AMYGDALA

             

***

      

[RHODES — MORNING]

             Их взаимоотношения стали более открытыми. Вот, что замечает Сонхун, просыпаясь следующим утром и находя Сону свернувшимся в клубок ближе к стенке. Да, они не заснули в обнимку. Да, он не проснулся от касаний холодных пальцев к его лицу. Но до самого рассвета Сону был в его руках, гладил, держал за руку, был так близко. Они всё чаще теперь друг друга касаются, они всё дольше друг на друга смотрят. Больше говорят без саркастичных шуточек и колких интонаций. Эти изменения со стороны могут быть незаметны вовсе, но они все внутри Сонхуна расцветают любимыми мамиными белыми лилиями. Такими чистыми и светлыми посреди вязкой грязи его души. Сону спит так тихо, словно не дышит вовсе. Почти всем лицом зарывшись в подушку, обнимая одеяло и свои колени. Сонхун даже не уверен, что ему так удобно, но почему-то не смеет тронуть и сбить такой хрупкий сон. Сону сказал, он спит чутко. И Сонхуну верится ему на слово. И не хочется тревожить совсем. Вот почему, вместо того, чтобы встать умыться, заказать ещё кофе и выкурить утреннюю сигарету, он продолжает лежать на соседней подушке, разглядывая неуклюже разбросанные по лицу и наволочке жёлто-оранжевые прядки, порозовевшую ото сна кожу на щеке, умиротворенный комок в огромной чёрной толстовке. Этим утром Сону был похож на редких чёрных лис, свёрнутых в клубок и спрятавших мордочки в собственный хвост. Хотелось бы протянуть руку, убрать волосы, коснуться скулы и провести дальше, очерчивая линию челюсти. Но Сонхун одним лишь взглядом продолжает собственные мысли. Улыбкой нежной и такой непривычной для себя заканчивает неощутимую ласку. Никогда за всю свою жизнь он не думал, что вообще сможет встретить кого-то, за кем будет наблюдать, проснувшись и боясь нарушить хрупкий сон. Что сможет чувствовать к кому-то что-то, кроме страха и ненависти. Последние годы, единственным светлым в его жизни, был Джей и его семья. Друг, люди, ставшие ему вторыми родителями. Но никогда Сонхун не задумывался о любви. О том, чтобы держать кого-то за руку не от ноющей в груди боли, ощущая поддержку, а от переполняемых чувств и просто потому, что касаться хочется. Перебирать тонкие пальцы в своих, изучать шрамы, родинки, запоминать их. Ему так хотелось бы сейчас позвонить маме, в красках описать, что он чувствует, поделиться этим бурлящим счастьем быть с кем-то рядом. Но он лишь надеется, что она незримым ангелом наблюдает за ним и так. И непременно счастлива, закрывая глаза тогда, когда Сонхун марает руки чужой кровью. Но ничто хорошее не длится вечно, это уж Сонхун за всю свою недолгую жизнь уяснил прекрасно. Потому, когда его телефон начинает жужжать под подушкой, он лишь закатывает глаза и вздыхает тяжко, прекрасно понимая, кто может звонить ему сейчас, когда запрет на общение с Джеем всё ещё действует. Он выуживает телефон как можно осторожнее, но краем глаза видит, как хмурится, просыпаясь, Сону, и не удерживается оттого, чтобы накинуть на него плед по самые плечи, убаюкивая теплом обратно и вместе с тем выскальзывая из тепла постели. Сону ёжится неуютно, приоткрывая глаза, но Сонхун одними лишь губами шепчет ему «спи», прежде чем уходит из комнаты, принимая звонок.       — Да, доктор Квон? — негромко произносит он, запирая за собой дверь в кухне и цепляя пачку сигарет со стола.       — Доброе утро, Сонхун, — сходу насмешливо произносит мужчина. — Мне нужно встретиться с тобой. Это насчёт Сону и его терапии.       — Он пока ещё не принял решение, — ворчит Сонхун, придерживая плечом телефон и прикуривая сигарету.       — Ты, кажется, неправильно услышал меня.       — Во сколько? — вздыхает Сонхун и откидывает пачку с зажигалкой обратно на стол, потирая ладонью заспанное ещё лицо. Он всё понял правильно, но не удержался от вопроса.       — Через час, успеешь? Из вашего райончика теперь до центра не ближний путь, — усмехается Квон. И Сонхун, затягиваясь и вдыхая в себя горький дым, выглядывает в их тихий, почти омертвевший двор. Говорить Сону о том, что его босс прекрасно знает, где они живут, он не стал и не будет. Да и глупо было предполагать, что они смогут жить в городе без присмотра, когда Сонхун занимает столь важную должность под крылом наркомафии. Однако, пока Сону не задумался об этом сам, Сонхуну только на руку хранить это от него в секрете, ради их же спокойствия.       — Смотря куда ехать, — тянет Сонхун, выдыхая дым и проверяя на месте ли его синебокая птичка.       — Я сброшу тебе точку на карте. Что-то спокойное и нейтральное, где побольше людей.       — Для чего это?       — Для твоего же успокоения, — посмеивается Квон. — Мне просто нужно поговорить, а не запугать тебя до смерти. Не надумай там ничего лишнего себе.       — Я пока не в состоянии думать вовсе, — подавляет зевок Сонхун, отворачиваясь от окна и замирая, потому, что в дверном проёме вдруг оказывается Сону. — Жду локацию.       — Бурная ночка? — не скрывает оскала мужчина.       — Нет. Так вы пришлёте или у вас есть что-то ещё?       — Что, — хмыкает он, — у нас появились уши?       — Типа того, — Сонхун не сводит хмурого и напряжённого взгляда с Сону, что слегка сонно, сквозь полуприкрытые глаза, наблюдал за ним тоже, обнимая себя руками и стоя босыми ногами на прохладном полу. Сонхун тут же тушит едва начатую сигарету в пепельнице на подоконнике.       — Не задерживайся, Сонхун. Знаешь же, что у нас опоздания не в почёте. Квон сбрасывает звонок первым, и Сонхун сразу же откидывает телефон на стол перед собой.       — Тебе нужно на работу? — хрипловато произносит Сону, приваливаясь виском к дверному косяку.       — Квон просит о встрече. Это не по работе.       — Что-то связанное со мной?       — Отчасти.       — Сонхун, — устало вздыхает Сону. — К чему секреты? Мы вроде договорились.       — Не хочу лишний раз тревожить тебя, пока сам не пойму в чём дело, — качает головой Сонхун. Ему так хочется обойти стол, подойти ближе к Сону и обнять его. Но он совсем не уверен, что это сейчас уместно, что Сону не оттолкнёт его. Но даже кончики его пальцев зудят оттого, как сильно хочется прикоснуться. Огладить бледные щёки, наверняка ещё сохранившие тепло после сна, горячую шею…он встряхивает головой, взъерошивая пальцами волосы. Вслед за желанием обнять Сону, тепер неизбежно приходит и то, что снилось ему несколько ночей подряд. Обостряемое теперь особенно сильно, когда они будут спать в одной постели.       — И надолго ты? — вырывает его из мыслей Сону, отрываясь от двери и проходя в кухню, чтобы щёлкнуть чайником.       — Пара-тройка часов вместе с дорогой, — Сонхун бросает взгляд на время. Совсем ещё раннее утро. — По пути захвачу продуктов.       — Захвати ещё мне новый телефон и симку, — бормочет Сону, облокачиваясь о тумбу позади себя и накрывая лицо ладонями. — Думаю, это будет уместно в нынешней ситуации.       — Хорошо. Какие-то особые пожелания?       — Бюджетный, работающий, тянущий последние обновления, — поводит плечами Сону. — Хочу работать на нём, если под рукой не будет ноутбука.       — Хорошо, — вновь повторяет Сонхун, опуская взгляд на ноги Сону, которые тот не скрыл, оставшись в одной лишь толстовке. Сонхун всё ещё привыкает ко множеству шрамов на фарфоровой коже, Сону, похоже, привыкает их не прятать.       — Что-то не так? — Сону скрещивает руки на груди, упираясь в Сонхуна слегка затуманенным взглядом. Тени под его глазами снова проявились из-за недосыпа, почти исчезнувшие за время прибывания в психбольнице. — От тебя заверсту несёт напряжением. Может скажешь уже?       — Никак не могу привыкнуть к тому, что мы можем вот так просто общаться, — невесело усмехается Сонхун, решая хоть чем-то занять руки и подхватывая телефон со стола.       — Как нормальные люди? — фырчит Сону. — Представь себе, я не всегда саркастичная задница. К тому же, я пока ещё слишком сонный, чтобы генерировать какие-то колкие мысли.       — Можешь поспать, пока меня не будет.       — Не думаю, что усну в одиночестве, — Сону тут же морщится и поправляет себя. — Я имею в виду, что не ощущаю безопасности до конца в этой квартире. Возможно позже, когда привыкну и ты будешь уезжать чаще.       — Я понимаю. И, если что, телефон всегда будет при мне. Пиши в любое время.       — Не хочу открывать сети с ноута здесь. Не говорю о том, что за нами следят, но лучше обновить всё, как только ты привезёшь карту. Сонхун прикусывает язык, чтобы не ляпнуть о том, что даже это — бесполезное действие. За ними уже следят, за ними всегда будут следить, и даже смена номера не поможет. Как минимум, он будет зарегистрирован на Сонхуна, как максимум, его босс всегда в курсе лишних перемещений, подвергающих опасности бизнес. А, благодаря Квону, ещё и в курсе всех состояний и медицинских дыр в Сону. Они буквально, как на ладони, но, если Сону хоть как-то находит для себя способы ощущения безопасности, Сонхун сделает всё для этого. Чайник щёлкает за спиной Сону, заставляя его вздрогнуть.       — Тогда пойду собираться, — Сонхун убирает мобильный в карман домашних штанов, обходя стол в нескольких сантиметрах от Сону, и резко оборачивается, когда прохладные пальцы касаются его запястья.       — Будь осторожен, — негромко произносит Сону, слегка сжимая его руку и почти сразу отпуская, чтобы отвернуться и открыть шкаф, в котором стоит посуда.       — Постараюсь. Поджимая губы, Сонхун заставляет себя уйти в комнату и не прижаться к спине Сону, заковывая его в объятия. Зарываясь носом в цветные волосы и урывая для себя ещё пару минут покоя рядом с ним. Он ведь вернётся уже совсем скоро, и нет смысла устраивать долгие прощания каждый раз, когда он куда-то уезжает. По крайней мере, он на это надеется, запирая квартиру снаружи и оставляя Сону одного.              

