AMYGDALA

             

***

      

[Dead Poetic -Vices]

             Сону засыпает на коленях Сонхуна после того, как обрушивает на него потоки слёз и солёных поцелуев. Только выплакав всё и закутав себя в объятия больших рук, он успокаивается достаточно, чтобы закрыть глаза и провалиться в крепкий сон. Пока без кошмаров. Чувствуя под руками спокойное, а не дрожащее тело, Сонхун и сам бы хотел спать таким мирным сном, но он не мог. Слишком много всего произошло, что разрывало его тело, слишком много мыслей, мешающих в голове. Полезных и не очень. Сонхун следит за серым рассветом за окном, только вступающим в свои права, и перебирает задумчиво пальцами жёлто-рыжие прядки. Теперь отчётливо понимая, убеждаясь, что Сону стал его мишенью для босса, через которую Сонхуна будет так легко пристрелить. Он так пытался его защитить, и он всё ещё, но их чувства — больше не просто спасение в черноте дней. Их чувства теперь — их самое слабое место. И оберегать Сону придётся втрое больше, чем прежде. Ведь, если раньше он был ответственен только за своё к Сону отношение, теперь Сонхун был ответственен за одну на двоих зарождающуюся в этой грязи любовь. Которой так внезапно оказалось там место. Он перебегает глазами с белых стен на комок, свёрнутый на его коленях, на бледные ноги, поджатые груди и лишь едва прикрытые одеялом и длинной кофтой. Сону так удивительно странно прячет от него шрамы на бёдрах, будто забыл, что Сонхун давно уже их видел. И не просто видел, а касался их и рассматривал так близко, как Сону в эти не давал. Сонхун, если честно, сам забыл. Вспомнил недавно, когда курил на кухне, разглядывая хмурую улицу в открытое окно. Словно вспышкой ворвавшееся в сознание воспоминание худых бёдер в его руках, ступни, упёршейся в его ногу, нежной, исполосованной шрамами кожи, покрытой алой кровью. Сонхун касается пальцами бедра Сону и оглаживает его невесомо, отчего Сону во сне слегка ёжится и притирается щекой к его ноге. Сонхун накрывает ладонью прохладную бледную кожу выступающей косточки, едва касаясь подушечками ягодицы, скрытой узким бельём. Сону настолько худой, что широкая ладонь больше, чем на половину обхватывает его бедро. А шрамов столько, что тот который был создан рукой Сонхуна и вовсе теряется. Но это первый шрам на его теле, который был создан не для боли, а в попытке её избежать. Не ради крови, а чтобы её остановить. Сонхун надеется, что на сердце Сону он тоже оставит свои шрамы от сшитых стяжков. Залечит его, сколько сможет. Пусть даже и руками сплошь покрытыми кровью и остатками чужой жизни. За дверью этой квартиры, за границами их взаимоотношений — он монстр, убийца, чудовище. Но не для Сону, никогда не для Сону. Для него — он герой и свет в конце бесконечного тоннеля. Сонхун снова смотрит на сонное, умиротворённое лицо Сону. На уже почти зажившие, пухлые губы, такие приятно розоватые. Те, что он ещё несколько часов назад целовал с упоением. Как это всё вышло для них? Как во всей этой темноте они вдруг разглядели друг друга? Как нашли? Почему Вселенная настолько жестока, что свела их именно сейчас? Наблюдая за наступающим рассветом, Сонхун не замечает, как проваливается в дрёму тоже.              

***

             

      [Dead Poetic -Vices]

                    Оба они вздрагивают от громкого звонка, и Сонхун резко раскрывает глаза, тут же жмуря их от яркого солнца, слепящего в открытое окно. Сону на его коленях возится, просыпаясь, и Сонхун вслепую пытается найти мобильный, чтобы наконец ответить на звонок. Он знает, кто звонит. Но он впервые будет говорить с ним при Сону так открыто.       — Слушаю.       — Доброе утро, киддо, — звучит хрипатый забавляющийся голос. И Сонхуну он не нравится уже. — Надеюсь, у тебя оно таково.       — Отчасти, босс. Разлепляя глаза, Сонхун видит испуганный, но всё ещё сонный взгляд Сону, замершего под его рукой. Он ласково вплетается пальцами в его волосы, успокаивая больше себя, нежели его.       — Это хорошо. Нам нужно поговорить, киддо. Полчаса? — Сонхун кусает губы, задумываясь.       — Двадцать минут.       — Замечательно. Я жду. Тяжело вздыхая и убирая от уха телефон, Сонхун не отрывает глаз от чёрных блестящих радужек. Сону сникает.       — Тебя вызывают, да?       — Да, но я вернусь, — тут же кивает Сонхун, придерживая Сону за затылок и склоняясь к нему, чтобы оставить мягкий поцелуй на лбу. — Он хочет поговорить.       — Это обо мне? Я чувствую, — шепчет Сону, прикрывая глаза.       — Не знаю. Но босс не фанат долгих разговоров, так что много времени не займёт. Будь дома.       — Серьёзно думаешь, что я куда-то рвану отсюда?       — Серьёзно, — печально усмехается Сонхун. — И я даже не удивлюсь, если вернусь и не найду тебя здесь.       — Ну, вот спасибо, — закатывая глаза, Сону сворачивается в клубок на кровати рядом и тянет на себя оделяо, на котором сидит Сонхун. — Уходи. Я просто просплю всё это время. Спрыгивая с кровати, Сонхун позволяет Сону укутаться с головой. Находит свои вещи, одеваясь спешно и взъерошивая волосы пальцами. Он осматривается, хлопая себя по карманам и тащит с края постели электронку Сону.       — Оставь, — слышит недовольное ворчание.       — Ты всё равно будешь спать. А мне удобнее с ней на мотоцикле. И грязи меньше.       — Тогда просто купи ещё жидкости. Мою всю уже выкурил.       — Хоть целый ящик, только скажи какую, — прыскает Сонхун, делая короткую затяжку и убирая электронку во внутренний карман бомбера.       — На твой вкус. И что-то сладкое, — бубнит Сону, из-под одеяла видны лишь кончики жёлто-рыжих волос.       — Идёт. Поесть что-нибудь захватить?       — Да.       — На мой вкус?       — В точку. Качая головой, Сонхун кивает сам себе, и уходит в коридор, чтобы обуться. Сону так и не выбирается из кокона, даже когда Сонхун выходит из квартиры, даже когда закрывает дверь и закрывает внутри Сону. Он правда надеется, что Сону не станет сбегать, не найдёт какой-то сумасбродный для этого способ, а по возвращении Сонхуна домой — будет там, а не испарится волшебным образом. Садясь на мотоцикл, Сонхун даёт себе пару минут, оглаживая ручку и вспоминая вспышками прошедший вечер. Кто-то видел их? Засекли камеры? Возможно, шеф хочет поговорить об этом? Сонхуну нельзя светиться в подобных стычках. Его и без этого знает добрая половина нижних слоёв города.       

