно отрезает Сонхун, садясь в кресло напротив и укладывая ладони на острые колени. Он пытается заглянуть Сону в глаза. — Нет, слышишь? Я никогда об этом не пожалею.       — И почему же? Потому, что теперь мы оба в дерьме? — чёрные бездны полны слёз, когда всё же поднимаются к нему.       — Потому, что я… Но слова не идут. Не тот момент, не то место. Не в том состоянии Сону, чтобы огорошивать его сверху ещё и тем, что у Сонхуна к нему оказывается есть какие-то там чувства. И что, если он всё же ошибся и Сону ответных этих чувств нет? И они правда просто застряли до конца их дней в этом дерьме? Вместе, но порознь. Сонхун вздыхает поглубже, облизывая пересохшие губы.       — Поскольку из-за моей работы у нас пока нет таких проблем, ты первый рассказываешь, что ты наделал? — он слегка сжимает розоватые колени, скрывая пальцами синяки на них.       — А ты обещаешь, что расскажешь тоже?       — Обещаю. Сону глубоко вздыхает, обкусывая вновь губы. Сомневаясь до последнего.       — Работы дизайнером не всегда хватало на новые курсы. Даже несмотря на то, что я почти не ел, — сдаётся он, складывая руки на бёдрах и оглядывая следы от капельниц. — Да и заказы были то крупные, то мелочь всякая.       — Ты работал не на окладе?       — Оклад плюс процент. Но оклад едва покрывал квартиру. Я жил на проценты и только. А ещё ведь медикаменты и…в какой-то момент мне попался один клиент. Который…он предложил мне «заработать больше», если я буду помогать ему одним нехитрым делом.       — Очень нехитрым, — цыкает Сонхун. — Поэтому твой ноутбук девственно чистый?       — Да. Не должно было быть ничего, что связывало бы меня с обналом или даже дизайном.       — Письмо от твоего руководителя об увольнении? Оно висит в почте.       — Я уже был слаб, когда чистил это всё. Моя ошибка, нужно было сначала стирать всё, а потом глотать снотворное.       — Рецепты для аптеки. Они подделаны?       — Осуждаешь?       — Может быть немного? Сону невесело усмехается, мотая головой.       — Если бы я знал, что ты придёшь, выпил бы больше, чтобы наверняка.       — Тебя итак едва откачали. Если бы я не позвонил Квону…       — Всё-таки мафия? — кривит губы Сону.       — Нарко-мафия, — нехотя выдыхает Сонхун, боясь теперь смотреть в темноту глаз. Он слышит, как Сону задерживает дыхание и от усмешки не остаётся и следа. — Я работаю на главную нарко-мафию города. Палачом. И вовсе этим не горжусь.       — Что…ты…       — Убиваю? Сону молчит, лишь шало глядя на Сонхуна. Он не смеет произносить этого вслух, но Сонхун читает всё в его глазах. В этой бесконечной черноте, в которой плещется через край страх. И у Сонхуна под рёбрами больно колет, потому, что Сону сжимает вдруг его ладони в своих. А страх этот вовсе принадлежит не ему. А Сонхуну.       — Ты что же, — неверяще нервно усмехается он, — за меня вдруг боишься?       — Ты тоже знаешь, что из нарко-мафии выхода нет, — сквозь слёзы дрожаще шепчет Сону.       — Знаю. И теперь мы замешаны в этом вместе.       — Нет…       — Это плата за твоё спасение. Дважды.       — Дважды? Но я…       — В твоей квартире проходят обыски прямо сейчас, Сону. И Квон прикроет это дело для меня.       — Долг, — догадывается Сону. По его щекам градом уже льются слёзы.       — Я итак у них уже на пожизненном, — хмыкает Сонхун. — Что мне ещё один срок, если они не тронут тебя?       — Ты не должен был…это мои проблемы…       — Теперь, это наши проблемы, Лис, — он едва сдерживает слёзы сам до боли прикусывая щёки и выпутываясь из цепкой хватки тонких пальцев. Но только чтобы беззастенчиво накрыть мокрые щёки ладонями, глядя Сону прямо в мерцающие бездны. — Я не позволю им впутать тебя в это глубже, чем ты уже есть.       — Если бы я не подошёл к тебе тогда, — лепечет Сону, хватаясь теперь за его запястья.       — То я бы не узнал, что способен в кого-то так сильно влюбиться. Сонхун понимает, что слетело с его губ, только когда слёзы в глазах Сону застывают, а сам он обмирает, не дыша. Они смотрят друг на друга, как загнанные в разные углы зверьки. Напуганные собственными чувствами, откровенными словами и открывшимися тайнами. Убийца, способный любить. Самоубийца, способный чувствовать.              

