Ключ к бессмертию

Гиллас Маккрей вошёл в покои короля без стука, с той самодовольной лёгкостью, с какой входит в собственный кабинет. Утренний свет лился через высокие окна, отбрасывая длинные тени на дубовый стол, где должны были лежать подписанные указы. Гиллас собирался забрать их, но вместо этого увидел обрывки. Мятые, рваные куски пергамента лежали небрежным ворохом. Его взгляд метнулся к Хартвину. Король стоял у стола, держа в руке фарфоровую чашу с дымящимся настоем — травяным, судя по резкому запаху, что витал в воздухе. Хартвин смотрел на Гилласа с непривычным спокойствием, без тени слабости, с лёгкой, почти насмешливой улыбкой. Гиллас почувствовал, как кровь ударила в виски. Эта марионетка посмела бунтовать. — Что это? — голос Гилласа был ровным, но в нём уже звенел металл. Хартвин медленно поставил чашу на стол, не отводя глаз. — То, что я не буду больше ничего подписывать для тебя, Гиллас. Граф замер, затем фыркнул, издав короткий, язвительный смешок. — Ты серьёзно? Годы работы, порядок, стабильность — и ты решил это разрушить? Думаешь, можешь просто перечеркнуть всё? Хартвин пожал плечами, его улыбка стала шире. — Я слишком долго слушал тебя, подписывал всё, без споров, без возражений. Хватит. Гиллас шагнул ближе, сжимая кулаки, но голос оставался холодным, ядовитым. — С чего такая смелость, Хартвин? — он склонил голову, яд сочился из каждого слова. — Решил проявить характер? Внезапно обрёл мудрость? Король смотрел прямо в глаза, без капли страха. — Просто мне всё надоело, Гиллас. Вини свою алчность. Тебе мало того, что у тебя есть. Ты хочешь не только лишить корону власти, но и узаконить это. Маккрей скрестил руки, губы искривились в насмешке. — Сам же жаловался, что дела утомляют. И на здоровье сетовал. Я лишь облегчаю твою ношу, король. — Прекрати, — в голосе Хартвина мелькнуло раздражение, глаза сузились. — Здесь нет зрителей. Только ты и я. Прими факт: я больше не буду выполнять твои требования. Хватит. Граф прищурился, его улыбка стала тоньше, опаснее. — Без помощи моей семьи ты бы… — Хватит лгать! — Хартвин ударил кулаком по столу, голос загремел, заглушая Гилласа. Чашка звякнула, настой плеснул на дерево. — Вы, Маккреи, всегда старались только ради себя. Твой отец, зная, что я был растерян после смерти моего отца, использовал мои чувства к Нессе. Пугал несуществующим заговором, заставил отречься от тех, кто был мне предан. И я поверил ему. Ваш девиз — у вас в крови. Даже Несса, умирая, умоляла назвать сына в честь вашего отца. Я выполнил её просьбу, плюнув на традиции моего рода. После смерти твоего отца ты занял его место. Я молчал, а ты забирал всё больше власти. Но знаешь, Гиллас, — Хартвин наклонился ближе, голос стал тише, но жёстче, — ты всегда хотел этого. Влияния, власти. Даже брата своего не пощадил — ведь он, а не ты был наследником рода. Жаль, что так сложились обстоятельства — Райан был достойнее тебя. Имя ударило, как клинок. Гиллас побледнел, лицо исказилось яростью. Он резко взмахнул рукой, и со стола полетели обрывки пергамента, перья, чернильница разбилась о пол, оставив тёмное пятно. Дыхание стало тяжёлым. — В тебе говорит не смелость, а глупость, — прорычал он, сжимая кулаки. — Думаешь, я испугаюсь слов того, кто не имеет поддержки? Для аристократов ты никто, Хартвин. Они едят с моих рук, действуют, как я велю. Я — сила. Я — власть. Гэлбрейт сбежал, поджав хвост, как трусливый пёс, потому что понял, что не тягаться ему со мной. Его я достану. И с тобой разберусь. Но я буду великодушен, — Гиллас выпрямился, голос стал ледяным, с ядовитой усмешкой. — Даю тебе день. Подумай, готов ли ты выступить против меня. Открыто. Он развернулся, не дожидаясь ответа, и вышел, хлопнув дверью. Шаги гулко отдавались в коридоре, но внутри Гилласа клокотала не только ярость. Этот