[Crywolf — DRIP]

       Полуденные дороги — то, что Сонхун ненавидит по будням, но так обожает по выходным. Когда полосы будто только для него, когда приятное солнце греет спину, а ветер продувает и забирается под одежду. Не приходится объезжать десятки машин в пробках и снижать скорость. Можно просто нестись вперёд и на какой-то счастливый, кроткий миг вовсе забыть — куда ты едешь и зачем. Быть просто Пак Сонхуном, под которым простирается ровный асфальт, а не палачом наркодиллера, который едет на разговор с боссом. Однажды. Возможно, однажды, он сможет испытать это раз и навсегда. Никакой веры и надежды. Просто слепая и несбыточная мечта. Вешая шлем на ручку мотоцикла и доставая из кармана электрону, Сонхун делает пару затяжек прежде, чем заходит в лапшичную, в которой непривычно тихо. Никто не играет в карты за столиком, нет и матери босса, постоянно крутящейся за стойкой. Только один из охранников у дальней стены, что, завидев его, тут же махнул ладонью в сторону кабинета босса, приглашая. Ожидая его всё это время. Сонхун управился за семнадцать минут. Следовало, всё же умыться, ему бы хватило времени. Босс, развалившись за столом, неизменно потягивал виски, довольно ухмыляясь, встретившись с Сонхуном взглядами. Прекрасный завтрак, у Сонхуна был почти такой ещё недавно в доме Джея.       — Что мне в тебе нравится — пунктуальность, киддо, — тянет мужчина, крутясь на своём стуле и ставя бокал на стол.       — Стараюсь, босс, — чуть кланяясь, Сонхун проходит на середину кабинета, но босс кивает ему на кресло перед собой. Сонхун, стискивая зубы, садится на самый край.       — Расслабься. Как ваши дела? Уже обустроились на новом месте?       — В процессе, — сдержано отвечает он.       — Переезды — всегда нудное дело, — машет рукой мужчина. — Сборы сумок, потом снова их сортировка, вся эта уборка, расстановка мебели, уют. Столько мороки.       — У нас не так много вещей, чтобы за это переживать.       — Неужто в вашем возрасте уже такие минималисты?       — Скорее слишком практичные. Не так просто менять места дислокации, когда у тебя на перевес пять чемоданов.       — И то верно, — фырчит босс, сужая глаза и всматриваясь во всё ещё напряжённое лицо Сонхуна. — Как там твой мальчик?       — Мы правда будем обсуждать с вами это? — хмурится Сонхун, сцепляя пальцы в замок и упираясь локтями в колени.       — Неприятная тема?       — Не та, ради которой я думал, что еду.       — Прости, что не оправдал твои ожидания, — смеётся босс, осушая бокал. — Если хочешь сразу к работе, так и быть. Он стучит бокалом о столешницу и хлопает ладонями по подлокотникам мягкого кресла. Сонхун же лишь сильнее напрягается всем телом. Вот сейчас, ему скажут, что он стал работать хуже, что сдал позиции, что вчерашняя стычка уже у всех на слуху, а тот придурок, которого он превратил в кусок мяса — чей-то родственник. Сонхун готов услышать всё, что угодно, но совсем не готов к итогу содеянного. Не один он умеет наказывать. Но босс заходит издалека.       — У меня нет претензий к тому, как ты справляешься в целом, киддо. Лишь хочу напомнить тебе, даже почти попросить, не терять хладнокровность и такой прекрасный запал, какой горит в тебе сейчас. Мне нравится, что ведёт тебя, что заряжает тебя, и ты показываешь себя прекрасным и преданным палачом. Но не позволь ничему себя сбить с этого. Ведь мы оба довольны, когда твоя работа проделана чисто, верно? Сонхун скупо кивает.       — И, как я сказал, претензий нет в целом, — упирает босс. — Но они есть в деталях. Ты справляешься почти идеально. За одним лишь маленьким исключением, — он упирается локтями в столешницу и склоняется ближе. — Ты стал слишком часто приближаться к грани. В последние два раза парни и вовсе едва смогли тебя утихомирить. Твой запал…поверь, он без сомнений хорош. Но ты теряешь голову в эти дни. Это он на тебя так влияет, не так ли?       — Нет, я…       — Брось, киддо, — усмехается босс, вскидывая ладонь. — С его появлением — изменилось всё в твоей работе. Начиная с навыков и заканчивая сам знаешь чем.       — Что вам нужно от него? — не выдерживает Сонхун, но видя приподнятые брови, тут же усмиряет пыл, выдыхая шумно носом. — Вы для чего-то его готовите? Он не должен…       — Здесь, киддо, только я решаю, кто что может. Но нет. Мы не готовим его совершенно ни к чему, иначе он бы давно сидел рядом с тобой в этом кабинете. А, если уж отвечать на твой первый вопрос, каким бы наглым он ни был, от твоего мальчишки — мне нужна твоя стабильность и верность. Пока эти два пункта остаются неизменными, то и он может спокойно наслаждаться солнцем. Не правда ли сегодня погода очаровательная? Сонхун думал также всего десять минут назад. Сейчас же, не то из-за грязных окон, не то из-за тени, нависшей над ним, он больше не чувствует ни тепла солнца, ни его очарования. Всё померкло от слов мужчины и его едкой ухмылки. В излюбленной, красноречивой и завуалированной манере, он буквально признал то, что Сону — не больше, чем идеальный рычаг давления для Сонхуна. И пусть это сто раз было очевидным, сказанное почти в лоб, это выбивает из колеи. Ставит подножку и заставляет запнуться в неугомонной гонке их мрачной жизни.       — Всё будет в порядке, — цедит он сквозь зубы.       — Я верю. Я верю тебе, киддо, — кивает босс, откидываясь на спинку кресла. — Поэтому здесь только мы вдвоём. И пусть так будет и дальше. Сегодня вечером или ночью, новое дело. Будь наготове и не строй планов.       — Слушаюсь, босс.       — Хорошего дня, киддо. Он ведь только начинается. Его улыбка липкостью оседает на коже, и даже сладкий дым от электронки не помогает от неё избавиться. Сонхун вдыхает никотин вместе со сладким воздухом слишком глубоко, а затем спешит убраться от лапшичной. Но думает, думает и думает, не переставая, пока едет вперёд, кусая губы. Его руки управляют рулём отдельно от мозга, потому что тот слишком занят сейчас мыслями о Сону и о том, что ещё Сонхун может сделать, чтобы уберечь его. Чтобы как можно дольше держать его как можно дальше ото всей этой грязи. Только вот после вчерашнего вечера, испачкавшись в чужой крови, Сону как будто уже вступил туда, куда не должен был. Он словно уже оказался по самую макушку в дерьме. И уже не условно. Они оба давно там, но Сону ещё можно было спасти, как Сонхуну казалось. Это невозможно больше совсем, как думает он сейчас. И дальше по отдельности им уже правда никак. Он резко тормозит возле небольшой кофейни, пугая редких прохожих. Тяжело дышит, глядя на вывеску. Он не осознаёт, как добрался, но раз он здесь, он прекрасно знает, каков его дальше путь. Сону ждёт его дома, он знает, но Сонхуна ждут и его мысли. А потому, он снимает шлем, беря его подмышку, и бредёт в кофейню, встряхивая пепельными волосами и звеня колокольчиком, открывая дверь. Приветливая девушка немного сонным взглядом встречает его, стоя за стойкой.       — Добрый день, — улыбается она, оглядывая его с ног до головы. — Что желаете?       — Средний американо с миндальным сиропом, пожалуйста, — тихо говорит он, доставая из заднего кармана карту. — И всё.       — Необычный выбор, — она тычет карандашом в экранчик, выбирая напиток, после забивая сумму в аппарат. — Какое имя написать на держателе?       — Сону, — не раздумывая произносит Сонхун, прикладывая карту и тут же пряча её. — Хочу порадовать парня кофе в постель.       — Это мило. Её улыбка и игривость мгновенно пропадают, когда она говорит это, отворачиваясь и приступая к приготовлению. А Сонхун, прикрывая глаза и вдыхая поглубже, пытается понять: зачем вообще это ляпнул? Испугался того, что она с ним флиртует? Но в этом нет ничего страшного. В конце концов, они с Сону только определились в чувствах, но никто не говорил, что они смогут удержать их надолго. Даже, если их надолго — это только количество дней, которые им позволят прожить. Даже, если проживать они их будут неизменно бок о бок, не имея возможности дёрнуться в стороны. Не захотел лишних вопросов и вообще контактов с ней, но почему? Лёгкий, непринуждённый флирт то, в чём он раньше был хорош, чтобы сбросить стресс, без обязательных обещаний и клятв в вечной любви. Таким образом пытается ли он сам привыкнуть к тому, что между ним и Сону — всё теперь будет серьёзно?       — Ваш кофе. Он берёт стаканчик в руку, бросая взгляд на имя, кривовато написанное на держателе.       — Благодарю. И выходит из кофейни, садясь на мотоцикл и доставая курилку. Прямо сейчас, перед её носом, за панорамным окном, он сделает глоток кофе и пару затяжек. Открыто даст ей понять, что солгал и этот кофе был для него, а с ней он просто не хотел завязывать разговор. Но Сонхун не делает этого. Курит только, пускает дым в солнечный воздух и смотрит на имя Сону, написанное чёрным маркером. И, ставя стаканчик в специальный держатель на мотоцикле, надевает шлем и заводит мотор. Ему до зуда под кожей нужно поехать в одно единственное место прежде, чем он окажется дома. Прежде, чем он снова увидит чёрные бездны, смотрящие на него с надеждой и притаившимся страхом. С ответной влюблённостью и замершим напряжением.       