***

      

[Heylu — butterfly]

             Проходит ещё четыре долгих и совершенно тихих дня. Сонхун и Сону больше не затрагивают тему странного признания, лишний раз друг друга не трогают. Обсуждают треки, разговаривая их текстами, Сонхун рассказывает о своей работе чуть больше с каждым днём, наблюдая за реакцией. Знакомит зачем-то Сону и Джея ближе, хоть страх за друга и становится теперь больше, связывая их всех сильнее. Но никто не звонит. Его не вызывают на работу, Квон не справляется о здоровье. Но затишье, как известно, перед бурей, и ранним утром, спустя четыре дня от признания, звонок всё же нарушает напряжённую тишину палаты, заставляя проснуться Сонхуна, а следом за ним и Сону.       — Да?       — Доброе утро, — голос Квона даже в такую рань уже насмешлив и колок.       — Доброе, Доктор Квон, — Сонхун бросает взгляд на кушетку, на которой уже усаживается Сону, стряхивая с себя сонную дымку.       — Сегодня к Сону придёт психиатр. Ему нужно будет поговорить с мальчишкой наедине, а после решить, что делать с ним дальше.       — Его ещё рано выписывать.       — Никто и подавно не говорит о выписке, — смеётся мужчина. — Стоит вопрос о том, чтобы определить его на пару недель в обычную психушку или закрытую палату на одного. Что там, что там, ему не привыкать бывать. Ты же прочёл дело?       — Всё ещё не до конца, — шипит Сонхун, проводя ладонью по лицу. — Это обязательно?       — Он — самоубийца, Сонхун. Ему необходимо побыть под наблюдением какое-то время. А нам нужно поговорить с тобой, чтобы ты был в свободном доступе и перестал дёргать своего дружка каждый раз.       — Даже не вздумайте…       — Он нам не нужен, пока ты идеально выполняешь свою работу. Но сократи его визиты. Босс начинает напрягаться тому, что гражданский зачастил.       — Какое ему до этого дело? — Сонхун вскакивает с кресла, раздражённо начиная ходить по палате под пристальным взглядом Сону.       — Твой друг должен исчезнуть из вашего поля зрения на месяц. Не справишься сам, поможем мы. Но ты знаешь наши методы. И лучше поговори с ним как-нибудь на досуге.       — Месяц? Почему именно месяц?       — Слишком много лишних вопросов, — цыкает Квон. — Считай, что это приказ. Тебе запрещено видеться с другом месяц. Ясно?       — Ясно, — огрызается Сонхун, вставая у окна и приваливаясь лбом к холодному стеклу.       — Чудно. Всего месяц, и сможешь снова помогать его папаше в магазинчике. Не велик срок.       — Что-то ещё?       — Остальное при личной встрече. Пока у Сону будет доктор, приезжай ко мне. Это тоже считай приказом.       — Понял, — бесцветно выдыхает Сонхун.       — Вот и отлично. До встречи. Он едва не отшвыривает мобильный от себя, но сдерживается, кладя его экраном вниз на подоконник. Сону неизбежно упекут куда-то на пару недель, Джея отрежут от него на месяц. Его ото всех отрежут почти на месяц, чтобы что? Накинуть ему ежедневной работы? Спрятать за это время Сону или натаскать его для какой-то грязной работёнки? И что сам Сонхун может сделать, когда он до мозга костей себя ощущает вдруг таким беспомощным и слабым? Он дёргается, но выдыхает расслаблено, когда ладони Сону вдруг оказываются на его груди, а тёплое тело жмётся к спине. Накрывает руки его своими, сжимая тонкие пальцы крепко и закрывая глаза. Ему обещали, что он в ответе за Сону до конца их дней. Значило ли это обещание, что хотя бы его он не потеряет? И когда этот самый конец наступит? Что, если в этом и есть подвох?       — Что он сказал? — тихо говорит Сону, горячим дыханием врезаясь в лопатки.       — Визит психиатра сегодня. Тебя хотят куда-то упечь. А мне нужно будет уехать. Больше ничего.       — Надолго?       — Пару недель. А там, кто знает, что взбредёт им в головы.       — И ты ничего…       — Я не знаю, — выдыхает обречённо Сонхун. — Я не знаю, что могу сделать, кроме как подчиниться и переждать. Мне даже спрятать тебя негде при случае.       — Сбежать?       — Наши патрули на каждой границе города. А моё лицо им слишком хорошо знакомо.       — Пару недель? — бормочет Сону, обнимая крепче.       — Может больше…       — А потом? Потом ты заберёшь меня?       — Сразу, как только разрешат. Сонхун спиной чувствует его улыбку. Открывает глаза, но смотрит лишь на серую улицу после прошедшего ночью дождя. И видит в ней такое же их будущее. Сплошь серое, бесцветное и лишённое ярких красок.       — Я дождусь, — Сону лбом упирается в его позвонки. — Теперь мне есть чего ждать. Я справлюсь. У Сонхуна перед глазами мокрые дорожки превращаются в печатные и рукописные страницы мед.карты и личного дела Сону. Постоянные изоляции, помещение в больницу на долгих полгода. Тогда Сону и предположить не мог, вероятно, что увидит свободу и белый свет. Тогда Сону жил день ото дня неизвестно с какими мыслями. С попытками убить себя, лишь бы не жить так. Теперь же, впервые за всё время, он знал, что его ждёт. Он знал, кто его ждёт. Сонхун притягивает одну его ладонь к лицу и нежно целует дрогнувшие пальцы.       — Потому , что я в тебя тоже, — слышит он приглушённое. И улыбку на своей коже ощущает уже Сону, скрывая в ткани футболки слёзы.              

