AMYGDALA

             

***

      

[arai tasuki — a for white eyes Ashley]

             Розовая вода теряется в потоке, срываясь с технично двигающихся рук. Палец о палец, ладонь о ладонь, из-под каждого ногтя, с каждой костяшки. Вода становится прозрачной постепенно, не оставаясь даже оттенком розового в брызгах на желтоватом фарфоре треснувшей раковины. Сонхун глубоко вздыхает, медленно поднимая глаза и глядя на своё отражение в зеркале. Его лицо уставшее, измождённое, с провалившимися глазами темнеющими графитом на сероватом полотне иссохшей кожи. Ему будто не девятнадцать сейчас, а все сорок, и жизнь его помотала изрядно. Волосы серебристые выбились из хвоста и налипли на влажные виски и шею. Губы потрескавшиеся и искусанные сомкнуты в прямую линию, отчего желваки то и дело ходят нервно. Он привыкает к этой рутине постепенно. Эта рутина сжирает всё живое внутри него постепенно. Под подушечками его пальцев он всё ещё ощущает тошнотворную и склизкую мягкость белков чужих глаз, которые хладнокровно вынимал с беспощадным промедлением. Ему до последнего казалось, что это невозможно сделать. Что его, пусть и тонкие, пальцы слишком большие для крохотного местечка в уголках глаз. Что он не сможет влезть, зацепиться. Что крыса, даже привязанная, дёргаться будет в конвульсиях и орать так, что не позволит сделать ничего. Но крыса была перевязана, как зажатая в мышеловке настоящая мышь, ожидавшая его на цепях, что в крюках кирпичной стены в неизменном подвале. У крысы во рту был надёжно вставлен кляп, не перекрывавший ор, но избавивший Сонхуна хотя бы от литров слюны и острых зубов, возможно, готовых впиться в его руки. И, пока одна его ладонь цепко держала за челюсть, впиваясь в кожу ногтями и фиксируя удобнее, чем шейный корсет, который предусмотрительно нацепили на крысу, вторая подбиралась к зажмурившемуся глазу. И это оказалось даже проще. Он намеренно отказался от перчаток, хотя в них скольжение по слизистой было бы куда более простым, но Сонхуну необходимо было прочувствовать это сполна. Каждым миллиметром собственной кожи. Как ноготь поддевает тонкое веко, как кончик пальца давит на горячий белок, просачиваясь неторопливо дальше, обволакиваемый скользкой и влажной изнанкой. Сонхун едва сдерживал тошноту, когда изучал материалы старинных военных дел, подробно исписанных пыток и опытов. Когда пытался понять: как это нужно делать правильно? Но вот он, с холодной методичностью, проникает пальцами в глазницу. Держит стальной хваткой обтекаемое слезами, кровью и потом лицо. Смотрит, не отрываясь, на то, как его ладонь заливает алая жидкость, а в пальцах постепенно оказывается человеческий глаз. Настоящий, не муляж. Вытащенный им самим. Он не церемонится. Знает, что дёргать нужно резко и одним разом. Секунда промедления и это может потянуть за собой нервы, усложнить работу, попросту убить крысу, а этот уродец нужен им пока ещё живым, ему запретили его убивать, но позволили хорошенько покалечить. И Сонхуну, что уже больше недели находился вдали от Сону с двумя несчастными редкими встречами, было так необходимо на ком-то сорвать все свои накопившиеся нервы и напряжение. Сонхуну необходимо было освободиться. Страх того, что чужая боль от его рук даёт ему облегчение — прошёл в тот же миг, как карий глаз остался кровавой сферой на его ладони, а тело крысы обмякло на цепях. В конце концов, он делает это ради их с Сону спокойствия и хоть какого-то возможного будущего. Он никогда не причинит боль Сону, потому что скорее позволит причинить боль себе. И это, вот это, на самом деле, пугало его временами чуть больше. Ровно до тех пор, пока Сону не входил в комнату для посещений и не улыбался ему крохотно. Все страхи тонули на полных уже не таких искусанных губах. И терялись в набирающих розовый цвет впалых щеках. Растворялись в черноте глаз-бездн, в которые Сонхун готов был смотреть всё время их встречи, не моргая. Он был влюблён так опасно и жутко. Он влюблялся с каждым днём всё сильнее.              — Ты пугаешь меня, Сонхун, — хмурится Сону, когда спустя всего шесть часов после пыток, Сонхун приезжает к нему уже на пятую, предпоследнюю по их ожиданиям, встречу.       — Приплыли, — хмыкает он. — Чем?       — Не смешно. Сону подбирает под себя ноги, косится на парочку поодаль, что тоже пришли на встречу, и склоняется ближе, впиваясь своей темнотой в лицо Сонхуна.       — Выглядишь паршивее с каждым разом.       — Устаю, — вздыхает Сонхун. И он даже не лжёт. За последние четыре дня, босс, кажется, отыгрался на нём за «выходные». Позавчера, например, Сонхун не выезжал из лапшичной почти полдня, потому что крысы на пытки буквально встали в очередь. Где только находились такими пачками? Неужели их не пугали те, кого выбрасывали в открытый мир, чтобы они передали информацию и предупредили о том, какое наказание следует за воровством? Неужели их не пугали трупы, что еженедельно вылавливали в реке по частям или находили на окраине парка? Бесстрашные, жадные ублюдки.       — Зарабатываешь изо всех сил на наше безбедное будущее? — фырчит Сону, сужая глаза.       — А ты смирился с тем, что у нас будет совместное будущее? — усмехается Сонхун, устало склоняя голову. Разглядывая мгновенно вспыхнувшие скулы, но встречаясь с прямым и недовольным взглядом.       — Не то, чтобы у меня была альтернатива.       — Ауч. Звучишь так, будто я паршивая тебе компания.       — Не худшая, конечно, — пожимает плечами Сону, опираясь локтем о спинку дивана.       — В самом деле, — вдруг серьёзнеет Сонхун. — Я завтра еду подписывать договор на квартиру. Но, если ты…       — О, ты нашёл? — глаза Сону вдруг загораются интересом.       — Нашёл. Но, Сону? Только скажи, что ты не хочешь. И я клянусь, я найду способ, как вытащить тебя и спасти от всего этого… Сонхун буквально дёргается, когда Сону вдруг касается пальцами его руки, а глаза его затягивает мутная чернота.       — Мы оба знаем, что ты не сможешь нас вытащить, Сонхун, — тихо говорит Сону. — И у нас только один путь…       — Не говори так… — качая головой, Сонхун тут же переворачивает ладонь и сжимает тонкие пальцы в своих, так что Сону даже если захочет, не вырвется. Но Сону не хочет. Его пальцы оборачиваются вокруг костяшек Сонхуна, оглаживая их. По тем же незримым следам, где ещё шесть часов назад стекала чужая кровь.       — В случае побега, — уточняет шёпотом Сону. — В случае побега, у нас только один путь. Но мы же будем пытаться жить дальше, да? Странно звучит от меня, я знаю, но…       — Прекрасно звучит, Лис, — перебивает его Сонхун, сводя брови к переносице. — Мне нравится, как это звучит от тебя.       — Тогда расскажи мне, эта квартира хороша? Слабая улыбка на полных губах не облегчает тяжесть на душе Сонхуна. Но позволяет ему чуть глубже вдохнуть, прежде чем он пускается в рассказы о небольшой квартире, которую нашёл на окраине города, подальше от лапшичной и больницы. В тихом спальном закутке, между высоких, серых, однообразных многоэтажек, почти таких же, в каких они жили до этого. С мнимой безопасностью и покоем.              