демарш Хартвина, его сталь в голосе, разорванные указы — всё это, как ни странно, забавляло. Столько лет король был тенью, и вдруг возомнил себя игроком. Глупец. Гиллас усмехнулся, спускаясь по лестнице, подумав о том, что ему даже интересно будет посмотреть, что же попробует предпринять король, прежде чем он снова заставит его быть покорным его слову. *** Утреннее солнце слепило, отражаясь от белого песка тренировочной площадки. Дэниел щурился, поправляя кожаные наплечники. Пот уже катился по виску, рубаха липла к спине. Ночь выдалась тяжёлой — образ Элисон, её резкий уход, и Кристиан, лежащий без сознания, не выходили из головы. Он пришёл на площадку, чтобы вытрясти всё это из себя — хотя бы на время. Но он был здесь не один. У стойки с оружием стоял Маркус, перебирая тренировочные клинки. Его коротко остриженные каштановые волосы блестели на солнце, а взгляд — холодный и острый, как сталь — встретился с ним без особой любезности. Дэниел вспомнил вчерашний разговор. Подтекст, в котором Хранитель позволил себе усмешку — пусть и завуалированную. Это уязвляло. — Не знал, что Хранители вообще умеют держать меч, — бросил он, беря клинок. Голос лёгкий, почти насмешливый, но слова повисли в воздухе, как вызов. Маркус повернулся. Губы искривились в колкой усмешке. — А я не знал, что сын герцога умеет болтать глупости, — отрезал он. — Проверим, на что ты годен? Дэниел усмехнулся, пряча раздражение. — Давай, Хранитель. Покажи, что можешь. Они заняли позиции. Мечи скрестились с резким звоном — и бой начался. Первым атаковал Дэниел — с силой, с напором, но Маркус отбил удар, не дрогнув. Он двигался стремительно, почти беззвучно, клинок мелькал, не оставляя ни малейшего шанса на передышку. Дэниел отступал, песок хрустел под ногами, пот заливал глаза. Он пытался контратаковать, но Маркус будто играл с ним — каждый его выпад был выверен до миллиметра, каждое движение — точное, сухое, опасное. — Слишком быстро, милорд? — насмешливо бросил Маркус, и клинок царапнул предплечье Дэниела, оставив тонкую красную полоску. — Или это всё, на что ты способен? Дэниел стиснул зубы. Кровь стучала в висках. Он рванулся вперёд — грубо, с яростью, но Маркус легко ушёл в сторону, а его меч прошёл в дюйме от лица Дэна. Холод лезвия обжёг кожу. Следующий тычок пришёлся в рёбра — боль резанула по телу, он едва успел блокировать удар. Площадка закружилась, дыхание рвалось, а Маркус, казалось, только разогревался. Он не заметил, как на галерее появились зрители. Гэвин — бледный, с кругами под глазами, прислонился к колонне. Его губы скривились в усмешке. Ирвинг смотрел молча, взгляд становился всё тяжелее. А потом появилась Элисон. Дэниел поймал её взгляд — и сердце сжалось. Она видела его слабость. Маркус сделал обманный финт, клинки скрестились — и резким движением он надавил вниз. Дэниел не удержал равновесия, споткнулся, рухнул в песок. Меч вылетел из руки. Боль в боку вспыхнула, но сильнее жгло унижение. Маркус шагнул ближе, приставив клинок к его горлу. Взгляд — холодный, насмешливый. Площадка затихла. Только хриплое дыхание Дэниела резало воздух. — Неплохо для болтуна, — бросил Маркус, воткнув меч в песок. — Грегор, к слову, продержался меньше. Три удара. Дэниел поднялся, игнорируя боль. Щёки горели от стыда. Стоящая на галерее Элисон смотрела на него с жалостью — и от этого было только хуже. Гэвин уже шагал к площадке. — Иного и не ожидалось, — хрипло сказал он, насмешливо. — Хранитель обязан владеть мечом. — Даже вы? — Ирвинг приподнял бровь, спускаясь вниз. — Естественно, — Гэвин пожал плечами. — Или вам нужны доказательства? Он выдернул тренировочный меч и, не дожидаясь ответа, кивнул герцогу. — Исключительно ради тренировки. Ирвинг усмехнулся, но в глазах мелькнул интерес. Он взял меч, заняв позицию. Дэниел отошёл в