Риск ответственности

Алекс задыхался. Воздух будто превратился в дым — густой, липкий, чужой Как только операция закончилась, он вылетел из операционной, хватая ртом кислород, расталкивая всех на своём пути. Ни взгляда, ни слова — только рваное дыхание и дрожащие руки. Он вбежал в первую попавшуюся кладовую — здесь могли храниться либо старое оборудование, либо кипы документов, но ему было всё равно. Ударившись спиной о металлическую полку, он сполз вниз, почти падая, обмякнув вдоль шкафа. Пот стекал по шее, затекал под воротник, и каждый вдох давался с усилием. Казалось, воздух — это лед, и он вгрызается в лёгкие. Когда он наконец смог дышать — по-настоящему, без судорог — в голове пронеслось только одно: Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Что же он наделал? Пульс стучал в ушах, сердце било в грудь как кулак — настойчиво, грубо. В этот момент всё его тело стало барабаном, по которому тревога стучала без ритма и пощады Он отвечал за чью-то жизнь. Человеческую жизнь. За жизнь того, к кому привязался Кто доверил ему всё за последние пару дней — от боли до надежды Даже мысли в его голове заикались, путались, обрывались. Всё тело дрожало — не от холода, а от ужаса. Пальцы впились в волосы, а сам он сжался в комок на холодном полу, будто хотел исчезнуть в этой маленькой темной комнате. Алекс сидел на холодном полу, сгорбившись, как побитый ребёнок. Тело больше не слушалось — мышцы тряслись от перенапряжения, а внутри всё вибрировало от ужаса и стыда. Пот, слёзы, чужая кровь — всё слилось в одно. Он почти не услышал, как открылась дверь. Щёлк — щелчок каблуков по плитке, еле заметный. Кто-то вошёл, но он не поднял головы. Он уже не мог. «…Алекс?» Голос был тихим, надломленным. Уже не дразнящим, не смеющимся. Ни одной насмешки. Даниель. Конечно, он. Молчание. Один вдох. Второй. « Они сказали, ты ушёл после операции…» — он замолчал, подбирая слова, — «…я знал, что найду тебя здесь» Алекс не ответил. Его губы приоткрылись, будто хотел что-то сказать, но вместо этого только тихий всхлип, за которым последовало ещё два. Он впервые за много лет заплакал — от боли, от злости, и от бессилия. Даниель подошёл ближе, сначала осторожно, как к дикому животному, которое боишься спугнуть Он присел на корточки рядом, и, не дожидаясь приглашения, обнял Алекса — крепко, всем телом, всем собой, резко, будто принимая всю его боль как губка. Сначала Алекс вздрогнул, но его руки остались в его волосах, его тело холодное и сжатое как камень. — «Он… он доверился -мне» — голос Алекса был хриплым, сломанным «я убил кго..Я…» «Ты боролся за него» перебил Даниель, пытаясь поймать взгляд Алекса, он был где то далеко, в лабиринтах боли и вины «Чёрт возьми, ты не можешь всегда выигрывать. Ты — не бог, Алекс» «-Мне этого недостаточно. Мне нужно было спасти его, а не шить, будто я склеиваю стекло» Он говорил так неразборчиво, так сипло и тихо что Даниель не понял не слова Даниель прижался к его щеке, целуя её — солёную, холодную, едва живую, его руки обвились вокруг его головы, медленно и осторожно убираю руки сжатые в кулаки в его темных и мягких волосах, заменяя из своими, больными теплыми ладонями. «Слушай меня. Даже если ты себя за это возненавидишь — я не позволю тебе быть одному, Ты не один. Понял? Я с тобой» Алекс не ответил, но его руки обвились вокруг широкой спины Даниеля, мёртвой хваткой его дрожащие пальцы впились в его халат «Успокойся Алек-» Он задыхался сам, шептал на ухо, горячо, отчаянно, как молитву: «Я не позволю тебе сломаться. Ни как врачу. Ни как человеку. Ни как мужчине, которого я… — он замер, и на долю секунды голос дрогнул. — …которого я не хочу терять» Снаружи жизнь шла дальше — пищали аппараты, мылась плитка, кто-то ругался в ординаторской. Но в этой маленькой кладовке время замерло. Алекс сидел, прижавшись к груди Даниеля, словно к единственному, что было сейчас реальным. И впервые за всю свою жизнь — позволил себе быть слабым рядом с кем-то.