***

      

[Gracchus — Whispers]

             Сложнее всего было достать из вещей папки с личным делом и мед.картами Сону так, чтобы тот не заметил, делая себе чай в кухне. Быстро, незаметно, тихо. Сонхун приложил все усилия, чтобы спрятать их под кожанкой и вынести из дома.       — Неужели дочитал? — забавляется Квон, когда Сонхун передаёт ему папки по столу. Они расположились в небольшой кафешке почти в самом центре города, среди студентов, сонно тращащихся в ноутбуки и выпивающих самый большой кофе из существующих.       — Нет, — отрицательно мотает головой Сонхун. — И не буду. Я хочу, чтобы он сам рассказал мне обо всём, что я не прочёл.       — Не дождёшься, — цыкает языком Квон, забирая папки и убирая их в свой портфель. — Зря, Сонхун. То, до чего ты так и не дошёл, возможно, открыло бы для тебя его с другой стороны. И ты уже не так рьяно защищал бы его.       — Всё, что я для себя уяснил: его пытали, насиловали, увечили и пытались превратить в овоща. Ничто иное не переубедит меня отказаться от его защиты.       — Даже, если он убивал?       — Очень сильно в этом сомневаюсь, — морщится Сонхун.       — Да, ладно, — фырчит Квон, притягивая к себе чашечку эспрессо, — на этом даже не сыграешь. Для подобного твой мальчик слишком безобидный. Что же он такого сделал, что заслужил такое твоё доверие, что ты добровольно подписался на пожизненную службу нашему боссу? Хорош в постели?       — Доктор Квон, — предупреждающе понижает голос Сонхун, сужая глаза. — Не стоит.       — Я просто пытаюсь понять, Сонхун, — разводит мужчина руками.       — Встречный вопрос, что же он такого сделал, из-за чего я должен передумать защищать его? И почему вам так сложно сказать об этом, раз вы заставляли меня читать его личное дело?       — Спроси его сам, — усмехается Квон. — Заодно проверишь степень доверия.       — А по-моему вы просто блефуете, — выплёвывает Сонхун. Глаза Квона под очками мгновенно темнеют.       — Осторожнее с выражениями.       — О чём вы хотели поговорить? — Сонхун откидывается спиной на тонкий стул, распахивая кожанку. — Вряд ли о секретах Сону.       — Скорее о его умелой лжи. Лечащий врач был весьма озадачен тем, как искуссно он увиливал от терапии все две недели нахождения в клинике. Следуя его динамике в предыдущие госпитализации, он должен был сдаться добровольно уже через неделю. Но он неизменно гнул свою линию, пил таблетки и из раза в раз повторял, что ему становится лучше. И ведь не придраться. Ни единого приступа, никаких отклонений, истерик или попыток сделать хоть что-то против правил. Питание его, удивительно, было в норме, хотя мы оба знаем, что он имеет серьёзные проблемы с приёмом пищи.       — Он не единожды был в подобных местах, чего удивительного? Он знает, как себя нужно вести.       — Проблема не в этом, Сонхун, — щурится из-под очков Квон. — Таблетки, которые мы давали Сону, непременно должны были спровоцировать новый виток его депрессии. Это ни разу не было лекарством. Он должен был стать более апатичным и отрешённым. Но его динамика была стабильна. Все две недели.       — И на что вы намекаете? Что он не пил препараты, которые ему давали? Могу его только похвалить, раз вы и там попытались навредить ему. Видимо, его чуйка сработала лучше ваших ожиданий.       — Нам необходимо было посмотреть на то, насколько он нестабилен сейчас, учитывая, как тесно ты теперь с ним связан, Сонхун, — понижает голос Квон, склоняясь над столом. — Поверь, тебе не нужны будут проблемы с ним, если он во время очередного приступа пойдёт и сдаст тебя в полицию. Или того хуже.       — Чего хуже?       — Например, решит прикончить тебя во сне.       — Доктор Квон, — закатывает глаза Сонхун, нервно толкая языком щёку. — Мне ли этого бояться, когда он буквально спит в постели с убийцей?       — Если бы ты прочёл его дело до конца, может и подумал, кому из вас и кого стоит бояться. Сонхун мгновенно впивается в него суровым взглядом.       — Его упекли бы в психушку или тюрьму, убей он кого-нибудь. А он итак из белых стен не вылезал.       — Особенно последние полгода перед выпуском из интерната, — спокойно кивает Квон, вновь пригубляя кофе. — И ещё пару месяцев после.       — Но я читал его дело после выпуска, — хмурится Сонхун. — Он сразу уехал и обосновался в моём доме.       — Он сбежал, Сонхун.       — Каким образом? Его привязывали, — морщится он, словно мужчина произнёс какой-то бред. И для Сонхуна это действительно был бред. Пока Квон не решил полезть в портфель вновь, доставая дело Сону и пролистывая до почти последних страниц. Он бросает папку под нос Сонхуна, тыча пальцем туда, куда стоило смотреть.       — Нападение на медсестру и нанесение ей тяжких увечий, благо совместимых с жизнью. Ликвидация единственного охранника, что кстати было опрометчиво для их больнички, шприцом с транквилизатором. Побег из больницы, — сквозь зубы цедит Квон. — Его не стали искать только потому, что им до лампочки на всех психов, которые содержатся там за счёт государства. Одним меньше — дышать легче. Но, Сонхун? Твой мальчик чёртов спецагент из голливудских фильмов раз ему, слабому и немощному, удалось провернуть это всё в одиночку и сбежать, начав жизнь практически с нуля. И не быть пойманным. Сонхун дышит тихо и тяжело, пробегаясь глазами по исписанным строчкам, с которых Квон убирает руку. Он читает раз за разом и поверить не может в то, что его Сону, хрупкий и тонкий, почти беспомощный и беззащитный, действительно смог сделать это и остаться не пойманным. Он вспоминает рассказы о том, как Сону прятался в квартире, лишний раз не покидая её. Он думает о его скрытых и почти пустых аккаунтах, отсутствии друзей и даже знакомых. Самоповреждениях и попытках суицида.       — Он защищал себя, как мог, — выдавливает Сонхун, сглатывая ком. — Над ним столько лет издевались. Ожидаемо, что он пытался защититься.       — Плевать на нападения, мы сами не чистой руки, — отмахивается Квон. — С его проблемами с башкой, он смог сбежать. Будучи нестабильным. Нам необходимо было проверить, как он поведёт себя после препаратов. Но он не пил их.       — И что вы мне предлагаете делать? Убедить его пройти терапию и следить за каждой таблеткой, проверяя его рот? Чтобы сделать ему хуже? Если сейчас он стабилен, в чём проблема просто помочь ему поддерживать это состояние?       — Никто из нас не хочет проблем, Сонхун. А Сону — бомба замедленного действия. И знать, как ликвидировать её при случае, лучший способ активации не допустить.       — Вы буквально хотите довести его до приступов, чтобы узнать, как предотвращать их в дальнейшем? Что за бред, — фырчит Сонхун. — У того лечащего врача точно есть диплом? Начинаю сомневаться в его компетенции.       — А я начинаю убеждаться в том, что тебе самому следовало бы обратиться к Киму. И как можно скорее.       — Вы говорите мне это столько, сколько я с вами работаю.       — И никогда ещё до этого дня, я не был так обеспокоен твоим состоянием, Сонхун, — поджимает губы Квон — Твои изменения не проходят стороной.       — Ну, ещё положите нас с Сону вместе. Каков итог, Доктор Квон? — устало вздыхает Сонхун. — Я не отпущу Сону в клинику снова. Ему нужно прийти в себя и привыкнуть к нормальной жизни. Насчёт терапии поговорю, но вряд ли он решится на неё в ближайшее время. Сам тоже пока не пойду.       — Ты не представляешь, чем рискуешь.       — Вы у меня на быстром наборе. Вы следите за нами. Если что-то случится — никто не останется в неведении.       — Молись, чтобы мы узнали о чём-то раньше, чем что-то действительно случится хоть с одним из вас, Сонхун.       — Я — атеист, Доктор Квон, — хмыкает тот, поднимаясь из-за стола. — Могу ехать?       — Надеюсь, что ты ещё подумаешь о нашем разговоре, — кивает Квон, собирая папки обратно в портфель.       — Наберу, если что. Хорошего дня. У Сонхуна дрожат руки, когда он толкает ими дверь, а после, садясь на байк, пытается надеть шлем. Ему стоило немалых усилий сдержать все свои эмоции перед Квоном. В голове шумело, сердце в груди ухало так, будто он пробежал марафон. Он очевидно понимал, что эта вскрывшаяся о Сону деталь, ничуть не изменит его к нему отношения, кроме того, что теперь Сонхун хочет защищать его ещё больше, скрывать ещё лучше. Но неясным оставалось одно: как Сону удалось это сделать? Почему он не пил таблетки в больнице все эти две недели, но притворялся? И чем таким Квон грозит ему, если Сону вдруг потеряет над собой контроль? Сонхуну слабо верится, что Сону сможет сделать что-то с ним, он скорее поверит, что Сону повторит попытку суицида. Бояться Сону — равно бояться бездомного котёнка, вымокшего под дождём. Это он, Сонхун, был тем, кого бояться стоило. С его постепенно плохо контролируемой агрессией и жаждой крови, что утихомиривалась только рядом с Сону. А потому, слова Квона кажутся ему полным бредом со всех сторон. Добровольно позволить им довести Сону до потери контроля? Бред. Пойти на терапию самому, когда он уже почуял вкус крови? Бред тем более. У них едва налаживалась новая жизнь, ни к чему было её сейчас заново рушить под корень. Сонхун сам готов разрушить любого, кто покусится на их шаткий покой сейчас. Рёв мотора — единственное, что способно заглушить вой его мыслей, и Сонхун срывается с места, оставляя за собой клуб дыма.              

