Металлический Гроб

День второй начался не с пробуждения, а с медленного, мучительного всплытия из липкого, беспокойного забытья. Больной, багровый свет аварийных ламп врезался в воспаленные веки, не давая укрыться от реальности, которая за ночь не стала менее чудовищной. Воздух в отсеке застоялся, стал гуще, тяжелее, пропитанный не только пылью и гарью, но и новым, откровенным запахом — кисловатым, животным духом пота, немытых тел и страха, который начал разлагаться, превращаясь в нечто более гнетущее и постоянное. Тишину, едва ставшую привычной, разорвал звук, от которого у каждого внутри все сжалось в ледяной ком. Сухой, лающий, раздирающий горло кашель. Он шел из угла, где на скудной подстилке из тряпья лежал тот, самый первый, с рассеченным виском. Звук был болезненным, надрывным, будто из глубины грудной клетки вырывались на свободу клочья чего-то живого. «Воды, — прохрипел он, и его голос скрипел, как ржавая петля. Кто-то молча подал флягу. Руки так дрожали, что вода пролилась на перфорированный пол, оставив на сером металле быстро темнеющее, бесформенное пятно, похожее на слезу. Они молча, не глядя друг на друга, жевали свои скудные пайки. Маленькие, липкие, безвкусные кусочки концентрата, которые крошились на языке, словно мелкий, заплесневелый песок. Их глотали, почти не разжевывая, лишь бы заглушить тупой, навязчивый сигнал пустоты в желудке, который уже начал перерастать в слабую, но неумолимую боль. Внезапно в этой гнетущей тишине прозвучал тихий, срывающийся голос. Девушка. Она сидела, сгорбившись, и смотрела в стену, но виделя, должно быть, что-то иное, что-то из прошлого. «Склад, — выдохнула она. — Грузовой отсек. Мы же везли... снабжение для станции. Там может быть... всё что угодно». Глаза медленно, нехотя встретились. И в них, в этих запавших, затемненных ужасом глазах, вспыхнула одна и та же искра — дикая, мгновенная, почти безумная. Надежда. Она ударила в голову, опьяняя, как удар самогона, жестокий и обманчивый. Они поползли к гермолюку грузового отсека, как раненые звери, чуявшие где-то близко воду, движимые слепым, отчаянным инстинктом. Массивная стальная дверь, испещренная предупреждающими знаками, была холодной и абсолютно безжизненной. Рядом, словно насмехаясь, мигала крошечная красная лампочка. ЗАБЛОКИРОВАНО. «Код доступа заказчика, — монотонно, без эмоций, констатировал тот, что был у приборов. Его пальцы забегали по клавишам панели, пытаясь вызвать хоть какое-то меню, хоть какую-то лазейку. Экран упрямо, раз за разом, мигал одним и тем же насмешливым словом. ОТКАЗ. «Должен быть... аварийный обход. Физический механизм, — он уже не говорил, а бормотал, почти невнятно, вживаясь в схему, в цифры, в мертвую логику системы, которая их предала. Молодой парень, тот, что кричал вчера, не выдержал этого молчаливого, методичного унижения. Сдавленно рыча, он схватил тяжелую монтировку, впился стальным клювом в едва заметную щель у притвора и рванул на себя изо всех сил. Раздался оглушительный, душераздирающий скрежет, от которого заложило уши. По матовой поверхности двери осталась лишь тонкая, жалкая белая царапина. «Чёртовы бюрократы! — он закричал, его голос сорвался на визгливую истерику, и он швырнул монтировку, та с грохотом откатилась в темный угол. — Что они там такое везут, золото, что ли?! ЧТО?!» Он рухнул на колени, его грудь судорожно вздымалась, а по щекам текли грязные слезы бессильной ярости. Надежда, такая яркая и ослепляющая, уже начала шипеть и гаснуть, оставляя после себя едкий, горький пепел, который осел на языке и в горле. «Шахта, — прозвучал спокойный, мертвый голос мужчины с щетиной. Он смотрел на узкий, темный, как провал в никуда, техлюк вентиляции. — Там... должен быть доступ к ручному дублёру. К штурвалу аварийного сброса». «Нет, Кайл, — тут же, испуганно, почти молитвенно, послышался тихий голос. — Вы видели эти края? Они как бритвы. Это... это самоубийство». Глаза говорившего были полены чистого, немого ужаса. «Альтернативы нет, Хлоя, — раздался твердый, стальной, старший голос, не допускающий возражений. — Страхуй его. Готовьте аптечку. Сейчас». Он молча снял потрепанную куртку. Его движения были резкими, выверенными, лишенными всякой суеты. На него молча, словно совершая похоронный обряд, навесили мощный фонарь, пристегнули к поясу тонкий, казавшийся ненадежным, трос. Он не смотрел ни на кого, его взгляд был прикован только к черной, зияющей пасти технической шахты. Он глубоко, как перед нырком, вдохнул — и исчез внутрь, проглоченный темнотой. Из черного провала доносились приглушенные, искаженные эхом звуки: металлический скрежет, сдавленная, удушливая ругань, резкий звук рвущейся ткани. Потом — глухой, тяжелый удар, приглушенный стон, и резкий, жгучий треск, от которого у всех внутри похолодело. «Тащи! Быстро!» — скомандовал тот, кто держал трос. Лебедка заскрипела, трос натянулся, как струна, и его вытащили обратно в багровый свет. Одежда на нем была изорвана в клочья, обнажая ссадины и рваные раны. По руке от кисти до локтя медленно ползло багровое, маслянистое пятно, а на предплечье зиял страшный, почерневший от мгновенного ожога рубец, обнажая что-то неестественно белое в глубине. Он был в сознании, но смотрел в задымленный потолок пустым, остекленевшим, ничего не видящим взглядом. Взглядом человека, который заглянул в бездну и убедился в абсолютном, окончательном бессилии. Его молча оттащили в сторону. Кто-то начал обрабатывать раны, движения его были резкими, почти злыми. Девушка отвернулась, ее плечи содрогнулись от тихих, беззвучных спазмов, она закусила кулак, чтобы не закричать. Молодой парень, исходивший яростью минуту назад, медленно подошел к предательской двери и снова уперся в нее лбом. Он уже не бил ее. Он просто стоял, прислонившись к холодной, непробиваемой стали, и дышал — тяжело, прерывисто, словков после долгого бега. По его лицу катились слезы, оставляя чистые полосы на грязной коже. Вечер второго дня был тише и страшнее первого. Надежда, что так ярко и жестоко вспыхнула, была мертва, и ее труп теперь лежал тут же, среди них, отравляя воздух запахом крови, прожженной плоти и окончательного, бесповоротного поражения. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели в пол, на свои дрожащие руки, в пустоту, понимая,что проиграли не просто день. Они проиграли часть того немногого, что у них оставалось.