***

      

[Bad Omens — just pretend]

             Отсюда не сбежать. Сону понял это, спустя неделю, после очередного приёма у доктора, когда его провожали по коридору до «недельки». Конечно, видимой охраны с вилами у выходов не стоит, но тут и там он заметил камеры, ненавязчиво дёргающие красными зрачками вслед за чьими-то движениями. На выходе из столовой, за совсем неприметным столиком, на постоянной основе сидели два сменяющих друг друга через двое суток медбратьев, заметно крепче остальных. По ночам неспящая медсестра лениво делала обход, что-то записывая на листочке в своём планшете и пару раз даже подмигнувшая ему, не спящему и сидящему на подоконнике в наблюдении за туманным небом. Это не возбранялось, решётки с той стороны всё равно не позволили бы ему выбраться, но это всё ещё казалось ему странным. Что по ночам, он свободно мог передвигаться по палате, залипать на тёмно-синее тучное небо или просто сидеть, залипая на потолок. Ходить в туалет не по расписанию, а по зову природы, хоть задерживаться там на больше, чем десять минут и не позволяли, если только у тебя не проблемы со стулом. К слову, именно из окна туалета, он однажды, кое-как извернувшись, увидел за густо посаженными деревьями, охранников. Те смеялись и курили, разговаривая о чём-то, указывая на рации в поясном чехле и отсвечивая дубинками за спинами. Каким бы «санаторием» эта психушка не казалась, но побеги тут не поощрались явно. А, может, это и вовсе предназначалось для особых посетителей пациентов. Сону не знал, знать не хотел, но напрягся всё равно, потому что путей отступления отсюда у него не оказалось, как бы он не хотел.       — Приятно видеть, что вы свежеете на глазах, — улыбается ему доктор. Он Сону тоже не нравится. Слишком спокойный, слишком улыбчивый, слишком сердобольный и правильно дотошный. Не спрашивает лишнего, не слишком лезет в душу, но умеет подобрать нужные вопросы и выбрать из ответов конкретную истину, делая пометки в блокноте. В его кабинете всегда пахнет хлоркой и отдалённо каким-то ненавязчивым одеколоном, а сам мужчина гладко выбрит и вообще не внушает страх. И этого Сону как раз и боится. Такие люди, как правило, опаснее тех, от кого как будто заверсту несёт опасностью. Такие люди с мягкой улыбочкой на лице душат и потрошат своих жертв. Сону встряхивает головой.       — Кормят, как на убой, — хмыкает он, вспоминая обед. Жирная лапша с кусками настоящего мяса, свежие рисовые лепёшки и шоколадный пуддинг на десерт. Каждый раз за приёмом пищи, кроме тех дней, в которые подаётся нелюбимый Таки чечевичный суп, Сону поражается, что в психушке могут так кормить в самом деле. Он никак не может к этому привыкнуть.       — На это действительно никто не жалуется, — добродушно смеётся доктор, кивая. — Я сам нет-нет, да заглядываю в столовую. Значит, с питанием у вас по-прежнему нет проблем?       — Они есть, — поводит плечами Сону. — Но их нет.       — Вот как? А подробнее?       — Чтобы вы записали это в свою книженцию? — фырчит Сону, скрещивая руки на бёдрах. — Ну нет. Всё хорошо. Я ем. Не сблёвываю. Я сплю, кошмаров нет.       — На постоянной основе имеете положительного посетителя.       — И это тоже.       — Вы ведь понимаете, что попали сюда не просто так, мистер Ким? — вздыхает доктор, облокачиваясь на стол и слегка склоняясь к Сону. — И вся ваша история не внушает мне сейчас доверия к вашим словам? Не то, чтобы я вам не верил, но у вас слишком хорошая динамика, как для человека с вашим послужным списком госпитализаций, её времени и назначенных медикаментов. С количеством попыток суицида.       — И к чему вы клоните? — всё тело Сону напрягается.       — К тому, что вы пытаетесь показать мне сейчас, что с вами всё хорошо, вам не нужна помощь и вы хотите поскорее сбежать отсюда. И я могу вас понять в этом, вам хочется куда-то в более безопасное, как вам кажется, место. Но, разве вы не хотите разобраться в вашей проблеме раз и навсегда? Пройти действительно качественную терапию с правильными препаратами и не убойными дозами. Я изучил всю вашу мед.карту. И я видел, что вас закармливали тем, что вам было абсолютно не нужно. Что, к слову, и могло повлечь за собой мноиге из других проблем. Ухудшить ваше состояние…       — Вы хотите сказать, что не выпустите меня через три дня? — Сону сжимает зубы так сильно, что болят челюсти. Доктор тяжко вздыхает, откидываясь на стуле и потирая переносицу пальцами.       — Я хочу сказать лишь то, что желаю вам помочь. Действительно помочь, а не залечить или превратить в овоща. У вас правда могут быть улучшения, если вы возьмётесь за себя и проделаете соответствующую работу. Я, как врач, просто не могу смотреть на то, как потенциально здоровый пациент, отказывается от предлагаемой ему качественной помощи. Как вы буквальноо ставите на себе крест, даже не пытаясь…       — Я просто хочу домой.       — Никто не говорит, что вам необходимо провести здесь полгода, хотя и такие курсы лечения у нас имеются. Но я говорю о том, что вы могли бы хотя бы попытаться пойти в терапию. К знающим докторам. Не пускать всё на самотёк до очередного приступа или попытки. У меня нет цели запереть вас здесь. Но у меня есть цель помочь своему пациенту любым из подходящих ему способов. Сону кусает изнутри щёки. Смотрит на мужчину так пронзительно, что у того разве что не дыра во лбу уже. Пытается понять, что тот скрывает? Или в самом деле тот единственный из тысячи, что правда хочет и может помочь? Или у него установка такая? Не выпускать Сону из-под наблюдения, вести дальше через других врачей, получать информацию и отправлять её дальше опасным людям? Как Сону вообще может кому-то поверить теперь, когда знает с кем связан Сонхун и кто им помог?       — А где доказательства, что ваши «знающие доктора» меня не залечат? Что решат мои проблемы и помогут, а не покопаются в моих мозгах и сломают там последнее, что осталось? — цедит он сквозь зубы.       — Их нет, — разводит руками доктор. — Есть только ваш смелый шаг навстречу выздоровлению. И моё желание и клятва, как и этих докторов, помощи. Вы либо доверитесь и попробуете. Либо нет.       — И какие у меня риски?       — Снова оказаться здесь. Или под землёй. Сону вздрагивает от этих слов, но не подаёт вида. Только вцепляется пальцами в штанины своей пижамы и дышать начинает тише и медленнее. Доверие, как он сказал Сонхуну, совершенно не его конёк. Тем более сейчас, когда он оказался в том мире, который был от него максимально далёк. Опасном, тёмном. В котором нельзя никому доверять априори. Но терял ли он что-то, соглашаясь хотя бы попробовать? Вряд ли. Кроме Сонхуна Сону терять уже нечего, а, пойдя в терапию, его связь с Сонхуном может только окрепнуть. Как минимум потому, что Сонхуну не придётся каждый раз, возвращаясь домой, думать: жив Сону или его снова перемкнуло? Эта возможность, изменить хоть что-то в своей жизни в лучшую сторону, манила неимоверно. Настолько же, насколько и пугала.       — Я могу об этом подумать? До выписки, — выделяет Сону.       — Конечно, — кивает доктор. — И после неё. Никто не заставляет вас идти в терапию сразу после, но вы сами должны понимать, что для вас же это было бы лучше.       — Хорошо.       — Хорошо, — повторяет он, снова делая росчерк в блокноте. — Перед выпиской я оставлю вам свои контакты, чтобы вы могли связаться со мной, как только примите решение. Любое из. А пока…надеюсь, у вас всё наладится, мистер Ким. Было приятно помочь вам. И удачи.       — Спасибо. Соскальзывая с белого кресла, Сону лишь едва кланяется, прежде чем выходит из кабинета, ощущая гнетущую тяжесть внутри. Ещё три дня, и Сонхун приедет не для того, чтобы навестить его. Ещё три дня, и Сону отправится в новую жизнь, новую квартиру. Ещё три дня. Осилит ли он это всё?              