***

      

[MNQN — Amphetamine]

             Сонхун действительно готовился к приезду Сону. Сону слабо улыбается от понимания этого, когда залезает под утренний душ, вновь вдыхая запах приятного геля с ярким грейпфрутовым запахом. Прикрывая глаза, он вспоминает день, когда они покупали жидкости для его электронки, и как Сонхун устал тогда, но выдержал. Сону намеренно пытался вывести его из себя и обсуждал с консультантом каждую деталь, о которой и так знал. Но Сонхун оставался рядом. Уже тогда. Этот цитрусовый аромат навсегда въелся в голову Сону, ассоциируясь только с Сонхуном и удивительно ярким солнцем, застрявшим в серости его глаз и серебре волос. Сону не знал, что влюбляться можно так сильно и с каждым днём всё больше, до сих пор не признавая в себе этого чувства. Оно было чуждо ему, странно, пугающе. То, как мурашки бежали от каждого прикосновения, кожа горела от одного только взгляда, а сердце замирало, стоило Сонхуну назвать его поимени. Или этим глупым прозвищем. Лис. Сону намыливает волосы, пробираясь сквозь спутанные прядки пальцами. Он так хотел смыть с себя дурацкий рыжий цвет, с которым его связывало только одиночество и страх, но теперь, когда Сонхун нашёл ему это глупое прозвище, хотелось вернуть яркость прядок. Рыжий больше не кричал о его внутренней боли и не отливал кровавым на солнце. Он напоминал о Сонхуне. И тех же горьких грейпфрутах. Сону проводит пальцами по телу, задевая каждый шрам и приоткрывая глаза. Сонхун видел их почти все на нём, но не кривился в отвращении. Не пытался надавить ни на один с язвительной ухмылкой спрашивая: болят ли они всё ещё? По телу Сону проходит дрожь от одних только воспоминаний в интернате. Болели всегда не шрами, а кожа от ногтей или лезвия. Болело всегда внутри, когда он уже думал, что его органы лопнут. Он надеялся, что однажды так случится, но кроме гематом, порезов и разрывов ничего не оставалось физически. Зато навсегда осталось внутри. И это то, за что Сону ненавидит их всех больше всего. За то, что шрамы в его душе образовали собой клетку, за которую никого не пустить, даже если хочется. Он каждый раз касается Сонхуна с опаской, хоть и знает, что тот не сделает ему больно. Ему каждый раз неуютно от взгляда по голым ногам не потому, что шрамы на виду, а потому, что Сону боится, что Сонхун смотрит на него иначе. Он хоччет этого и боится одновременно. Потому, что никто никогда не смотрел на него, как на тело, которое хочется из-за чувств, а не животного желания или жажды причинить боль. Ему одновременно приятно оттого, как скользит жаркий взгляд Сонхуна порой по его шрамированным бёдрам, и страшно, где-то на подкорке. Сону ведёт ладонями по ногам, ощущая кожей каждую выпуклость заживших рубцов, пытаясь представить, что это был бы Сонхун однажды. И тело отзывается само. Из губ вырывается тяжёлый вздох, а внутри собирается дрожь. Потому, что от Сонхуна это точно было бы приятно. Это было почти желанно. Но он отдёргивает от себя руки, упираясь ими в кафель душевой, опуская голову и пытаясь привести дыхание в норму, потому что чувствует, что вместе со вздохом вожделения, начинает задыхаться от страха. Подсознательного, что, даже если Сонхун не причинит ему боли, Сону будет помнить о той, которая была раньше. И не сможет от неё избавиться никогда, постоянно напрягаясь и вспоминая то и дело то, как горело всё от хваток и ударов. Резких толчков и порезов. Сону так хотелось бы однажды просто освободить голову и позволить Сонхуну провести ладонями там, где он каждый раз скользит взглядом. Но Сону боится, что никогда не сможет испытать настоящего наслаждения от этих прикосновений. И навсегда разочарует их обоих тем, насколько сломан внутри. Сможет ли он когда-нибудь изменить это? Ему бы правда хотелось. Подставляя лицо под горячие струи, Сону смывает слёзы и пену, попавшую с волос. Они начинают новую жизнь, но почему-то она таковой ему не кажется. Прошлое всегда будет держать его за хвост, как бы смешно это не звучало в купе с прозвищем от Сонхуна. Прошлое всегда будет где-то за углом, перемигиваясь с настоящим, в котором оба они теперь повязаны чьей-то кровью, ложью и смертельной опасностью. Их жизнь никогда не будет достаточно спокойной, чтобы перестать оборачиваться. Но она может быть таковой хотя бы в четырёх стенах, где они всегда вдвоём. Сону по-прежнему примиряется и с мыслью о том, что он теперь не один, и никогда больше не будет. Это пугает, он не привык делить с кем-то быт и тем более постель, если только его не заставляли в интернате. Но с Сонхуном это ощущается как-то совсем привычно теперь. После их ночных посиделок дома у Сону, после всех дней в клинике и после сегодняшней ночи, когда они едва не уснули в обнимку, но внутренняя неуверенность Сону победила и он вжался в стену, привыкая сперва хотя бы к тому, что в его кровати он не один. И ощущалось это слишком хорошо. Потому, что безопасно. Выходит Сону из душа чуть более живым, чем после короткого сна. Треплет волосы полотенцем, шлёпая босыми ногами по полу и оглядывая при свете дня их квартиру. Она в целом даже нравится ему, она даже вполне уютная, если действительно обжить её и добавить пару деталей. Как минимум, купить немного вещей, чтобы хаотично разбросать их, создавая иллюзию жизни среди светлых стен. Сону даже ловит себя на том, что на его губах замирает лёгкая улыбка, но она рссыпается, когда он под своими ногами обнаруживает то, чего не должен был. Возле приоткрытой дверцы шкафа, на чистом паркете, на него смотрели с крохотной фотографии чёрные глаза, почти скрытые такой же чёрной чёлкой. Полотенце из рук Сону падает, а сам он опускается на корточки, чувствуя как ноги его предают и едва не подкашиваются. Трясущиеся пальцы подбирают фото, которое он первый и последний раз видел в пятнадцать. Когда его вклеивали в личное дело в интернате. Сону сглатывает страх, поднимая взгляд на полку шкафа, но там лишь немного вещей Сонхуна, закинутых беспорядком, и больше ничего. Его сумка с ноутбуком и единственным комплектом вещей. И больше ничего. И в груди его, разгораясь ледяным пламенем, тоже не осталось ничего, кроме страха, слепящего глаза. Этой фотографии не было нигде, кроме его личного дела. Этой фотографии нигде больше быть не могло, но вот она, с замятым уголком, в его руках, возле их шкафа. Явно выпавшая из папки, которую он бы сжёг при возможности. Явно оказавшаяся там не случайно. Среди их с Сонхуном вещей. Среди вещей Сонхуна. Сону бросается взглядом через плечо, на дверь, но вспоминает, что Сонхун запер его, уходя. И так удачно подобрав замок в двери так, чтобы Сону не мог никого впустить, передвигая защёлку и закрывая себя тоже, и не мог никому открыть, если только его не откроют снаружи. Он был заперт в этой квартире до прихода Сонхуна. С этой непонятной находкой в руках и пронзительным криком отчаяния в голове. Его ладони холодеют, а дыхание сбивается. А Сонхун, как оказывается, видел его личное дело. Знал каждый день, прожитой им жизни, в том аду. Сонхун всё знал. Когда как сам Сону не знал о нём ничего, пока Сонхун не позволял, впуская его в свой мир. Снова. Сону снова одолевают те же мысли, что заполняли голову, когда Сонхун исчез. Это снова был Сонхун, кто впускал его, читая Сону, как открытую книгу. Это снова был Сонхун, кто танцевал по стёклам его доверия. Так трепетно их собравший и разрушивший всё вновь. Сону сдавливает в пальцах фотографию, опадая на колени и закрывая руками голову. Он не представляет, что Сонхуну нужно будет сказать, чтобы Сону ему поверил. Он не представляет, что Сонхуну вновь нужно будет сделать, чтобы Сону не думал о том, что никому верить нельзя. Все мысли о прикосновениях Сонхуна внезапно такие липкие, склизкие, неприятные. Все слова, сказанные Сонхуном такие лживые и приторные. Но зачем он ему? Зачем кому-то, как Сонхун, Сону? Если бы он мешал, потому что много знает, разве не проще убить его и избавиться от опасности навсегда? Разве не проще было запереть его в психушке, иногда навещая? Но Сонхун делал всё, чтобы вытащить и спрятать Сону. Сонхун делал всё, что расходилось с той правдой, что гнездилась в голове Сону. Сонхун делал всё наперекор здравому смыслу. И Сону так хотелось бы поверить в искренность его чувств. Но паззл не складывался. Всё рушилось. Жизнь Сону, едва только обретшая краски в который раз, рушилась вновь.              

