Тестовое название

И смех гремит, как вой голодный, он душу рвёт, как нож тупой. В глазницах масок мрак холодный, а в их лицах — хлад глухой. Здесь не найти ни сна, ни света, лишь звон пустой, как карнавал. И ты актриса тёмного сюжета, а зал — безликий перевал. ***       Я стояла под светом. Снова. Белый, болезненно белый прожектор бил прямо в глаза, так ярко, что казалось он прожигает кожу до костей, выжигает изнутри все мысли, оставляя вместо них пустоту, тяжелую, липкую, как свинец. Воздух был сухим, пыльным, будто сотни ламп горели здесь веками, расплавив воздух, пропитав его мертвой гарью. В горле першило, дыхание отдавалось хрипом, но вдохнуть полной грудью я не могла — словно само пространство сжималось вокруг, лишая меня кислорода. Казалось, что совсем скоро я…       Зал простирался в темноту бесконечностью. Ни одного лица, лишь чернота, прорезанная множеством крошечных огоньков, будто сотни глаз смотрели на меня одновременно. Они горели неподвижно и ровно, но в этой неподвижности таилась чужая, нечеловеческая угроза. Они не моргали, не дрожали, не мигали — только смотрели. Чем дольше я ловила их взгляд, тем яснее понимала: это не глаза. Это зияющие провалы, пустые, как черные дыры, притягивающие взгляд и мысли, пожирающие их, пока внутри не остается ничего.       Я попыталась закрыть глаза, но веки будто приросли к орбитам. Попытка дернуться — и тело ответило лишь слабым, едва заметным дрожанием, будто меня держали невидимые руки. Не веревки, не цепи, а что-то более мерзкое — липкое, вязкое, тянущееся из тьмы. Оно обвивало мои руки и ноги, лишало каждую мышцу воли, каждый нерв — силы, превращая меня не больше, чем в фарфоровую куклу, выставленную на всеобщее обозрение, что разобьётся от малейшего прикосновения. …       И тогда раздались аплодисменты. Сначала тихие, робкие, будто издевающиеся, но вскоре они набирали силу. Хлопки становились гулкими, раскатистыми, как гром. Но чем дольше я слушала, тем яснее понимала: это не хлопки ладоней. Это удары сердца. Чужие, громкие, неестественные. Не сердце одного человека, а сотен, тысяч. Они бились в унисон, ритмично, сливаясь в единый гул, будто сама темнота дышала и жила вокруг меня. Зал жил — но не ради себя. Он жил ради меня. Он бился моим дыханием, гремел в такт моему отчаянию.       И с каждым ударом становилось всё тяжелее стоять. Каждый ритм будто проникал в кости, ломал их изнутри, заставлял кровь замедляться, сердце останавливаться. Я вдруг поняла: они ждут. Эти глаза-бездны, этот зал, этот пульс. Всё это ждёт, когда я перестану сопротивляться. — Смотри, сестричка, — шёпот Тьмы коснулся моего уха. Голос был мягким, почти ласковым, но в нем сквозил холод металла. — Они все пришли ради… Только ради… — Почему?.. — еле как, хрипло выдохнула я, однако голос утонул в гуле чужих аплодисментов.       Прожектор изменил цвет. Белый свет дрогнул, окрасился… Сначала лишь тёплым оттенком, затем всё ярче, пока не превратился в… будто вся сцена была залита… Опустив свой взгляд, я заметила, что платье прилипло к телу. Ткань была мокрой, тяжелой, со скользкими тёмными разводами. Каждое её движение отзывалось липким холодом на коже. Я не могла понять, откуда это, но нутро подсказывало, что это правильно. Так и должно быть.       