Ключ к бессмертию

Слуга поставил кувшин и исчез — как исчезают все, кто чувствует, что хозяину лучше побыть наедине. В зале было тихо. Пламя камина рвано дрожало, отбрасывая тени по камню. Грегор сидел, вцепившись в бокал. Стекло было тонким, дорогим, но сжимал он его как оружие. Пил. Жадно. Глубоко. Почти зло. Ни вкуса, ни аромата — вино не грело. Он не хотел пить, он хотел забыться. Стереть из памяти разговор с герцогом. Холод Элисон. И особенно — Маркуса Росейна. Он вспомнил имя сразу. Без колебаний. Без паузы. Росейн. Конечно. Древний род. Старше самой короны, как говорил наставник. Маркус. Не выскочка. Не безымянный. Равный. Наследник не трона, а меча, памяти и воли. Но всегда — рядом. Всегда — чуть в тени. Они тренировались вместе. Неофициально. Между уроками, в полупустых залах, где наставники разрешали «посмотреть на разные стили». Но все знали, зачем это на самом деле. Соперничество. Опробование будущих фигур на доске. Грегор и Маркус. Два наследника. Один — будущий король. Другой — последний из своего рода. И Росейн побеждал. Не в самом начале — но потом — всегда. Спокойно. Уверенно. Без лишних слов. Словно знал, что ему не нужно никого убеждать. Он просто был лучше. Грегор налил ещё. Его не было пять лет. И теперь он вернулся в нужный момент, будто вымерял по часам. С доверием герцога. С Элисон. С той девушкой, ради которой Грегор пошёл наперекор гордости. Ради которой проглотил всё, даже унижение. И всё — зря. Она увидела его. И отвернулась. Намеренно. Холодно. Без слов. Грегор вцепился в бокал, как в последнюю точку опоры. Он ненавидел это чувство — когда прошлое возвращается, и ты снова в том зале, лицом к лицу с тем, кто знает тебя лучше, чем ты хотел бы. Кто видел слабость. Помнит. «Начнём, ваше высочество?» — так Маркус сказал тогда. Без издёвки. Просто с усмешкой. И одержал победу спустя три удара. Грегор ударил кулаком по столу. Кувшин дрогнул, но не упал. Он не был слабым, не был трусом. Он просто… Он опоздал. Опоздал понять, действовать, бороться. Опоздал быть рядом, когда это было важно. Теперь всё выглядело, как будто он просто хочет вернуть себе то, что считает своим. Даже если это — не правда. Даже если в нём осталось что-то настоящее. А Росейн — стоял с ней. Словно всегда был рядом. Словно его место там. Грегор поднял взгляд на огонь. И впервые почувствовал, что не знает, что делать дальше. Не привык он к поражению. Настоящему. Окончательному. Такому, где не с кем сразиться. И ты остался с пониманием того, что не в силах что-либо изменить. *** Наставник всё же рухнул. Не в саду, не на лестнице, не в коридоре — он держался до последнего. Пока не убедился, что больной дышит, пока сам не проверил, не взглянул, не положил ладонь на лоб. Только после этого, будто внутри что-то щёлкнуло и выключилось: Гэвин прошёл в выделенные ему покои, дошёл до кровати и просто упал. Без звука. Без слов. Даже не снял сапоги. Маркус стоял у порога, сжав кулаки. Смотрел, как дыхание наставника поднимает и опускает грудную клетку. Ровно. Слабо. Пальцы — подрагивают. Лицо — как маска: напряжение не отпустило до конца, даже в отключке. Он шагнул ближе. Сел рядом. Осторожно снял сапоги — будто это хоть что-то меняет. Набросил покрывало. Поправил складки. Зачем? Потому что руки не знали, куда себя деть. Потому что стоять и смотреть, как наставник, которого он уважает — нет, не уважает, карх возьми, любит — превращается в тень себя, было выше сил. «Упрямый, как уличный кот…» — мелькнуло в голове. И сразу же — злое, тяжёлое: он же сдохнет, но не отступит, да? Маркус стиснул зубы. Пальцы сжались в кулак. Он видел, насколько Гэвин истощён, и морально, и физически — знал, насколько это было опасным. Он бы с радостью забрал у него