***

      

[Nevertel — stuck inside]

             Сонхун задерживается, потому что зависает в магазине техники, подбирая для Сону что-то особенное. Покупка обычного мобильного превращается в целый совет директоров в его голове. Он никому кроме Джеё и его родителей не делал особых подарков, и ему так непривычно понимать, что он делает для Сону столько всего и за такой короткий срок. Так необычно привыкать к тому, что теперь так и будет. Он успокаивается, пока выбирает продукты, а возле сердца во внутреннем кармане куртки покоится подарок. Для Сону даже банальные бытовые мелочи выбирать вдруг оказывается приятно. Особенно желанно после разговора с Квоном. Для Сону ему хочется делать ещё больше лучшего. Помочь забыть всё то, что происходило с ним и ними двумя «до». Сонхун бы стёр и вовсе, если бы мог, всё прошлое для Сону, но в его силах было лишь создать настоящее и будущее таким, которое сможет вытеснить всю боль и черноту. Он натыкается взглядом возле кассы на неуклюжее и слегка уже увядающее растение в горшке. Какие-то крохотные рыжеватые цветы, Сонхуну даже плевать на название, но он берёт горшок и просит пробить его тоже. Потому, что они так напомнили ему герберы, которые он приносил в палату. Они снова напомнили ему волосы Сону, такие ярко-оранжевые на лепестках и более жёлтые к серединке, собранные в крохотные, волнистые, пышные соцветия. Даже, если этот цветок завянет через неделю и они не смогут его выходить, потому что оба не знатоки домашних растений, Сонхун хочет хотя бы на миг увидеть улыбку Сону, которому вручит цветок. Но, возвращаясь домой в сладостном предвкушении, Сонхун находит Сону вовсе не в приподнятом настроении от долгого ожидания. Он находит его сжавшимся в комок в углу дивана, обнимающим колени и роняющим слёзы с уже опухшего и покрасневшего лица.       — Сону? Он буквально откидывает от себя пакет с продуктами и едва не роняет горшокчек с цветком, неуклюже ставя его на пол и бросаясь к дивану. Хватает лицо Сону в ладони, поднимая его и натыкаясь на пустой взгляд, какой встречал его все первые недели их общения. Чернота бездн напротив сияет от слёз и боли, плещущейся изнутри, но никак не от радости его присутствия.       — Что произошло? — пытается Сонхун. — Тебе плохо?       — Ты обещал мне больше не скрывать ничего, — кое-как проговаривает Сону, глотая слёзы. А у Сонхуна сердце ухает вниз.       — Меня буквально с утра не было дома. Что стряслось? Сону толкает ему в грудь что-то, зажатое в кулаке. И Сонхун хмурится, ничего не понимая, но подхватывая дрожащий кулак своим, глядя на то, как размыкаются побелевшие уже пальцы, оставляя на его ладони смятый комок бумаги. Отстраняясь от лица Сону, Сонхун раскрывает пальцами этот комок, и вздрагивает, словно от выстрела, осознавая увиденное.       — Сону…       — Ты ведь обещал, — скулит тихо тот. — Откуда у тебя это?       — Я не мог…       — Откуда?! — хрипло вскрикивает Сону, явно сорвавший голос от слёз.       — Из твоего личного дела, — шепчет Сонхун пристыженно, откладывая фотографию на диван и опуская голову.       — Теперь ты не врёшь, посмотри-ка.       — Я не мог сказать тебе.       — Как давно? Как давно ты знаешь всё обо мне? И почему ни разу не сказал? Почему не мог?!       — Я не знаю всё о тебе, Сону, — всё так же тихо говорит Сонхун. — Я не читал всё. Я не смог.       — Как давно? — всхлипывает Сону, впиваясь пальцами в свои колени.       — Как только ты попал в больницу, — признаётся Сонхун. — Квон принёс мне все документы на тебя.       — Боже… — скулит Сону, пряча лицо в предплечьях.       — Но я не смог прочесть всё, слышишь? — Сонхун осторожно касается руками ног Сону, но тот дёргается от него, заставляя отстраниться. — Я не смог прочесть всё, Сону, клянусь. Ты пришёл в себя и я понял, что не хочу так нечестно. Я хочу, чтобы ты сам рассказал мне, если посчитаешь нужным. Я хочу, чтобы ты доверял мне, слышишь?       — Как я могу тебе доверять? — неразборчиво бормочет Сону. — Каждый раз, когда я хочу, ты делаешь всё, чтобы я не верил тебе.       — Квон вызвонил меня сегодня, чтобы рассказать о том, что ты сбежал из психбольницы, как только тебя выпустили из интерната. И о том, что ты не принимал таблетки все эти две недели. Он хочет, чтобы я принудил тебя к новому курсу. Я отказался.       — Что…? Сонхун пробует снова, несмотря даже на все протесты, и обхватывает мокрую щёку Сону ладонью, устремляя взгляд прямо во влажные чёрные глаза.       — Я отказался обманом заставлять тебя проходить курс таблеток. Мне плевать почему ты не пил их, значит так тебе было нужно. Но я волнуюсь за тебя, Сону. И вот почему я говорю тебе это, не скрывая. Но есть что-то, что я попросту не мог сказать.       — Но почему?       — Я боялся, что ты закроешься от меня, если узнаешь, что я что-то прочёл.       — Теперь я закроюсь, потому что ты скрыл это.       — Пожалуйста, Сону, — взмаливается Сонхун, смахивая большим пальцем новые слёзы. — Я всего лишь хочу защитить тебя. Поверь мне. Доверься мне, прошу тебя?       — Что ещё ты знаешь? — сквозь слёзы шепчет Сону. — Сколько всего ты обо мне знаешь?       — Весь первый год после прибытия. Жизнь после интерната. И о…о нескольких актах насилия тоже. Сону снова разражается слезами, пряча голову, из-за чего ладонь Сонхуна ложится на его затылок, зарываясь пальцами в пушистые чуть спутанные волосы. Он так хочет забрать всю его боль себе. Он так хочет сделать хоть что-нибудь. но чувствует себя таким бессильным…и никак не ожидает того, что Сону, внезапно расцепив на своих коленях руки, потянется к нему всем телом, утыкаясь лицом в грудь под распахнутой кожанкой. Сонхун теряется в первые секунды, но затем охватывает Сону руками, затаскивая хрупкое тело на себя и прижимая так крепко, как только может, чувствуя, как влажный нос вжимается теперь в его ключицы, а под ворот футболки на грудь стекают молчаливые слёзы. Он держит Сону в объятиях, стараясь впитать весь страх в себя, стараясь дать Сону понять, что он в безопасности с ним, что он не причинит ему вреда. Но Сонхун не может этого обещать. Он старается и будет стараться сделать для этого всё, но он не может Сону обещать ничего, кроме того, что будет с ним честным. И будет делать всё, что в его силах. Пусть в его силах и не так много. Хватка Сону на нём болезненно крепкая, сжимающая плечи, но Сонхуну и этого недостаточно. Он сильнее стискивает тонкую талию и вдавливает подушечки пальцев в заднюю сторону шеи Сону, приникая губами к виску. Он не знает слов, которые утешили бы Сону сейчас, но он может просто быть рядом и держать его, пока Сону не станет хоть немного лучше. Впитывая в себя потоки слёз и дрожь, которая пробивает всё тело Сону.       — Пожалуйста, — шелестит вдруг Сону в его кожу, — не лги мне.       — Прости меня, — бормочет в самое ухо Сонхун.       — Я так хочу тебе верить… И нет ничего, чего Сонхуну хотелось бы сейчас больше.              

***

      

[Out came the Wolves — lowland hum]

