Ты заслуживаешь большего

***

Кафе дышало жаром и гулом голосов. В воздухе витал запах обжаренного миндаля и дорогого табака — чей-то ароматный шлейф, притаившийся в мягких креслах. Кофемашина тихо шипела, стеклянные чашки касались друг друга, словно вежливо здоровались. Но никто не чувствовал себя здесь как дома — даже те, кто приходил каждое утро. Потому что центр этого мира — стояла за стойкой. Элиса. Холодный фокус этой вселенной. Короткие волосы аккуратно зачёсаны назад. На шее — тонкая, хищная татуировка, чуть выглядывающая из-под чёрной рубашки. Лаконичность движений, будто в ней говорило не тело, а ритм. Длинные пальцы с массивными кольцами неторопливо собирают заказ: двойной шот, миндальное молоко, корица — нет нужды уточнять. Она помнит. Слова её скудны, но весомы. — Без сахара, — бросает она через плечо. — Да, я помню. Никто не чувствует себя здесь важнее неё. Даже не потому, что она владелица — это знали не все. Просто было что-то в том, как она молча, уверенно ставит чашку перед тобой — и ты благодаришь её взглядом, как будто тебе сделали одолжение. Её грация — не игра. Это усталая власть. Спокойствие человека, который больше не оправдывается. Она знала цену каждой улыбке и разучилась размениваться на те, что не стоили ничего. Девочки из университета приходили специально: тихо, по одной, или с подругами, и с надеждой в глазах заказывали что-то, что можно было бы обсудить вдруг. — Я просто хотела попробовать тот напиток, о котором ты говорила на лекции, помнишь? — говорила одна из них, не отрывая взгляда от её рук. — Он слишком горький для тебя, — короткий ответ. Ни тени снисхождения. И всё же, те, кому посчастливилось услышать немного больше, ещё надолго уносили это с собой — словно отпечаток холодного металла на коже. Она ни с кем не заигрывала. Ни взгляда, ни полуулыбки. Только работа. Только точность. Только её собственное дыхание, внутри которого — жажда. И даже не кофеина. А её. Госпожи. Каждая клетка Элисы пульсировала под кожей. С самого утра она мечтала о том, чтобы исчезнуть с горизонта чужих глаз и лечь у её ног. Не быть сильной. Не быть нужной. Не быть для всех. А быть — для одной. Единственной. Той, кто могла бы в одно слово выбить воздух из её лёгких. И когда входная дверь глухо звякнула — всё в ней остановилось. Кейт. Пальто — тёмное, строгое, подчёркивающее рост и осанку. Волосы убраны в пучок так ровно, что это уже не просто эстетика — это заявление. Она двигалась будто знала: это её сцена. Её свет. Её тень. Голоса вокруг не стихли — но стали дальше. Мир сдвинулся, и в нём остались только две точки притяжения. Одна — за стойкой. Вторая — приближается. Элиса не выдала себя ни жестом, ни взглядом. Только чашку поставила чуть иначе — на миллиметр ближе к краю, словно подсознательно ожидая: для неё. Кейт подошла вплотную, но не заговорила сразу. Она смотрела. Смотрела долго. Люди оборачивались на неё. На эту женщину, которую однажды уже видели. Запомнили. Она была как дорогой алкоголь: обжигающая, зрелая, слишком недостижимая, чтобы даже попытаться. — Кофе, — произнесла Кейт наконец. И этого слова хватило, чтобы Элиса мгновенно напряглась — внутри, не в теле. — Какой? — хрипло. Слишком быстро. Почти как желание. — Ты же знаешь. Она не дотронулась. Не улыбнулась. Но ей и не нужно было. И всё внутри Элисы сжалось. Потому что она вспомнила: сегодня не пятница. Не вечер. Не их время. А значит — нельзя. Нельзя показать, как хочется лечь перед ней прямо здесь. Как болит каждая мышца от желания выдохнуть рядом с ней. И Госпожа, конечно, знала. Видела. В каждой паузе. В каждом заминке в движениях. В том, как Элиса поставила чашку на поднос с той же внимательностью, с какой закрывают гроб. Она не сказала ни слова. Не коснулась. Но Кейт знала: Элиса уже стояла у её ног. Только внутри. Пальцы Элисы дрожали почти незаметно, когда она поднесла чашку к столику. Кейт откинулась на спинку кресла с такой безупречной ленивостью, что казалась богиней, утомлённой вниманием смертных. Чёрное пальто небрежно распахнуто, правая нога закинута на левую, и в тонких пальцах — сигарета. Ментоловое “Marlboro”. Элиса почувствовала этот запах раньше, чем увидела дым. Он резанул ей по нервам и… размягчил мышцы. Захотелось встать на колени. Сразу. Без вопросов. Она ненавидела сигареты. Но когда курила она — воздух становился благословением. Пахло холодной властью. Чем-то слишком близким к унижению, чтобы не захотеть это вкусить. Кейт сделала короткую затяжку, слегка прищурив глаза. Пепел стряхнула в блюдце от кофе.  В кафе стоял значок «не курить». Кейт было откровенно всё равно.  Конечно, нарочно. Элиса поставила кофе. Без слов. Просто поставила и осталась стоять. На секунду дольше, чем позволительно. Но взгляда Элисы не спасали ни чёткие скулы, ни упрямая линия челюсти. Всё в её глазах кричало. “Мне плохо без тебя.” “Я устала быть сильной.” “Возьми меня обратно.” Губы её были сжаты в прямую линию, глаза опущены, но в зрачках бушевало. Кейт посмотрела на неё. Медленно. Так, будто Элиса — не человек, а владелица, вещь с именем, которое можно произносить только в нужной интонации. Уставшие, затянутые тревогой глаза смотрели снизу вверх. Умоляюще. Тихо. Но Кейт услышала. Она всегда слышала. — Спасибо, — сказала она, хрипло и нехотя, будто делала Элисе одолжение. И та кивнула. Без улыбки. Почти не дыша. Люди смотрели. Эту женщину помнили. Помнили и шептались. Но никто не понимал, что происходит на самом деле. Что в этом моменте — не кофе, не сигарета, не короткое “спасибо”. Прошло минут пять. Может, шесть. Кейт сделала лишь пару глотков — кофе едва тронут. Она встала. Не резко, но как-то особенно. Как-то так, что разговоры у соседнего столика стали тише. Кейт пошла в сторону библиотеки, что была в глубине кафе — выстроенная стенка из тёмного дерева, скрывающая полки, диванчики и тень. Прошло ещё две минуты — и одна из стажёрок подбежала к Элисе. — Простите, клиентка в библиотеке… ну… требует, чтобы вы подошли. Говорит, что… возмущена. Элиса выдохнула. С раздражением. Что опять. Наверное, очередная девочка с претензией на “у вас тут нет ванильного сиропа”. Руки сжались в кулаки. Её день и так был разрушен этим наплывом людей, этой тенью — и вот теперь… Она отодвинула фартук, вышла из-за стойки и направилась в библиотеку с походкой человека, который уже жалеет, что встал. Шла, думая, как мягко, но чётко поставить очередную “принцессу” на место. Зашла. И остановилась. Перед ней — Кейт. Без пальто. Внутри этой тишины, наполненной ароматом кофе и старых страниц, она смотрелась так, будто уже всё знала. О её мыслях. О дрожи в животе. О пустоте, что разрослась внутри Элисы за эти бесконечные будни, полные контроля. Кейт стояла у книжной полки, держа в руках книгу, но взгляд — в упор. — Это ты владелец этого места? — спросила она так, будто не знала. Голос звучал не громко, но властно. Приказ, завернутый в вопрос. И всё, что могла сделать Элиса — стоять. Неправильное место. Неправильное время. А сердце всё равно упало вниз. Потому что тело уже узнало: Она здесь. Госпожа здесь. В библиотеке пахло кожей старых книг и табаком с ментолом. Этот запах въедался в мысли, расплавлял сдержанность. Здесь — за углом, за массивной книжной полкой, где свет падал косо, как в исповеди — никто не мог видеть, только слышать… если прислушаться. Но кто бы посмел? Кейт стояла у стены, опираясь на тёмное дерево. Одна рука с сигаретой, другая в кармане классических штанов. Ленивая, измождённая утонченность. Безжалостная. Элиса посмотрела на неё. Глубоко. Слишком