часть боли, часть этого непосильного груза. Но не мог. Бессилие раздражало. Разъедало изнутри. Видеть, как человек, которого уважаешь, убивает себя — и понимать, что ничего с этим не поделаешь. Он вытянет больного — но какой ценой? Сейчас Гэвин выглядел так, будто этот вызов может стать последним, но это сейчас, а когда снова встанет, то будет хорохориться и делать вид, что всё в порядке. И это бесило. Так, что поднималось в горле что-то едкое, жгучее — злость на невозможность быть полезным. На собственную никчёмность. Всё, что он мог — сидеть, смотреть, укрывать. Недостаточно. Жалко. Бесполезно. Он резко встал. Сделал шаг к двери — и замер, прислушиваясь. Нет, всё спокойно. Ровное дыхание. И всё же что-то внутри свербело, не отпускало. Не тревога — она была бы легче. Это было тяжелее. Как заноза в сердце, глубоко загнанная, но не до конца. Он вышел. Осторожно прикрыл дверь — будто тишина могла что-то исправить. Сад? Пусть провалится. Два раза за день хватило. Сначала — исповедь девицы, что решила, будто можно рассказывать ему всё подряд. Потом — разговор с наставником, где Гэвин жёстко, без лишнего, отрезал: не вмешаюсь. «Вытащу его мага с края — и на этом моя помощь закончена». И ведь не возразить. Наставник прав — всё, что происходит, — их не касается. И это раздражало. Библиотека. Он двинулся туда, не глядя по сторонам. Просто чтобы не стоять на месте. Чтобы хоть как-то заглушить этот клубок внутри. Шаги глухо отдавались по каменному полу, и чем дальше он уходил от жилых покоев, тем тише становилось вокруг. Именно поэтому он сразу услышал, как кто-то идёт навстречу. Тихо, размеренно, но без попытки скрыть присутствие. Он замедлил шаг, поворачивая за угол — и столкнулся почти нос к носу с герцогом. Тот, похоже, тоже не спал. В руке он держал бокал с чем-то тёмным — вином, скорее всего. И взгляд — ясный, прямой. — Маркус, — коротко кивнул герцог. — Не спится? — Я редко сплю в первые ночи на новом месте, милорд, — отозвался он, мягко остановившись. — Понимаю, — в голосе герцога не было ни раздражения, ни скуки. Скорее — спокойное приглашение к разговору. — У вас хороший слух. И шаг тоже хороший. Ровный. В темноте не сбивает ритм. Привычка? Маркус чуть склонил голову: — Привычка, милорд. От неё трудно избавиться. Ирвинг кивнул, медленно, как будто отметил про себя что-то важное. — Если не спешите, — произнёс он спустя паузу, — предлагаю переместиться в более удобное место для ночных разговоров. Маркус чуть усмехнулся уголком губ. Не язвительно — скорее сдержанно, по-своему тепло. — Я в вашем распоряжении, милорд. *** Гиллас не стучал. Он никогда не стучал, входя к тому, кто был ему подчинён, даже если весь мир называл его принцем. Маккрей вошёл, как привык — бесшумно, хищно, без приглашения. В этих покоях всё было слишком личным — и слишком слабым. Он чувствовал это сразу: тепло камина, натянутый порядок, будто прибранный в спешке, и запах вина, пота и неудовлетворённой амбиции. Последнее ощущалось особенно остро. Грегор сидел, опершись о подлокотник кресла, полуразвернутый к огню, как бы между делом — но Гиллас знал, что это поза уязвлённого. Уставшего, надломленного, но не желающего это показать. В этом мальчике была гордость. И именно она делала его пригодным — в роли пешки, которой можно жертвовать, если нужно, но которая пока ещё может пройти до последней линии. — Ты ведь знал, что я снова ездил к герцогу, — сказал принц, не оборачиваясь. Голос ровный, но в нём угадывался привкус. Гиллас мог бы назвать его «проглоченное раздражение». Он шагнул ближе, словно давая звукам шагов развеять тишину. — Разумеется, — тихо, почти бархатно. — Я всегда знаю, кто приближается к Ирвингу. Он не добавил, что знал даже раньше, чем это