***

      

[LVCK — Nausea]

             — Как только мне привезут телефон, обещай, что ответишь на мои сообщения, — скулит Таки, сжимая Сону в руках в комнате посещений. Его пустили туда попрощаться, отчего Сону был в шоке тоже, так как раньше, из психушки его обычно выпихивали под белы рученьки и без церемоний.       — Если не сменю номер, — усмехается Сону, коротко обнимая тощее тельце подростка и морщась оттого, как в лицо лезли пушистые голубые волосы.       — Для меня будет не проблемой достать твой актуальный контакт, — закатывает глаза Таки, отстраняясь. — Но лучше до этого не доводи. Твоей скрытной личности такое не понравится.       — Пожалуй, и правда будет безопаснее тебе отвечать, — качает головой Сону. — Ты правда решил остаться здесь?       — Пока маменька не одумается, — пожимает плечами Таки. — Потому, что я — нет. Она до гробовой доски будет ждать, что я покаюсь и изменюсь. При чём неизвестно чьей первой.       — Не говори так.       — А ты обещай со мной переписываться. Приезжать не надо, я плакать буду. Только сообщения. И глупые мемы.       — Договорились, — фырчит Сону. Дверь в комнату открывается, и он резко оборачивается, измотанный уже изрядно ожиданием. Расплывающийся невольно в улыбке, как только пара серых глаз встречается с его.       — Готов? Сонхун улыбается ему тоже, неуютно поправляя кожанку на плечах. Новая, Сону до этого такую на нём не видел. Приглушённо-красного цвета, как запекающаяся кровь. Так красиво контрастирующая со внезапно укороченными серебристыми волосами, спадающими прямой чёлкой на бледное лицо. Лицо Сону в мгновение меняется, а глаза распахиваются в ступоре и удивлении.       — Ты…       — Хреново, да? — кривится Сонхун, неуверенно встряхивая обновлёнными волосами.       — Я потом тебе скажу, — задушенно шепчет Сону. Потому, что прекрасно, на самом деле. Но он не хочет говорить этого при Таки. Он не уверен, что хочет говорить это Сонхуну в принципе. Но под рёбрами сердце совершенно точно на секунду замерло.       — Привет-привет! — голубым ураганом мимо Сону проносится Таки, уже протягивая Сонхуну свою ладонь. — Я — Таки. Друг Сону. Ты тоже его друг, да?       — Привет, да, — кивает Сонхун, неуклюже пожимая ладонь подростка.       — Классная кожанка. И цвет волос. А кстати об этом, — Таки тут же разворачивается к Сону. — Пообещай ещё вот что. Покрасься уже. Этот…странный жёлто-рыжий… — он морщится в отвращении, не договаривая. Но Сону прыскает смешком, понимая и так.       — Посмотрим. Это не стоит первым в списке моих дел.       — Уже жду фотку. Ну, точнее…как только принесу телефон. Но ты понял.       — Да, конечно.       — Ну, — Таки снова бросается к Сону с удушающими объятиями, но в этот раз отцепляется куда быстрее, делая шаг в сторону. — Не буду вас задерживать. Всего хорошего на свободе!       — Спасибо, Таки.       — Да не за что. Тебе спасибо, что скрашивал мои будни за скучными и невкусными обедами. Сону лишь усмехается, вновь качая головой и шагая вперёд. К Сонхуну, что в нетерпении сжимал ручку двери и смотрел только на него. И Сону знает на что тот смотрит. На выровнившийся тон кожи, на переставшие быть красными глаза, на слегка румяные щёки, что больше не были смертельно худыми, а скулы опасно острыми. За две недели вынужденного питания, Сону немного набрал веса и сил. Разрешил жизни ненадолго вернуться в своё тощее шрамированное тело. И по взгляду Сонхуна, Сону понимал, что тому это нравится. Сону всё чётче понимал, что Сонхуну он нравится, несмотря даже на то, что уже были озвучены слова о влюблённости. Только сейчас, когда они пережили эти две недели в разлуке, Сону начинал это понимать. Сердцем. И немного головой.       — Я рискнул перевезти твои вещи в новую квартиру без тебя, — тихо признаётся Сонхун, когда Сону подходит к нему ближе.       — Будто у меня их было так много, — хмыкает Сону, вблизи теперь рассматривая новую стрижку Сонхуна.       — Ну, может тебе хотелось сделать это самому.       — Мне не хочется даже приближаться к тому району. Так что, спасибо. Мы можем уже ехать? Коротко ухмыльнувшись, Сонхун лишь отступает, выпуская Сону из комнатки и бросая прощальный взгляд на Таки. На яркую вешность, но бесконечно печальные глаза. Этот мальчишка напоминал ему кого-то, кого Сонхун может быть знал в школьные годы, но он не мог понять кого, да и не то, чтобы сильно пытался, торопливо закрывая дверь и убегая за Сону, что припустил по белому коридору.       — Не терпится уехать?       — Ещё как, — выдыхает Сону. — Тут, конечно, было мило. Но лучше здесь больше не задерживаться.       — Голоден?       — Удивительно, но пока нет. А что, есть планы?       — Доставка работает без перебоев и доставляет в наш район. Так что, нет. Планов нет, пока ты их не придумаешь, — улыбается Сонхун, кивая медсестре, к которой они подходят.       — Пока у меня только один план, — закатывает глаза Сону, расписываясь не глядя в бумажках. — Свалить отсюда нахрен. Он получает на руки те мелочи из своих вещей, что были при нём и машет на прощание женщине. Всё ещё ёжится, когда проходит мимо медбратьев, выпускающих их на волю. Косится недобро на охранников, также добродушно ему улыбающихся уже на улице. Прячущих за спинами дубинки. Но всё напряжение растворяется в мгновение, как только высокие ворота выпускают их с душной территории больницы, открывая самый прекрасный вид и вызывая у Сону невольно улыбку. Переливающийся под полуденным светом синий бок приветливо мерцает.       — Удивишься, но я скучал по твоему байку. Сону замечает подготовленный для него шлем, лежащий на сидении. Простой чёрный, с металлической полосой по краю. Странно, что он не рассматривал его раньше, он красивый, хоть и не настолько же, насколько шлем Сонхуна, болтающийся на ручке и отблёскивающий приглушённой синевой тоже.       — Не удивлюсь, — поводит плечами Сонхун, подхватывая шлем. — В конце концов, с него всё началось.       — Главное, чтобы им всё и не кончилось.       — Вот поэтому, я и надеваю на тебя шлем, — усмехается он, помогая Сону и закрепляя ремешок.       — А на себя? — бубнит Сону, поправляя его удобнее.       — Само собой. Они оба уже позабыли эти чувства. Когда под пальцами одного привычные ручки, а за спиной по-прежнему непривычное тепло и лёгкая тяжесть. Когда под пальцами другого крепкая грудная клетка под распахнутой кожанкой, а за спиной только бесконечная пустота и ветер. Когда один сконцентрирован на дороге и бесценном теле позади, а другой на ощущении крайней опасности, но вместе с ней и защищённости. Дорога словно расступается перед ними зелёными светофорами и сворачивающими с пути машинами. Тучи в небе не рассеиваются, но редеют и светлеют. Череда дождей прошла вместе с тем, как прошли в заточении дни Сону. Солнца по-прежнему нет, но этот сероватый дневной свет, удушливо влажный воздух и тёплый ветер, треплящий одежду на пояснице — всё равно ощущаются раем. Той мнимой и моментной свободой, в которой есть только они двое, байк и дорога. Нет тревог, проблем и опасностей, кроме намотки на столб или столкновения с машиной. Нет ничего, кроме лёгкости и покоя. Какой-то из ниоткуда взявшейся мелодии в голове Сону, которую он потихоньку мычит за спиной Сонхуна. Волнение лёгкой тошнотой подступает лишь тогда, когда они заезжают в район, который Сону неизвестен. Когда дома безликие и тусклые вывески круглосуточных продуктовых сменяют друг друга. И они двое оказываются всё ближе к новой неизвестности. Их новому дому. И, если Сону раньше казалось, что их двор тихий, только если дети по нему не носятся, то двор их новой квартиры, можно смело называть мёртвым.       — Тут вообще живут люди? — он чувствует, как по рукам ползут мурашки, когда снимает с себя шлем и первым слезает с мотоцикла. Машин от силы пять на четыре многоэтажных дома. Он надеется лишь, что люди попросту разъехались по работам.       — Живут. Просто будни, — поводит плечами Сонхун, слезая тоже и освобождая от шлема себя. Волнение Сону отходит на второй план, когда взгляд его с пустынного двора смещается на прямые серебристые волосы, рассыпавшиеся в беспорядке. Ему безумно нравился низкий хвост Сонхуна, зарываться в длинные волосы пальцами, подшучивать над непрокрашенными корнями. Но чёрт его дери, Сонхун со стрижкой и свежей покраской выглядел… Сону облизывает пересохшие губы, стараясь вытряхнуть из головы лишние мысли.       — Ну, — неловко разводит он руками, ударяя себя по бёдрам. — Веди что ли. Сонхун лишь улыбается ему и кивает, предлагая следовать за собой. В одной из многоэтажек, что колодцем стояли вокруг, Сонхун открывает ключом дверь единственного подъезда. И Сону ожидает, что там всё также, как и снаружи, как и в их прежнем доме, но стены вдруг оказываются светло-серыми, света много, что аж глаза режет, вокруг чистота и даже какие-то пошлые широколистные растения стоят в высоких горшках возле лифтов, ослепляюще блестящих начищенными дверьми.       — Свежий ремонт?       — Да, — подтверждает Сонхун, пока нажимает на кнопку. — Дом старый, но внутренней отделке едва ли пара месяцев. К осени планируется и внешняя, но я в это не вслушивался. Хозяйка и так забила мне всю голову лишними рассказами.       — Она знает, что нас двое? — чуть хмурится Сону, заходя за Сонхуном в лифт.       — Да. Оба адекватные, не пьющие и работающие. За успешно оплаченные полгода вперёд, она даже не стала брать депозит и просто смылась с горизонта. Деньги творят чудеса.       — Полгода?       — Для начала, — отмахивается Сонхун. — Можем съехать в любой момент раньше. Можем продлить, если всё будет хорошо. Сону не знает, как им вдвоём будет в принципе, не то, чтобы хорошо или плохо. Но полгода, звучало слишком внушительно. Он на неделю-то вперёд что-то планировать сейчас боится.       — Плюс квартиры в том, — рассказывает Сонхун, открывая дверь, запертую на два крепких замка, — что соседи у нас есть лишь напротив и тех почти не бывает дома. А комната, хоть и одна, но весьма большая. Так что, при желании, если тебе насточертеет моя компания, мы всегда можем купить ширму и отделиться.       — В чём смысл, если мы всё равно будет слышать друг друга? — непонимающе приподнимает бровь Сону.       — В том, что там есть балкон и пока тепло, можешь выгонять меня туда, — подмигивает Сонхун. Сону прыскает смешком, а после затаивает дыхание. Он с интересом заглядывает через плечо Сонхуна, чтобы рассмотреть небольшую прихожую, вмиг озарившуюся светом. Ничего выдающегося, пара крючков самой дешёвой настенной вешалки, серые однотонные обои, криво прикрученное зеркало, видимо с налётом стиля. Однотипные белые двери с чёрными ручками. Сону закрывает за собой дверь и видит пальцы Сонхуна, защёлкивающие замки.       — Тут их три, — поясняет он. — Один внизу, внутренний, защёлка. И два сквозных на ключах. Не то, чтобы их было трудно вынести при желании, но меня всё-таки порадовала эта деталь.       — Заставляешь меня напрягаться уже сейчас, — бубнит Сону, хмуро оглядывая металлическую дверь с деревянной отделкой.       — Вообще-то, я наоборот рассчитывал на то, что это успокоит тебя, — кривится Сонхун.       — Замки — да. Твои слова — нисколько.       — Прости? — краем губ улыбается он. — Идём? Покажу тебе всё.       — Зачем тут двери? Квартира буквально коробка.       — Думаю, когда ты будешь закрываться от меня в любой из комнат, ты оценишь двери, — хмыкает Сонхун, отпирая первую дверь прямо напротив входной и заводя Сону в просторную комнату с огромным раскадывающимся серым диваном, совершенно не подходящим к нему зелёным креслом у окна и печальной полкой с книгами у одной из стен. Сону готов расстроиться тому, что Сонхун почти не подотовил квартиру к его приезжу, но затем взгляд его вдруг падает на небольшой белый столик у балконной двери, спрятавшийся за книжной полкой.       — Скромно, — фырчит он.       — Я не знал, куда поставить стол, и что ещё нужно купить, — чешет затылок Сонхун. — Только сегодня утром задумался о шкафах для одежды. Полагаю, обустройством этой лисьей норы будешь заниматься ты. Если ты не против?       — Не против, — тянет Сону, насмешливо оглядывая пустую, но правда большую комнату, с серым паркетом и светлыми стенами. — Зря я что ли дизайнер? Пусть и не интерьера.       — Тут в первую очередь функционала не хватает. Но и за дизайн буду рад. Пока здесь…       — Безлико? Безжизненно? Их взгляды вновь встречаются, и Сонхун печально кивает, соглашаясь.       — Не обжито, — говорит он, заменяя режущие слова. — Идём, покажу кухню? Один чёрт готовить мы на ней не будем, но там большой холодильник и мягкие стулья…