долго. И наконец — тихо, хрипло, будто не из горла, а из самой груди: — Химия. Кейт выдохнула дым. Не сразу. Медленно. Словно в этом ритуале были века. Уголок губ чуть дрогнул. Не улыбка. Почти насмешка. — Сессия начинается. Всё. Это был водораздел. Элиса упала на колени почти беззвучно. Спина прямая, подбородок чуть опущен. В этой тишине её дыхание звучало как предательство. Она казалась собранной, красивой, сильной — но только Кейт знала, что сейчас, в этом положении, Элиса наконец-то дома. — Блядь. Слово вырвалось резко. Элиса не могла больше держать. — Вы понимаете, что я уже неделю, СУКА, неделю на износ?! Этот ебаный артист выложил сторис, и всё — у меня тут очередь до двери. Я отвечаю за всё. Каждое ёбаное зерно кофе, каждую девку, что приходит только посмотреть. Все эти сучки из универа улыбаются мне как идиотки, думают, я буду обращать внимание. Я тут владелец, а сама, сука, ничего не контролирую, потому что внутри я просто, просто… — Сабмиссивная сучка, да? — перебивает Кейт. Спокойно, почти с нежностью. Голос её — бархат с лезвием внутри. Элиса сдавленно всхлипывает. Да. Именно это. Кейт смотрит на неё свысока, опираясь плечом на полку, делая последнюю затяжку. Потом гасит сигарету в том самом блюдце, что принесла с собой. Без пауз — поднимает ногу и кладёт её на плечо Элисе. Чёрная лакированная туфля, будто нарочно слишком женственная для такого голоса, давит на её плоть. Элиса не двигается. — Ты слишком пафосно себя ведёшь, — тихо. — Думаешь, раз ты контролируешь кофе и чужие улыбки, ты что-то значишь? Ты воняешь вымотанностью, как сука в течке. И даже сейчас, даже на коленях, ты всё ещё думаешь, что у тебя есть достоинство. Пауза. — А у тебя его никогда и не было, — добавляет Кейт, будто ласково. Элиса закрывает глаза. Она мокрая. Словно тело решило реагировать раньше неё. Дыхание сбилось. Грудь поднимается резко. Сквозь зубы она шепчет: — Пожалуйста. Кейт улыбается наконец. Спокойно. Как человек, чья власть абсолютна. — Попозже, крошка. Сейчас я просто смотрю, как владелец всего этого жалкого царства сидит у моих ног, и даже дышит, потому что я разрешаю. Кейт выждала. Минуту. Две. Никуда не торопясь. Просто стояла перед Элисой, словно разглядывая экспонат в музее. Что-то странное, дикое. Слишком гордое, чтобы существовать. Слишком сломанное, чтобы не восхищаться. Потом медленно наклонилась. Длинная, сухая рука — та самая, с венами под кожей и старым кольцом на костяшке — легла на шею Элисы. Пальцы не сжали — просто держали, будто взяли контроль над чем-то важным. Ни ласки. Ни гнева. Только напоминание, кому эта плоть принадлежит. — Тише, — сказала Кейт. Голос был спокойным, почти мертвенно-ровным. — Успокойся, девочка. Ты уже здесь. Элиса задохнулась. Лёгкий захват на горле — не боль, но ограничение. Кислорода стало меньше. Сознание словно замедлилось. Звук исчез. Осталась только рука. Только запах Кейт. Только её власть. — Так ты неделю командовала, да? Ругалась? Приказывала? Ходила в своей маске королевы? Кейт приблизилась, почти шепча в ухо: — А сейчас не можешь даже вдохнуть без меня. Элиса застонала. Хрипло, глухо. Это был не стон удовольствия. Это был звук капитуляции. Где-то внутри неё — та самая воля, которая держала всё кафе, всю жизнь, всех людей на плечах — рухнула. И она даже не сопротивлялась. Она судорожно втянула воздух сквозь зубы. Глаза закатились на миг. Тело дрожало. Она уже была где-то там. Между реальностью и сном. На грани. Кейт чуть приподняла подбородок Элисы двумя пальцами. — Я разрешаю тебе быть ничем. Здесь. Со мной. Пока никто не видит — можешь не быть никем. Элиса зажмурилась. Слёзы под веками. Не от боли. От освобождения. На коленях, одетая, без прикосновений — она была полностью разобрана на атомы. И