[Рассвет Сегодня — Все одинаковы]

       Река под золотыми лучами переливается слишком красиво и шумит тихо, умиротворяюще. Сонхун прикладывается губами сперва к безвкусному пластику, делая глоток остывшего кофе, перекатывает на языке лёгкую горечь миндального сиропа и кофе, обхватывает ими затем наконечник электронки, втягивая приторно-сладкий дым, заполняя им рот и немного лёгкие. Выпускает перед собой, закрывая весь идеальный и успокаивающий вид. Всё, как в его жизни. Что-то столь красивое и спокойное — перед носом, рукой подать. А потом всё накрывает густой дым, скрывая от него и не давая приблизиться. Последние годы всё в тумане. Среди которого он вдруг нашёл свой яркий огонь. Который способен, как зажечь его, так и сжечь до тла. Имя Сону на держателе под длинными пальцами нестираемое. Он снова думает о маме. Здесь, у реки, с её любимым кофе в руках. Он слишком давно не был на кладбище, и сейчас больше всего на свете хотелось оказаться именно там. Рассказать ей обо всём, что произошло, рассказать обо всём, что так сильно наболело, о том, как сильно он скучает по лучшему другу, с которым сперва не мог общаться. А теперь, даже и не знал, стоит ли возвращаться? Сонхун запрокидывает голову и подставляет лицо начинающим уже обжигать лучам. Падает на задницу, на влажную до сих пор траву, снова втягивая в себя сладкий дым. Он подвёл под черту слишком многих. Он всё ещё мог спасти Джея и его родителей, что сделали для него так много, и оставить на своей грешной душе — только Сону. Он постарается спасти одного, но он, кажется, не в силах больше спасти их всех. И был ли наказанием запрет на его общение с Джеем, или было это первой ступенью к спасению невинных душ? Сонхун всё чаще склоняется ко второму, как бы сильно он не скучал по Джею, его смеху, его советам и объятиям. Джей переживёт, его родители переживут, обязательно. Буквально. Оставаясь с Сонхуном, каждый их день — минус ещё один шанс на это. Сонхун этого уже точно не выдержит. Слишком много для него одного. Слишком много ответственности, опасности и мыслей. Слишком много крови вокруг, которой он уже их всех испачкал и не собирается их окончательно топить. Смахивая слёзы, собравшиеся в уголках глаз, Сонхун допивает кофе. Мысли о маме, Сону и кладбище неизбежно приводят его к мыслям о том, что было бы неплохо навестить и родителей Сону. А знает ли он вообще, где они похоронены? Был ли он хоть раз на их могиле? Это показалось Сонхуну неплохой идеей н свободные дни после того, как его сегодня вызовут на работу. Им нужно обоим поехать туда, им нужно навестить родителей. Он усмехается разбито. Официально познакомиться и представиться. Даже, если так. Посмертная романтика, а какая ещё может быть в их поломанных жизнях? Стаканчик утопает в траве рядом, а в свободных пальцах оказывается телефон. Сонхун набирает один единственный номер, и на том конце провода, он уверен, точно хранятся ответы на все его вопросы сегодня.       — Вот уж не доброе утро, Сонхун, — фырчит в трубку Квон.       — И вам привет, доктор, — хмыкает Сонхун в тон. — Полдень уже. Займу на пару минут?       — На пару? — тянет мужчину, шуршат бумажки. — Да, пожалуй. Думаю, ты вряд ли бы позвонил в такой час просто, чтобы спросить, как мои дела.       — Верно думаете. Это насчёт Сону. Точнее, его родителей.       — В самом деле? Сонхун кривится от довольства в его голосе.       — Долго же до тебя доходило.        И напрягается мгновенно, хмуря брови и выпрямляя спину.       — О чём вы? Я хотел спросить лишь…       — М? Я весь во внимании. Дам тебе даже больше двух минут.       — …где похоронены родители Сону? Вы ведь знаете это? Наверняка.       — Наверняка, — тянет Квон, не стирая довольной ухмылки с лица; Сонхун почти её видит. — Знаю, ты прав. И о том, где их могилы. И о заключении от патологоанатома и судебной экспертизы. И о закрытом деле о покушении на убийство. Сонхуну стреляет в затылок. Он глупо хлопает глазами, впериваясь в искрящуюся под лучами солнца воду.              — Какое ещё покушение? — шелестит он.       — Вот чёрт, — ничуть не сожалея, шикает Квон. — Ты же отдал мне дела и так и не прочёл ничего до конца. Зачем тогда звонишь…       — Я просто хотел спросить про могилы. Они ведь умерли в аварии, Сону поступил в детский дом сразу после. Так?       — Всё так. Это не ложь, если ты вдруг подумал, что мы подделали его личные дела. Мне бы, веришь, фантазии на такое вряд ли хватило. Но ты не дочитал до самого главного, чтобы сложить дважды два и увидеть картину целиком. Увидеть своего мальчика с его истинным лицом, а не миловидной и невинной маской.       — Прекратите, — шипит Сонхун, впиваясь пальцами в корпус телефона.       — Правду всегда неприятно слышать, понимаю.       — Вы ответите или нет?       — Нет, Сонхун, прости. Но, пока ты не позвонишь мне с конкретным вопросом, мои ответы — пустышка. И тебе не нужно знать, где их могилы. Задай себе пару других, действительно важных вопросов. И набери мне. Он не успевает ответить, потому что Квон сбрасывает звонок, и едва удерживает себя от того, чтобы не швырнуть от злости мобильный в воду. Но он бьёт кулаком по влажной траве, кидая телефон и электронку себе на колени и обхватывая голову руками. Он отдал дела Квону, и первым важным вопросом тому, должен был быть вопрос о том, где и когда он может забрать их обратно? Как надолго? А уже после — все вопросы были бы обращены к Сону. Но теперь, кроме тех, о которых он ещё не знал, к ним прибавились и новые. О каком покушении идёт речь, если авария была случайной? Связано ли это с тем, что у Сону были частые срывы? Что чёрт возьми вообще они все пытаются навешать на Сону? Он ведь рассказал ему всё, что посчитал нужным. В конце концов, Сонхун — убийца. И не ему судить Сону, чтобы тот не сделал. Но догадка больно бьёт по вискам, и Сонхун надеется, что это просто идиотская, шальная мысль. Он сложил дважды два, но у него выходит, как ни крути, пять, и совсем всё не ладится. И паззл не сходится. То, до чего его доводят концы разных мыслей — чертовски его пугает и не даёт в это поверить. Сону просто не может быть причастным к смертям родителей, у них была идеальная семья и это был несчастный случай. И Сонхун несётся к своему байку вовсе не за тем, чтобы в один миг разрушить все так долго строившиеся и взращенные к Сону чувства горькой правдой, а за тем, чтобы доказать Квону, что он несёт чушь. И все его сведения — ложь, а запугивания — настоящая пустышка. Пшик. Блеф. Он доезжает до своей квартиры так быстро, как только может, виляя меж начинающих появляться на дорогах машин. Игнориурет лифт и взлетает по лестнице, но на другой этаж. Он стремительно несётся к квартире Сону, потому что уверен, что не найдёт там ничего, что доказывало бы злые слова Квона. И не находит. Бродит меж пустых стен и покрытой пылью мебели. Следит за оседающими на обоях солнечными зайчиками. За отодвинутым шкафом, за перевёрнутым столом, вскрытой нижней дощечке у кухонного гарнитура — он не находит ничего. Ни того, что искал, ни того, что мог найти. Только больше своей злобы на Квона. Он так и стоит один в кухне, тяжело дыша, затягиваясь слишком глубоко электронкой. Думая только о Сону, который сейчас один в их квартире. Ждёт его. И решает зайти к себе, чтобы взять немного вещей и оправдаться этим за задержку. Только вот отделаться от слов Квона и от тягот мыслей не может никак всю дорогу. И почти врывается в квартиру, распахивая дверь. Застывает на пороге, уставляясь шалым взглядом в пустую постель, на которой нет Сону. Почти пропускает удары сердца, но слышит шкворчание в кухне и стук лопатки по сковородке. Выдыхает, кажется, весь воздух из лёгких, сбрасывая ботинки и быстрым шагом идя к кухне. С трудом успокаиваясь, едва только пальцы касаются холодной ручки двери. Но к картине, которую он видит, он не готов оказывается совершенно. Сердце его влюблённое оказывается не готово к тому, что он видит, когда открывает дверь. Сону готовит завтрак, переворачивая омлет лопаткой. Босыми ногами стоит на полу, пальцами одной забираясь на вторую. Его голые ноги открыты взору под футболкой, а волосы на затылке взъерошены. Сонхун действует быстрее, чем обдумывает, и не даёт даже Сону обернуться, обхватывая со спины руками и утыкаясь носом в тёплый затылок, ощущая всем телом, как Сону вздрагивает. Закрывает глаза, вдыхая родной запах и сцепляя пальцы на плоском животе, прижимаясь к острым лопаткам теснее.       — Что случилось? — с тревогой в голосе спрашивает Сону, откладывая лопатку и замирая в крепко обнимающих его руках. — Босс что-то сказал?       — Ничего, — бормочет Сонхун в его волосы, обнимая ещё сильнее и буквально вдавливая хрупкое тело в себя.       — Ты пугаешь.       — Извини. Я просто…что готовишь?       — Омлет. У нас особо ничего нет интересного. Нужно будет заказать ещё доставку… Сонхун?       — М?       — Правда, что случилось? Сонхун нехотя приоткрывает глаза.       — Просто захотел тебя обнять, — и выпускает Сону из своих рук, отходя к столу и садясь за него. Сону опасливо оборачивается, выключая плиту. Осматривает Сонхуна хмурым взглядом с головы до ног.       — Я не говорил, что это запрещено, но ладно, — кивает он. — Это просто было неожиданно.       — Как и наш поцелуй, — фырчит Сонхун, скидывая с себя бомбер и доставая из него электронку, откладывая её на стол. Щёки Сону мгновенно краснеют, и он отворачивается.       — Я не умею делать кофе. Сделаешь сам?       — Я не буду. Но могу сделать для тебя.       — Было бы здорово, — выдыхает Сону, доставая тарелки и раскладывая омлет. — Как всё прошло?       — Спокойно. Он просто обсуждал со мной последние дела. И предстоящую работу, — поводит плечами Сонхун, поднимаясь со стула и щёлкая чайником. — Всё в порядке. Ты хоть немного поспал?       — Подремал. Но захотел есть и пришлось подняться. Ставя тарелки на стол, Сону бросает взгляд на то, как Сонхун делает кофе. Движется механически, заучено, смотрит только на свои руки. И вздрагивает, когда вдруг Сону прикасается пальцами к его плечу.       — От тебя пахнет рекой. Ездил туда? — тихо говорит он.       — Заезжал проветрить голову. Слишком много мыслей, — вздыхает Сонхун, отдавая в руки Сону кофе и глядя в его распахнутые глаза, полные тревоги.       — Спасибо. И как? Помогло?       

