vitrail

      "Нужно же гадать на ромашке, ты чего!" Аня восклицает так, что даже вывешенные на бельевые верёвки простыни, кажется, влажно шуршат еще выше и чаще. Белые полотнища, болтающиеся на вихрях прогретого ветра. И ее писклявого возгласа. Дети.       "Вот!" Аня, как самая настоящая флористическая и экстренная первая помощь двенадцати лет, впихивает мне в руки чуть поломанную близ цветочной головки, но большую ромашку. Пышная, и крошащая на джинсы своей жёлтой пыльцой. А наполовину ощипанная мной Маргарита под руководством и властью её маленькой ладошки тут же летит "зверственно" вниз. На равнодушной ко всему на свете асфальт. "А теперь гадай. Только по одному лепестку и шёпотом!"       Торжественное и организованное по всем надлежащим правилам "гадание" выдаёт четкое "не любит". Что ж. Я хмыкаю едва слышно, а Аня озирается торопливо вокруг - больше близ нашего четвертого подъезда ромашек не растет. Это была единственная и последняя. Чуткое руководство цветочного "вождя" двенадцати лет, к сожалению, не сработало.       "Подожди!" Я только делаю было вдох, автоматически натягивая улыбку на полумаску-полулицо, как она тут же воинственно и протестующе чирикает. Детские кроссовки, пару раз споткнувшись, энергично топают в сторону раскинувшегося во все бока куста. "Я сейчас одуванчики нарву, пересчитаем! Там шансов больше!"       К концу прогулки у нас обеих пальцы жёлтые, словно стайка цыплят. Все двадцать восемь фаланг у каждой пестрят в любимом цвете Винсента Ван Гога. Мой отчаявшийся кадмиевый жёлтый как и прежде заявляет безапелляционно, что "не любит". Пальцы Ани - солнечные, словно побывавшие в баночке самой яркой акварели, говорят, что "любит." Она считала дважды.       ×××       Ты приходишь ближе к шести вечера. Момент, когда солнце уже наполовину опустилось за горизонт, но все еще любопытно подглядывает в окна хрущёвок, чьи рамы так и манят поковыряться в немного облетевшем слое краски. Утомленный, но довольный исходом боя с бумажным чудищем бухгалтер. Рыцарь с сумкой, торчащей из нее папки и... Одуванчиками?       "Мне Анька написала перед тихим часом," ты смеёшься тихонько, оставляя сумку у двери. Обувь снимаешь ловким маневром попеременного давления носка на пятку. Левая лодочка. Правая. Но букет до сих пор в руке. Слишком опасно близко к белой блузке. "Она сказала, что ты грустишь."       Ты подходишь ближе, выпрямляешь уставшие от позы "крючка" плечи, а я пялюсь. То ли на букет, то ли на тебя в целом. Так глупо.       "Так что это тебе," улыбка твоя спокойная, сложенная одними губами, но меня слепит даже ярче, чем солнце в точке зенита. Абсолютно безоблачно. "Спасибо, что опять посидела с этой непоседой."       Кивок. Видимо, мысли в мою дурацкую голову больше возвращаться не собираются. Строится в слова - тем более. Даже в воскресных рукописях под корректуру у меня синтаксис ровнее. Чёрт.       "Поговори со мной," букетик мягко кладётся на практически идеально белый подоконник, прошедший "боевое крещение" детскими мелками и последующим генеральным отмыванием хозяйственным мылом. "Не закрывайся."       И я не закрываюсь, выпаливаю все как-то слишком быстро, скомкано. То смотрю на тебя - всегда спокойное и мягко улыбающееся уголком губ голубоглазое божество, то краснею как полевой мак и тычусь взглядом в пол. Но все заканчивается.       Все заканчивается так, как Аня нагадала - ленивыми поцелуями, медленным танцем под тихонько играющий через маленькую колоночку "dandelions", твоими голубыми глазами, в которых я тону уже по-новому. Признанно. Любит, не любит, любит...       Любит.