собрана заново. Пальцы Кейт всё ещё держали её шею — не душили, не давили до боли, но контролировали. Элиса дышала поверхностно, коротко. Плечи подняты, грудная клетка сжата, мысли — в тишине. Она не понимала, сколько времени прошло. Казалось, Кейт просто была. Как архитектура власти, как запах табака, как закат над городом — величественная и недоступная. И всё, что оставалось Элисе — быть у её ног. — Всё это время, — Кейт не спрашивала, она утверждала. — Ты ждала, когда я приду и напомню тебе, кто ты на самом деле. Ты ведь не управляешь этим кафе. Не держишь в руках клиентов, не решаешь, как им улыбнуться, когда внутри всё горит. Ты просто носила мою тень, пока я отсутствовала. Пальцы чуть скользнули вниз — по горлу, к ключице, но всё так же поверх одежды. Голос Кейт был ровным, почти ленивым: — Тебе даже не разрешено ненавидеть эту работу без моего позволения, понимаешь? Ты принадлежишь мне — даже в своей ярости. Даже когда всё рушится. Элиса сглотнула. С трудом. Одна капля пота скатилась по виску. Она не говорила. Но взгляд говорил всё. Да. Да, Госпожа. Пожалуйста, продолжайте лишать меня мира. Мне нельзя отдыхать, если это не у ваших ног. Кейт убрала руку. Не резко. Почти с нежностью — но не той, что обнимает. А той, что даёт понять: ты выжила, потому что я позволила. — Посмотри на меня, — приказала она. Элиса подняла взгляд. И снова — как будто дышать стало легче, но хуже. Она плавала на дне, и луч света падал прямо с глаз Кейт. Холодных. Сдержанных. Но с искрой. Моя девочка — это искра. — Ты хочешь, чтобы я забрала всё, да? Ты хочешь быть глупой, беспомощной, сладкой игрушкой, которая знает только одно слово — подчиниться? Элиса дрогнула. Её челюсть напряглась, но затем расслабилась. Плечи опустились. Ладони скользнули по своим бёдрам и застыли на коленях. Голова склонилась чуть ниже. Кейт кивнула, удовлетворённо. — Хорошая девочка.  — Скажи мне, — прошептала Кейт, прижимая чуть сильнее. — Ты сейчас больше похожа на владелицу… или на хорошую девочку, которую надо дрессировать? И Элиса, хрипло, слабо, но с таким искренним отчаянием, прошептала: — Я хорошая девочка. Пожалуйста. Пожалуйста, Госпожа, разрешите мне… быть ничем. Кейт отняла руку. И медленно села в кресло, вытянув ноги. Взгляд — холодный. Сильный. Безразличный. В нём была власть, которой не надо прикасаться, чтобы жечь. — Тогда заслужи это, — просто бросила. — Встать, — резко. Словно щелчок по хребту. Кейт не повысила голос, но сказано было так, что Элиса даже не осознала, как с колен поднялась. Колени хрустнули от пола, ткань джинсов чуть натянулась, и дыхание снова сбилось. — Руки за голову. Шире ноги. Никто их не видит. Только они. Кейт как будто скучала. Взгляд — ленивый, тяжёлый, опускается вдоль её тела. — Прекрасно, — выдохнула. — Ну что ж. Давай выясним, на что ты годишься в таком виде. Она подошла. И в этот раз — коснулась. Тыльной стороной ладони провела по внутренней стороне бедра, потом резко — ударила. Не больно. Пока. Элиса дёрнулась, не сдержав стона. Шлёп — ладонь Кейт резко встретилась с её лицом. Открытая пощёчина. Так неожиданно, что Элиса вскрикнула. Но даже не от боли — от того, как сладко это было. Мир за пределами их библиотеки будто не существовал. Кейт кивнула. — На колени. Ровно. И поставила ногу, прямо в туфле, с каблуком — на бедро Элисы. Весом, спокойно. Элиса дрожала. Молча. Только грудь резко вздымалась. — Я не прикоснулась к тебе, Элиса, — прошептала Кейт, наклоняясь ближе, чтобы только она могла слышать. — И всё же ты уже на коленях. Уже трясёшься. Уже почти кончила. Элиса зажмурилась, изо всех сил стараясь не выдохнуть слишком громко — но голос сорвался с губ всё равно, дрожащий, влажный, тихий, почти молитвенный. — Тише, — Кейт не подняла голос. Не было