И тогда лица в зале начали проявляться. Один за другим, медленно, как будто их вытаскивали из густой черной смолы. Сначала маски, белые и гладкие, потом искажённые черты, гротескные, кукольные. У кого-то рты растянулись до ушей, у кого-то глаза были слишком велики, а у кого-то вовсе отсутствовали. Но все они смеялись глазами. Их блеск был одинаково пустым, без искры жизни. И все рты одновременно растянулись в улыбке. Смех прорвался из этих ртов сразу, оглушительно, словно толпа сорвалась с цепей. Он был липким, чужим, и чем дольше длился, тем сильнее он походил не на смех, а на вой. И вдруг, оборвался. Оставив в ушах только глухой звон, как если бы лопнула натянутая струна. …       Я резко обернулась. Он поднял голову. Лица у него не было — лишь пустота, чёрная дыра, в которую тянуло взгляд, в которую хотелось шагнуть, упасть и исчезнуть. И всё же я знала: это был именно он, никто иной. Моя кожа узнала его раньше разума. Моё сердце раньше глаз. Я продолжала смотреть прямо на него. Мои глаза были прикованы к пустоте его лица. После чего мы вместе, будто машинально, и вправду как куклы, опустили голову, устремив взгляд на то, что лежало между нами.       От этой вещи веяло холодом, болью и… Я хотела её взять, она манила меня. С этим желанием было невозможно бороться, мне хотелось… — Ты должна быть первой, иначе он… — сказал голос Тьмы. Но теперь он шёл отовсюду: из зала, из прожектора, из шепота пустых ртов. Словно сам воздух говорил с ней. — Запомни, первой, не…       Толпа разразилась оглушительными аплодисментами. Теперь они походили на барабанный бой, на ритм войны, на отсчёт до… Они ждали. Силуэт шагнул ближе. Его пустое лицо оказалось очень похожим на… чернота внутри будто тянула её к себе, обещая конец. Он молчал. Только ждал. …       Я хотела закричать. Вырвать голосом всё, что копилось в груди. Но вместо крика из моего рта вырвался смех. Громкий, низкий, чужой. Он эхом повторялся в каждом углу сцены, будто сам зал смеялся вместе со мной. …       Прожектор мигнул — и всё вокруг погрузилось во тьму. Остался только звук: долгий, натянутый, как если бы кто-то рвал струну до последнего. И наконец она оборвалась. ***       Саша вскрикнула и резко распахнула глаза. Несколько секунд она тяжело дышала, стараясь унять бешеный ритм сердца. Щёки и подбородок были влажными, то ли от липкого ночного пота, то ли от слёз, что незаметно текли во сне. Казалось, будто само тело всё ещё помнило удары аплодисментов, гулкие и оглушающие, которые сопровождали её в кошмаре. Сердце стучало так громко, что заглушало даже тишину комнаты.       Вокруг царила темнота. Но это была не та спокойная, привычная темнота, что обычно укрывает спящего, нет. Эта темнота будто жила. Она сидела рядом, прямо на стуле у окна, склонив голову набок, как человек, наблюдающий за спящей. Её улыбка — тонкая, едва заметная — показалась Саше настолько реальной, что девушка невольно сжала одеяло.       Только спустя несколько мгновений, когда дыхание выровнялось, а сознание окончательно вернулось из сна, она поняла: перед ней не иллюзия. Это была она — малышка Тьма. Та заговорила первой. Её голос был вязким, но в нём проскальзывали металлические ноты, от которых по коже пробегал холод. Слова были неясны, смазаны, словно шёпот издалека. Саша не вникала. Она поднялась с кровати и, стараясь не обращать внимания на Тьму, дабы не сместить фокус внимания со сна, потянулась под шкаф, где хранился блокнот. Потёртая обложка, поцарапанные углы, листы в чернильных кляксах, — этот блокнот был её единственным инструментом борьбы со страхом ночных видений. Схватив ручку, она поспешно раскрыла страницу и, едва усевшись за стол, начала строчить.       Каждое слово рождалось с трудом, будто вытягивалось из её собственной памяти, но именно в этот момент сон оживал вновь. Перед глазами вставали лица, голоса, места, всё то, что только что мучило её там. Саша вновь переживала кошмар, однако иначе она не могла. Записывать было тяжело, иногда хотелось бросить ручку и убежать, но ритуал был обязателен. Из каждого сна она выцарапывала крупицы смысла, крошки деталей, и складывала их в текст. Страница за страницей рождалась книга.       Это была история о героине, которая носила то же имя, что и она сама. История, где реальность и сон переплетались, превращаясь в один длинный путь. И пусть временами Саша ненавидела собственные записи, они давали ей нечто большее, чем просто память о кошмарах. Они позволяли представить, что всё происходящее — не её жизнь, а лишь сюжет книги. Что все эти страхи — лишь испытания персонажа, а не её личные.       Когда последняя строка была выведена, а чернила на бумаге подсохли, Саша аккуратно закрыла блокнот и спрятала обратно. Надо было собираться в школу. Всё привычно: чёрные джинсы, любимый свитер с вытянутыми рукавами, косметика, всё ещё спрятанная в коробке от родителей. Нежелание идти на уроки никуда не делось, настроение оставалось на нуле. Она проверила, не забыла ли чего, и уже собралась выходить. Тьма всё это время не отставала. Она задавала вопросы: настойчивые, колючие, иногда даже насмешливые. Но Саша старалась их игнорировать. У неё не было сил, да и желания разговаривать. Накинув куртку, вышла в морозное февральское утро.       Холод встретил её резким укусом, однако он был вполсне привычным. Саша шагала быстро, как всегда, с таким ритмом, что Тьме приходилось будто бы семенить за ней, едва поспевать. Девушка вообще не умела ходить медленно — она либо бежала, либо шла так, что каблуки ботинок выбивали уверенный ритм по тротуару. Это качество часто спасало её: опозданий почти не случалось, а приходить заранее она считала правилом хорошего тона. Сегодняшний день не был исключением — в школу они пришли за полчаса до звонка.       Коридоры встретили её знакомым холодным светом ламп, тусклые стены, облупившиеся в некоторых местах, и запах пыли вперемешку с дешёвой едой из столовой, которую уже начали готовить. Саша почти не смотрела по сторонам, но всё же успевала замечать привычное: девчонки у зеркала поправляли ресницы, парни переговаривались громко, будто нарочно, чтобы их слышали все. Суета постепенно нарастала, и хотя её шум мог раздражать, он всё равно создавал иллюзию жизни — чужой, но цельной, в отличие от её собственной.       Войдя в класс, она уже собиралась сесть на своё место, но замерла. Лёша. Он уже был там. И, что удивительнее всего, смотрел прямо на неё. Казалось, он ждал её. Саша внутренне нахмурилась. «Неужели уже привязался? Так быстро?» — промелькнула мысль с лёгкой ноткой раздражения. Ей вовсе не хотелось, чтобы за ней кто-то бегал. Она привыкла к одиночеству, оно было ей ближе и безопаснее.       И всё же, спустя секунду, она смягчила внутренний приговор. «Хотя ладно… Я же единственная, кого он тут знает. Ясное дело, что он держится за меня, как за спасательный круг. Это можно понять». Саша хоть и частично перестала осуждать, но и жалости к нему не почувствовала. Она прошла к своему месту, и Тьма, едва заметная другим, но слишком явная для неё, устроилась справа от неё, прямо в проходе. — Привет… Как ты? — голос Лёши прозвучал слишком обыденно, даже неловко. Он будто споткнулся о собственные слова, но всё равно произнёс их — из вежливости или, может быть, из какого-то искреннего порыва. Его плечи чуть дёрнулись, словно он заранее ожидал холодного ответа. Саша едва заметно приподняла уголок губ, но это была не улыбка. В её взгляде сквозил лёд. — Да привет, привет, всё нормально, не заморачивайся, — ответила она с отчуждённой ровностью, и Тьма за её спиной словно довольно зашевелилась, радуясь каждому осколку отталкивающей интонации. Лёша же наоборот нахмурился. Его глаза, обычно мягкие, сейчас были настойчивыми, как будто он пытался разглядеть то, что Саша прячет за словами. — Но я же вижу, что что-то не так. Ты не выспалась сегодня, что ли? — он произнёс это почти осторожно, но упрямо, как будто не собирался отступать. Саше показалось, будто кто-то незримый подталкивает его к этим фразам, подсказывает за спиной. Но когда она повернула голову, никого не заметила. Там, где должен быть рот, что-то шевелилось. Слова звучали не из уст Лёши — их диктовала Тень. Саша сжала пальцы на краю стола. — Да так, кошмар приснился. Теперь всё? — её тон был ледяным, как будто она хлопнула дверью прямо в лицо. Фигура позади Лёши качнула головой, будто с усмешкой. — Осколочный снова пытается помочь ему… Мда, ну вот я правда не понимаю, почему именно он? — голос Тьмы был сладковатым, вкрадчивым, но на мгновение в нём прозвенел металлический холод. — Бесит меня, честное слово… — пауза, и тон снова смягчился, почти певучий: — хорошо, что ты у меня не такая, да, сестричка? — Почему сразу всё? Я просто хотел чуть-чуть поговорить… Нам всё равно вместе сидеть до конца этого года. Ты так и будешь продолжать меня игнорировать? — Лёша опёрся ладонью о край парты, наклонился ближе к девушке. Теперь его голос прозвучал чуть грубее, с неожиданной твёрдостью, в которой Саша не привыкла его слышать. Она вскинула брови и обратилась к Тьме: — Ну ничего себе он осмелел, — мысленно произнесла она, искренне удивлённая тем, что юноша рискнул пойти против её холодной стены. Вздохнув, Саша откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди. — Раз уж тебя это так интересует… да, мне приснился кошмар. Будто я стою на сцене с кем-то, а толпа в зале смотрит и… давит. Мне было... страшно. Доволен? — её голос дрогнул лишь на миг, но она тут же подавила всё лишнее. — Ой, правда? — Лёша сразу оживился, глаза его распахнулись шире, словно в них зажглись искры. Он подался ближе, сдерживая волнение, будто боялся спугнуть доверие, которое только что получил. — Мне тоже часто снится подобное! Я ужасно боюсь сцены… вся эта толпа, взгляды… Я думаю, это нормально — видеть во сне свой страх. Так что не переживай, это не что-то странное!       Его слова звучали так искренне, что Саше стало не по себе. Взгляд Лёши был прямым, прозрачным, без намёка на привычную фальшь, за которой обычно прячутся люди. Но именно эта открытая честность раздражала её сильнее всего. Она не знала, как реагировать на человека, который не носит маску. Тьма между тем склонилась к самому её уху. От её шёпота по коже пробежали мурашки, он был похож на ленивый, игривый смешок: — Смотри, как старается. Как щенок, тянущийся к твоей руке. Интересно, долго он выдержит твой холод?       Саша не ответила. Она просто перевела взгляд в окно, делая вид, что больше не слышит ни его, ни её. За стеклом вяло кружился снег — мелкий, редкий, будто отмеренный чьей-то скучной рукой. Мир за окном казался чужим и плоским, как декорации. И в этот момент ей действительно почудилось, что всё происходящее — не более чем спектакль, а она сама — героиня чужой пьесы.       Но в отличие от сна, в котором аплодисменты били по вискам, здесь никто не хлопал. Лишь ровный шум голосов вокруг, ровный и чужой. Саша тихо выдохнула и почувствовала: настоящая сцена ещё впереди. ***       Запах старой бумаги всегда действовал на неё успокаивающе. Словно пыльные страницы сами по себе глушили голоса, и даже Тьма рядом сидела тише обычного, задумчиво разглядывая буквы, которых, разумеется, читать не умела. Либо просто делала вид, что не умеет, Саша как-то ни разу даже не интересовалась.       Библиотека была почти пустой — только где-то вдалеке шелестели страницы, перекатывались шаги по паркету, скрипел стул. Пространство здесь казалось запечатанным от внешнего мира, окна дышали сумерками, и лампы под абажурами разливались золотистым светом, превращая пыль в крошечные искры. Всё было так тихо и буднично, что от этого самой тишины хотелось кричать.       Они с Лёшей сидели напротив друг друга за круглым деревянным столом. Тетради, карандаши, стопка учебников — всё выглядело до нелепости обыденно. Если бы кто-то со стороны взглянул, подумал бы: два старшеклассника готовят реферат по литературе, и не более того. Никто бы не заметил напряжённого изгиба её губ, того, как она крепче обычного держит ручку, или того, как её взгляд слишком часто соскальзывает на его лицо. Для Саши эта работа была не только на оценку, но ещё и на выживание. Она анализировала. Холодно и расчётливо. Старалась оценивать каждое движение парня напротив — как он наклоняет голову, как щурится, когда пишет, как замедляет темп речи. Она знала: это тоже игра. Или, может быть, ей только казалось. — Ты уже много написала, может лучше поменяемся, отдохни немного? — негромко спросил он, чуть приподняв голову от тетради. Голос прозвучал ровно, почти равнодушно, но Саше показалось, что в этом спокойствии есть что-то слишком выверенное, как будто он специально держал себя в руках. — Легко ему говорить: «Отдохни», когда с ним нельзя отдохнуть ни на секунду, — злобно высказалась Тьма.       Саша же только кивнула, хотя движение вышло резким, словно отмахнулась. Это должно было означать, что ей хотелось передохнуть. Впрочем, скорее всего, для него это выглядело просто как молчаливое согласие. Слова застряли где-то в горле — то ли от неловкости, то ли от того, что она невероятно устала делать вид, что ничего не понимает, и что всё хорошо. Она так устала… Устала от всего. От нападок и вечной Тьмы, от подозрительным сигналов, которые постоянно подавал ей Лёша, да и в конце концов от переживаний о своих снах. — Всё нормально? — спросил он снова, чуть нахмурившись. В его голосе появилась осторожность, как будто он боялся задеть её вопросом. Всё, что он говорил выглядело таким подходящим, вне зависимости от того, когда он говорил или что происходило вокруг. Так, будто у него за спиной и правда стоял невидимый ей помощник, который давал самые правильные советы. — Да. Просто задумалась… Так, о своём, — выдавила Саша, заставляя губы изогнуться в нейтральную улыбку. — Ага, расскажи ему, что ты задумалась о том, как у него глаза блестят, когда он пишет. Словно хочет что-то скрыть, — Тьма тихо хихикнула у неё за плечом, и звук резанул по ушам куда громче, чем следовало в этой тишине. — На, держи, продолжай, — Саша шумно выдохнула, будто закашлялась, и, чтобы замаскировать смущение, протянула тетрадь обратно. — Вот почему вас поставили вместе на этот реферат, а? — Тьма сидела на третьем стуле и болтала ногами, слегка касаясь каблуками ножки стола. Её голос теперь звучал лениво, почти сонно, но с привычной издёвкой. — Очевидно, что у всех уже были пары, только мы одни никому не нужны, поэтому и вместе, — безразлично ответила Саша, стараясь не показывать, как быстро бьётся сердце. — Ты иногда и правда наивная и ничего не понимающая, как ребёнок.       Она уставилась на тетрадь, в которой он сейчас писал про одну из книг из списка. Глазами проверяла то, что он записывает. Тема, жанр, главная идея… Почерк был неровный, чуть скошенный, будто у человека, который всегда торопится и не любит останавливаться. Буквы цеплялись друг за друга, иногда превращались в узоры, и вдруг ей показалось, что линии складываются в слово «…», связанное со сном, хоть она и не могла понять как.       Сердце болезненно дёрнулось, и она резко отодвинула тетрадь к себе. — Откуда там это слово?! — испугалась Саша. Лёгкая дрожь прошла по рукам. Всё выглядело так, словно буквы специально сложились именно в это, словно кто-то незримый подсунул его ей, дразня. — Нет, давай всё-таки я уже закончу, — быстро пробормотала она, едва не перебив его дыхание, и опустила глаза, чтобы не встретиться с его взглядом, после чего он удивился, задержал на ней взгляд чуть дольше обычного, потом пожал плечами и протянул ей ручку. — Как хочешь. — Голос звучал спокойно, но в этой ровности Саша слышала сдержанное любопытство, будто он всё-таки что-то заметил.       «Кажется, что он не заметил ничего странного. Но я-то знаю… знаю, что заметил, он всё понимает. Просто делает вид, что не знает, что я вижу его секрет. Я-то вижу его насквозь…» — пронеслось в её голове, когда пальцы сомкнулись на пластике ручки. Она наклонилась ближе к листу, и чернила вывели первые буквы слишком неровно, дрожащей линией. Казалось, будто бумага сопротивляется, будто в ней зашит какой-то код, которого она боится коснуться.       Тишина библиотеки тянулась вязко, и в ней всё яснее слышался ритм — гулкий, размеренный, похожий на биение сердца, но скорее даже на отголосок чего-то большего. Саша узнала его слишком быстро — аплодисменты. Те самые, что гремели в её снах. И сейчас они звучали так близко, что ей показалось: стоит повернуть голову — и она увидит зрительный зал, ряды лиц, тёмные силуэты, хлопающие в ладони. Она сильнее вжала ручку в пальцы, стараясь писать дальше, но ладонь предательски вспотела.       Тьма перестала хихикать и наклонилась к самому её уху, шепнув слишком отчётливо, с пронзительной уверенностью: — Ты знаешь, что всё это не случайно. *** Ты смотришь тихо в глубину, во словах таится тишина. И каждый жест, как тень в окне, несёт сомненье вновь ко мне. Ты улыбаешься едва, но в сердце прячешь зеркала. В них отражаются следы, где сплошь одни вражды. ***       Когда последние строки были выведены на бумаге, Саша положила ручку и на секунду закрыла глаза. Пальцы дрожали совсем чуть-чуть, но этого оказалось достаточно, чтобы она глубоко выдохнула и сделала вид, будто просто устала писать. На кончиках пальцев остались крошечные следы чернил, а рука, привыкшая держать ручку, неприятно ныла. — Ну, вроде всё, — тихо сказала она, чуть сдвигая к центру стола исписанные листы. Голос звучал спокойно, но в нём пряталась усталость, как будто за каждой буквой, выведенной на бумаге, осталась маленькая часть её сил.       Бумага тихо зашуршала, и этот звук неожиданно показался слишком громким в полупустой библиотеке. Лёша потянулся, откинулся на спинку стула и протяжно выдохнул. Доски спинки глухо скрипнули, напоминая о том, что стулья здесь старые, будто из другой эпохи. — Слушай, вышло даже быстрее, чем я думал, — он чуть прищурился, на секунду задумавшись, и усмехнулся, словно самому себе. Его пальцы автоматически потерли шею, на которой красовалась тонкая красная полоска от воротника. — Хотя, признаюсь, я в какой-то момент думал, что мы тут до ночи зависнем. — Ты просто драматизируешь, — Саша не удержалась от улыбки. В её голосе сквозило облегчение, но и лёгкая насмешка, мягкая, беззлобная. Она провела ладонью по виску, отбрасывая прядь волос, которая всё время падала на глаза, будто упрямо мешая смотреть прямо. — Зато теперь есть время спокойно всё перечитать и не волноваться, — он пожал плечами, взглядом скользнув по аккуратным стопкам тетрадей и учебников. Те выстроились на столе словно маленькая крепость — строгая и надёжная. Некоторое время они молчали, разглядывая свои записи. Библиотека к этому часу почти опустела: шелест страниц стих, шаги затихли, даже стул больше не скрипел — будто сам воздух решил стать тише. Всё словно подталкивало к тому, чтобы собрать вещи и уходить. — Хочешь чай? — неожиданно предложил Лёша, чуть наклонив голову в сторону коридора, где мерцал свет. — Там ещё работает буфет, кажется. Саша удивлённо моргнула. Её взгляд скользнул к высоким окнам, за которыми небо уже наливалось холодной синевой. Мысль о горячем напитке вдруг показалась спасительной, словно кто-то предложил короткий отдых посреди длинного пути. — А… давай, — сказала она после короткой паузы, и в голосе прозвучала тихая благодарность, которую она сама не успела спрятать.       Они вместе собрали бумаги в одну стопку, закрыли учебники, уложили их в рюкзаки. Саша поймала себя на том, что теперь каждое движение кажется слишком громким — молния на сумке, скрип кресла, даже лёгкий стук карандаша о стол. Но напряжение, которое висело между ними всё это время, стало постепенно растворяться в этих привычных, обыденных звуках.       В коридоре было прохладнее, чем в библиотеке, и лампы горели тусклее, отбрасывая длинные, вытянутые тени. Автомат с чаем стоял у стены, поблёскивая металлической поверхностью. Пока Лёша разбирался с кнопками, Саша прислонилась к стене, чувствуя, как холодный кафель через тонкую ткань рубашки пробирает до лопаток. Её сердце всё ещё билось быстрее, чем должно, и она старалась дышать ровно. — С сахаром? — спросил он, обернувшись и приподняв стаканчик так, будто демонстрировал товар. Его голос прозвучал обыденно, но в интонации угадывалась лёгкая забота. — Да, давай, но только чуть-чуть, — ответила Саша, предвкушая то, как совсем скоро сможет сделать глоток чего-то тёплого, — можешь ещё попросить добавить имбирь пожалуйста? А то горло побаливает.       Они взяли по стаканчику горячего, пахнущего слишком сладко напитка, и медленно пошли обратно по коридору. Всё вокруг будто стало мягче: шаги глухо отдавались в пустоте, и даже Тьма, обычно болтающая у неё над ухом, куда-то пропала или просто притихла. Саша впервые за день почувствовала, что может дышать без напряжения. — Ты хорошо пишешь, — сказал Лёша после паузы, когда тишина уже начала становиться слишком густой. Он подул на свой стакан, и пар на секунду заволок лицо, скрыв его выражение. — Я бы сам так точно не смог формулировать, — закончил он, заставив Сашу опустить глаза в стакан, где коричневатая жидкость чуть колыхалась от её шага. — Спасибо. Ты тоже нормально… то есть, неплохо пишешь… Просто у тебя почерк, ну… сложноватый, я бы сказала, — ответила она и быстро взглянула на него из-под ресниц, будто проверяя его реакцию, а он же просто усмехнулся, легко, без обиды, и качнул плечом. — Сложный — это мягко сказано. Учителя вечно жалуются, что глаза устают после моих тетрадей, — в его голосе прозвучала ирония, но тёплая, направленная скорее на самого себя. Саша тихо рассмеялась, и от этого смеха что-то разжалось внутри, будто невидимая струна наконец перестала тянуться.       Когда они вернулись за стол, уже не садились напротив, как раньше, а устроились рядом — так удобнее было просматривать написанное. Листы шуршали под пальцами, карандаш иногда чертил в полях стрелочки и подчёркивания. Саша ловила себя на том, что Лёша иногда чуть наклоняется ближе, чтобы заглянуть, и от этого становилось тепло, но уже без прежнего напряжения. Его рукав пару раз едва касался её локтя, и это тоже казалось каким-то неожиданно правильным.       Время тянулось мягко, почти неприметно. За окнами небо окончательно стемнело, и библиотека теперь освещалась только жёлтым светом настольных ламп. Когда они закончили правки, стрелки часов показывали уже далеко за шесть. — Ну вот, теперь точно готово, — сказал он, собирая бумаги в аккуратную стопку. Его пальцы задержались на листах чуть дольше, чем нужно было, и на губах появилась едва заметная улыбка. — Даже как-то жалко, что закончили. — Жаль? Это же реферат, а не праздник, — Саша удивлённо посмотрела на него, чуть приподняв бровь. — Ну… — он слегка пожал плечами, опустив взгляд на стопку листов, будто искал там правильные слова. — Просто я не против был бы ещё посидеть вот так.       Она не сразу нашла, что ответить. В груди на секунду защемило что-то лёгкое, непривычное. Саша только улыбнулась, на этот раз уже почти искренне, без усилий. Тишина снова вернулась, но теперь она не давила. Она была похожа на мягкий плед, в который можно завернуться, и Саша поймала себя на том, что впервые за весь день ей не хочется убегать.       Наконец, они уже заканчивали, чему Саша должна была быть несказанно рада, однако что-то было не так. Сердце ёкнуло странной тяжестью, словно маленький камешек осел в груди, нарушив привычный ритм. За эти несколько часов, что они провели вместе, она успела привыкнуть к тому, как они работали над общим делом, как он помогал ей, а она — ему. Это было бы неправильно так всё бросить и забыть об этом.       Пока Лёша проверял последнюю страницу, Саша непроизвольно перевела взгляд на заполненное тьмой окно, в котором отражался мягкий, рассеянный свет ламп библиотеки. Она обычно любила эти моменты тишины, когда город за окном казался далеким и чужим, но сейчас взгляд её зацепился за что-то иное. Внезапно, словно из ниоткуда, там появилась фигура.       Она возвышалась за спиной Лёши, словно темный страж. Полтора-два роста выше его, высокая, угрожающая и величественная, она излучала странное напряжение. Саша не успела разглядеть черты — силуэт был расплывчат и почти растворялся в темноте. Но одной секунды хватило, чтобы образ отпечатался в её памяти, оставив ощущение тревоги и восхищения одновременно. — Ну как он тебе? — прозвучал голос Тьмы, в котором сквозила ехидство и лёгкая насмешка, будто она испытывала удовольствие от чужой растерянности. — Довольно устра… — Саша замялась, слова застряли в горле, после чего добавила с едва скрытой злостью, — Стой, то есть… ты всё это время знала о том, что у него есть Тень?! — Конечно, знала, — ответила Тьма спокойно, почти с улыбкой, — но мне нельзя рассказывать тебе о них, пока ты не увидишь их сама. Впрочем, тебе всё равно не дано различать чужих Теней, для тебя они все будут одинаковые — безликие и бесформенные, таковы правила. — Она слегка пожала плечами, будто это объяснение должно было снять напряжение. — М-да, тяжело это всё… — Саша почувствовала, как смешались раздражение и замешательство. Она чуть опустила глаза, потом снова посмотрела на окно. — А почему я вообще его увидела? — Видимо, он сам решился показаться тебе, — тихо, почти шёпотом, ответила Тьма. Её голос звучал неожиданно мягко, почти с сожалением. — Я не могу сказать, правда… прости меня, сестричка… — Ладно, ничего страшного. Всё хорошо, я понимаю… — Саша вдохнула глубоко и слегка улыбнулась, стараясь прогнать раздражение. Её слова были спокойны, но внутри всё ещё бурлили эмоции: смесь удивления, недоверия и любопытства.