***

      

[Andrew Baena, Johny Ciardullo — hollywood's bleeding]

             Наверное, будь они в других обстоятельствах, Сону долго бы размышлял над словами Сонхуна, своими ощущениями и всем, что произошло. Но они были в больнице, ночевали в одной палате, оба оправляясь от его неудачной попытки суицида, дерьма, в которое оба влипли, и как-то ко всему этому признания в любви не вязались совсем. И у Сону нет сил и времени об этом как следует подумать. Но достаточно, чтобы понять, что он где-то глубоко в душе, за всей этой чернотой и гнетущей безнадёжной пустотой, чувствует то же. Банально, когда к нему приходит Джей, они смеются, общаются, им неплохо. Но это всё меркнет, как город при отключении света, когда в палату входит Сонхун. Всё меркнет вокруг и даже чёртовы больничные стены, когда он смотрит в глаза или берёт за руку. Весь мир вокруг Сону потухает, сходясь в одном крохотном спичечном пламени, когда Сонхун касается его лица. И он, возможно, когда-нибудь о своих словах и чувствах пожалеет. Передумает, испугается. Но сейчас — это то, что он чувствовал тоже. И пока была возможность, не стал об этом молчать. Как знать, возможно, это его первое и последнее признание в жизни?       — Головные боли часто бывают? — пожилой мужчина сидел возле его кушетки с планшетом в руках и записывал каждое слово. Сону хотел бы сказать ему многое, но вряд ли бы оскорбления и посылы нахрен сыграли ему на руку. А потому, он сухо кивает, закатывая глаза и откидываясь на подушку.       — Бывают. Я мало ем и много курю. Это не удивительно.       — Учитывая вашу богатую больничную историю, мистер Ким, — тянет мужчина, — я не буду о многом расспрашивать. Так что не раздражайтесь сильно. И кстати, как обстоят дела с раздражительностью в последние месяцы?       — На неё нет сил.       — И всё же.       — Бывает по делу. Но мне и правда не хватает сил на неё сейчас. Или в последние недели. Если вы о приступах гнева, то их давно не было, — вздыхает Сону. — Таких как раньше.       — Апатия?       — В большей степени. Возможно, дело в таблетках.       — По данным, которые есть у меня, вы принимали только снотворное. Или есть что-то, что не попало в официальные отчёты? Сону усмехается, опуская, наконец, полуживой взгляд на доктора.       — Меня больше удивляет, как туда попало снотворное. Дело ведь не только в передозировке?       — Вы правы, мистер Ким. Ваш рецепт был предоставлен нам мистером Паком.       — Ах, ну точно.       — Было что-то ещё?       — Транквилизаторы. Недолго. Я не мог работать из-за них. Башка не варила, как следует, так что пришлось бросить. Да, тоже доставал их нелегально по просроченным рецептам. Вы удивитесь, что можно найти на подпольных рынках.       — Поверьте, меня подобным удивить сложно, — фырчит мужчина. — Кроме этой попытки суицида, были ли у вас мысли об этом в последние полгода?       — Почти каждый день. Но это не удивительно, учитывая мою «богатую больничную историю», да ведь? — хмыкает Сону.       — Вы долго держались после последней госпитализации. Так, что это и удивительно и нет. У вас ведь не было терапии за этот год?       — Нет. Не нуждался больше в комфорте белых стен и тонне колёс, делающих из меня овоща. И дотошных докторишках, копающихся у меня в мозгах.       — Когда было последнее самоповреждение?       — За пару дней до суицида. Вопросы поинтереснее будут?       — Раздражение присутствует, — кивает мужчина, записывая эти слова на планшет. — Всё, как я и предполагал. Две недели стационара под наблюдением, а там посмотрим по динамике.       — И чем меня будут пичкать в этот раз? Давай, док, скажи. Я уже не новичок в этих делах, могу узнать.       — Обычные успокоительные, антидепрессанты, витамины. Стандартный набор. Вы же не новичок, — подмигивает доктор.       — Меня смогут навещать?       — Два раза в неделю. Ограничений к посещению не будет. Вы в гораздо лучшем состоянии, чем я ожидал.       — Ожидали увидеть привязанного к кровати недоумка с пеной у рта? — ухмыляется едко Сону.       — Почитав вашу карту, думалось и такое, не скрою. Но в этот раз вам, можно сказать, повезло.       — Опыт.       — Чувство юмора, — вновь появляется в планшете приписка. — Язвительность. Здоровые реакции, но с излишней раздражительностью. Над этим всё же стоит поработать.       — Две недели, значит?       — Пока, да. Удачи вам, мистер Ким.       — Надеюсь, больше не увидимся. Сону внимательно следит за тем, как мужчина подхватывает планшет подмышку и поднимается со стула, салютуя ему перед уходом, а как только хлопает дверь, накрывается одеялом с головой, заглушая тихий крик. Он едва эту пытку выдержал. Едва сдержался, чтобы не кусать щёки, не теребить пальцами простынь, держал взгляд твёрдым. Он научен за эти годы тому, как точно не стоит вести себя при таких ублюдках. Давалось всегда сложно, раньше сложнее, но итог сегодняшней беседы можно считать, не иначе, как его личным прогрессом. Он вырвал себе предварительно две недели обычной палаты в психушке. Не рай, он помнит как там было тогда, но всяко лучше изоляции в четырёх стенах с сильными медикаментами, из-за которых он только спал и пускал слюни в подушку. Из такого, что было у него, почти не выбираются, но вот он. Сумевший продолжить жить, нашедший работу. Чёрт подери, парня, пусть они с Сонхуном и не обсуждали это, но всё очевидно и на поверхности. Он почти смог сломать систему. Жаль, что она всё же сломала его раньше и вернула в исходное. Как игра в кости на поле, когда ты попадаешь на проклятую клетку и возвращаешься в начало, пройдя уже половину игрового поля. Поле жизни Сону всё минное. Откидывая одеяло, он хватает ртом свежий воздух и уставляется в потолок. Две недели среди идиотов, орущих придурков, апатичных амёб и гаркающих медсестёр. Он прекрасно помнит каждый свой раз в обычном «стационаре», как его назвал доктор. Холодный душ при надзоре, таблетки, которые запихивали едва не в задницу, если ты не хотел пить их, как нужно, пресная еда, ранний подъём. Постоянные унижения, порой рукоприкладство и абсолютная ненависть к таким, как он и тем, кто даже постоять за себя не мог. Он лежал среди тех, кто называл себя Императором Династии Мин, и тех, кто видел узоры на окне ясным летним днём. Впереди его ждали две недели сущего Ада, только четыре дня из которых, сулили просвет, если Сонхун согласится его навещать. Его не было уже час, потому что он уехал раньше даже, чем в палату заявился док. И всё это время, Сону ждал, что к нему ярким вихрем ворвётся Джей, но того не было. Что наконец войдёт Сонхун, но дверь, закрытая за мужчиной, по-прежнему оставалась нетронута. И он уже почти засыпает от скуки, когда слышит шаги, всё громче становящиеся к его палате. И это глупо, он понимает, но он узнает эти шаги, кажется, из тысячи.       — Умеешь перемещаться? — издаёт он смешок, когда дверь распахивается, являя за собой растрёпанного Сонхуна.       — Забыл, что я на байке? Умею летать, — хмыкает тот, скидывая бомбер в кресло и тут же садясь на кушетку, чтобы потянуться затем к Сону и приобнять его за плечи.       — Почти забыл, — фырчит Сону в его шею, вдыхая запах улицы и сигарет. — Будто что-то из прошлой жизни. Я думал, ты перешёл на мою электронку?       — Мне лень заряжать её каждый раз. Сигареты куда как проще, — качает головой Сонхун, отстраняясь. — Что сказал доктор?       — Отвёл мне срок и условия заключения. Знаешь, весьма неплохие.       — А подробнее?       — Две недели и четыре посещения, — Сону впивается взглядом в серые глаза, на случай, если вдруг увидит там сомнение. Но Сонхун лишь кивает понимающе и хмурится слегка, когда Сону произносит следом: — Ты ведь…будешь приезжать?

