Ключ к бессмертию

Гэвин добрался до герцогской резиденции ближе к полуночи. На улицах давно погасли фонари. Лишь холодный лунный свет ложился на мостовую, как пальцы мертвеца — бледные, костлявые, слишком живые для мёртвого города. Но его это не трогало. Он и сам давно был частью этой тьмы — не по крови и не по духу, а по судьбе. Так проще. Когда внутри пусто и сухо — нечему рваться. И нечего терять. Стражники его узнали, впустили без лишних слов. Конюх выбежал из тени, чтобы принять поводья, — юркий, испуганный, как щенок. В холле было тихо. Тот особый, глубокий тип тишины, что бывает только в домах старой крови: всё под контролем, всё на своих местах. Даже мрак тут был выверен — как по уставу. Свечи в канделябрах горели тускло, сдержанно, словно подчинялись регламенту, а пол отражал света ровно настолько, чтобы не сбиться с пути. Дворецкий склонился в молчаливом поклоне и отправился доложить герцогу. Гэвин остался ждать. Он не нервничал. Внутри впервые за долгое время была тишина — не пустота, не шторм, а холодная, сосредоточенная ясность. Всё лишнее давно отсеклось. Он приехал не за советом. И не за поддержкой. Он приехал — предупредить. Поставить в известность. Потому что всё, что знал, было слишком зыбко, чтобы звучать как уверенность — но уже слишком тревожно, чтобы молчать. Поздний час не имел значения. Угроза не спрашивает, удобно ли её появление. Она просто приходит. Без стука. Без объявления. Как тогда, полвека назад, когда восточные колдуны выпустили в мир своих созданий — магических конструктов. Сильных, быстрых, смертоносных. Они не оставляли после себя ни тел, ни крови. При уничтожении — исчезали. Ни следа. Ни ответов. Но нынешнее дело тревожило сильнее. Иное. Слишком похожее — и оттого слишком опасное. На лестнице послышались шаги. Он обернулся. И, несмотря на мрачность мыслей, чуть заметно усмехнулся. Кристиан спускался вниз — бледный, в тёмной рубашке, с растрёпанными волосами. Усталый, но живой. Источник был ровен. Чист. Без искажений. Им повезло обоим. Магу — что выжил. Ему — что не сдох, вытаскивая его. — Магистр, — голос герцога раздался внезапно. Глубокий, сдержанный, твёрдый. Он сам вышел навстречу. Без посыльных. Без лишней дистанции. Это уже было знаком. — Ваша светлость, — кивнул Гэвин. — Полагаю, причина вашего визита достаточно веская, чтобы оправдать столь поздний час? — Вы правы, милорд. В другое время я бы не позволил себе визит без предупреждения в такое время. Но сейчас… боюсь, у нас его нет. — Значит, это вам я обязан собственной жизнью, — тихо сказал Кристиан, подойдя ближе. Гэвин скосил на него взгляд, губы его скривились в подобии усмешки. — Постарайся, чтобы у тебя это не вошло в привычку. Второго раза не будет. — Мне хватило и одного. Благодарю вас. — Что ж, формальности соблюдены, — отозвался он, вновь повернувшись к герцогу. — Нам с вами стоит поговорить, ваша светлость. О том, что происходит на восточных рубежах. — Я, как и прочие, предполагал, что это происки наших соседей. — Я очень хотел бы, чтобы так и было… — Но что ещё это может быть? — Мальчик, который уцелел… Его описание нападавших… — Гэвин прикрыл глаза на секунду. — Они слишком напоминают описание рхи. Герцог нахмурился, в голосе прозвучало сомнение: — Рхи? — Если я не ошибаюсь, так называли пехотинцев Безликого, — спокойно сказал Кристиан. Гэвин вскинул бровь. Удивление было искренним. — Кто бы мог подумать. Неожиданная эрудиция. — Я много времени провёл в библиотеке. — Но Безликий был уничтожен тысячелетие назад, — тихо проговорил герцог, будто надеялся, что