случилось. Люди Кинноха видели всё. А слухи в столице, как змеи в саду — всегда приползут сами, стоит пошевелить траву. Он не спрашивал, с какой целью племянник навещал герцога. Он знал: чем тише сидишь, тем скорее собеседник раскроется. И Грегор, как и положено хорошо воспитанной кукле, заговорил первым: — Хотел понять, где я стою. И… напомнить о себе. О, вот оно. Гиллас почти усмехнулся. Ему не нужно было даже прикасаться к слабому месту — оно само вспыхивало, стоило затронуть нужный нерв. Он уселся, скрестив ноги, с видом человека, которому принадлежит эта комната, даже если стены говорят обратное. — И? Принял тебя? — выдохнул он, как бы между прочим. — Принял, — коротко, зло. — Но так… будто делал одолжение. Только чтобы показать, кто теперь рядом с Элисон. Гиллас не ответил сразу. Он смаковал слова, как вино. Осторожно. Медленно. — И кто же? Ответ прозвучал будто удар плетью по пустому залу: — Росейн. Имя древнего рода, давно не звучавшее, будто его берегли на особый случай. А теперь — вот оно. Возвращается. Гиллас даже не поднял бровь. Он был слишком опытен, чтобы позволить себе малейший жест, выдающий волнение. Но внутри он мгновенно перебрал карты: Маркус Росейн… Покинувший столицу, исчезнувший на годы. Последний представитель знатного имени, затворник — и вдруг теперь снова на сцене? И не где-нибудь — рядом с герцогом. Он изогнул уголок губ. — Любопытно, — протянул он с тонкой, даже утончённой насмешкой. — Я полагал, что молодой граф предпочитает одиночество и плесень родового замка. Не думал, что он ещё помнит, как держат меч. Или… как вступают в игру. Он сделал паузу, потом продолжил: — Пять лет — немалый срок. За это время у одних забываются титулы, у других — вырастают амбиции. Но Росейн, выходит, решил, что может вернуться. И вернуться не просто так, а против нас. Маккрей медленно поднялся. Подошёл к окну, словно проверяя, не слышит ли кто его намерений. И всё же говорил не тише — просто тоном, от которого стекло могло запотеть. — Это даже удобно. Очень удобно, — произнёс Гиллас, подумав, что такие, как Маркус, — упрямые, гордые, благородные — отлично подходят для наказания в назидание и, что можно будет сделать, чтобы оставить послевкусие страха у тех, кто сейчас на стороне Ирвинга. Он обернулся, позволив взгляду скользнуть по бокалу в руке принца. — А ты… — пауза, легкий кивок, — …ты всё ещё пытаешься остаться в игре. Похвально. Ты куда ответственнее, чем твой отец. Тот бы давно махнул рукой. Грегор ничего не ответил. Только снова отпил — будто вино могло приглушить ядовитый привкус поражения. Гиллас подошёл ближе, как бы с сочувствием, но глаза его оставались пустыми. — Не переживай. С Росейном я разберусь. Он не должен был возвращаться. А он не только решил это сделать — но и выбрал не ту сторону. Он выпрямился, оправил рукав — с той самой аккуратностью, с какой палачи подбирают длину верёвки. — Ты уже сделал достаточно, мой мальчик. Оставайся в тени. Пусть твоё имя звучит. Пусть думают, что ты по-прежнему в игре. Он двинулся к двери, подумав о том, что исполнительность племянника сейчас сыграла на руку — Киннох не только упустил такую важную информацию о возвращении графа в столицу, но и то, что он встал на сторону Ирвинга. Что ж, тем приятнее будет показать Гэлбрейту, убрав с доски значимую для него фигуру, что Гиллас продолжает игру. Он вышел, не оборачиваясь. И тьма в коридоре прекрасно оттеняла его мысли. *** Кейден вошёл без слов. Грегор не обернулся. Стоял у камина, чуть наклонившись вперёд, как будто мог в этом огне найти ответ. — Ты слышал, — хрипло сказал он. — Я слышал всё, — спокойно ответил Кейден. — Даже то, что Вы не услышали. Грегор медленно выпрямился, не глядя на него. Тишина снова легла между ними. Но Кейден уже шагнул ближе — и дальше молчать не собирался. — Вы передали Гилласу то, что нужно было передать. Информацию. И сделали это вовремя. Теперь он знает, что использовать, кого ударить и чьим именем это прикрыть. Принц сжал кулаки. Кейден видел, как тот пытается удержать себя. От чего — от крика, от удара, от осознания? Было уже неважно. — Это Вы дали ему необходимое, Грегор. Вы. Не Ваш отец. Не совет. Не чей-то шпион. Вы. Потому что Вам хотелось, чтобы он считал, что Вы по-прежнему на его стороне, а не ведёте свою игру. Голос Кейдена дрогнул — впервые, не от злости. От боли. — Только Вы не играете. Вы танцуете на его нитках. По-прежнему. Грегор резко повернулся. В глазах — злость. Или попытка спрятать вину под гневом. — Не смей. Я не думаю, что он… — Что он решит убить Росейна? — перебил Кейден. — Конечно, не думаете. Марионетки редко думают. Они просто подчиняются и двигаются, когда дёргают за верёвки. Принц шагнул к нему. Близко. Так, что Кейден чувствовал вино в его дыхании и напряжение под кожей. — Ты забываешься. — Нет, — тихо, ровно. — Я вспоминаю. Вас. Тем, кем Вы были до того, как позволили ему себя подчинить. Он сделал шаг назад. Отдал пространство, но не отпустил взгляд. — Гиллас не обсуждал Росейна. Он уже приговорил его. Спокойно. Ровно. Как будто заказывает мебель. Он обошёл кресло, с которого недавно всё и началось. Его голос стал жестче. Без тени иронии. — Хотите, я скажу, как это будет? Грегор ничего не ответил. Значит — слушает. — Графа «вызовут» на дуэль. Или найдут мёртвым в переулке. Или, если особенно изобретательно — он сам «упадёт» с лошади. Официально никто не при чём. Но все будут знать. Все. Потому что это должно быть уроком. Примером. Знаком. Его смерть — послание герцогу. Он замолчал. Дал этим словам осесть в воздухе. Как пеплу. — И произойдёт это по вашей вине. — Я… — голос принца сорвался. — Я не… — Не хотел? — Кейден усмехнулся. — Это ничего не меняет — ведь Вы просто дали своему дяде то, что нужно. Вовремя. Без лишних слов. Потому что Вы боитесь. Грегор отвёл взгляд. Камин уже не грел. Кейден остановился. Мог бы замолчать. Мог бы отпустить, сделать шаг назад — и больше не вмешиваться. Но вместо этого закрыл глаза на мгновение. — Но я знаю, что в Вас ещё что-то есть, — продолжил он. Уже тише. Уже без крика. Только с верой, от которой самому было больно. — Потому что Вы поехали к герцогу. Потому что Вы всё ещё смотрите на неё не так, как на остальных. Потому что, если бы в Вас ничего не осталось, Вы бы не стояли здесь, не слушали это, не дрожали. Он сделал шаг к нему. Теперь почти рядом. Почти близко. — Я всё ещё верю, что Вы не хотите быть марионеткой Гилласа. Я не скажу Вам, что можно исправить свершившееся. Но если вы не начнёте действовать, то не сможете ничего изменить в будущем. *** Дверь закрылась за ними мягко, почти неслышно. Ирвинг прошёл первым, не оборачиваясь, и уверенным шагом пересёк кабинет. Указал на кресло у камина — жестом, сдержанным, но не высокомерным. Почти гостеприимным. Затем налил себе вина и, после короткой паузы, наполнил второй бокал. Протянул его юноше. — Благодарю, милорд, — коротко кивнул тот, принимая. Он сел без суеты — не растекаясь в кресле, но и не прижимаясь к спинке, как перед экзаменатором. Просто прямо, спокойно. Как тот, кто умеет ждать. Ирвинг присел напротив. Некоторое время просто смотрел. Не с подозрением — с интересом. В этом лице была порода, несомненная. И ещё — что-то от старых портретов в гербовой галерее. Резкость профиля, то, как он держал бокал. Не поза — привычка. — Я был удивлён, узнав, что вы, последний в своём роду, стали Хранителем Грани, — негромко начал герцог. — Не самое очевидное решение для человека с таким происхождением. — Считаете — постыдное? — отозвался Маркус спокойно, сделав глоток. — Нет. Просто странное, — признал Ирвинг. — Граф Росейн… Хранитель… звучит почти как притча. Обычно юноши с такими титулами предпочитают иной путь. Более… светский. — Кто-то выбирает рауты. Кто-то — клинки. Кто-то трактаты и одиночество. У каждого свой путь, милорд. И своё предназначение, — прозвучало без вызова, почти устало. — Мой оказался там, где граница между этим миром и тем, что за ним. А титулы… они там ничего не значат. Ирвинг отпил, прищурившись. — И всё же… вы не носите имя рода. Но принц Грегор назвал его безошибочно. Без паузы, без сомнений. Будто помнил хорошо. Ненавязчиво. Но прицельно. Маркус чуть склонил голову. Бокал в пальцах повёрнут. — Мы с его высочеством старые знакомые, — отозвался он. — В юности довелось пересекаться. Некоторое время нас обучали одни и те же наставники. — Совместные занятия? — В основном — поединки. — Лёгкий уголок усмешки тронул его губы. Почти незаметно. — Принц был весьма… целеустремлён. — А вы? — Я — упрям. — Кивок, как подтверждение. — А это, как известно, хуже. Молчание повисло между ними. Огонь в камине трещал неспешно. Лицо герцога в его свете казалось вырезанным из бронзы. Ни одной лишней эмоции. Только взгляд. Всё так же внимательный. — Гэвин, ваш наставник… — начал он, и в голосе прозвучало нечто иное. Не просто интерес. Взвешенность. — Магистр Хранителей. В столице уже почти забыли, что этот титул вообще существует, равно как и весь ваш Орден. Те немногие, кто помнит, называют Хранителей реликтом прошлого. Мол, давно уже не нужны. Безликий побеждён. Зачем же сторожить дверь, за которой никого нет? — Потому что мы не уверены, что она заперта. — Голос Маркуса был всё так же спокоен. Ирвинг смотрел на него. Не юноша. Нет. Совсем нет. — Вы готовы прожить жизнь, зная, что ответа можете так и не получить? — Это и есть наш долг. Просто ждать. И я не буду сильно расстроен, если так и не узнаю правду до самого конца. Тишина. Герцог медленно поставил бокал на подлокотник. Взгляд на секунду скользнул в сторону — будто оценивал не ответ, а то, как он прозвучал. — Упрямый вы человек, Маркус. Но, пожалуй, именно такие и пишут хроники, когда прочие теряются в анналах. — Я не стремлюсь в хроники, милорд. Я просто делаю то, что должен. — В этом вы схожи с моим магом, — пробормотал герцог, не глядя. — Он тоже из тех, кто не отступает. Даже когда стоять уже не на чем. Маркус не ответил. Но взгляд его стал чуть пристальнее. — Спасибо за беседу, милорд, — спустя ещё мгновение проговорил он, поднимаясь. — И за вино. Мой наставник отдыхает, наконец-то. Думаю, мне стоит убедиться, что он не решил снова доказать миру, что способен обходиться без сна ещё сутки. Ирвинг чуть усмехнулся. Усталой, но живой усмешкой. В ней было нечто сродни уважению. — Берегите его, Маркус. Таких мало. — Я стараюсь, милорд. — Короткий поклон. — Спокойной ночи. Он вышел так же тихо, как вошёл. Дверь за ним прикрылась — ровно, без скрипа. И снова повисла тишина. Ирвинг остался у камина. С бокалом в руке. И с ощущением, что ученик вызывает не меньше вопросов, чем его наставник. *** Киннох знал, что его ещё не убили только из милости. Или, точнее, из прихоти. Гиллас не тратил гнев на пустые угрозы. Его ярость всегда имела форму — и цель. Сегодня целью был он. За провал слежки, за то, что он упустил появление рядом с герцогом графа Росейна, Киннох вполне мог поплатиться жизнью. Особенно если учесть, что нужную информацию Гиллас получил не от него — а от того, от кого меньше всего ожидал. От принца. А тот, по сути, просто оказался в нужное время в нужном месте и узнал того, кто и раньше не носил герба на плаще, не пользовался охраной и в последние годы отсутствовал в столице. Внешне — обычный всадник. Объяснимо, что наблюдатели не обратили на него внимания. Но Гилласу было плевать на объяснения. Он не терпел провалов. Он вышел из дворца, стараясь не выдохнуть слишком шумно. После той выволочки, что устроил ему граф Маккрей, в теле гудела слабость, как после драки. Пронесло. Пока. Гиллас не стал поднимать руку — ограничился словами. Но если задание провалится… Он прекрасно понимал: в следующий раз молчать будут только секунды, нужные, чтобы перерезать горло. Ему оставили шанс — и только идиот его не использует. Убрать Маркуса Росейна. Наглядно и зрелищно. Чтобы вся столица охнула, но доказать ничего не смогла. Дуэль? Слишком долго. Несчастный случай? Тоже не быстрое дело. Нет, он собирался использовать все возможные способы, но главную ставку делал на показательную, кровавую и жестокую смерть на улице, среди бела дня. И, разумеется, руки главного заказчика — чистые. Так что он отправился туда, где вопросы не задавали, но деньги уважали. На границе порта и торгового квартала, в полуподвальное помещение с выцветшей вывеской. Место знал — не в первый раз. Таверна «Тихий берег» была постоянным притоном для тех, кто не задаёт лишних вопросов и умеет работать быстро. Ночь уже перевалила за полночь, улицы пустели, но внутри жизнь кипела. Смех, пьяные выкрики, грохот кубков, женский смех. Вино, жареное мясо, пот, духи и дешёвое благовоние — тяжёлый, маслянистый запах. В дальнем углу, развалившись на лавке, сидел нужный человек. Сарн. Девица, устроившаяся у него на коленях, глухо хихикала, облизывая губы. Ещё одна — почти лежала на столе перед ним, с задранной до плеч юбкой. Главарь лениво тянулся к кувшину, когда заметил Кинноха. Взгляд прояснился, губы скривились. — Вон, — бросил он девке перед собой. — И ты тоже, — отодвинул вторую. — Гости. Киннох подошёл, сел напротив. — Вижу, прибило тебя снова к берегу, — лениво заметил Сарн, поднимая кубок. — Неужто работа? — Пора отрабатывать своё содержание, — сухо ответил Киннох. — Есть цель. Сарн фыркнул: — Кто теперь? Очередной купец, решивший не платить положенное? — Граф Росейн. Сарн не сразу ответил. Посмотрел. Моргнул. Усмешка с губ исчезла. — Аристократ? Мутное дельце. Они ведь нынче с охраной даже в сортир ходят. — Этот — нет. — Сам по себе он кто? Воин? — Мечом владеет. Неплохо. Но не герой баллад. У тебя лучники, капканы, клинки… Да и не в поле будете ловить. В городе. Сарн задумался, потом, как бы невзначай, добавил: — У меня тут один маг объявился. Из отступников. Слабый, но пару-тройку заклинаний хитрых знает и вполне может повлиять на исход боя. Киннох поднял брови. — Сам нашёл? — Сам. — Улыбка у Сарна была хищной. — Давно хотел отряд магом усилить вот и исполнил задуманное. — Тогда бери и его. Убийство должно быть громким. Кровь, страх, паника. Только без фокусов раньше времени. Не привлекай внимания — пока не начнётся. Сарн отставил кубок: — Задача? — Убить. Жестоко. Кроваво. Показательно. Чтобы каждый сразу понял: это была казнь. Не случайность. Не грабёж. Чтобы после остался страх, а не вопросы. Сарн нахмурился: — Что, если он не один? Он же с кем-то может быть — не всегда же один ходит. — Если будет не один — убейте всех, — Киннох бросил решительный взгляд. — Никаких выживших. Не давайте шанс никому — свидетелей быть не должно. — И после сразу — уходим. — Главарь посмотрел в глаза. — Без второго шанса. Никаких поправок. Киннох кивнул. — Пришлёшь кого-то — передам портрет. И оплату. Главарь ещё раз посмотрел на него, потом медленно откинулся на спинку скамьи. — Сделаем. Он покинул таверну, не оборачиваясь Воздух снаружи казался ледяным, несмотря на летнюю ночь. Киннох слишком любил жизнь, а потому Росейн должен умереть — и умереть