необходимости. Она просто отдёрнула руку — и ударила. Громко. Отчётливо. По внутренней стороне бедра — с такой силой, что кожа вздрогнула под ладонью, мгновенно наливаясь красным. След останется. Должен остаться. Элиса закусила губу, чуть не вскрикнула, но вместо этого лишь ещё сильнее выгнулась, и… снова капля. На щеке. Слеза, ещё не высохла предыдущая — как вторая догнала первую, пересекла скулу. Кейт смотрела на неё с безупречным спокойствием. Без жалости. Без спешки. Как будто всё происходящее — это её естественная среда. Как будто Элиса действительно создана быть именно здесь — у её ног. — О чём ты сейчас думаешь? — спросила она, почти с насмешкой. Не мягко, не нежно — нет. Словно пыталась понять, что именно делает её сабмиссивную девочку такой… жалкой, такой прекрасно жалкой. Голос был холодный. Почти аналитический. Как у врача, который не переживает за пациента — а препарирует его. Элиса запнулась. Плечи вздрагивали. Щёки раскраснелись. Тело предало её давно. — Я… — выдох, ещё одна слеза. — Хочу… Хочу коснуться Вас, Госпожа. Тихо. Почти шёпотом. — Хочу быть хорошей. Сделать Вам приятно… Пожалуйста… Я могу быть хорошей девочкой… Слова срывались с губ между дыханием и рыданием. И в этих слезах не было жалости к себе. Только желание. И преданность. Кейт усмехнулась. Небрежно, красиво. Так усмехаются только те, кто всегда выигрывает. — Ты хочешь быть хорошей девочкой? — медленно повторила она, словно пробовала эти слова на вкус. — Ты уверена, что заслужила хоть что-то, кроме моего презрения? Элиса сжалась, но не отступила. Даже не дернулась. Наоборот — взгляд цеплялся за Кейт, за каждое её движение, будто в них было спасение. Кейт наклонилась резко. Внезапно. Так близко, что Элиса выдохнула вслух — непроизвольно, от накатившего жара. Их лбы почти соприкоснулись. — Скажи это ещё раз, — прошипела Кейт, глядя ей в глаза. — Но красиво. Медленно. С мольбой, как будто я последняя, кто может сделать тебя счастливой. Потому что так и есть, девочка. Элиса запнулась, всхлипывая, губы дрожали — но подчинилась. — Я… прошу… Госпожа, позвольте мне быть хорошей… Позвольте мне служить вам… Сделать приятно… Я только об этом думаю… — Руки, — отрезала Кейт. Элиса дернулась. — Над головой. Сцепи. Не отпускай, пока не позволю. Она подчинилась, тут же. Ладони слиплись, дрожащие пальцы переплелись. Уязвимая. Беззащитная. Готовая. И тут Кейт села — прямо напротив неё. Двигаясь так, будто не сидит в тёмной комнате кафе посреди рабочего дня, а на троне. Подогнула одну ногу… и медленно, методично, вдавила туфлю в пах Элисы. Не больно. Но давяще. В точку, где было невыносимо чувствительно. Элиса застонала — судорожно, жалобно, не в силах даже притвориться, что контролирует себя. Тело её подалось вперёд, руки с трудом удержались сцепленными. Её взгляд расплылся, дыхание сбилось. Кейт всё это время не отводила взгляда. — Ты такая послушная, когда я держу тебя именно там, где тебе место, — прошептала она. — Вот скажи, сколько людей там, в зале, думают, что ты всё контролируешь? Давление усилилось. — А теперь скажи мне… кто из нас на самом деле владеет тобой? — Кто из нас, Элиса? — повторила Кейт, надавливая сильнее, едва заметно двигая туфлёй, чуть сдвигая ткань между ног сабмиссивы. — Ответь. Но Элиса не могла говорить. Из её горла вырвался рваный стон — слишком низкий, слишком грязный, чтобы его можно было выдать за что-то иное, кроме полной потери контроля. — Г-Госпожа… — выдохнула она, — Кейт… Госпожа… пожалуйста… Кейт усмехнулась, наслаждаясь этим дрожащим голосом, как музыкой, созданной только для неё. Она убрала ногу, но только чтобы сменить позицию — опустилась чуть ближе, коленом встала между ног Элисы, руки уверенно легли на её талию, скользнули вверх, по одежде — откровенно, без намёков, прямо к груди. Пальцы сжали, с силой, что не оставит сомнений. Под тканью, над которой Кейт даже не думала колдовать — это было не раздевание, это было владение сквозь преграды. Элиса выгнулась, губы её дернулись — и снова: — Госпожа… ах… Кейт… пожалуйста… — грязно, с придыханием, с дрожью. С каждым прикосновением её стоны становились только хуже. Глубже. Позорнее. Она слышала себя и не верила, что это она — что она так стонет, так шепчет её имя, так умоляет. Мир за пределами комнаты — с посетителями, с кофе, с восхищёнными клиентами — казался далеким, но краем сознания Элиса понимала: если кто-то подойдёт слишком близко… Если кто-то прислушается… Но она не могла остановиться. Даже мысли уже не слушались её — только одно имя, только одна фигура в сознании: Госпожа. Госпожа. Госпожа. Кейт склонилась ближе, облизала край уха Элисы, почти не касаясь, и прошептала: — Ты слышишь себя? Стыдно? Или возбуждает? Пальцы сжали грудь сильнее, другое бедро вжалось между ног Элисы, ловя трепет, пульсацию, жар. — Кто из нас на грани, Элиса? Грубый хлопок — и тело Элисы дёрнулось в воздухе. Кейт ударила её ладонью по бедру. Не в первый раз — и не в последний. Звук был резкий, почти хищный. — Мм-мм…! — сдавленный, захлёбывающийся стон вырвался из Элисы прежде, чем она успела его проглотить. Щёки вспыхнули, руки всё ещё сцеплены над головой — она держалась. Но ненадолго. Ещё один удар. Ниже. Чуть сбоку. — Мммм… — опять. Её звуки стали настолько влажными и полными нужды, что Кейт замерла на секунду, прислушиваясь — и медленно, очень медленно облизала нижнюю губу. Да, она возбуждена. Глаза чуть прищурены. Дыхание уже неровное. Её рука задержалась на груди Элисы — не отступила, а начала двигаться ритмично, ловя её дыхание, захватывая сосок сквозь ткань и крутя его между пальцами, чуть болезненно. Удары сменялись ласками. И наоборот. Потом — ещё хлоп. По внутренней стороне бедра. — Ах, Госпожа… ммм… — Элиса стонала, закусив губу, тяжело дыша. Всё её тело — в огне. Кожа чувствительная, горит от каждого прикосновения. — Ты посмотри, — хрипло усмехнулась Кейт, подаваясь ближе, прижимаясь к ней бедром, тёплым, уверенным движением. — Ты вся мокрая… через одежду. От того, как я тебя бью, Элиса. Она шепчет ей в ухо, а рука уже ловит её подбородок, резко поворачивает к себе — заставляя смотреть в глаза. — Я доведу тебя до крика не раздевая, поняла? Ещё один удар. По попе, открытый, чёткий. И в ответ — новый, судорожный мм-мм, полный унижения, желания и восторга. Кейт прикусила губу, наконец позволив себе лёгкий, низкий выдох, почти рычание. Она сама была возбуждена. Её дыхание стало грубее, движения — резче. Она наслаждалась каждым сантиметром дрожащей Элисы, каждым звуком, каждым поражением. — Думала, я приду в твоё кафе и просто посмотрю, как ты работаешь, да? — в голосе ледяная насмешка. — А теперь ты тут, у меня под ногой, дрожишь и стонешь, как маленькая шлюшка. И снова — удар. И снова — этот сладкий, заткнутый стон. Кейт, оставив Элису в напряженной позе, неожиданно встала, и неторопливо направилась в уборную. Элиса оставалась сидеть, тело напряжено, руки сцеплены за головой, взгляд устремлен вниз, как будто сама её поза уже становилась наказанием. В воздухе витала тишина, и каждый ее вздох казался громким, почти тяжелым. Она не знала, сколько времени прошло, но ощущала каждую секунду этого молчания как испытание. Когда Кейт вернулась, её руки были влажными от холодной воды, капли стекали по запястьям, и она направилась к Элисе, не спеша. Легким жестом она взяла в руки маленькую пачку влажных салфеток, не обращая внимания на Элису, пока не остановилась прямо перед ней. Госпожа села обратно на кресло, раздвинув широко ноги, и расположившись поудобнее закатала рукава рубашки чуть выше. — Подставься. Торсом ко мне, руки на кресле. - жестом показывая свободное пространство на кресле между своих широко раздвинутых и расслабленных ног. Элиса сделала маленький шаг на коленях, к Кейт, и вплотную прижалась к креслу, у ногах дома. — Примешь два, как послушная девочка. - её голос спокойный, как никогда.  