сам ответит себе. — Так предполагалось, — отозвался Гэвин. — Но нет ни одной достоверной записи о том, что случилось на самом деле. Именно поэтому Орден Хранителей Грани всё ещё существует. Мы не уходим, потому что… Он не успел договорить. — …потому что никто не знает, действительно ли дверь закрыта, — прошептал герцог. Гэвин прищурился. — О. Значит, вы говорили с Маркусом на эту тему. Тишина. Веская, тягучая, густая. — Так это или нет, — продолжил он после паузы, — но я обязан проверить. И предупредить вас: всё может оказаться совсем не тем, чем кажется. — Потому вы и не взяли его с собой? — Пусть хоть один из нас доживёт до старости. — Но сами отправитесь туда? — Вы поразительно догадливы. — Зачем? — Потому что это мой долг. Как минимум. — Я отправлюсь с вами, — неожиданно сказал Кристиан. Гэвин обернулся к нему резко. — В этом нет необходимости. — Я боевой маг. Вы — целитель. Один вы не справитесь. — Я не так уж беззащитен, и его светлость это знает. — В голосе Гэвина проскользнула ледяная насмешка. — К тому же не тебе решать, что ты будешь делать. Кристиан молча опустил голову, не в знак подчинения — скорее в принятии: выбора у него не было. — Магистр прав, — вмешался герцог. — Но я тебя отпускаю. И прошу вас обоих: не рискуйте больше, чем необходимо. — Как получится, — буркнул магистр, разворачиваясь. — Ладно. Не стоит терять время. Я жду тебя во дворе, Кристиан, — бросил он, направляясь к дверям. Он не попрощался с герцогом. Никогда не любил эти ритуалы. Особенно когда слишком хорошо знал: дорога может быть последней. *** Герцог остался в холле. Не пошёл наверх, не позвал никого. Просто стоял у окна, глядя в ночь — в залитый лунным светом внутренний двор, где конюх как раз подвёл вороного. Гэвин стоял рядом, неторопливо гладил коня по шее и, будто между делом, протянул ему сахар — жест спокойный, привычный, слишком живой для тех слов, что только что прозвучали. Ирвинг задержал взгляд. Потом медленно развернулся, шагнул за порог. Ночная прохлада окатила кожу, воздух пах стужей, пылью дороги и чем-то едва уловимым, будто неслышной тревогой. — Эй, — негромко окликнул он конюха. Тот вскинул голову, вытянулся. — Милорд? — Оседлай гнедую. Для мэтра Крейга. Конюх замер. В глазах мелькнуло недоумение. — Вашу лошадь, милорд? — Да, — коротко сказал герцог. — И поторопись. Слуга не стал переспрашивать — только кивнул и исчез за углом. Ирвинг задержался на несколько шагов, снова взглянул на Гэвина. Тот не смотрел в его сторону. Кормил вороного с тем же видом, с каким иной раз — при полном штиле — капитан гладит палубу перед штормом. Герцог вернулся в холл. И снова не поднялся наверх. Ждать — было правильнее. Не из протокола. Из понимания. Кристиан поднялся почти бегом. Герцог слышал каждый шаг — гулкий, спешный, как если бы кто-то бежал не по лестнице, а от самого себя. От той пустоты, что осталась внутри. От взгляда. От правды. Он знал, почему. И знал, что молчать сейчас — значило бросить его в воду с привязанным грузом. Кристиан спустился быстро. Уже одетый. Спокойный. Собранный. Внешне — всё при нём. Но глаза… глаза были пустые. Не холодные — нет. Просто никакие. Он увидел Ирвинга, замер у подножия лестницы. Словно не ожидал. — Вы не ушли… — негромко, с тенью удивления. — Нет, — ответил герцог. — Я хотел… убедиться. — Убедиться… во мне? — Убедиться, что ты не забудешь, — спокойно сказал Ирвинг, — у тебя есть, ради чего возвращаться. Кристиан не шелохнулся. И голос сорвался: — Милорд… — Я вижу, как тебе тяжело, — перебил герцог. — Ты сжимаешь зубы каждый раз, когда