             Сону рассказывает Сонхуну обо всём, что тот прочёл от первого лица. Не скрывая деталей и подробностей. Заставляя Сонхуна каждый раз стискивать зубы и его руку, чтобы успокоиться и переждать приливы злости, затопляющие даже его графитовую радужку и делая её почти чёрной. Сону выдыхается ближе к вечеру, прося у Сонхуна лишь одного: не спрашивать ни о чём больше, пока сам он не решится рассказать. Они оба решают, что им необходимо остудиться и проветрить голову и выходят в тихие сумерки своего двора, держась за руки. Машин к вечеру слегка прибавилось, но их колодец меж четырёх домов всё равно казался кладбищем посреди жилых стен. Особенно, когда гулом по нему разносится рёв мотоцикла, сохраняя это эхо и взвиваясь в тёмное небо резким оглушающим звуком. Сону, успевший отвыкнуть от ощущения Сонхуна впереди, жмётся к нему крепче и даже закрывает глаза, пока они летят по дороге, обгоняя трафик. Обнимая одной рукой за талию и пряча руку под кожанкой, второй он прямой ладонью укладывает на сердце и наслаждается успокаивающим и удивительно ровным биением, даже когда они лавируют и заворачивают. Сонхун будто застрял где-то в себе после их разговора, кажущийся внешне и даже сердцем успокоившимся, но выдавали глаза. Сону видел, как огонь в них ещё горит, поджигая тёмный угол и готовый разгореться от любого дуновения ветра. Сону и сам не ощущал полного покоя, после того, как доверил Сонхуну своё прошлое из первых уст, но чувствовал, что нить, натянутая между ними, обвилась ещё одной, становясь крепче. Ему будет бесконечно сложно. Им двоим будет бесконечно сложно, но им нужно научиться доверять друг другу. Особенно, если никому вокруг больше нельзя. Сону теряет счёт времени, пока они петляют по дорогам с мельтешащими вывесками, но приподнимает голову со спины Сонхуна, когда байк тормозит возле заправки, а сам Сонхун слегка облокачивается о него спиной.       — Устал? — кричит он под шлемом. Ответом Сонхун хлопает его по ладонями, призывая отпустить, и Сону нехотя делает это, слезая с байка первым и снимая шлем.       — Нужно заправиться. Да и ты прав. Слегка устал. Отвык уже ездить так много, — хмыкает Сонхун, избавляясь от своего шлема и встряхивая серебром волос.       — Может я схожу пока в магазин? Куплю какого-нибудь вредного дерьма, — криво усмехается Сону, убирая руки в задние карманы джинс.       — Давай лучше я схожу, — улыбается Сонхун. — Заодно оплачу бензин.       — Хорошо. Так и быть, посторожу твою птичку, — фырчит Сону, усаживаясь боком на байк и вытягивая слегка затёкшие ноги. — Маши мне ручкой, если что, — кивает он на панорамные стёкла заправки. Сонхун ничего не отвечает, посмеиваясь и подбрасывая ключи, и торопливо направляется к приоткрытой двери через всю пустынную площадку. Сону впервые в таком месте, похожем на какие-то фильмы. Он изучает глазами различные цифры, неизвестные ему марки, цены и показатели. В какой-то момент ему даже кажется, что он уже где-то кроме фильмов видел что-то подобное, но в голову ничего не лезет, кроме странного страха. На всей заправке свет излучает лишь маленький магазинчик и пара высоких фонарей, устремлённых в небо. Это неприятно зудит под кожей, дополняясь ещё и резким тормозом машины и бьющими по боковому зрению фарами. Сону прикрывает лицо рукой, но не оборачивается, прислушиваясь. Вспыхивая ужасом в тот же миг, как слышит в свою сторону:       — Скучаешь? Громкий мужской голос окликает его, за ним следует смех и хлопки дверей машины. Сону вполне может сорваться с места и добежать до магазинчика, окликнув Сонхуна, но он буквально примерзает к месту, скованный омерзительными флэшбеками. Он слышит это слово другим голосом в своей голове. И даже не может закричать, когда перед ним появляется пара парней с хищными ухмылками.       — Твой байк? — кивает один из них, склоняя голову и оглядывая Сону, упрятанного в мешковатую толстовку и драные джинсы. Он отрицательно мотает головой, неспособный произнести звука.       — Значит можем взять его погонять? — гогочет второй, упирая руки в бока и подмигивая Сону. — Или тебя.       — Дохловат, — озвучивает первый, и Сону сжимается весь. Потому, что слово в слово может повторить и эту фразу. И помнит, что за ней тогда следовало. — Хотя на разок сойдёт. Он молится про себя, чтобы Сонхун поторопился, потому что эти двое уже оборачиваются в поисках свидетелей. Но никого нет, Сону даже камер не успел заметить, есть ли они здесь вообще? Его пальцы болезненно впиваются в сидение под собой, когда один из парней наклоняется к нему, как будто принюхиваясь. Сону непроизвольно дёргается назад.       — Да ладно тебе, — вдруг разражается парень смехом, откидывая голову назад и демонстрируя нелепую татуировку на шее. — Шутим мы. Сиди спокойно. Пацанами не интересуемся.       — В штаны не наделал? — смеётся в унисон второй, маша на Сону рукой. — Бывай, малый. И скажи родителям, пусть не оставляют тебя одного. Они уже разворачиваются, чтобы пойти в магазинчик, и Сону готовится выдохнуть и расплакаться от облегчения, но слёзы застывают в его глазах, потому что меж их плеч он видит Сонхуна. Замершего возле стеклянной двери и смотрящего даже издалека так убийственно, что у Сону кровь стынет в жилах. Падающая из рук Сонхуна цветная пачка каких-то конфет разбивает что-то внутри Сону. И всё, на что способен его голос в этот момент — тихий шёпот:       — Бегите… — который никто из парней, всё ещё смеющихся и что-то говорящих ему через плечо, не слышит. Как и не замечает мертвенно побледневшего лица. Всё происходит слишком быстро. Сону, кажется, только успевает моргнуть, и один из парней уже лежит на асфальте, засыпаемый ударами, пока второй несётся к магазинчику, чтобы позвать на помощь и оттащить озверевшего Сонхуна, превращающего лицо незнакомца в кусок кровавого месива. Сону буквально считает секунды, пытаясь собрать себя в кучу, чтобы сдвинуться с места, но ему приходится. Потому, что второй уже тычет пальцем в их сторону, что-то объясняя кассиру, поднимающему трубку городского телефона. Сону бросается к Сонхуну, тщетно стараясь отпихнуть его, но тот его не слышит, и Сону даже кажется, будто он рычит, нанося удары один за одним.       — Сонхун, пожалуйста, — взмаливается он, касаясь ледяными руками шеи под воротом кожанки. Сонхун шипит, резко останавливаясь и откидываясь назад. Его руки в крови, брызги на рукавах куртки, повсюду на асфальте, и Сону даже страшно смотреть на чужое лицо, потому что он знает, что лица там не увидит. Вместо этого, он сглатывает тошноту и страх, хватая Сонхуна за щёки и заставляя посмотреть бешеными глазами на себя.       — Поехали отсюда. Они вызвали полицию. На эти слова Сонхун реагирует сразу. Сбивчиво кивая, он отпихивает Сону к байку, поднимаясь с парня и едва не запинаясь, торопится тоже. Скользкими от крови руками он надевает шлем и достаёт из кармана кожанки ключи, пока Сону застёгивает свой шлем. И, как только Сону усаживается, в последний момент успевая схватиться за талию Сонхуна, тот срывается с места, заваливая дымом лежащее тело. У Сону в груди сердце бьётся так, что вот-вот вырвется. Он трясётся весь и цепляется за Сонхуна, будто может упасть. Чувствует, как сердцебиение Сонхуна отражается, кажется, во всём его теле. Неконтролируемое, бешеное. Сонхун мчится по улицам явно быстрее положенного, но Сону мерещится, что за ними гонятся. На паре поворотов их едва не заносит, и Сону готов завизжать, только звук застревает в горле, и всё, что он может — уцепиться за Сонхуна ещё сильнее, возможно оставляя на коже под футболкой следы от ногтей. До дома они добираются в считанные минуты, проскакивая на красный и уходя от столкновений с другими машинами на обгонах. Вместе с тем, как стихает рёв мотора, Сону кажется, что он больше никогда не рискнёт сесть на байк к Сонхуну, даже если тот предложит просто прокатиться по двору. Его ноги подкашиваются и дрожат, когда Сонхун, сбросив с себя шлем, помогает ему слезть с байка, а после сдёргивает и его шлем тоже, вешая на ручку. Сону бросается в объятия Сонхуна там же, посреди пустынного двора, выплёскивая наконец весь ужас, собравшийся в нём за эти минуты. Минуты, прошли буквально минуты, за которые могло случиться непоправимое. За которые, возможно, это и случилось, но они вряд ли узнают. Сонхун ловит его в свои руки, но не касается ладонями и пальцами, что до самых запястий покрыты кровью.       — Нам нужно домой, — сипит он. — Мне нужно отмыть кровь. Сону понимает это, но не может отпустить. Вжимается лицом в его ключицы и скулит. Слёзы не идут, но из него то и дело вырывается беспомощный скулёж. Потому, что он мог пострадать, если бы парни в самом деле оказались моральными уродами. Потому, что страх прошлого поглотил его молниеносно. Потому, что Сонхун мог пострадать из-за того, что пытался его защитить.       — Сону? — зовёт Сонхун. — Лис, пойдём домой. Сону вдыхает глубоко, как может, аромат кожи Сонхуна и с трудом отрывается от него, слабо кивая и уходя торопливо первым. Сонхун идёт за ним по пятам, следом, наверняка проверяя, не привлекли ли они чьего-то внимания, но в их дворе даже бродячих животных нет, что говорить о людях. При свете ламп в подъезде и лифте, Сону старается на руки Сонхуна не смотреть. Буравит влажным взглядом створки лифта снаружи и изнутри. Дрожащими руками открывает дверь в квартиру, почти роняя ключи. Направляясь слепо за Сонхуном в ванную, где помогает открыть воду, а после, не удерживается и бросает взгляд на розовую воду, уходящую в сток. Он чувствует, как слёзы собираются вниз по щекам, но протягивает трясущиеся пальцы к ладоням Сонхуна.