[Esoterica — Chemicals]

       Тонкие пальцы обхватывают чашку. Сонхун смотрит на бледное лицо с едва заметной розовинкой на скулах, на спутанную чёлку, на приоткрытые губы. Осторожно тянется рукой к лебединой шейке, укладывая на неё ладонь, следит за реакцией, но Сону стоит в ожидани, не моргая и почти не дыша.       — Немного помогло, — шепчет Сонхун, наклоняясь к нему и оставляя мягкий поцелуй на лбу. — Давай завтракать. Есть пара тем, которые я хочу обсудить с тобой.       — Учитывая, что ты приехал со своей работы, даже страшно представить каких, — качая головой, Сону садится за стол. Сонхун же с каждой секундой словно теряет запал в предстоящем разговоре, глядя на Сону. На такого безобидного, нежного, хрупкого. С бесконечной чернотой начавших совсем недавно блестеть глаз, с робкой вернувшейся улыбкой, мягкими руками и трепетом в каждом вдохе. Которого Сонхун спас из лап смерти, которого Сонхун выходил, дождался и укрыл под своим небезопасным крылом. Мог ли Сону в самом деле совершить что-то страшное? Мог ли Сону быть причастным к смерти своих родителей? И, если да, то каким вообще образом? Он не был совсем уж невинным, Сонхун это понимал, никто на его месте, пережив то, что пережил он, не смог бы остаться невинным. Но у Сонхуна никак не могло уложиться в голове что-то столь страшное. Что-то, что Сону до последнего решил от него скрывать, хотя оба они условились не лгать.       — Пока я был у реки, я снова думал о маме. Вспомнил, что давно не ездил к ней на могилу, — ворочая омлет вилкой, негромко говорит Сонхун. Сону делит свою порцию на маленькие части прежде, чем приступает к завтраку. Сонхун следит за каждым куском, пропадающим меж розовых губ.       — Хочешь съездить сегодня?       — На днях, да. Было бы неплохо. Не хочешь поехать со мной?       — О? — Сону замирает с чашкой кофе у губ. Замирает что-то и внутри Сонхуна. Но вот Сону улыбается напротив керамического края. — Не рановато ли знакомить меня с мамой?       — Чёрт, — и Сонхун усмехается тоже, облегчённо.       — Конечно, поехали. Джей ведь… — Сону поджимает губы. — Вы всё ещё не можете общаться, да?       — Да. И это ещё одна тема для разговора, но не сейчас. И поедем мы завтра. На сегодня у меня будет работа.       — Когда?       — Не знаю. Как обычно будет внезапный вызов посреди ночи, — передёргивает плечами Сонхун, не сводя глаз с Сону. — А что насчёт тебя?       — М? — Сону дует на кусок омлета.       — Может заедем и к твоим родителям тоже? И давится, едва успевая отправить его в рот. Закашливается, бегая потерянным взглядом по столу и бросая со звоном на него вилку. Сжимает тонкими пальцами края столешницы, краснея и сжимая плотнее губы так, что те белеют. Едва кашель успокаивается, между ними повисает совершенно неуютная и колкая тишина.       — Зачем? — шепчет он.       — Почему нет? Ты был там хоть раз?       — Я даже не знаю, где их могила. Мне так и не сказали, где похоронили их. Я не стал искать, — чеканит Сону каждое слово. — Мне и без того было нелегко после детского дома и психушки.       — Я понимаю, но… — Сонхун хмурится, отодвигая от себя тарелку и протягивая по столу руку, но Сону отдёргивает резко свои. — Ты ведь любил их. Почему нет?       — Да что ты заладил… Подрываясь с места, Сону вылетает из-за стола, и Сонхун не сразу спохватывается, пускаясь за ним следом. Но Сону успевает запереться от него на балконе, что Сонхун замечает, заходя в комнату. Он стоит спиной, обнимая себя руками, ловя на жёлто-рыжие прядки солнечные лучи. А у Сонхуна всё внутри клокотать начинает. От тяжёлых мыслей, от страшных догадок, от того, что поведение Сону ничуть не облегчает их. Телефон в его пальцах находится сам, выуженный из заднего кармана джинсов. Не спуская глаз со спины Сону, он почти наощупь пишет сообщение Квону. Кому: Доктор Квон «Я попытался спросить его. Вы расскажете мне то, о чём я не прочёл?» Почти видит гадкую, довольную ухмылку мужчины, получая мгновенно ответное сообщение. От кого: Доктор Квон «Если ты готов к правде.» Сонхун не готов ни к какой правде. Сонхун хочет узнать всё здесь и сейчас от Сону, из его уст, глядя в глаза. Но Сону заперся, даже не смотрит, и Сонхун просто не знает, что ему и думать. Сонхун в отчаянии, впервые в своей жизни, таком, как сейчас. Он беспомощен и это так чертовски напоминает ему смерть матери, когда он стоял, опустив руки, бесновался внутри, стенал и сходил с ума, но не представлял, что ему делать. Он был в шаге от какой-то страшной правды, но так и не мог её узнать. Он был в полнейшем неведении и это выводило из себя больше всего. Он был бесконечно влюблён, а тот, кому эти чувства принадлежали, мог вот-вот оказаться совсем не тем, каким пытался казаться всё это время. Сонхун не осудит Сону, если причина будет достойной. Он тоже убийца. Но Сонхун не поймёт, зачем Сону всё это время ему на этот счёт врал. От кого: Доктор Квон »*вложенный документ*» Руки начинают мелко дрожать. Сонхун буравит взглядом спину Сону, после присланный документ. Сонхун скрывал от Сону то, что он палач у наркомафии. Сонхун скрывал от Сону то, что он — убийца. Сонхун скрывал от Сону ещё столько черноты, крови и боли. Но и Сону скрывал от него до последнего то, как тошно ему внутри. Сону скрывал подробности своей жизни до их встречи. Сону скрыл от Сонхуна то, что происходило в психбольнице в эти дни. Но у каждого из них были на это весомые причины. Оба они боялись до жгучей рези под сердцем — очередной боли. Оба они боялись — невыносимой тягости от потери. И может ли Сонхун осуждать сейчас Сону? «Заключение №31014 Смерть наступила вследствии полученных ран несовместимых с жизнью. Заключение №31904 Смерть наступила вследствии удушения, что послужило причиной потери управления транспортным средством и столкновения…» Только, если Сону был причастен к смерти родителей не случайно. Только, если всё это — было дело рук Сону намеренно. У Сонхуна это не укладывалось в голове. Шаг его нетвёрдый, когда он подходит к балконной двери и просто прикладывает телефон экраном к стеклу, дважды стуча костяшками, чтобы Сону наконец обернулся. Глаза его заплаканные, опухшие. Выглядящие жутковато