правильно. *** Хартвин не спал. Почти весь день он провёл в постели — сказывались волнение, усталость и ощущение полной беспомощности в свете полученных известий о том, что герцог Гэлбрейт оказался в ловушке из которой нет выхода. Дальше — тишина. Ни писем, ни вестей. Будто кто-то перерубил все нити связи. Он сидел в кресле, укрывшись пледом, и думал — о старой дружбе, которую сам же и разрушил. О том, что, возможно, Ирвинг уже арестован. А может — мёртв. А может, завтра он, Хартвин, будет вынужден поставить подпись под приговором Трибунала. Как же горько быть королём — и не иметь права спасти даже того, кто когда-то был тебе братом по выбору, не по крови. Появление сына удивило. Вчера Грегор приходил просить помощи — ради девушки, которая ему нравилась. Приёмной дочери герцога. Тогда Хартвин пообещал — не солгал, нет. Просто… не мог обещать слишком многого. А теперь — снова. Так поздно. Зачем? Сын вошёл, посмотрел на отца, почти не поднимая глаз. — Я увидел у тебя свет и потому зашёл, — тихо сказал он, с непривычной горечью. — Что ж, я не сплю. Готов тебя выслушать. Молчание. Потом: — Вчера ты сказал, что марионетка в руках Гилласа. А скажи мне… почему мы — ты и я — позволили ему так обращаться с нами? — У него сила. И реальная власть, — в голосе короля звучала горечь. — Ирвинг попытался… и что с ним? Грегор удивлённо посмотрел на отца. — Ты не слышал новостей? — Я уже настолько не имею значения, что мне их не сообщили… Что за новости? — Герцог полностью переиграл и Рейхарда, и дядю. Забрал своего мага, перебил кучу братьев и дознавателей. Он рискнул — и выиграл. Снова доказал, что способен сопротивляться, даже когда кажется загнанным в угол. Хартвин закрыл глаза. И облегчение, и стыд. — Ирвинг… всегда был таким. Лучше. Смелее. И я рад, что он не изменился. — Я был у него сегодня, — тихо сказал Грегор. — Да, поехал. Хотя он ясно дал понять, что не хочет меня видеть. Я хотел… хотел доказать ему, что готов бороться с дядей. Но он… — Не поверил тебе. — Да. А ещё дал понять, что видит Росейна в качестве опоры для Элисон. — Значит, он выбрал Маркуса… — Хартвин покачал головой. — Прости, мой мальчик. Но я бы тоже не отказался от такого зятя, будь у меня дочь. Росейн стал взрослым слишком рано. Сирота, последний в своём роду. Один. Это и сделало его таким. Могло сломать — но укрепило. — А как же я? — А ты… как и я… допустил ошибку. Поверил Гилласу. И стал его фигурой. — Я хочу это изменить! Очень! — В голосе Грегора вспыхнула злость, но тут же погасла. — Но не знаю как… Хартвин смотрел на сына и молчал. А в памяти всплывало — письмо. Письмо от Ирвинга. Просьба об аудиенции. Может, сейчас — это и был шанс? Грегор тем временем срывался — почти исповедь: — Я сегодня снова допустил ошибку… Приходил дядя. Я не хотел, чтобы он понял, что я уже не так покорен ему. И потому рассказал… что был у герцога. Что Маркус тоже был там. С Элисон. Он ничего не сказал, но Кейден уверен — теперь Росейн под ударом… Смертельным для него. И… кажется, он прав. — Что ж, у тебя ещё остался тот, кто готов указывать на ошибки. — Но что теперь будет? — Ирвинг просил меня об аудиенции. Кажется, настало время сказать «да». Но Гиллас узнает. Он точно перлюстрирует почту. — Если ты передашь письмо мне — я пошлю Кайдена. Он доставит. Хартвин помедлил. — Гилласу донесут, что твой оруженосец снова был у герцога. — И пусть. Он по-прежнему уверен, что я в его власти. А записку можно передать как весточку для Элисон. Правдивая отговорка, если будут вопросы. Хартвин долго смотрел на сына. Потом кивнул. Подошёл к столу, взял перо, чернила, лист. Написал короткое послание. Запечатал. — Будем надеяться, что Ирвинг всё же придёт. И с этими словами он протянул Грегору письмо.