сторону, тяжело дыша, потирая рёбра. Элисон стояла неподвижно, её взгляд прикован к Гэвину, глаза блестели. Бой начался резко. Несмотря на бледность, магистр двигался с пугающей лёгкостью. А ещё Дэниел отметил, что подобная манера боя — с одним мечом — была явно не его. Левая рука Гэвина оставалась чуть приподнятой, как будто готова сжать рукоять второго клинка. Стойка — шире, чем нужно. Ирвинг атаковал уверенно, мощно, но магистр парировал каждый выпад — быстро, точно, с хищной насмешкой. Дэниел вдруг понял: Гэвин может закончить бой в любой момент. И он это сделал. Финт — резкий, точный, и меч герцога вылетел из рук, воткнувшись в песок. Гэвин не запыхался. Отступил, воткнул свой клинок рядом. — Благодарю, — бросил он, хлопнув Маркуса по плечу. — Пошли, ученик. Нас ждут дела. Маркус взглянул на Дэниела. Не со злобой, не с насмешкой — скорее, с оценкой. И ушёл. Ирвинг остался. — Хороший бой, — сказал он. — А ты, Дэниел, недооценил противника. Не принял его всерьёз. — Вы тоже проиграли, — буркнул Дэниел. — Значит, тоже недооценили. — Именно. Не ожидал такого от мага. Но что-то в его стиле… знакомо. Дэниел хмыкнул. Не стало легче. — Но он же просто Хранитель… — Именно. Ты судил по званию, не по сути. А Маркус, напомню, не родился Хранителем. Он выбрал этот путь. — Я говорил с ним вчера, — вздохнул Дэниел. — Он сказал, что это его выбор… — Для человека его положения — весьма необычный, — Ирвинг покачал головой. — Его положения? — вмешалась Элисон. Она подошла ближе, голос настороженный. — Вы о чём, милорд? Ирвинг взглянул на неё, губы дрогнули. — Спроси у него сама. Вы же вроде общались? — Не стану я ничего спрашивать у этого вредного типа, — фыркнула она и резко развернулась. Дэниел проводил её взглядом. Что-то было не так. — Он её обидел? — Скорее, она обиделась. Как обычно, — с горечью ответил Ирвинг. — Поговорю с ней позже. А ты — переоденься и приходи. Нам нужно многое обсудить. — Что-то случилось? — Пока что нет. — Мне не нравится твоё «пока», — мрачно сказал Дэниел. — Значит, ты взрослеешь. Ирвинг ушёл. Дэниел остался на пустеющей площадке. Солнце жгло сильнее, песок под ногами будто стал тяжелее. Он смотрел на следы в песке — вмятины от шагов, от падений, от боли. Но сильнее всего болело внутри. *** Хартвин стоял у окна, глядя, как утренний свет заливает двор. В руке он сжимал фарфоровую чашу с остывшим травяным настоем, цветочный аромат которого всё ещё витал в воздухе. В кабинете царила тишина, лишь лёгкий шорох ветра за окном нарушал её. На полу валялись обрывки указа, которые Гиллас в ярости смахнул на пол, вместе с чернильницей, чьё пятно темнело на ковре, и прочей мелочью. Хартвин не звал слуг. Пусть остаётся — как напоминание. Его мысли возвращались к ночи, что прошла в тяжёлой, душной тьме. После ухода Грегора он не спал. Лёг, но сон не шёл. В голове крутились обрывки прошлого, острые, как битое стекло. Он вспоминал смерть отца, свою растерянность, как старший Маккрей ловко подхватил его слабость. Несса, её мягкий голос, её глаза — и слова Грегора Маккрея о том, что герцог Гэлбрейт метит на трон, а потому ему нельзя верить. Хартвин поверил. Предал друга, отвернулся от его отца, подписал указы, отдав Маккреям власть. С каждым годом он запутывался всё сильнее в их сетях, превратился в куклу, ширму, декорацию. Его собственный сын преданно смотрел на дядю, а не на отца. Он практически всё потерял. Но вот появился шанс исправить произошедшее — Грегор, его сбивчивый голос, его любовь к Элисон — это был толчок. Сын действительно влюбился в девушку, и это чувство заставило его увидеть правду. Хартвин понял: если не сейчас, то никогда. Он думал об этом, лёжа в темноте, пока не понял — пусть Гиллас приходит, пусть угрожает — он не согнётся. Не в этот раз. Теперь, стоя у окна, король чувствовал, как твёрдость, что вспыхнула перед Маккреем, держится, но под ней — тревога. Граф дал ему день. Один день, чтобы «подумать». Хартвин усмехнулся, но улыбка вышла горькой. Гиллас уверен, что он сломается, как всегда. Но что теперь? Писать Ирвингу? Бессмысленно — Маккрей перехватывает его почту, каждая строка под его взглядом. Обратиться к Совету? Смешно — большинство там преданы графу, как псы хозяину. Хартвин подошёл к столу, посмотрел на обрывки указа. Один день. Гиллас думает, что он смирится с неизбежным, но Хартвин видел в этом шанс. Вот только как его использовать? Он вернулся к окну, и его взгляд замер на белоснежных стенах Храма, чьи шпили возвышались над городом, отражая солнечный свет. Хартвин не был религиозным — ритуалы Созерцающего он соблюдал как король, не более. Но сейчас, впервые за годы, ему захотелось оказаться там, в обители, как называла Храм его старая нянька. Может, пара часов в тишине помогут понять, как поступить? Он наклонился, поднял с пола тяжёлый бронзовый колокольчик, который Гиллас в запале смахнул со стола. Хартвин встряхнул его, и резкий, чистый звон разрезал тишину покоев. Дверь тут же отворилась, и на пороге появился старый камердинер, сгорбленный, но быстрый, как тень. Он склонил голову, не поднимая глаз. — Ваше величество, — произнёс он тихо, с привычной почтительностью. — Вели подготовить мой выезд, — сказал Хартвин, голос твёрдый, но спокойный. — Я хочу посетить Храм. Камердинер кивнул, не задавая вопросов, и исчез за дверью так же бесшумно, как вошёл. Хартвин посмотрел на колокольчик в руке, затем на обрывки указа. Гиллас придёт завтра, Он не знал, как поступить правильно, но знал, что не отступит. Не снова. *** Солнце поднималось всё выше, неумолимо раскаляя песок на тренировочной площадке. Дэниел всё ещё стоял, сжимая кулаки, пока тени от вмятин в песке становились всё чётче, как угроза. Боль в рёбрах пульсировала, но унижение от поражения жгло сильнее, обжигая душу. Взгляд Элисон, полный жалости, и её восторг перед Гэвином всё ещё висели перед глазами, как заноза в сердце. А слова отца — «Ты недооценил своего противника» — звучали в ушах, как язвительная насмешка. Он выдохнул, пытаясь стряхнуть этот груз, и, не чувствуя ног, направился к замку. Шаги были тяжёлыми, как если бы песок прилип к сапогам, с каждым шагом забирая силы. В коридорах замка было прохладно, каменные стены поглощали жару, но запах пыли и старого дерева лишь усиливал раздражение, вызывая ощущение замкнутого пространства. Дэниел толкнул дверь своих покоев, с грохотом снял наплечники, бросив их на стул. Рубаха прилипла к телу, пот холодил кожу. Он плеснул воды из кувшина в лицо и взглянул в мутное зеркало. Отражение показывало парня с растрёпанными тёмными волосами и синяками под глазами. Он должен был привести себя в порядок, как сказал отец, но мысли путались, словно в тумане. Что-то назревало. Отец явно не просто так звал его в кабинет. Дэниел переоделся в чистую рубаху и тёмный камзол, направившись к кабинету отца. Дверь была приоткрыта, изнутри доносился лишь шорох пергамента — Ирвинг был один. Он вошёл. Отец, не поднимая головы, продолжил смотреть на развернутую карту герцогства, утыканную метками. — Ты вовремя, — сказал Ирвинг. — Закрой дверь. Дэниел повиновался, чувствуя, как напряжение в комнате мгновенно сгущается, а воздух становится плотным, как удав. Он шагнул к столу и бросил взгляд на карту. Метки из тёмного дерева обозначали северные крепости, города, владения баронов. Несколько меток сдвинуты к границе герцогства, ближе к столице. — Что происходит? — спросил он, пытаясь скрыть дрожь в голосе, подделав твёрдость. Ирвинг выпрямился, его взгляд был тяжёлым и спокойным, но скрывающим глубинное беспокойство. — Маккрей, — произнёс он. — Второй советник короля. Он, кстати, был тогда, на балу, с принцем… — Я знаю, кто он, — перебил Дэниел с лёгкой обидой в голосе. — Ты не думай, что я не слушал учителей. Ирвинг улыбнулся, покачав головой. — Я не сомневаюсь, что ты внимателен, изучая аристократические роды королевства, но вышло так, что даже я допустил ошибку в отношении графа. — Ты? — Дэниел не мог скрыть удивление. — Мне казалось, ты на такое не способен. — Никто не застрахован от ошибок, мой мальчик. Когда я ехал в столицу, Маккрей представлялся мне червяком, наглым и толстым, с комфортом устроившимся в яблоке. И я был уверен, что раздавить его не составит труда. Он вздохнул, замолкнув на мгновение, словно вспоминая тот период. Дэниел опустился в кресло, ощущая, как тревога растекается по телу, сжимая его сердце. — Но что-то пошло не так? — Всё. Это меня самого едва не раздавили. Дважды. В первый раз меня спас Кристиан, во второй — Гэвин. — Магистр довольно талантлив, — с недовольством произнёс Дэниел, вспоминая проигрыш отца на тренировке и — главное — явный факт, что Элисон в него влюблена. — Злишься из-за того, что он лучше меня владеет мечом? — усмехнулся Ирвинг. — И за это тоже, — не стал скрывать Дэниел. — И он, и Маркус — они ведь просто Хранители, их орден — отголосок прошлого… Совершенно бесполезный. — Ты действительно так думаешь, или это в тебе говорит уязвлённое самолюбие? Дэниел предпочёл молчать, с невозмутимостью рассматривая карту. — Вернёмся к аристократическим родам. Что ты знаешь о графах Росейн? Дэниел прикрыл глаза, пытаясь найти ответ в памяти — это имя было знакомо, но почему-то до сих пор не запомнилось. — Не много. Древний род. Земли на южной границе. Лет двадцать назад остановили прорыв кочевых племён, но заплатили высокую цену — почти все погибли. Остался наследник. Вроде как неплохо показал себя, но оставил столицу. Предпочёл уединение собственного замка. Вроде всё. Ничего интересного, как по мне. — Если не знать деталей, то да, — сказал Ирвинг, опускаясь в кресло, сцепив пальцы под подбородком и бросив на него внимательный взгляд. — Быть последним в своём роду — это тяжёлая ноша, Дэн. И он не просто неплохо себя показал. В шестнадцать лет стать мастером меча — это не просто. Ты вот до сих пор не готов пройти испытания. Впрочем, если ты перестанешь руководствоваться эмоциями и попросишь Маркуса о тренировках, может, и научишься чему-то новому. — Я просто не думал, что Хранитель может владеть мечом. Да, я недооценил его сегодня, но уж в следующий раз я буду готов. — К тому, чтобы проиграть, — усмехнулся Ирвинг, и Дэниел едва не вспылил, но отец продолжил, не давая ему встать. — Не злись, так и будет. Потому что Маркус не только Хранитель, он мастер меча и… граф Росейн. Дэниел замер, осмысливая слова отца. Вспомнил вчерашний разговор в саду, слова Маркуса о выборе… — Вот как… — произнёс он с недоумением. — Что ж, ты прав. Детали меняют всё. Но ты ведь не просто так завёл этот разговор? — Маркус имеет вес на юге, — сказал Ирвинг, откинувшись в кресле. — Его имя значит многое. А нам нужны союзники. Маккрей не червяк, теперь нет — у него было время, желание и возможности. Сейчас он змей, хищный и опасный. И мой приезд в столицу подстегнул его к действиям. Пока у нас паритет, но это ненадолго. И мы должны быть готовы к тому, чтобы дать ему отпор. Дэниел почувствовал, как кровь застыла в висках. — И что мы будем делать? — Соберём верных нам лордов. Нам нужны союзники. И Маркус. Его имя может склонить южные рода на нашу сторону. — Он же Хранитель, — возразил Дэниел. — А они вне политики. — Убеди его, что это дело чести, — сказал Ирвинг, его взгляд стал острым, как лезвие. — Он рыцарь — по натуре и по сути. Попробуй сыграть на этом. Если мы убедим его, что борьба с Маккреем — это не просто интриги, а вопрос чести, он может присоединиться к нам. И я уверен, что Гэвин не оставит своего ученика. Дэниел стиснул подлокотники, горло сжалось. Убедить Маркуса после того унижения на площадке? Это было почти невозможно. Но выбора не было. — Конечно, было бы куда лучше, если бы мы заключили… — Ирвинг замолк, его голос стал тише. — более прочный союз. Его брак с Элисон был бы идеальным решением. Дэниел почувствовал, как у него сжалось сердце. Это было не просто разочарование —раздражение. Глупое, нелепое, неизбежное. Он знал, что Элисон никогда не будет его. Но в глубине души он не мог избавиться от боли. Рано или поздно она выйдет замуж, и он будет наблюдать, как её жизнь уходит в другом направлении. И это чувство — что её внимание уйдёт от него — с каждым днём становилось всё более отчётливым и невыносимым. Он стиснул кулаки, пытаясь не дать эмоциям взять верх. Это было бесполезно, это не имело смысла, но у него не было другого выбора, кроме как с этим мириться. — Но, к сожалению, твоя сестра, — с лёгкой горечью произнёс Ирвинг, — снова выбрала не того для своих чувств. — Гэвина, — ответил Дэниел, голос звучал горько, с оттенком обиды. — Согласись, он производит куда более интригующее впечатление, чем Маркус. А он кто? Принц в изгнании? Наследник могущественного рода? Ирвинг пожал плечами, в его глазах мелькнула тень задумчивости. — Не знаю, — сказал он. — Он воспользовался правом Хранителей — скрыл имя. Но… мне кажется, я знал подобного ему человека. Давно. Очень давно. Дэниел почувствовал, как его раздражение плавно перерастает в ревность. Это было не просто неудовольствие. И пусть он понимал, что это не имеет смысла, но не мог не понимать — Элисон никогда не будет смотреть на него так, как на Гэвина. В этом была самая горькая правда. Ирвинг поднялся и подошёл к окну. — Мы отправляемся завтра, — сказал он, глядя вдаль. — Собирайся. И поговори с Маркусом. Нам нужен каждый, кто имеет силу, кто может держать меч. Или слово. Дэниел кивнул, но в душе его буря не утихала. Он вышел из кабинета, шаги тяжело отдавались в пустом коридоре. Солнце, ослепляя, отбрасывало тени на стены, а в груди продолжала нарастать тягостная тревога. Это было похоже на предвестие чего-то большого и неизбежного. *** Храм Созерцающего встретил короля тишиной, прохладной и плотной, словно ткань. Резные колонны, уходившие ввысь, отражали тусклый свет свечей, расставленных в бронзовых канделябрах вдоль стен. Пламя дрожало, отбрасывая зыбкие тени, что переплетались, будто в живом, чуждом ритме. Воздух пропитался воском, ладаном и сыростью старого камня — ароматом вечности, неподвластной времени. Хартвин стоял на коленях перед алтарём — строгим, лишённым золота и драгоценностей, с единственным знаком: вырезанным в камне оком, смотрящим прямо в душу. Он опустил голову, пальцы сжали край мантии, и холод от ткани, коснувшейся запястий, словно вернул к реальности. Мысли были спутаны, как нити в старом гобелене, запутанном временем и тенью сожалений. Ни одна не давала покоя, каждая тянула в свою сторону. Время текло незаметно, вязко. Завтра Гиллас придёт за ответом. И он не будет ждать. Не будет слушать оправданий или колебаний. Он, как всегда, принесёт решение — выверенное, расчётливое, как и всё, что выходило из рук графа Маккрея. И снова появится эта вымученная вежливость, эти холодные глаза и улыбка, которую тот считал обаянием. Петля, затянутая годами, вот-вот сомкнётся. Он мог бы — как прежде — подчиниться. Согласиться. Подписать. Сделать шаг назад, сохранив хрупкое равновесие. Так он поступал всё правление. Но теперь — нет. Не для себя. Его собственная жизнь давно обесценилась — декорация, тень, имя. Но у Грегора всё только начиналось. И в его взгляде наконец появился огонь. Огонь, не зажжённый Маккреем. Хартвин должен был удержать это пламя, не дать ему потухнуть. Ради будущего, в котором трон снова станет не символом, а опорой. Он стиснул зубы. Боль внутри была острой — смесь стыда, бессилия и злости. Он знал, как безнадежно мал его простор для манёвра. Хотелось уехать, сбежать из столицы, вырваться. Но королю не позволено покидать Фестмар. Таков закон. Так решили предки, приковав монарха к трону, как к якорю. К цепи. И даже если бы он решился — Гиллас не дал бы. Ни сейчас, ни никогда. Его шпионы, его тени, его контроль… всё это обвивало Хартвина, как сети — зазевавшуюся рыбу. Любой шаг отслежен. Любое намерение — предсказано. Хартвин прикрыл глаза. На миг ему показалось, что мрак за веками Храма сгустился. Что сама тьма, вкрадчивая и терпеливая, слушает его мысли. Он ведь смирился. Столько лет назад. Отдал власть, отказался от борьбы. Позволил себя направлять, как куклу, лишь бы сохранить шаткое равновесие. Но теперь — когда сын стал прозревать — он больше не имел права молчать. — Созерцающий… — голос сорвался, охрипший, едва слышный, — ты ведь всё видишь… но если ты и правда смотришь — помоги… не мне… Грегору. Его защити… трон для него сохрани. Губы дрогнули в горькой усмешке. До чего он дошёл? Король, что всегда пренебрегал церковной обрядностью, считал проповеди пустыми словами и приходил в храм лишь по долгу, теперь стоял на коленях и умолял. Не разумом — сердцем. Не из веры — из отчаяния. Он резко поднялся, мантия взвилась, шаги гулко разнеслись под сводами. На миг воцарилась тишина. Но её прорезало ощущение — чужое, хрупкое, как ветер, что скользит по коже. Хартвин обернулся — и замер. Перед ним стоял Видящий. Высший иерарх Церкви Созерцающего, седой, почти прозрачный в этой полумгле, но взгляд — ясный, глубокий. В нём не было ни осуждения, ни удивления. Лишь мягкая, спокойная, почти родительская улыбка. — Ваше святейшество, — выговорил Хартвин, склоняя голову. Голос прозвучал ровно, но глухо, как будто его вытолкнули из груди силой. — Ваше величество, — ответ был так же тих, но в нём ощущалась внутренняя мощь — не властная, но непреклонная. — Редко вы появляетесь в этом месте. Хартвин не ответил. Слова были опасны. Даже здесь. Даже в храме. Видящий сделал шаг, мантия шуршала по мрамору, как осенние листья. Голос его был спокоен: — Когда король приходит сам… без свиты, без предупреждения… значит, он чего-то ищет. Возможно — веру. Или — ответ. Я прав? Хартвин сжал руки в кулаки, пряча их под тканью. Интонация не несла упрёка, лишь любопытство. Но за этой мягкостью таилась острота. Он это чувствовал. — Вы осуждаете меня? — спросил он. Сухо. Жёстко. — Как я могу осуждать того, кто пришёл к Созерцающему? — Видящий качнул головой. Улыбка стала шире, но не злее. — Хотите поговорить? Не как король с духовником. Просто — как человек с человеком. Хартвин замер. В сердце боролись недоверие и что-то похожее на… облегчение? Видящий — не из приближённых. Он вне двора. Вне системы. Или ему только кажется? Он всмотрелся в лицо старика, и не увидел в нём ни лукавства, ни скрытого смысла. Только усталую доброту. И эту веру… глухую, как колокол под снегом. Разговор не изменит ничего. Но и не навредит. А возможно, здесь, в стенах храма, где нет глаз Маккрея, он, наконец, сможет выговориться. — Да, — сказал он. Сам не заметил, как слово сорвалось с губ. Оно будто вырвалось из груди вопреки воле. — Тогда пойдёмте, — кивнул Видящий и развернулся. Он двигался легко, почти плавно — не так, как подобает старику. Мантия тихо скользила по полу, уводя за собой. Туда, где свет свечей становился мягче, а тени — гуще. Хартвин последовал за ним. Шаг за шагом, не торопясь. Сапоги глухо стучали по мрамору. Сердце билось неровно. Он не знал, о чём будет этот разговор. Не знал, чего хочет от него Видящий. Но в глубине души, где раньше жила лишь усталость, вспыхнуло нечто иное. Слабое. Упрямое. Надежда. На чудо.