она рядом. Когда смеётся. Когда смотрит на тебя и не видит того, что вижу я. Ты молчишь. Делаешь вид, что тебе всё равно. Как я и просил. Он сделал шаг ближе. — И знаешь что, Кристиан? Мне больно это видеть. Не потому, что ты любишь её. Я бы не стал тебя за это винить. А потому что ты слишком молод, чтобы так хорошо скрывать боль. И слишком упрям, чтобы признать: ты не знаешь, где теперь твоё место. Поэтому и идёшь в самую бурю — потому что тебе там проще, чем здесь. Кристиан отвёл взгляд. Ни оправданий. Ни слов. — Думаешь, я не вижу? — голос герцога звучал тихо, но твёрдо. — С того дня, как ты понял, что не можешь быть с ней… ты стал другим. Острым, как клинок. Холодным. Закрытым. И с каждым шагом — всё дальше от жизни. Ты режешь себя молча. Без жалоб. Но слишком глубоко, Крис. Слишком опасно. Он выдержал паузу. Смотрел прямо — не давя, не приказывая. Просто до самого нутра. — Если я тебя отпускаю — это не благословение на смерть. Это просьба. Вернись. Не из долга. Не из гордости. Не ради неё даже… А потому что я хочу, чтобы ты жил. Не выживал — жил. Пусть даже не рядом с ней. Кристиан молчал. Но потом — поднял глаза. Впервые — по-настоящему. Впервые — глубоко. И в этом взгляде вдруг не было ни маски, ни брони. Только он сам. — Я постараюсь, — тихо сказал он. Ирвинг кивнул. — Этого достаточно. Он не сказал «будь осторожен». Не сказал «вернись живым». Потому что всё это уже было в том взгляде. В разрешении оседлать гнедую. Потому, что знал: слова не спасают. А иногда — только мешают. Но иногда… одно сказанное вовремя «вернись» — значит больше, чем вся магия мира. *** Я проснулась с ощущением, будто всё внутри снова спуталось в ту тугую, злую нить, что сдавливало сердце в последние дни. Спать толком не удалось — мысли как мухи гудели в голове, гонялись друг за другом, не давая покоя. Мне снился очередной приём, я — в каком-то нелепом ожерелье, похожем на цепь, а вокруг — взгляды, шёпот и этот мерзкий привкус разочарования. Я открыла глаза. Серое утро. Слишком серое. Всё раздражало. Мойра, как обычно, появилась беззвучно, будто выросла из воздуха, и принялась привычно хлопотать: подать воду, подобрать платье, принести расчёску, снять с плечей халат. Всё это — с той своей невозмутимой, мягкой заботливостью, которая сегодня казалась мне чуть ли не издёвкой. Я сидела перед зеркалом и смотрела на собственное отражение, будто на чужое. Глаза уставшие, кожа слишком бледная, волосы путаются. Принц выбрал меня, целое королевство будет смотреть. А я выгляжу… как-то не так. Всё не так. — Попробуйте хоть кусочек, миледи, — Мойра поставила поднос с завтраком на столик у окна. — Вам надо поесть. — Я не голодна, — бросила я, не отрывая взгляда от зеркала. — Но вы ничего не ели со вчерашнего утра, — тихо напомнила она. Я вскинулась. Медленно, с задержкой, но резко — от этого в голосе было больше стали, чем я, наверное, хотела. — Я же сказала — не голодна! Одним движением смахнула поднос со стола. Посуда с грохотом разлетелась по полу, меня уже трясло от злости. Я вышла из комнаты, не оборачиваясь. Пусть убирает. На лестнице мне встретился молодой слуга — вздрогнул, посторонился так резко, будто я ударить могла. Может, и могла. Я злилась. Не только на него. На всех. На это вечно кислое утро. На эти дни, в которых ничего не получается. На себя. Все стали избегать меня. Я это видела. Чувствовала кожей. Слуги шепчутся, отворачиваются. Разве что пальцами не тыкают, хотя, может и тыкают, когда я не вижу. Никакого уважения. Совсем распустились. Что ж, замечательно. Видимо, придётся поговорить