[cavetown — better]

Сону следует за Сонхуном в кухню, что правда оказывается крохотной, как и ванная комната, будто всё место в этой квартире заняла гостиная. Но Сонхун прав, и холодильник большой, пусть им и нечего особо там складывать, но у Сону прокралась мысль о бесконечных запасах сырных шариков. Пропала правда сразу же, как он осознал, что сроки годности попросту не позволят ему такое сотворить. В ванной душевая кабина с матовыми стёклами, в притирку к ней раковина и напротив простой унитаз. Узкая стиралка, зажатая в самом углу и небольшая полочка над ней.       — Маленькая, — тянет Сону. — Но, если заполнить вещами, даже может быть уютной.       — Когда выбирал её, показалось, что много места нам и не нужно. В конце концов, у меня всё ещё есть моя квартира. И, когда совсем заебу, а балкон перестанет помогать, всегда можешь попросить меня свалить туда. На этих словах Сону не сдерживается и от души лупит Сонхуна по грудной клетке, на что тот лишь разражается смехом и так удачно ловит раскрытую ладонь своей, останавливая её напротив самого сердца. Останавливая смех и проникновенно глядя Сону прямо в глаза.       — Тебе правда нравится квартира?       — А ты сможешь за два дня найти другую?       — Сомнительно, но я мог бы попытаться… На этот раз усмехается и почти даже беззвучно смеётся сам Сону. Ощущая, как под подушечками пальцев и мягкой тканью футболки бьётся сердце Сонхуна. Глядя в его слегка опечаленные и озадаченные графитовые глаза. Совершенно не понимая, что между ними и кто они друг другу, кроме как влюблённые идиоты, попавшие в самое грязное человеческое дерьмо в жизни. Два потерянных всё ещё подростка, примагнитившиеся друг к другу одинаковыми бедами с головой и первым самым сильным чувством.       — Лучше закажи поесть, — вздыхает Сону, осторожно вытягивая свою руку из пальцев Сонхуна и переставая ощущать сердцебиение. — А я бы не отказался от душа и немного подремать. А ещё…       — Хочешь курить? — ухмыляется Сонхун, откидывая полу кожанки и указывая на небольшой внутренний карман, из которого торчало горлышко электронки.       — Чёрт возьми, да! — тут же сияет Сону, протягивая к ней руки и выуживая двумя пальцами. Он даже не поднося к губам уже ощущает запах мрозной вишни и немного кривится, прежде чем делает затяжку.       — Не смотри так, за время, что тебя не было, я нашёл для себя только эту жидкость, как оптимальную. Она максимально отдалённа от моих привычных сигарет и хоть как-то забивала флешбеки в голове. Сону сквозь дым смотрит на лицо Сонхуна. Смотрит снова на прямые короткие волосы. Делает ещё одну затяжку и совершенно ни в чём себе не отказывает, когда вдруг протягивает ладонь и самыми кончиками пальцев касается серебристых прядок, отчего Сонхун жмурится.       — Я обещал сказать позже, — выдыхает он вместе с дымом. — Тебе безумно идёт эта стрижка.       — Думаешь? — робко уточняет Сонхун, приоткрывая один серый глаз.       — Я буду очень скучать по хвосту. Но думаю, да. Тебе так хорошо. Потому, что Сону кажется, что Сонхуну хорошо будет по-всякому. Потому, что важнее этот волшебный пепельно-серебристый цвет, переливающийся на солнце и мерцающий в лунном свете. Важнее то, как контрастируют с ними и бледной кожей графитовые глаза с тяжёлым взглядом. То, что Сону может снова касаться волос Сонхуна не на час или два в день. Так долго, как захочется. Так долго, пока они наконец не поймут, куда ведёт их дорога и к чему приведёт. Пока кто-то из них не сделает первый шаг.              

***

      

nothing but thieves — your blood]