[Vegetables — feeling sorry for us]

      — Конечно, — пальцы Сонхуна мгновенно находят руку Сону. — Даже, если ты вдруг запретишь.       — С чего бы мне? — издаёт нервный смешок Сону.       — Кто знает, что у тебя может случиться там на фоне одиночества и лекарств?       — Поверь, я не буду там одинок. К сожалению.       — Я постараюсь организовать тебе нормальные условия, — хмурится сильнее Сонхун. — Какие там вообще возможны.       — Если это не элитная психушка от вашей мафии, то там никакие деньги не помогут. В прошлый раз со мной лежала очень богатая женщина, за неё сын платил, лечил нервный срыв после смерти мужа. Так наши доблестные медсёстры брали деньги и издевались над ней вдвое больше остальных. Это не поможет. Деньги там работают в обратную сторону.       — Тогда я просто придушу кого-нибудь прямо у всех на глазах, если только узнаю, что тебе сделали больно. Сону всё ещё нервно смеётся, но смех застревает в горле, когда он напарывается на серьёзную решимость в графитовой радужке. Сонхун совершенно не шутит. А теперь, когда Сону знает о его работе, эти слова и вовсе пускают мурашки по спине.       — Не нужно, слышишь? — понижает он голос. — Не хватало ещё проблем. Две недели потерпеть, зная, что потом ты заберёшь меня, это ничто. Поверь мне. Я знаю, о чём говорю.       — Верю, — вздыхает Сонхун, опуская голову. — Просто в голове не укладывается это всё.       — Ты — палач у нарко-мафии. Я — обнальщик-самоубийца. И мы сидим в больничной палате уже который день. Вот, что правда не укладывается в голове. А остальное…мелочи жизни. Сонхун хмыкает, мотая головой. Сону же не сдерживается и снова запускает пальцы в отросшие пепельные прядки. Тянет их сквозь, разглядывает чёрные корни, серебристые кончики. Думает о том, как ужасно выглядят сейчас его волосы, которые он пытался обесцветить подручными средствами. Им обоим было бы неплохо после всего привести себя хоть в какой-то порядок.       — Как только меня выпустят, я покрашу твои волосы, — слабо улыбается он, пока Сонхун, прикрыв глаза, довольствуется странной лаской.       — А свои? Оставишь так или выберешь какой-то определённый цвет?       — Не знаю. У меня будет время об этом подумать. Целых две недели. Об этом. А ещё о том, что между ними происходит. О том, что копошится внутри и том, как будет он скучать всё же по этой палате наедине с Сонхуном. О том, что будет с ними теперь после того, как он сможет выйти? Какое ждёт их будущее?       — Что сказал Квон?       — Что я должен ненадолго порвать связи с Джеем, — нехотя признаётся Сонхун, перебирая пальцы свободной руки Сону. — Сделать некоторую работу. И не упустить тебя.       — Что это значит? — хмурится Сону.       — Понятия не имею. Но надеюсь ничего плохого.       — А с Джеем что не так? Он что-то…они что-то знают? — поджимает он губы.       — Сказал, что он слишком уж много времени с нами проводит. И это может что-то там усложнить, так что лучше на какое-то время убрать его с радаров. Если это спасёт его жизнь, я не против. Его безопасность важнее.       — Думаешь, они постепенно хотят отрезать тебя от внешнего мира?       — Думал, — поводит плечами Сонхун. — Но устал думать. Хочу хотя бы сегодня не думать ни о чём.       — Потому, что уже завтра меня забирают? — усмехается Сону, останавливая ладонь на задней стороне его шеи.       — И поэтому тоже. Сонхун прижимается лбом к его плечу, начиная дышать глубже и спокойнее, пока Сону гладит его кожу осторожно и медленно. Тишина не давит, успокаивает. Хоть на какой-то миг позволяя им забыть обо всём, что за стенами палаты. О том, что ждёт их уже завтра. Никто больше не признаётся и не говорит о чувствах. Они и так ощутимы в воздухе, в каждом прикосновении и взгляде. Поставленные на паузу двух недель.