с непроглядной чернотой, окутанной краснотой. Он смотрит на Сонхуна, но то и дело бросается короткими взглядами к телефону. Сонхун, не отрываясь, смотрит в его лицо, что меняется моментально, стоит только Сону всё же прочесть то, что Сонхун ему показывал. То, что он и так знал сам всё это время. Сонхун вздрагивает, слыша приглушённый крик, когда Сону, обхватив руками голову, падает коленями на прохладный пол. Сонхун бы и сам упал. Держит его непреодолимая сила воли и последняя нить надежды на то, что Сону сейчас всё объяснит. Сону сейчас всё ему расскажет. Обязательно расскажет, в деталях, в подробностях. И Сонхун поймёт, что он не при чём, он просто знал и молчал. Он просто не хотел бередить свои раны. Он… Ручка балконной двери под его пальцами щёлкает, открываясь. Сонхун убирает мобильный в задний карман джинсов, но остаётся на пороге, глядя на Сону, рыдающего в голос и качающегося вперёд назад. Чувствует вибрацию приходящих сообщений. Квон, наверняка, добивает его там своими текстами, Квон, наверняка, гадливо улыбается тишине, Квон ждал этого момента. И Сонхун ненароком думает: вот так они могут разрушить его через Сону? Как костью перед собакой поманить возможным спокойным будущим, но окунуть в реальность с головой, топя и заставляя барахтаться в осознании. Очередной лжи.       — Что всё это значит? — Сонхун опускается на пол и приваливается виском к дверному косяку. Руки его — плети — падают вдоль тела. Сону не слышит его, содрогаясь в рыданиях. — Сону, что всё это значит? Первичная реакция любого виноватого, пойманного за хвост, — жалость к себе. Горькие слёзы, громкие рыдания, бесконечные стенания. Ты вызываешь жалость у обвиняемого, пытаешься вызвать хоть какую-то симпатию своей беспомощностью, неправдоподобным раскаянием. Становишься жертвой, а не хищником. И Сонхун обязательно бы повёлся сейчас на это всё, будь у него хоть сколько-нибудь сил для сопротивления и потакания. Не знай он так хорошо все эти приёмы.       — Успокойся. И просто объясни мне всё. Я не собираюсь отдавать тебя никому, если ты расскажешь мне правду. Уговоры и присоединение. Ты уверяешь хищника в том, что ты на его стороне, что ты защитишь его, не осудишь. Что обязательно поймёшь его и найдёшь ему тысячу оправданий. Что ты повёлся на эту удочку рек слёз и переживаний. Сонхун смотрит на Сону совсем пустым взглядом, когда тот, переставая выть, поднимает на него заплаканные глаза. Без толики страха в блестящей черноте радужки.       — Откуда у тебя это? — севшим голосом шепчет он.       — Не забывай, кто я, Сону.       — Тогда зачем ты спрашиваешь меня? Если ты можешь достать все эти ответы?! — вновь срывает он голос.       — Потому, что я всё ещё хочу тебе верить, — ловушка для хищника открывается. — Но ты не подпускаешь меня к себе.       — Не думал, что у меня есть на это причины?       — У каждого из нас есть на это причины. Но мы не сможем жить дальше, если продолжим скрывать друг от друга то, что повлияет на наши отношения. Глаза Сону на мгновение светлеют. Слёзы на щеках блестят, высыхая. Ловушка для хищника захлопывается.       — Я тоже не ангел, и ты это знаешь, — выдыхает Сонхун. — Так расскажи мне всё сам. Прежде, чем я подниму все архивы и узнаю всю правду, о которой, возможно, не знаешь даже ты.       — Я… — глаза Сону снова наполняются влагой, а руки обхватывают плечи. — Я просто хотел, чтобы наша семья всегда была вместе… Сонхун не двигается. Позволяет Сону выплакать все остатки, немного успокоиться. Смотрит на него в ожидании, дышит тихо. Всё ещё до последнего надеется, что Сону ему откроется. И не придётся в самом деле выпрашивать у Квона все документы вновь и копаться в этой грязи самому. Сонхуну так хочется верить, что он не ошибся, и они с Сону нужны друг другу. Что они смогут оба выбраться из темноты хоть чуть-чуть…       — Он изменял маме, — шелестит Сону, опуская голову. — Я узнал о том, что отец изменяет маме. И вся эта идеальная картинка нашей семьи начала идти по швам.       — Только тогда?       — Нет, — слабо усмехается он. — Как ты догадался?       — А как может быть идеальной семья, в которой у ребёнка столько запретов, что он в свои девятнадцать не любит колу? — фырчит Сонхун, пытаясь хоть немного разрядить обстановку. Но накал слишком велик, и токовый разряд неприятно щиплет кожу под одеждой.             — Я привык со временем. Они…они хотели, как лучше. Но, возможно, всё дело было в том, что они хотели — идеальности. Но сложно добиться идеальной семьи, когда вы, как минимум, ей никогда не были. Сонхун хмурит брови. Сону, падая на задницу, обхватывает теперь колени руками, упираясь в них лбом. Не смотрит на Сонхуна, избегает прямого взгляда в глаза. И Сонхун торопится предупредить:       — Никакой больше лжи, Сону. Пожалуйста.       — Куда ещё больше, — усмехается тот. — С моим делом что-то было не так, да?       — Кроме того, что у тебя были десятки изоляторов, насилие и ещё ворох дерьма?       — Моя детская медкарта, та, что до четырнадцати, начинается с пяти, — Сонхун сжимает пальцы в кулаки. — Вся моя жизнь — фейк. Абсолютно, мать её, вся.       — Что ты имеешь в виду?       — Они забрали меня. Не усыновили, не спасли из жутких условий. Они забрали меня у убогой наркоманки на рынке, которая заставляла меня изображать совсем маленького ребёнка и просить милостыню, — голос Сону становится грубее. — Я выглядел на три, почти не разговаривал, был диким и болезненным. Они долго хотели детей, но не получалось. Усыновление было долгим процессом, все дети были, как говорила мама: «словно не те, к ним не лежала душа». Душа блять, — плюётся Сону. — Но им вполне хватило денег, чтобы забрать меня, оформить все документы и сделать меня их ребёнком. Брошенная где-то посреди улицы игрушка стала частью их семьи. Сонхун напряжённо слушает. Боится, что для него тоже теперь открыта ловушка, зажавшая его хвост. Сону отчего-то больше не хочется верить, обнять и утешить. На Сону Сонхун сейчас смотрит диковато, как совсем на чужого. Он этого мальчика не знает совсем. И не знал никогда прежде. Тот Сону, в которого он влюбился, тоже, выходит, был фейком? Телефон из заднего кармана плавно оказывается в длинных пальцах, а взгляд Сонхуна краем глаза пробегается по входящим сообщениям. От кого: Доктор Квон «Скажи мне потом, что он наплёл тебе, если он не убьёт тебя раньше. Обсудим всё позже.»       — Но это ничего. В конце концов, они ведь спасли меня, обогрели, отмыли, научили всему, что должен знать нормальный человек. Я даже почти стал похож на нормального пятилетнего ребёнка. Но с каждым днём их одержимость идеальной семьёй становилась всё хуже. А я впитывал это и, глядя на других детей, начинал думать, что это они живут как-то неправильно. Это не я ненормальный. Они все. Все запреты постепенно стали нормой, все причуды моей привычкой. Я рос замкнутым, нелюдимым, потому что так просто не вытравить первые пять лет бродяжной жизни и неизвестное существование. Гены, в конце концов, тоже дают о себе знать. И в какой розовый бантик не заворачивай гремучую змею, она однажды тебя укусит.       — Что случилось тогда?       — Когда ты большую часть жизни растёшь, как в американском фильме с идеальной домохозяйкой и чистыми продуктами, совместными приёмами пищи и прочей лобудой, такая вещь, как измена, служит не просто тригером. Она располовинивает тебя. Это не укладывалось в рамки моего сознания, — передёргивает плечами Сону. — Как в нашей семье вообще может произойти подобная чушь? Немыслимо же. У нас ведь всё, как с картинки. Папа ведь любит маму. Но на тех фото, что я увидел, в тех переписках, что я прочёл — папа очень сильно любил какую-то неизвестную мне женщину. Которая умудрилась родить ему ребёнка, и они оба скрывали его уже несколько лет от нас, пока мы с мамой думали, что у папы просто много работы.       — Тогда ты научился взламывать аккаунты?       — Раньше. Родители ведь оплачивали мне курсы дизайна и всё такое. Я параллельно учился программированию, пытался лезть туда, куда нельзя. Наверное, если ты растёшь помойной крысой, у тебя днк меняется, и ты уже на подсознательном уровне начинаешь вынюхивать всё вокруг. В какой бы кукольный домик тебя потом не засовывали.       — Кто был твоей мамой? Ты знал?       — Нет. Никто не знал. Если меня нашли щенком у убитой наркоманки на окраине городского рынка, — глаза Сону лишь на секунду встречаются с Сонхуном, — как ты думаешь, кто мог быть моей матерью?       — Точно не дама голубых кровей, — вздыхает Сонхун. И не верит. Ни единому слову Сону он не верит. Но продолжает слушать, запоминая.       — В тот вечер, я рассказал маме обо всём. Распечатал переписки, фотографии. Просто положил на стол за обедом, пока отец был на работе. И знаешь, — его губы кривятся в разбитой ухмылке, — я никогда не видел раньше, как трескается на людях маска. В тот день это было ошеломляющим открытием.       — Они поругались? — догадывается Сонхун.       — Вдрызг. Настолько, что, пока я закрывался в комнате, отец сказал, что больше так не может. И уходит от нас. Что он слишком долго играл в примерную семью с подкидышем, но у него давно уже есть свой, настоящий ребёнок. Настоящий, понимаешь? А я так и остался для него грязной игрушкой с дороги, которую они подобрали. Я так и не стал для него настоящим. Но я не мог это всё так оставить. Наша идеальная картинка не могла пойти по швам. Мне оставалось всего три года до восемнадцати, и он мог потерпеть! Поиграть в это всё ещё недолго, пока я не съехал бы в университет! Но не-ет, — тянет Сону, едко улыбаясь. — Ему нужно было разрушить это всё. Ему нужно было ткнуть меня в моё место. От кого: Доктор Квон «Следи за ним внимательно. Ты знаешь все сигналы. Закрой его, если почуешь неладное и пулей ко мне.»       — Я тоже захотел напомнить ему о его месте, — переходит Сону на шипение. Сонхун замечает, как ещё недавно обнимающие колени руки, впиваются болезненно в них ногтями, раня бледную, шрамированную кожу. Розовые полумесяцы расцветают среди белёсых полос.       — Напомнить ему о том, что у него есть обязательства, он давал клятву. У него уже есть семья, а всё другое — это его больная фантазия и неправильные действия. Его ошибка. Когда он уже почти собрал чемоданы, я знаю о его тупых привычках всё, он пошёл выпить напоследок стакан воды. Он всегда делал это перед выходом из дома, и не стал гнушаться этого даже тогда, когда мама рыдала в комнате. Он пошёл в кухню, но отвлёкся. Мама начала разбирать его чемоданы и кричать. А я просто хотел сохранить нашу семью. Неважно в каком состоянии, мы должны были быть вместе. Он поклялся маме, что только смерть разлучит их. И он обязан был исполнить эту клятву.       — Ты…       — У нас в доме было нашествие крыс, — вдруг говорит Сону, запрокидывая голову. Слёз на посветлевшем лице больше нет. Только жуткое солнце, гуляющее по бледной коже. У Сонхуна сжимаются внутренности. — Их травили в подвале, но они поднимались по стоякам вниз. То ещё зрелище, конечно, когда утром ты встаёшь на завтрак, а мама убирает очередной труп из ловушки. Мы насыпали по углам порошок, немного но помогал. Крысиный яд.       — Ты подсыпал его в воду? — шепчет Сонхун, сжимая в руке телефон и напрягаясь всем телом, чтобы в любой момент сорваться.       — Да, — взгляд Сону стеклянный, а в уголках полных губ застряла диковатая улыбка. — Потому, что наша семья должна была быть вместе. Он обязан был сдержать клятву, данную маме. Но я не учёл одной детали. Я не залез в голову к маме и не знал её действий. Я забыл о ней в какой-то момент. И это стало моей ошибкой. Потому, что пока отец пил отравленную воду, она схватила ключи от его машины и рванула вниз. Он не допил, и концентрация яда была не велика, чтобы свалить его сразу. Он мог просто оставаться овощем всю жизнь, но быть рядом. Мама ухаживала бы за ним, но мы были бы все вместе! Вместе, понимаешь?! Его ошалевший взгляд впивается в Сонхуна.       — Но она села в машину с ним. А он потерял управление на дороге, когда яд начал действовать. Это он разрушил нашу семью, понимаешь, Сонхун? Это он всё разрушил, — Сону усмехается ядовито. — Но ему хотя бы хватило сил сдержать клятву. И их действительно разлучила только смерть. Сонхун подскакивает на ноги слишком быстро, хоть Сону и не думал сдвигаться с места.              