с герцогом. Это никуда не годится. Всех выгнать — и набрать тех, кто знает, как обращаться с будущей королевой. Внизу меня встретил дворецкий. — Миледи, ювелир уже прибыл. Ожидает вас в гостиной. — Где его светлость? — спросила я, едва сдерживая раздражение. — Уехал утром, миледи. Во дворец. Прекрасно. Конечно. Я не сказала больше ни слова и пошла в гостиную. Ювелир — новый. Внимательный, услужливый, с коробками, ларцами, бархатными подушечками. Колье, ожерелья, серьги… всё — блестит, сияет, искрит. И всё не то. Пёстрое, тусклое, старомодное, тяжёлое, безвкусное. Ни одно не шепчет мне: «Вот оно. Я твоё.» Мойра, конечно, явилась. Встала рядом, как всегда. Помогает застегнуть, подаёт зеркало, поправляет локон, отходит в сторону. Молча. И вовремя. Я уже чувствовала, что вот-вот… лопну. Я примеряла очередное колье — и вдруг поняла. — Где Крис? — спросила я, глядя в зеркало. — Мэтр Крейг уехал этой ночью, — ответила Мойра, и я поймала себя на том, что смотрю на неё, не понимая смысла сказанного. — Как уехал? Куда? — Не знаю подробностей, миледи… Ночью приезжал магистр Гэвин. Они уехали вместе. Уехал. Крис уехал. Просто… уехал. Без слова. Без объяснений. Что-то сжалось в груди — так резко, что я едва не уронила ожерелье. — У вас нет ничего интересного, — сказала я резко ювелиру. — Забирайте это и уходите. Он не спорил. Склонился, забрал коробки. Ушёл. Я развернулась и, ни слова больше не сказав, поднялась наверх. Мойра — за мной. Шла тихо, почти не дыша. Я шагала быстро. Злилась. На ювелира. На это утро. На себя. На него. Как он мог уехать? В комнате я обернулась резко. — Почему ты не сказала, что Крис уехал?! — Я не думала, что это важно… — начала она. — За меня решила?! — вспыхнула я и ударила. Слёзы от злости подступили сами — но я не плакала. Ещё раз — пощёчина. Резкая. Хлёсткая. — Пошла вон! Я не желаю тебя видеть! Убирайся! Она выскочила из комнаты, а я… я кипела. Сердце стучало где-то в горле. Меня трясло. Как он мог?! Как он мог оставить меня здесь одну, когда я — когда он мне… Нужен. Я метнулась к столику — сбила вазу, цветы рассыпались по полу. Плевать. Всё неважно. Я влетела в спальню, рухнула на кровать и наконец позволила слезам выйти. Я злилась. Я обижалась. Я хотела, чтобы он был рядом. Чтобы не уходил. Чтобы не оставлял. Я не хотела быть одной. Не сейчас.. *** Мойра вылетела из комнаты, не помня, как именно распахнула дверь. Подмётки туфли мягко скользнули по ковру, каблук едва не зацепился за порог, но она не остановилась. Не позволила себе. Даже не обернулась. Щёки горели. Не от удара — пощёчина была не такой уж сильной. Но от унижения, от того, что всё было неправильно. Не так. Совсем не так, как должно было быть. По коридору — быстро, почти бегом. По лестнице — вниз. Через галерею, мимо шепчущихся служанок, мимо настороженного взгляда лакея, который будто спрашивал глазами: и тебе досталось? Она вышла в сад, и только там — наконец — позволила себе выдохнуть. Воздух был тёплый, пахнул розами и чем-то ещё — может, последним сном утра, ещё не растаявшим под солнцем. Мойра прошла к дальнему ряду кустов и опустилась на скамью. Тонкую, деревянную, с стёртым резным орнаментом. Слёзы пошли сразу. Тихо, тяжело. Без всхлипов — просто текли, как будто изнутри что-то прорвало. Она больше не могла держать в себе. За последние пару недель Элисон будто подменили. Да, и раньше бывало — вспышки, упрёки. Но тогда — не так. Не больно. Сейчас же она стала… как обезумевшая. Требовательная до истерики, злится на всех. Вечно недовольна. Всё должно быть «идеально» — платье, причёска, подача блюд, оттенок настоя, выражение лица у служанки, кивок дворецкого. Всё. Вплоть до пылинки на перилах. Как будто идеальность — спасёт от чего-то. Или — даст право быть любимой. Мойра смахнула слёзы — но новые катились следом. Бесполезно. Куда подевалась та Элисон? Та, что смеялась, когда её волосы упрямо не хотели укладываться. Та, что прятала в книгах засушенные цветы и однажды пробралась ночью на кухню ради яблочного пирога. Та, что… что умела говорить «прости». Скажи ей кто месяц назад, что она будет плакать из-за Элисон — она бы в лицо рассмеялась. Но сейчас… сейчас это было горькой правдой. — Что случилось? Голос прозвучал рядом — негромко, но с таким знакомым оттенком, что она вздрогнула. Подняла глаза. Аргайл. Он стоял рядом с лавочкой, прищуренный от света, с тем самым лицом, где читается: я видел всё, слышал больше, а молчу — потому что уважаю. Мойра опустила голову, торопливо вытирая глаза платком. — Ничего… — Мне-то не ври, — сказал он и сел рядом. — Ты не из тех, что станет лить слёзы по пустякам. Миледи постаралась? Она не ответила. И не нужно было. Он и так всё понимал. Это и бесило, и… облегчало. — Что на сей раз не в её вкусе? — спросил Аргайл спокойно. — Цвет рубина? Толщина подноса? Резьба на спинке стула? — Всё… — прошептала Мойра. — Завтрак, ювелир… А больше всего — то, что мэтр уехал. — А. Ну да, — кивнул Аргайл. — Без него у неё прям обострение пошло. Всех довела. Старик-дворецкий уже при её появлении за сердце хватается украдкой. Герцог — почти всё время во дворце. А ты — ты под руку попалась. Вот и шпыняет. Он говорил ровно, почти беззлобно — как человек, который видел не одну такую бурю и пережил не один ураган. — Это всё из-за свадьбы… — пробормотала Мойра. — Она нервничает. Хочет, чтобы всё было правильно… — Ага. Только это не нервы. Это — дурь и вседозволенность. Если бы его светлость хоть чуть строже с ней обходился… может, и не вела бы себя так. А так — разбаловалась. Я с первой её прогулки по столице понял: знает, что ей можно всё. Вот и ведёт себя, как заноза в неудобном месте. Он помолчал. Потом добавил, глядя вперёд, в зелень сада: — Но дело, по правде, не в этом. Без мэтра плохо будет. Он один мог её усмирить. Одним взглядом. Одним словом. Но, похоже, и его терпение лопнуло. Мойра подняла на него глаза. — Вернётся ведь… — Надеюсь на это. Но… — он хмыкнул. — Нехорошее что-то случилось. Не знаю что, но нутром чую. Не стал бы магистр Гэвин посреди ночи герцога с постели поднимать. Да и сам милорд — не просто так отдал мэтру собственную лошадь. — Вот как… — Мойра вытерла лицо, уже почти без слёз. — Почему ты так думаешь? — Потому что знаю, что бывают такие моменты, когда выносливость и скорость коня — это не роскошь, а вопрос жизни. А у герцога — конь не просто выносливый. Он как ветер. Если отдал — значит, надо было. Срочно. — Ты ведь и ошибаться можешь? — попыталась она слабо улыбнуться. — Дак я ж человек. А не пророк. Вот только… если ошибаюсь — почему внутри так скребёт? Они замолчали. Сад шумел. Где-то трещала птица. Ветви слегка шевелились от тёплого ветерка. Мойра сидела, глядя перед собой. Сердце её больше не щемило от слёз — только от беспокойства. От неясного предчувствия, которое, как пыль, вползало под кожу. — Спасибо, — сказала она вдруг, очень тихо. — За что? — За то, что рядом. Аргайл фыркнул. — Да ну… с такой девчонкой, как ты, рядом быть — сплошное удовольствие. Даже когда ревёшь, как речка весной. Она не ответила. Просто тихо улыбнулась. И посмотрела вверх, где сквозь листву проглядывало солнце.