             После лёгкого перекуса, душа и пары часов сна, как Сону казалось, он просыпается ближе к одиннадцати вечера. Сонхун обнаруживается в кухне, копающийся в телефоне, курящий обычную сигарету и с остывшим в кружке чаем.       — С добрым утром, — усмехается он, поднимая слегка покрасневшие глаза на взъерошенного Сону, замершего в дверном проёме.       — Ага, — хрипит тот. Сону смотрит на холодильник и чайник, думая о том, хочет ли он доесть остатки шариков или просто выпить кофе. Сонхун смотрит на худые бледные ноги, только до середины исполосованных бёдер скрытые широкой толстовкой. Сону значительно набрал здорового веса и это заметно, если вспомнить его почти прозрачное тельце, лежащее без сознания на кушетке после того, как Сону вышел из комы. Но он всё ещё был безбожно худощавым. Хоть и божественно для Сонхуна красивым.       — Куда пялишься? — хмурится Сону, щёлкая пальцами перед носом Сонхуна, успевший уже подойти к нему вплотную. И Сонхуну стоит многих усилий не сгрести тонкую талию в охапку и не опрокинуть Сону на свои колени. И пожалуй впервые он благодарит не только силу воли, но и природную скромность и неопытность в отношениях за то, что всё же не может этого сделать, хоть в голове и видит так отчётливо.       — Я пялился в пустоту, пытаясь прикинуть планы на завтрашний день, — отмахивается Сонхун.       — Могу подкинуть планов на сегодня, — хмыкает Сону, открывая холодильник и тут же захлопывая его. Молока-то у них и нет. Кофе, в общем-то, тоже.       — Например?       — Например, заказать молока, кофе и сесть поговорить о твоей работе.       — План неплох. Но есть подвох.       — М?       — Магазины с доставкой продуктов уже закрыты. Могу просто найти круглосуточное кафе и заказать тебе кучу стаканчиков кофе оттуда.       — Звучит паршиво, но выбора у меня всё равно нет. Я продам чью-нибудь душу за кофе, — вздыхает Сону, опираясь поясницей на кухонную тумбу и накрывая лицо ладонями, спрятанными в рукавах толстовки. Он буквально ощущает скользящий по ещё больше обнажившимся ногам взгляд и недовольно бурчит. — Прекрати пялиться.       — С чего ты взял, что я пялюсь? — ворчит Сонхун       — Чувствую. И это было так. Мелкими покалываниями Сону чувствовал, как серые глаза осматривают каждый его шрам, как впервые, каждый дюйм бледной кожи. Слишком открыто и откровенно.       — Четыре латте. На простом молоке, без сиропов. Сегодня хочется классики, — командует он, опираясь теперь руками на столешницу позади себя.       — Не уснёшь ведь потом, — цыкает языком Сонхун, но безропотно открывает приложение доставки.       — После твоих расказов я тоже вряд ли усну. А так хоть кофе скрасит горечь. Сонхун прикусывает нижнюю губу и молчит. Делает заказ для Сону и для себя, но мыслями улетает далеко. Далеко в сегодняшнюю ночь, когда вырывал глаз у крысы. Далеко в ночи предыдущие, когда вырезал на чьей-то груди это позорное прозвище. В дни, когда прижигал маленьким клеймом чей-то взмокший лоб. Выдержит ли Сону столько правды? Выдержит ли Сону это всё в принципе? Сонхуну сейчас уже не трудно довериться, потому что Сону знать это всё обязан. Но Сонхуну сейчас трудно представить, как к нему после всего Сону относиться будет. Не захочет ли сбежать, рискуя жизнью, узнав, что Сонхун самый настоящий убийца? И далеко не рука правосудия.       — В принципе, пока нам везут кофе, ты уже можешь начать, — Сону отталкивается от тумбы и шлёпает босыми ногами обратно в комнату. У Сонхуна обратного пути — нет. Всё то время, что Сону спал, Сонхун держался подальше. То курил на балконе, то мылся в душе, то вот сидел в кухне, листая ленту с бессмысленными роликами или вновь и вновь проверял их теперь совместный плейлист. Сейчас же, когда Сону забирается на разложеный диван, опираясь спиной о стенку и поджимая к груди острые колени, Сонхуну не остаётся ничего, как забраться следом. Остаться правда на другом краю, чтобы между ними было хоть какое-то расстояние для тяжёлых взглядов и повисших в воздухе слов.       — Я даже не знаю, с чего начать, — поводит Сонхун плечами.       — С начала? Как ты вообще попал в наркомафию? — подталкивает Сону, натягивая толстовку на ноги. и делаясь вдруг совершенно маленьким.       — Отец умер и оставил жуткие долги по играм, подработке. Жизни. А так как подобные люди не прощают долгов даже мёртвым, я просто стал тем, кто мог расплатиться.       — Ему хватило наглости…       — Убив мою мать, разрушить и мою жизнь. Ага. И отказаться было нельзя.       — Но ты ведь был непричастен, — вздыхает Сону. Уголки его губ ползут вниз.       — Им на это было плевать. Живой я им куда полезнее, — передёргивает плечами Сонхун. — Молодой, неосознанный, с завышенным чувством справедливости и ответственности. Одинокий и почти отчаявшийся.       — Но они платят тебе? Как же тогда долг?       — Они забирают часть. Часть отдают мне. Про количество забираемых процентов я не в курсе, но, учитывая суммы, которые я получаю за работу, страшно представить, сколько это в принципе стоит.       — Либо они забирают совсем малую часть, чтобы дольше держать тебя на привязи?       — Я думал об этом. Но босс как-то обволвился однажды, что мне осталось совсем немного. В теории я мог б ы освободиться.       — Если бы не я? — голос Сону переходит на виноватый шёпот. Сонхун мотает головой.       — Если бы не я. Я сам себя в это втянул. И тебя. Они просто удачно поймали идеальный рычаг давления, о котором я сперва даже не задумывался.       — И что ты…что именно ты делаешь? Сонхун сглатывает. Он парой слов уже обмолвился о том о сём, но никогда не подходил к досканальной сути. Никогда не в подробностях. Никогда не голой правдой. Сону смотрел на него с ожиданием, но без давления. Чернота его глаз будто успокаивала и подталкивала к ответу. Обволакивала и затягивала, говоря, что чернее, чем у Сонхуна в душе, всё равно уже не будет.       — Я пытаю людей, — сдавленно произносит он. Замечает, как тонкие пальцы Сону впиваются в его же колени, а дыхание замирает.       — Зачем? — лепечут пересохшие губы.       — Это крысы. Те, кто разносил и прятал товар для своих. Но решил, что ему мало платят и перепрятывал товар в другом месте. Чтобы продать другим за большие деньги. Это всегда риск, и я правда не понимаю, зачем они всё ещё это делают, если среди всех уже гуляют не просто слухи, а те, кто пережил встречи со мной. Живые примеры того, как поступать нельзя. Но они всё ещё это делают…       — Их всех до единого ловят?       — Всех. И всех сперва знакомят с железными кулаками. Многие колятся уже на этом этапе, не выдерживая боли и страха. Кто-то, кто опытнее в таких делах, дожидается встречи со мной. Я — предпоследняя инстанция. Дальше только смерть. Сону теперь вздрагивает уже всем телом. Смотрит на Сонхуна обеспокоенно, но бесстрашно. Взволнованно, но без паники. Чернота его бездн под длинными полуопущенными ресницами всё ещё спокойна.       — Палач, — тихо тянет Сону.       — Палач, — вздыхает Сонхун, кивая и опуская взгляд. Пряча его от Сону.       — Как долго ты…всё это происходит?       — Раньше я справлялся максимально быстро. Это нравилось боссу, я едва ли не ставил рекорды. Обо мне знали даже приезжие торговцы. Я был его гордостью. Теперь же, я трачу на это, порой, часы. Но не…не потому, что я плохо справляюсь или… Сонхун замолкает. Он жмурится крепко, сжимает в кулаке одеяло. Слышит в ушах, как долбится его сердце о рёбра. Он должен сказать Сону о том, что его пытки заходят так долго не из надобности. Из облегчения, которое ему это приносит. Но эта правда приносит ему самому боль. И он не справится, если Сону это ранит тоже. Он не справится, если Сону будет бояться его.       — Тебе это нравится? Но Сону догадывается и сам. Таким же тихим и ровным голосом, будто спрашивает о том, не хочет ли Сонхун спать? Не устал ли он? Так просто, будто они не обсуждают паталогически ненормальное желание калечить, чтобы получить облегчение. Сонхуну от этого только больше не по себе.       — Не совсем, — скривившись, бормочет он.       — Что самое ужасное из всего ты делал? Какая пытка была самой жуткой для тебя? Глаза Сонхуна мгновенно распахиваются. Перед ними мерцают цветные пятна, а дыхание утяжеляется. Перед его глазами перерезанное горло первого убитого. Самой жуткой пыткой для него — было первое убийство.       — Ты не захочешь услышать.       — Если я спрашиваю, значит уже хочу. Не решай за меня, окей?       — Но, Сону…       — Мы живём теперь в одной квартире. Я привязан к тебе до конца своих дней. Мы оба запутаны в каком-то лютом дерьме с наркомафией, Сонхун. Как ты думаешь, мне правда не стоит знать о самом страшном, чем ты занимаешься, когда мне придётся засыпать и просыпаться бок о бок с тобой?       — Я боюсь, понимаешь? — глаза Сонхуна теряют фокус, когда он поднимает их на Сону. Он ощущает горячую влагу в уголках.       — Чего?       — Того, что ты будешь бояться меня. Засыпая и просыпаясь бок о бок со мной.       — Я уже шутил про то, что ты убиваешь людей. И почти вбил в себя эту мысль. Не думаю, что…       — Но я убиваю людей, Сону, — цедит сквозь зубы и слёзы Сонхун. — Я действительно иногда их убиваю. Лицо Сону, как и в первые дни, — непроницаемая маска. Глаза Сону — бесконечная пустота и чернота бездны. Голос Сону — гвозди, приколачивающие Сонхуна к кровавому полотну его грязной правды.       — Но, если бы ты этого не делал, рано или поздно, они убили бы тебя. Туше.       — Я мог и дальше просто пытать крыс. Никто не давал мне приказа убивать их, — шепчет Сонхун, глотая ком в горле.       — Это всё равно бы случилось, — вздыхает Сону. А после, отлипая от стены, ползёт по постели ближе, накрывая сжатый кулак Сонхуна холодными пальцами. — Они не отпустили бы тебя. Ты слишком много знаешь, ты слишком много видел. Через год, два…неважно. Они заставили бы тебя убивать всё равно. Можешь сказать, что я ничего в этом не понимаю, но как мне кажется, грань между пытками и убийством — слишком тонкая. Если ты уже в силах калечить кого-то ради информации, почему вдруг тебе должно быть сложным и лишить кого-то жизни?       — Потому, что пока я живу обычной жизнью здесь, с Джеем или тобой, это сложно, Лис, — дрожащим голосом шелестит Сонхун. — Представить, что мои руки могут отнять у кого-то жизнь — сложно. А потом я просто делаю это. Так, будто это ничего мне не стоит.       — Это стоит тебе теперь наших жизней, Сонхун, — чуть слышно произносит Сону, касаясь кончиками пальцев влажной от слёз щеки Сонхуна. — И, как бы жестоко это не звучало, но — каждая отнятая тобой жизнь, даёт нам с тобой и Джею, ещё немного времени.       — Но они ведь тоже просто хотели заработать, — Сонхун ломается. Он слышит треск внутри себя. Его сгибает пополам и Сону так удачно ловит его в свои руки, вжимая лбом в плечо. Вплетается пальцами в серебристые волосы на затылке, успокаивающе их перебирая. — Они не трогали никого и пальцем…       — Здесь нет чёрного и белого, — шепчет Сону в его ухо. — И ты знаешь это. Как ты однажды сказал? Ты делаешь доброе дело для плохих людей? Откуда тебе знать, что эти крысы, например, под кайфом или от желания дозы, не насилуют, не грабят и не убивают людей? Извини, но не думаю, что ты проводишь интервью перед пытками… Сонхун сгребает Сону в своих руках так сильно, что тот от неожиданности пищит. Потому, что слова Сону возрождают в голове Сонхуна то задание с ублюдком, что изнасиловал группой неповинную девчонку. У Сонхуна в голове вновь эти жуткие фотографии. У Сонхуна в воспоминаниях личное дело Сону. Он сделал это тогда, потому что мстил за них всех. Потому, что он не прав сейчас, сокрушаясь, и кто-то из крыс действительно совершал ужасные вещи. Но позволяло ли это Сонхуну отнимать их жизни? С точки зрения морали, возможно, нет. Но с точки зрения слепого в их времена правосудия, которое решается деньгами, определённо да. Никто не заступился бы за каждую из жертв просто потому, что они все употребляли. Принявшие взятку никогда не заступились бы ни за кого из тех, кто пострадал от рук крыс. И был ли в таком случае Сонхун и в самом деле исковерканной рукой правосудия? Мог ли он утешать себя хотя бы этим?       — Прошло несколько лет, — тихо и сдавленно продолжает Сону, держа Сонхуна в своих руках, — а я всё ещё мечтаю, что хоть кто-нибудь из интернатовских ублюдков расплатится за то, что они со мной сделали. Он заканчивает и больше не продолжает. Сонхун молча плачет, сжимая зубы и не говоря о том, что он знает. Обнимает лишь крепче худое тело, вжимаясь лицом в мокрую уже толстовку, и не ощущает кроме боли и благодарности ничего. Это далеко не всё, что он мог бы и что ещё расскажет Сону. Их кофе так и не успело к ним приехать, но Сонхун решает, что для этой ночи откровений достаточно. У них ещё будет время, много времени, чтобы обсудить его работу, жизнь Сону до них. У них всё ещё будет, а пока, они просто могут сидеть в тишине, прижавшись друг к другу, и дышать одним на двоих воздухом, пока ещё не до конца пропитанным чужой кровью.