Мозаика

В ночь с 6 на 7 июня я провел в общественном душе минут 40, просто неотрывно смотря в стену. Предпринял несколько попыток уйти из войска. Не получилось: под благовидными предлогами мне каждый раз отказывали. Командир взвода хотел было снова использовать меня в силовых акциях, но вышестоящее командование решило попридержать меня немного и заставить посидеть сложа руки. Однажды вечером я был на дежурстве. Все было тихо. Ночи в Багдаде обычно протекали спокойно: партизаны не решались нас атаковать, поскольку безусловно уступали нам в техническом оснащении. Мы располагали приборами ночного видения и инфракрасными датчиками, которых у них не было. Поэтому я улучил минутку, чтобы позвонить домой, отцу, просто поговорить о том-о сём.  Родные были очень рады слышать мой голос. Я услышал маму, братьев. Но отец почувствовал, что я уже выбился из сил за все то время, что находился здесь. - У тебя там наверняка появились друзья, – сказал мама. – обязательно пригласишь всех на торжество по твоему возвращению! Мы очень ждем тебя! - А много там иностранцев? – спросил Самюэль. - Вас хорошо кормят? – снова мама. Поговорить мы не успели. Посыпалось множество вопросов, и я успел произнести еще две или три фразы, как с улицы по нашему зданию начали стрелять. - Что там такое? — забеспокоился отец. - Да ничего, — ответил я как ни в чем не бывало. Конечно, выстрелы были гораздо громче, чем произносимые мною слова. - Льюис? - Ну, похоже, что мне сейчас надо будет идти, — сказал я. - С тобой все в порядке? - О, да. Все отлично, — лгал я. — Ничего не происходит. Позвоню вам потом. В этот момент в стену дома рядом со мной попала граната из РПГ. Осколки камня полетели мне в лицо, оставив несколько заметных царапин. Я бросил телефон и открыл ответный огонь. По нам стреляла группа людей, стоявших ниже по улице, и мне удалось попасть в одного или двоих; другие снайперы уложили еще нескольких, прежде чем остальные нападавшие почли за лучшее унести ноги. Стрельба окончилась, и я схватил телефон. Батарейки разрядились, перезвонить было невозможно. Следующие несколько дней я был так занят, что было не до звонков. Лишь спустя несколько дней появился шанс позвонить папе, чтобы узнать, как обстоят дела.  Как только на том конце провода сняли трубку, - я услышал, как отец тихо всхлипнул от ужаса, а мама начал реветь. Выяснилось: перед тем, как бросить телефон, я не разорвал соединение. Прежде, чем батарейки окончательно сели, семья слышала всю перестрелку, включая попадания и крики. Потом внезапно отключился телефон, что, разумеется, лишь усилило тревогу. Я попытался их успокоить, но сомневаюсь, что мои слова подействовали. Отец всегда требовал, чтобы я от него ничего не скрывал, говоря, что его воображение рисует картины гораздо худшие, чем есть на самом деле, заставляя переживать из-за меня. Не знаю, что и сказать. Мой отец любит рассказывать, как я однажды позвонил ему не в самое удачное время. Он поднял трубку и был приятно удивлен, услышав мой голос. Но больше всего его удивило, что я говорил шепотом. - Льюис, почему ты так тихо разговариваешь? — спросил он меня тогда. - Я на операции, пап. И я не хочу, чтобы кто-нибудь понял, где я сижу. - Вот как — ответил он, слегка потрясенный. Вряд ли, конечно, я был так близко к позициям противника, чтобы меня кто-то мог действительно услышать, но мой отец клянется, что несколькими секундами позже услышал в трубке выстрелы. Двумя днями позже я перезвонил, чтобы извиниться за такой бесцеремонный конец разговора. А когда он поинтересовался, что это была за стрельба, - я сменил тему разговора. Мои колени все еще болели после того случая в Фаллудже, когда меня засыпало обломками. Я попытался достать кортизон, но не смог. Мне приходилось принимать обезболивающие таблетки. Помимо людей с самодельными взрывными устройствами, опасность представляли и сами мины. Они были повсюду — иногда даже в многоквартирных домах. 10 июня, наша группа, в том числе и я, избежала смерти, когда дом, из которого мы только что вышли, взлетел на воздух. Все заволокло дымом. Я видел, как парень напротив раскрывал рот, но не слышал ни единого слова: после взрыва я на какое-то время оглох. Я думаю, что видел смерть так часто, что сам стал верить в то, что любого можно заменить. Это причиняло мне сильную боль. Слава богу, что спустя годы терапии мои мысли на этот счет изменились. В ночь с 11 на 12 июня мы расположились вновь на базе, - каждый на своей койке, как вдруг, в первом часу меня потревожил Сэдли. Он был моим партнером по операциям, так как мы вместе окончили курсы снайперской школы. У него в руках был журнал с порно, и он поторопился разделить со мной сея «удовольствие». Хотя по большей части он наверно просто хотел похвастаться тем, что является обладателем этой макулатуры с грудастыми женщинами и мужчинами-омегами. На меня эти фотографии не навели никакого впечатления или волнения, - за все время, что мы находились тут, я неоднократно становился случайным, мимолетным свидетелем чьих-то половых актов. И я никак не мог проникнуться этой жадной атмосферой, по всей видимости, по той причине, что у меня никогда не было женщины или мужчины-омеги (или в принципе мужчин). Я искренне восхищался людьми, но за все 20 лет своей жизни ни разу не испытывал к кому-либо сексуального влечения и яро поддерживал идею секса исключительно после брака. Сэдли начал мерзко шептать своим слюнявым ртом рядом со мной, и я был в шаге от того, чтобы озвереть. Я чувствовал, как каждый склизкий звук, исходящий из его рта, резал мои нервы острым ножом, пробегаясь по психике током и оставляя неприятное послевкусие в виде горечи во рту.  Я лег обратно в постель, пока он что-то говорил про пышногрудых женщин в журнале и параллельно с этим - чихнул два раза. Оба этих чиха воспринялись для меня громким взрывом в голове. Я ощутил, как во мне резко забурлила кровь и в голову ударил резкий приток гнева. Как капилляры в моих глазах остро лопнули, оставляя нижнее, правое веко в нервном тике. Как воздух жадным свистом всасывался сквозь мои сжатые зубы. Как сердце вдруг сжалось в неприятном спазме от подавляющейся агрессии. Я держал себя на пределе из последних сил. Он чихнул в третий раз и я, не выдержав, закричал, резко сев в постели. - ты заткнёшься или нет, мать твою, ублюдок?! Своим криком я разбудил еще несколько солдатов. Но мне, почему-то, никто тогда ничего не сказал. Сэдли окинул меня ошарашенным взглядом, и я злобно задышал, свирепо сверля его глазами. Напарник замолчал. Мы оба легли спать.  Он успокаивал меня рано утром, когда я истерически ревел в общественном туалете. Моя психика была на пределе. Мне просто некуда было выплеснуть это и от того было еще невыносимее. Я стал извиняться перед ним за весь этот спектакль, во время обеда, а он, как оказалось, вообще не держал на меня зла или обиды. - тебе бы отдохнуть, - говорил соотечественник. – расслабиться. Чтобы расслабиться хоть как-то – другие солдаты употребляли табак, спиртное, занимались сексом или чего похуже. А у меня не было того, что помогло бы мне сбросить напряжение. Только эмоции. - я в порядке. – лгал я. Но все они знали, что это не так. Но что поделать? Не один я здесь такой, кто потерял рассудок на фоне стресса. Ночь или две спустя я шел в темноте к ближайшей деревне, перешагивая через тела — но это были не мертвые, а спящие иракцы. В теплой пустыне иракские семьи часто спят на открытом воздухе. Я должен был занять позицию, с которой мы могли бы обеспечить снайперское сопровождение операции на рынке, где у одного из боевиков была лавка. Наша разведка сообщила, что боеприпасы, которые были во взорванном накануне грузовике, взялись именно отсюда. Я вместе с четырьмя другими парнями был высажен с вертолета примерно в шести километрах от отряда, который должен был последовать за нами утром. Мы обнаружили рынок и оборудовали наблюдательный пункт для скрытного слежения. Рынок представлял собой ряд одноэтажных лачуг, используемых как магазины. В них не было окон — вы открываете дверь и продаете свои товары прямо изнутри. Вскоре после того, как мы укрылись в своем убежище, - мы получили по рации сообщение, что где-то в нашем районе действует еще одно наше подразделение. Несколькими минутами позже я увидел четырех боевиков. Я подстрелил одного; второго снял другой наш снайпер. Оставшимся удалось найти укрытие. И тут же за ними появились еще шесть или семь инсургентов. Теперь мы были в самом центре жаркого боя. Мы начали использовать подствольные гранаты. Парни из взвода услышали эту канонаду и вскоре прибыли к нам на подмогу. Но те боевики, которые наткнулись на нас, растаяли. Элемент неожиданности был потерян, и взвод провел рейд по рынку в темноте. Там нашли немного патронов и автоматы Калашникова, но ничего похожего на настоящий склад оружия. Мы так и не нашли, куда же направлялись те боевики, которые проскользнули мимо меня. Еще одна загадка войны для меня. Основную часть работы делали штурмовые группы, но я не хотел работать в штурмовой группе. Мне нравилось то, что я делал. Я хотел оставаться снайпером, поражая врагов с помощью винтовки. 3-го воскресенья июня, 19 числа, я отправил весточку с поздравлением отца на праздник дня отца и получил вскоре ответную, - 20-го. «Букингемский дворец, Лондон, 2-0-1-6. Мой дорогой сын, Льюис, Пишу тебе в эти беспокойные часы, когда тишина дворца обостряет мысли и делает сердце особенно тяжёлым. Мне всё труднее сдерживать тревогу, что поселилась во мне с того самого дня, как ты ушёл на фронт. Невозможно выразить словами, как невыносимо пусто здесь без твоего голоса, твоего живого взгляда, твоего доброго духа. Сегодня один из праздничных дней, и, хотя это праздник для других, для меня он стал лишь напоминанием о том, как время продолжает идти, как королевские даты сменяют друг друга в календаре, а я всё ещё не вижу тебя. Вчера мне довелось зажечь свечу в церкви, как это делали многие монархи и короли до меня, но не ради церемонии, сынок, а ради тебя. Я стоял перед алтарём не как король, а как отец, и в первый раз за долгое время чувствовал, что трон ничего не значит перед страхом за сына. Ты родился в жестоком мире, в котором так часто казался мне хрупким, но ты с самого детства был светом в этой тьме. Я помню, как ты впервые сел на лошадь, твой детский смех, самонадеянный, упрямый взгляд, с расправленными плечами, как будто тебе с рождения предназначено было вести. Сейчас ты, возможно, ведёшь там других, но Боже, как мне больно, что я не могу быть рядом с тобой, не могу прикрыть тебя, как когда-то в детстве от лондонского дождя под своим плащом. Мой мальчик, как же ты быстро вырос. