Тестовое название

Ты верила, что холода навечно, что вьюги душу замели, что снег укроет всё беспечно, и солнце сгинет в глубине земли. Но время тянет цепи строго, и ночь теряет власть свою, в рассвете кроется дорога, и снег оттает на краю. Весна прольётся в кровь живую, пройдёт сквозь холод и обман, и снова жизнь, тоску смывая, взойдёт, как утренний туман. ***       Воскресенье начиналось медленно. Будильник, который она в который раз забыла выключить, зазвенел в семь утра, но Саша, почти не просыпаясь, потянулась и выключила его, попутно заставив телефон упать на пол. На несколько секунд комната заполнилась резким звоном, но тишина вернулась так же стремительно, как и исчезла. Она долго лежала, уставившись в потолок, в котором угадывались знакомые трещины и тени от утреннего света. Казалось, будто лучи играли в свои собственные игры, не имея к ней никакого отношения.       Свет был мягким, золотистым, совсем не серым, как в будни, и Саша ловила себя на мысли, что утро будто специально решило подарить ей передышку. За окном пели птицы — звонко, слишком весело для её состояния. Их голоса звучали как вызов, словно мир демонстративно радовался, показывая, что умеет быть счастливым без её участия. Она не спешила вставать. Одеяло казалось единственной крепостью, в которой ещё оставалось хоть какое-то тепло и безопасность. Тело сопротивлялось каждому движению. Но в конце концов голод и тихая жажда горячего чая победили.       На кухне было по-особенному тихо: родители всё ещё спали, и впервые за долгое время в квартире воцарилась редкая утренняя неподвижность. Саша поставила чайник, достала из шкафа кастрюльку и сварила кашу. Простые звуки — бульканье воды, лёгкий стук ложки о край — казались почти уютными. Она села к окну, прижав ладони к кружке, и смотрела вниз: редкие прохожие двигались медленно, вяло, как тени. Дворники лениво сгребали остатки снега в серые, полурастаявшие кучи. — Уютно, да? — раздался за спиной голос Тьмы. Саша не вздрогнула, она привыкла. Тень сидела на подоконнике, закинув ногу на ногу, и смотрела на тот же двор. В её голосе была насмешка, но не жёсткая, скорее лёгкая, словно она решила сегодня не давить сильнее обычного. — Пожалуй, можно даже притвориться, что у тебя нормальная жизнь, — продолжила она. — Мне нравится, — ответила Саша спокойно, не оборачиваясь. — Пусть ненадолго, но нравится.       Тьма усмехнулась, но не стала спорить, и это само по себе было редкостью. После завтрака Саша вернулась в комнату, достала блокнот и раскрыла его на вчерашних записях. Строки были отрывочными, местами сумбурными, хотя вчера казались литературным шедевром. Сегодня же ей захотелось придать им форму. Она писала медленно, стараясь удерживать нить, и с удивлением заметила, что в этот раз ей удаётся. Она описывала сон — именно сон, а не кошмар. Страницы наполнялись словами, и улыбка, лёгкая и редкая, снова появилась на её лице. Когда она подняла глаза, Тьма уже сидела в кресле и наблюдала за ней, положив подбородок на ладонь. — Сестричка, ты правда думаешь, что записи дадут тебе власть? — протянула она лениво. — Несколько проблесков света не удержат кошмары. Они всё равно вернутся. — Пусть возвращаются. Главное, что я хоть что-то делаю с ними, — Саша опустила ручку и тихо сказала эти слова, которые удивили её саму: обычно она не спорила с Тьмой. Но сегодня упрямство оказалось сильнее привычного смирения.       День тянулся медленно. На кухне мать включила телевизор и, почти не отрываясь, листала ленту в телефоне, девушка слышала какофонию отрывистых звуков, доносящихся оттуда. Отец возился с инструментами: стук молотка, скрежет отвёртки, шум пластиковых коробок — всё это создавал странную ритмику. Обычно Саша раздражалась, но сегодня ловила в этом какой-то порядок, словно неосознанную музыку, которая наполняла квартиру.       После обеда она вышла на улицу. Воздух был прохладным, но уже пах весной: мокрой землёй, талым снегом, чуть ржавым железом. По дороге текли ручьи, в лужах блестел асфальт, и каждый её шаг сопровождался мягким шлепком. Она шла без цели, просто позволяя ногам вести её куда угодно.       У книжного магазина Саша остановилась. В витрине лежали новые романы, яркие обложки кричали о себе, но её взгляд зацепился за тонкий сборник стихов. Не понимая почему, она зашла внутрь. Магазин был почти пуст, пахло бумагой и слегка затхлой пылью. Пожилая продавщица перебирала журналы у стойки, не обращая на неё внимания. Саша раскрыла книгу наугад и прочитала несколько строк — о весенней воде и хрупком свете. Слова будто откликнулись в ней. Она купила сборник и, выйдя из магазина, почувствовала странное волнение, словно сделала шаг навстречу чему-то новому. — Тебе нравится притворяться обычной девочкой, — сказала Тьма, появившись рядом. — Ходить в магазин, покупать книжки, мечтать о стихах. Но ведь ты знаешь: это не про тебя. — Может, и не про меня. Но пусть будет. Хоть ненадолго, — мягко прошептала Саша, задерживая дыхание.       Вернувшись домой, она устроилась на кровати и открыла книгу. Стихи ложились легко, мягко, почти музыкально. Несколько часов прошли незаметно. Она читала, пока за окном не стемнело. Как вдруг, телефон завибрировал, сообщение от Лёши: «Ты чем занимаешься?» Саша колебалась, часть её хотела остаться в тишине, но другая же тянулась к простому человеческому общению. Она ответила: «Читаю. А ты?» Почти сразу пришёл ответ: «Скучаю дома. Думаю выйти пройтись. Пойдём вместе?»       Саша застыла, держа телефон в руках. Обычная ситуация, но для неё решение оказалось трудным. Она привыкла быть одна. Но сегодня… она набрала: «Хорошо, через 20 минут у школы?» Вечер был прохладным, но без зимней тяжести. Фонари отражались в лужах, асфальт блестел, словно стекло. Лёша ждал её у ворот, руки в карманах. — Ты всё-таки пришла, — улыбнулся он, встречая свою спутницу на этот вечер. — А почему нет? — ответила она, чуть смутившись.              Они шли по улицам, говорили о пустяках — о книгах, уроках, весне. Разговор тёк легко. Саша вдруг заметила, что слова находились сами, и ей не нужно было подбирать их осторожно, как обычно. У детской площадки они остановились. Качели скрипели на ветру, и всё вокруг казалось застывшим. — Иногда кажется, что всё просто повторяется, правда? — Спростл Лёша. — День за днём одно и то же, — законил он, заставив Сашу вздрогнуть: слишком похоже на её собственные мысли. — Но сегодня… как будто другое, — добавил он, опустив глаза, а она ничего не сказала, только кивнула.       Когда они разошлись, дорога домой показалась необычно короткой. Внутри у неё оставалась лёгкая, хрупкая теплота. Дома всё было по-старому: мать у телевизора, отец с газетой. Саша прошла в комнату, снова взяла книгу стихов. Наугад раскрыла страницу: строки о том, что весна всегда возвращается, даже после самой долгой зимы. Она улыбнулась — почти незаметно, но всё же. — Ты странная, сестричка, — сказала Тьма тихо. — Улыбаешься стихам, будто они могут тебя спасти. — Может, и могут, — прошептала Саша с закрытими глазами. ***       Сон был странным и липким, как чужая память. Она шла по длинному коридору, выложенному плиткой. Каждая плита, идеально ровная, была будто вымыта недавно, но всё равно казалась тусклой, лишённой всякого блеска. Стены уходили вверх на такую высоту, что конца им не было видно. Потолка же не существовало вовсе, вместо него висело тяжёлое серое небо, будто давившее своим весом сверху. Оно казалось бескрайним, и при каждом шаге Саши облака словно сгущались, врастая в холодный камень стен.       Коридор вёл только вперёд. Назад можно было повернуть, но взгляд Саши почему-то застывал на темноте за её спиной — там ничего не существовало, пустота будто отрезала путь обратно. Чем дальше она шла, тем тяжелее становились её шаги, и тем сильнее темнели плиты под ногами, словно изнутри в них просачивалась влага. Иногда ей даже чудилось, что плитка дышит, а в трещинах между швами что-то шевелится.       И вдруг за спиной раздались шаги. Не громкие, но настойчивые, с ритмом, который не принадлежал ей самой. Звук будто повторял её движение, чуть запаздывая, словно отражение в зеркале, что всегда идёт за тобой, но не может обогнать. Саша обернулась, после чего сердце ударило в грудь так резко, что отозвалось в висках.       Там, в полумраке, действительно что-то было. Она напрягла глаза, пытаясь рассмотреть фигуру, но её словно затянуло густой дымкой. Силуэт промелькнул быстро, даже слишком. Высокий, неясный, чужой. В следующий миг он растворился, будто его никогда и не существовало. Но ощущение взгляда со спины не исчезло.       Саша сделала шаг назад и поймала себя на том, что хочет прижаться к холодной стене — как будто камень мог бы защитить её от этой зыбкой тени. Но стена, казалось, отодвинулась, не дав опоры. Она едва удержалась на ногах.       И тогда из-за угла вышла Тьма. Не тень, не безликая пустота, а именно Она. Босая, в чёрном платье до колен, простом и будто сшитом из самой ночи. Но Саша сразу заметила, что это не та Тьма, к которой она привыкла в снах. Эта была другой. Взрослой, чужой, почти властной. Казалось, за одну ночь она прожила десяток человеческих лет и теперь смотрела на Сашу сверху вниз, хотя и шла рядом.       Она ступала легко, не касаясь плитки, словно вся эта реальность не имела к ней никакого отношения. Голос её был тихим, но каждая фраза разлеталась эхом, наполняя пространство вокруг. — Ты думаешь, это просто коридор? — произнесла Тьма, её губы изогнулись в тени улыбки. — А вот и нет, это твоя жизнь. Длинная, пустая. Каждый шаг делает плиты всё темнее.       Сашу будто ударило этими словами. Её дыхание сбилось, но возразить она не могла: рот не слушался, губы оставались сжатыми. Только глаза метались по сторонам, и чем сильнее она пыталась найти выход, тем бесконечнее становился коридор. «Нет… Это неправда…» — отчаянно пронеслось в её голове. «Я не одна. У меня есть близкие и дорогие мне люди… У меня есть…» Она попыталась ухватиться за воспоминания — смех, голоса, лица. Но они ускользали, словно размытые водой чернила. — Смотри, — продолжала Тьма, подняв руку и слегка повела ею по воздуху, — вот этот след. Кажется тебе мелким, верно? Но шаг за шагом они чернеют, пока не останется света. Ты идёшь, думая, что выбираешь дорогу. Но коридор всегда один. И ты в нём одна. — Неправда… — выдохнула Саша, хотя её голос прозвучал почти неслышно, хрипло. Тьма наклонила голову, её волосы упали на лицо тёмной волной. В глазах мелькнуло что-то похожее на жалость, либо же насмешку. — А разве у тебя когда-нибудь было иначе? — спросила она мягко, как будто утешала. — Ты бежишь, но твои стены только выше. Ты ищешь потолок, но его нет. Даже небо чужое, тяжёлое, без звёзд.       Эти слова ударили Сашу сильнее любого крика. В груди всё сжалось, а сердце болезненно толкнулось, будто не соглашаясь с услышанным. Но чем больше она пыталась найти внутри себя возражение, тем отчётливее понимала: действительно ли было когда-то иначе? Разве она не строила стены сама, раз за разом, закрываясь от других? — Нет… Я… у меня есть выбор, — пробормотала она, уже не зная, говорит ли вслух или только мысленно. — Выбор? — в улыбке Тьмы не было тепла, только тонкая линия издевательства. — Посмотри назад.       Саша резко обернулась. Но позади зияла пустота. Не тьма, не коридор, а именно ничто. Белёсая пустая трещина в мире, из которой тянуло холодом. — Там нет дороги, — почти шёпотом сказала Тьма, и этот шёпот отозвался гулким эхом. — Ты никогда не возвращаешься. Только вперёд, к своему дну.       Саша почувствовала, как от этих слов горло сжимает судорога. Она попыталась отступить, но плитка позади будто скользнула прочь, не дав ей шагнуть назад. — В этом месте всегда так, — Тьма почти ласково коснулась её плеча, хотя пальцы её были холодными, как лёд. — Оно кормится твоими страхами. И ты сама всё время строишь этот коридор. С каждым днём — длиннее, темнее, теснее. Саше хотелось закричать: «Нет! Это не я! Это не мой выбор!» Но с каждым вдохом она чувствовала: голос застревает, слова сгорают внутри. — Смотри вниз, — приказала Тьма, её голос прозвучал острее. — Это твоё дно. Ты думаешь, что держишься? Нет. Ты тонешь, медленно, шаг за шагом.       Коридор дрогнул. Звук треска прокатился по стенам, как далёкий раскат грома. Плиты начали прогибаться под ногами, и в них проступала вода. Она не шумела, не бурлила — просто поднималась, наполняя пространство изнутри. Саша хотела закричать, но в лёгкие словно ворвалась тяжесть, лишив дыхания. — Видишь? — Тьма склонила голову, и её улыбка стала шире. — Даже твои сны знают правду. У тебя нет выхода, рано или поздно Он придёт за тобой. Тебя не должно существовать в этом мире.       В этот миг коридор обрушился вниз, словно его стены и пол были всего лишь картонными декорациями. Саша провалилась в чёрную воду, густую и ледяную, и её уши заполнило гулкое молчание. Она падала долго, а Тьма шептала сверху: — Ничего не изменится. Ты навсегда останешься в своем бесконечном коридоре.       Она проснулась резко, с ощущением, будто задыхалась. Горло горело, а грудь сжала паника. На потолке снова виднелись трещины — но теперь они странно напоминали линии того самого плиточного коридора, уходящего куда-то вдаль, туда, где её ждала Тьма. Саша прижала ладонь к груди и прислушалась к дыханию. Воздух был сухим, но казался тяжёлым, словно ещё держал на себе следы воды. Она повернула голову — и сердце замерло.       Рядом сидела Тьма. Не та взрослая, чужая, пугающе властная, а привычная. Та, которую Саша знала: иногда надменная, иногда резкая, но всё же родная. — Что такое, сестричка? О чём задумалась? — Миленько спросила Тьма, окончательно посеяв зерно сомнения в сердце девушки.       Саша вгляделась в неё, и ей показалось, что глаза Тьмы чуть темнее обычного, что в улыбке мелькнул оттенок той холодной насмешки из сна. «Это правда ты? Или та теперь тоже часть тебя?» Она хотела спросить вслух, но лишь сжала пальцы одеяла и отвела взгляд, стараясь не дать воспоминаниям о кошмаре ускользнуть, чтобы перенести записи в блокнот ***       Утро понедельника было вязким. Саша шла в школу, и каждый шаг отдавался в теле тяжестью. Дворы всё ещё лежали под снегом, но весенний ветер уже тянул за волосы, за капюшон, за пальцы, заставляя их краснеть, впрочем, всё же не так сильно, как от зимнего.       В школе всё шло как обычно. Но именно это «как обычно» раздражало её сильнее всего. Одноклассники смеялись, делились новостями, обсуждали музыку, а Саша сидела на своём месте и чувствовала, что не принадлежит этому шумному миру.       На литературе учитель велел открыть тетради и записать тему сочинения: «О чём молчит человек». Саша вздрогнула. Казалось, эти слова были написаны специально для неё. Она опустила голову, чувствуя, как ручка дрожит в пальцах. — Ты слишком серьёзно к этому относишься, — прошептала Тьма, сидевшая на подоконнике класса. — Сочинение это всего лишь бумага. Но для тебя оно станет признанием. Ну давай, сестричка, напиши правду.       Саша оттолкнула её голос, но слова в тетради всё равно ложились слишком личные: о молчании, которое становится клеткой, о том, как оно разъедает изнутри. Когда она закончила, руки дрожали. После урока Лёша заглянул в её тетрадь и тихо сказал: — У тебя… красиво получается. Но слишком мрачно.       Она не нашла что ответить. Только закрыла тетрадь, будто прятала в ней часть себя. После школы дорога домой показалась бесконечной. Небо снова заволокло серыми облаками, а в лужах отражались кривые ветви. Саша шла, глядя в землю, и ловила каждый звук — скрип снега, гул машин, чей-то смех за спиной. Всё это складывалось в какофонию, от которой хотелось убежать.       Дома было тихо, даже слишком тихо. Мать уехала к родственнице, отец ушёл на работу. Квартира казалась пустой коробкой. Саша прошла в комнату, бросила сумку и села на кровать.       Тетрадь снова лежала на столе. Она открыла её, и взгляд сам упал на старые записи. Среди них была страница, исписанная неразборчиво, с зачёркнутыми строками. Она вспомнила: это был тот день, когда родители сильно поссорились, а она пыталась спрятаться в комнате и записывать всё подряд, лишь бы не слышать криков. *** Сквозь трещины пробьётся свет, где тьма плела свои узоры, и даже самый долгий бред рассыплется, как сны и взоры. В ветвях укроется покой, в корнях — немая сила жизни. Я не одна в ночи глухой, меня хранит рассвет капризный. Пускай ещё вернутся сны, пусть мрак придёт ко мне украдкой, весна всегда сильнее тьмы, и свет всегда вернётся, тихо, кратко. *** — Ты думаешь, всё на мне будет? Я устала! — кричала моя собственная мать. Голос её был пронзительным, словно она срывала его не с горла, а прямо из нутра, из того места, где у человека копятся вся усталость и боль. — Если бы ты нормально следила за ней, не было бы этих проблем. Она же как пустое место! — отец хоть и отвечал глухо, но его голос был страшнее. В нём не было надрыва, только холод и усталое раздражение, которое давило сильнее, чем любые крики.       Я сидела в своей комнате, забившись в угол, сидя на том же коврике, на котором со временем меня найдёт Чёрная Мадам, прижимая подушку к ушам. Но слова всё равно прорывались сквозь ткань, как удары молотка по металлу: звонко, беспощадно, каждый удар отдавался в висках.       Моя комната была крошечной. Старый шкаф с облупленной дверцей, письменный стол, на котором всегда валялись тетрадки и сломанные карандаши. На стене — обои, местами оторванные и потемневшие от времени. Я смотрела на них и замечала, что в узорах тянущихся линий можно найти очертания зверей, лиц, каких-то чудищ. Иногда мне казалось, что они наблюдают за мной, но молча, без упрёка, в отличие от родителей. Я взяла тетрадь и начала писать. Страница быстро заполнялась словами: «Я хорошая. Я хорошая. Я хорошая». Сначала аккуратно, ровным почерком, как будто я выполняла школьное упражнение. Но вскоре рука дрожала, буквы становились всё больше, кривее. В какой-то момент они уже не вмещались в строку и выходили за поля, словно слова пытались прорваться наружу, как я сама.       Каждое «Я хорошая» было похоже на заклинание, которое должно было меня защитить. Я верила, что если напишу достаточно раз, то это станет правдой, и родители перестанут спорить. Что тогда они увидят меня — не как пустое место, а как кого-то важного, нужного. Но голоса в соседней комнате не утихали. — Ты всегда всё перекладываешь на меня! — продолжала мать. — Сам ничего не делаешь, а только лишь требуешь от меня невозможного! — А ты? Ты думаешь, я не вижу? Она как будто чужая нам. Ты её совсем не держишь в руках! — отец говорил тихо, но каждое слово было, как удар кулаком по столу.       Я сжалась ещё сильнее. Мне казалось, что стены дома дрожат от их слов. Деревянный пол поскрипывал, как будто тоже хотел высказать протест. Даже часы на стене тикали громче обычного, и каждый щелчок стрелки подгонял меня: быстрее, пиши быстрее. Я вспомнила, как однажды в школе учительница наклонилась надо мной и сказала: «Ты умная девочка, только не бойся». Эти слова тогда зацепились во мне, как редкий луч света. Но дома всё рушилось, ведь ни одна просто «умная девочка» не смогла бы заставить родителей перестать спорить, особенно учитывая то, что виной всего была именно я. «Я и только я была основной ошибкой в их жизни. Всё плохое просходит только из-за меня. За что это всё?»: думала я, захлёбываясь слезами.       Рука устала, пальцы сводило, но я не останавливалась. Страницы переворачивались одна за другой. На стол падали рваные клочки ластика, которым я пыталась исправить особенно кривые слова. «Я хорошая. Я хорошая. Я хорошая». А за ними падали капли слёз из моих глаз. Мне казалось, что если буду плакать ещё хоть секунду, то их не останется, и на стол начнёт капать кровь.       Иногда я представляла, что если заполню всю тетрадь, то она превратится в щит. Его можно будет поднять над головой, и никакие крики не пробьются. Но в тот вечер не помогало даже это. Крик матери сорвался на плач. Сначала глухой, сдавленный, а потом резкий, истерический, как будто что-то внутри неё сломалось. Отец замолчал. И тишина, которая повисла, была ещё хуже. В ней я услышала собственное дыхание — частое, хриплое, будто я бежала куда-то и не могла остановиться.       Дверь вдруг распахнулась. Я дёрнулась так сильно, что карандаш выскочил из руки и покатился по полу. На пороге стоял отец. Его лицо было напряжённым, глаза тяжёлыми, как свинец. Он ничего не сказал. Просто смотрел на меня, и этот взгляд был хуже любых слов. Он будто спрашивал: «Зачем ты здесь? Зачем ты вообще?»       Я замерла, не в силах поднять ни руки, ни голову. Внутри всё сжалось. Хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, чтобы он перестал смотреть. Я представила, что стану такой же прозрачной, как те пустоты между словами на странице, и тогда он не сможет на меня смотреть.       Молча, он закрыл дверь. Щёлкнул замок. Я осталась одна. И комната, моя маленькая крепость, превратилась в клетку. Я уткнулась в подушку и прошептала то же самое, что писала: «Я хорошая». Но вслух слова звучали так жалко, что я заплакала. Мне было семь. И я впервые поняла, что, возможно, сколько бы я ни писала эти слова, они никогда не станут правдой. ***       Она оторвалась от воспоминаний, закрыла глаза. Сердце билось слишком быстро, будто стремилось вырваться наружу. Казалось, что стены медленно пододвигаются, сжимая пространство. Воздуха становилось меньше, и каждый вдох требовал усилия, как будто лёгкие сопротивлялись. — Ты сама хранишь эти записи, — сказала Тьма. Она сидела в кресле напротив, небрежно закинув ногу на ногу. Её голос был мягким, почти ласковым, но в нём звучала стальная насмешка. — Ты сама цепляешься за прошлое. Может, тебе нравится возвращаться туда, где больно?              Саша вздрогнула. Она знала, что спорить с Тьмой бессмысленно. Тьма всегда находила нужные слова, всегда попадала в самую рану. — Я… не хочу, — прошептала она, почти не разжимая губ. — Но всё равно возвращаешься. Значит, хочешь, — Тень была непоколебима, и ко всему прочему, бесспорно права.       Саша отвернулась к окну. Там уже сгущались сумерки. Город тянулся куда-то вдаль, и огни фонарей один за другим вспыхивали в серой мгле. Ветер тянул по улице клочьями лёгкий снег. Он не задерживался: таял сразу же, оставляя мокрые разводы на асфальте. Машины проезжали медленно, и фары выхватывали из тумана фигуры прохожих. Люди спешили домой, кутаясь в шарфы, и от этого улица казалась чужой, почти ненастоящей. Она почувствовала странную тоску. Там, за стеклом, мир жил своей жизнью — шумел, двигался, спорил. Здесь же, в комнате, время будто останавливалось.       Саша взяла книгу стихов, что лежала на столике рядом. Книга была старая, мягкая обложка почти стёрлась, страницы пожелтели, на полях — чужие, когда-то сделанные карандашные пометки. Она открыла её наугад и начала читать вслух.       Голос дрожал, словно она заново училась говорить. Слова цеплялись одно за другое, падали с губ неровно. Но постепенно ритм начал выравниваться, дыхание стало тише, и голос обрёл прочность. Стихи ложились поверх воспоминаний, словно тонкий слой краски, закрывающий старую трещину в стене. Не уничтожая её, но скрывая от взгляда.       Тьма молчала. Она слушала внимательно, чуть склонив голову набок. Её глаза сверкали в полумраке, отражая свет фонаря за окном. Было ощущение, что она слышит не только слова, но и то, что пряталось между ними. Когда Саша дочитала страницу, в комнате повисла густая тишина. Даже часы на стене будто замедлили ход. Она закрыла книгу и положила её рядом, осторожно, как будто это был хрупкий предмет. — Всё равно вернутся, — сказала Тьма спокойно, не меняя позы. — Но сегодня ты хотя бы смогла дышать.       Саша опустила взгляд. Внутри всё ещё звенела пустота, но она и правда могла дышать. Грудь больше не сжимала невидимая хватка, сердце билось чуть ровнее. Она легла на кровать, подложила ладони под голову и уставилась в потолок. Трещины на побелке складывались в узор. Ещё недавно они напоминали ей карту или бесконечный коридор, в котором можно потеряться. Сейчас линии мягко переплетались, превращаясь в ветви дерева.       Саша смотрела на это дерево, и оно росло у неё на глазах. Ветви тянулись в разные стороны, соединялись, разрывались, а потом снова находили друг друга. Ей казалось, что она слышит тихий шорох, будто настоящие листья колышутся от ветра. Она закрыла глаза и позволила этому образу заполнить её. Перед внутренним взглядом дерево стало ещё больше, его ствол был таким широким, что обхватить его было невозможно. Корни уходили глубоко в землю, и Саша чувствовала их силу. — Красиво, правда? — произнесла Тьма тихо. Она тоже смотрела в потолок, хотя её глаза сияли странным светом, которого там быть не могло. — Ты сама создала это дерево. Из своих трещин, из своей боли.       Саша не ответила. В груди что-то дрогнуло. Было в этих словах и утешение, и угроза. Комната постепенно темнела. Лампочка в углу не горела — Саша специально её не включила. Ей нравилось, когда свет шёл только с улицы: холодный, дрожащий, он будто отсекал её от остального мира.       Слышался плеск шин по лужам, редкий собачий лай. И всё это было далеко, не касалось её. Здесь же, рядом, оставалась только Тьма. Она снова заговорила: — Ты думаешь, если читать стихи, если закрывать глаза, это исчезнет? Нет. Оно всё равно вернётся. Потому всё это — часть тебя самой. Большая часть. — Замолчи, — Саша резко перевернулась на бок и сжала подушку. — Разве я мешаю? — Тьма улыбнулась, но улыбка её была пустой, как вырезанная маска. — Я просто напоминаю.       Саша сжала зубы, но спорить не стала. В глубине души она знала, что Тьма права. Воспоминания всегда возвращались. Они жили внутри неё, в каждой трещине, в каждом шорохе ветра за окном.       И всё же сегодня было иначе. Стихи оставили след, лёгкий, как слой пыли, но ощутимый. Может быть, завтра этот след сотрётся, но сейчас он был. Она снова посмотрела на потолок. Дерево раскинуло ветви, и среди них зажглись крошечные точки — как будто кто-то развесил на них огни. Они мерцали, напоминая звёзды, и Саша уловила странное спокойствие: будто над ней раскрылось целое небо, тихое и бесконечное.       Впервые за долгое время ей не хотелось отталкивать этот образ. Наоборот, она позволила ему остаться. Представила, как листья шелестят где-то высоко, как корни держат её внизу, не давая провалиться.       Саша выдохнула. Её веки стали тяжёлыми. В голове звучали последние строчки стихотворения, которое она читала вслух. Не как чужие слова, а как её собственные мысли, её собственный голос.       В комнате стало особенно тихо. Даже шум города за окном будто притих, оставив её наедине с этим зыбким покоем. Часы на стене отсчитывали секунды медленно и размеренно, и каждый удар стрелки отдалял её от бодрствования. Тьма не исчезла. Она по-прежнему сидела в кресле, наблюдая. Но её взгляд был не таким острым, как раньше. Он потускнел, сделался мягче, будто и сама она устала спорить. Казалось, она тоже замолчала, прислушиваясь к дыханию Саши, проверяя, действительно ли оно стало ровнее. Саша закрыла глаза. Мир растворился: сначала стены, потом потолок, потом даже трещины, которые превращались в ветви дерева. Остался только её медленный вдох и выдох. И в этом хрупком равновесии Саша впервые за долгое время позволила себе уснуть. Сон пришёл не рывком, а плавно, как вода, накрывающая берег.