[TRITIA, The Hatters — Где-то там]

       Он смотрит на него бешеным, загнанным взглядом, резко хлопая балконной дверью, но не закрывая её на замок. Их взгляды не разрываются. В чёрных безднах ни капли сожаления. В графитовых стёклах замершие слёзы.       — Поедешь к доку? — одними губами произносит Сону, сидя на полу балкона, словно статуэтка. Такой же белоснежный, хрупкий, невероятный. Такой же холодный, бесчувственный и недвижимый.       — Я не могу оставить тебя, — разбито шелестит Сонхун. По щекам его скользят неощутимые капли.       — Даже после всего? — колкая ухмылка украшает худое лицо. Прикладывая телефон к уху, Сонхун слышит два гудка, прежде чем Квон принимает звонок.       — Слушаю.       — Можете приехать? Прямо сейчас, — сипловато произносит Сонхун, поджимая губы.       — Бригаду?       — Да. Она понадобится.       — Молодец, Сонхун, — явно облегчённо выдыхает Квон. — Мы поможем ему. Ты всё правильно сделал.       — Жду. В любой другой момент, Сонхун не оставил бы Сону одного на балконе, с которого тот может спрыгнуть, не моргнув и глазом. Но не сейчас. Когда Сону рассказал ему то, во что поверить Сонхун просто не может, несмотря на то, сколько всего он сам в своей жизни сделал. Просто потому, что это же Сону. Это же Сону… Он вбивается лбом в холодное стекло и прикрывает глаза. Сону, который выстоял так много в этой жизни. Сону, который обманом и с причинением увечий сбежал из психбольницы. Сону, который смог опутать его своими сетями и утопить так глубоко, как Сонхун в своей жизни ещё ни в кого не падал. Квон сказал, что он всё правильно сделал, но правильно ли? Почему он послушал Сону, почему испугался и вызвал Квона? Что, если всё это одна большая, идиотская проверка, а Сону солгал ему? Что, если Сону проверяет его, а Квон только и ждал той секунды, чтобы Сонхун отказался от Сону и бросил его в их лапы? Что, если Сону на самом деле сейчас угрожает большая опасность, а всё, что он рассказал — сущая чушь?! Щёлкает замок. Тихо скрипит дверь.       — Скажи, что ты солгал, пожалуйста, — чуть слышно шепчет Сонхун.       — Что изменится? — Сону падает затылком в балконные бетонные перила. — Ты уже поверил, ты уже позвонил доку. Родители не вернутся с того света. Их поцелуй вчера, полный чувств, искренности и желания. Отчаяния, необходимости и облегчения. Сону растворялся в его руках, жался к нему, смывал кровь с его рук. Сону готов был быть с ним, несмотря на то, каким монстром Сонхун является. Сону любит его.       — Я правда влюблён в тебя, — срывается с его губ. Сону опускает на него задумчивый взгляд сощуренных чёрных глаз. Словно не верит. — Я рискую стольким ради того, чтобы ты оставался рядом…       — Поэтому позвонил доку сейчас? — холодно усмехается Сону. — Чтобы я больше не был рядом?       — Скажи, что солгал, прошу тебя…       — Ложь, помноженная на ложь…       — Я вытащу тебя прямо сейчас! — срывается на крик Сонхун, падая перед ним на колени и хватая тонкие запястья. — Я со всем разберусь, Сону, — проговаривает он каждое слово, глядя в пустые глаза. — Я тоже давал тебе обещание. Тогда, в больнице, Сонхун тоже однажды пообещал ему и себе, что он разберётся за них двоих. И кто он такой после всего, бросать Сону в лапы Квона? Проявивший слабость единожды, он до конца жизни будет себя корить. Имеет ли он право судить? Имеет ли он право вот так с ним поступать?       — Я тоже правда влюблён в тебя, — бормочет Сону. — К сожалению.       — Давай сбежим? Ударяет колоколом обоим по головам. Глаза Сону впервые за все эти минуты окрашены искренним страхом. У Сонхуна в графитовой радужке ничего кроме решимости и слепой пелены чувств.       — Что ты несёшь…       — Я обещал тебе, Сону, — крепче сжимает Сонхун бледные руки; Сону тихо шипит от боли. — И я должен сдержать своё обещание. Эмоции на лице Сону — калейдоскоп. От холодной неприступности до бесконечной безнадёжности. От ласковой влюблённости до горящей одержимости. От ледяного страха до каменной решимости. Он коротко кивает, позволяя одним резким движением дёрнуть себя вверх. Сонхун почти зашвыривает его в комнату, хватая сумку и бросая в неё вещи. Наспех кидая всё необходимое и не только. Помогая Сону, перехватывая его сумку и находу обуваясь, пока Сону пытается справиться с молнией на дырявых джинсах. Бомбер и джинсовка пропадают с вешалки в коридоре. Звенящий брелок с ключами остаются в замочной скважине на приоткрытой двери. Пыль взвивается в воздух, рычание мотора байка оглушает целый район. Пальцы Сону впиваются в тело Сонхуна намертво, как когти хищника в жертву.                     

"Каждую минуту проживать, как час.

Давай обманывать время, если неизбежен наш последний раз.

Где-то там, где-то там, пусть будет всё в последний раз,

Но только не сейчас, только не сейчас."