[Vegetables — Feeling Sorry for Us]

      — Не надо, — отдёргивает их тот, но Сону забирает мыло и подхватывает одну из рук Сонхуна, начиная втирать в неё некогда белый кусок. Пена становится розовой тоже, руки Сону оказываются в чужой крови, но он лишь молча плачет, помогая Сонхуну избавиться от алых пятен повсюду. Помогает сбросить куртку и тянет руки Сонхуна под воду дальше, очищая теперь запястья. Представляя, что ему ещё не раз придётся так делать, если Сонхун, как и несколько недель назад, вернётся с задания окровавленным. Что ему придётся привыкать видеть на Сонхуне кровь, хочет он того или нет. Они повязаны. И врозь им никак.       — Всё, хватит, — бормочет Сонхун, когда Сону продолжает тереть его руки даже тогда, когда вода становится прозрачной. — Сону, слышишь? Её больше нет. Но Сону не слышит. Пропал в своих мыслях полностью, терроризируемый картинками из прошлого и предстоящего будущего. Весь в домыслах и фантазиях, наполненных кровью, ранами и смертью, дышащей им в спины. Он возвращается в этот мир лишь тогда, когда мокрые ладони ложатся на его шею, а губы Сонхуна касаются его лба. Так внезапно и бесконечно ласково.       — Спасибо тебе, — тихо произносит Сонхун. — И прости, что напугал тебя.       — Ты п-просто защищал, — запинается Сону.       — Да, — разочарованно тянет Сонхун. — Да, но я должен был себя контролировать. Теперь тебе страшно.       — Тогда было страшнее.       — Мы дома. Ты в безопасности, — переходит Сонхун совсем на шёпот, касаясь горячим дыханием лица Сону и успокаивающе стараясь гладить шею мокрыми пальцами. Так близко. Опасно близко.       — Я в безопасности, — повторяет чуть слышно Сону, хватаясь за запястья Сонхуна и прикрывая глаза, не вынося смотреть в расплывающийся графит. Заземляясь от ощущения прохлады его кожи.       — Сону?       — Да?       — Я могу… Сонхун выдыхает на его губы недосказанный вопрос, и всё внутри Сону замирает. От неотпускающего ужаса, от тревожного предвкушения, от необъяснимого в этот момент желания не ответить «да», а первым броситься навстречу. Его никогда и никто не целовал, лишь терзая губы грубыми укусами и неумелым языком. Его никогда никто не касался так, как это делает Сонхун даже сейчас, после всего, что они пережили минуты назад. Он никогда и ни к кому не хотел притянуться так сильно, как сейчас. И, когда губы Сонхуна осторожно и опасливо касаются его, Сону, не думая, прихватывает их своими. Одновременно отвечая на вопрос и поцелуй. Он тоже никогда и никого. Но с Сонхуном это получается так естественно и просто. Так легко и удивительно приятно. Необходимо и желанно. Словно, спустя все эти прожитые недели, испытания и преграды, они, наконец, встретились, будучи в разлуке. Словно они всегда были вместе и вот, наконец, воссоединились. Столько спрятанного, потаённого вырвалось в одном только касании губ. Сону обвивает шею Сонхуна руками, когда его талия оказывается в плотном кольце, и дышит их поцелуем. Исцеляется, оживает и чувствует, Сону буквально чувствует, как некоторые раны внутри него затягиваются, заживают. Как детали паззла между ним и Сонхуном встают на своим места, заполняя пустоту. Он и подумать не мог, что им этого так не хватало. Всего лишь поцелуя, чтобы выдохнуть хотя бы часть тревог и тяжести, повисшей мёртвым грузом на сердце. Сону так не хватало Сонхуна в его жизни. Сону так не хватало любви.