Элиса приоткрыла рот, нетерпеливо зажмурив глаза. Дыхание судорожное, воздух не доходил до легких, а будто делал вид, что дышит, ради галочки. Её тело в неком трансе, которое не ощущает происходящее, а каждое слово, каждое прикосновение отдается в десятикратной реакции.  Госпожа придавила на губы, и прямо с кольцом погрузила два холодных, мокрых пальца в горячий рот сабмиссивы. Она затянула губы, глотая вязкую слюну, и ощущая длинные, влажные пальцы на языке. Двигалась нежно, до скулежи горячо, её щеки затянулись, будто посасывая, принимая без остатков.  Она давилась. Не от пальцев. Госпожа контролировала всё, до мелочей, каждый угол, не давя слишком глубоко в рот саба, дабы не вызвать неприятные ощущения, и рвотный рефлекс.  Язык скользит по кольцу, по подушечкам пальцев. Она втягивает внутрь, как жаждущая собака. Плоть пылает от жара внутри рта девушки, а громкие чавканья, резкие и непрерывные, наполняют пространство. Пальцы Кейт всё ещё были во рту Элисы — горячие, влажные, властные. Элиса судорожно сжимала бёдра, сдерживая себя из последних сил. Казалось, что каждое прикосновение Госпожи превращается в пламя, разгорающееся внутри неё. Но она не имела права двигаться. Не имела права просить. Только тихие, глухие стоны, прорывавшиеся сквозь дыхание, говорили за неё. Кейт будто бы поддалась. Скользнула чуть ниже. Её движения замедлились, и взгляд стал почти нежным — как будто сейчас… как будто она даст Элисе то, чего та так безумно жаждет. Элиса всхлипнула, изогнулась навстречу. Но в следующую секунду всё изменилось. Кейт выпрямилась. Уверенно, резко. И как будто ничего не было, прошла в сторону кофейного столика, где стояли вещи. Взяла пачку влажных салфеток. Её пальцы были спокойны. Точны. Она медленно вытерла ладони, затем пальцы, не глядя на сабмиссиву. Каждое движение было демонстрацией контроля. — Сессия окончена, — спокойно сказала Кейт, не повышая голос, но будто разрезая тишину этим холодным приказом. Она повернулась. Глаза Элисы — полны боли, страсти и унижения. Она не верила. Нет… не сейчас. Госпожа… так просто? Кейт взглянула на неё. Спокойно. Сдержанно. В её дыхании всё ещё чувствовалось возбуждение — оно было чуть глубже обычного. А ноги… даже сейчас были едва заметно неустойчивыми. Но она держалась. Её принципы были крепче любого желания. Она кинула пачку салфеток Элисе — не резко, но небрежно. Как ненужную деталь сцены. — Вытрись. Не забудь про одежду. Она вся в следах. Элиса дрожала. Бёдра горели. Вся ткань под ней была влажной. Она почти кончила — от прикосновений, от власти, от ожидания. А теперь? Теперь её просто… отпустили. — П-пожалуйста… — выдохнула она. Голос срывался, был почти умоляющим. — Госпожа… продолжите… Я… я хочу быть хорошей, хочу заслужить, дайте мне шанс… Кейт посмотрела на неё долго. Молча. Словно давая понять: она слышит, но это ничего не меняет. — Моё решение принято, — наконец ответила она. — Сегодня тебя и так побаловали. Элиса опустила взгляд. Приказ был ясен. Она медленно встала, чувствуя, как ноги подкашиваются. Протёрла колени, на которых осталась пыль, отпечатки обуви Кейт. Как метка. Как больное напоминание. Каждое пятнышко — как пощёчина. И как мечта одновременно. Кейт не произнесла больше ни слова. Просто ушла, оставив за собой ощущение незавершённости, жгучего желания и подчинения. Элиса осталась одна. С трясущимися пальцами, с дрожащим дыханием и огнём внутри, который так и не был потушен.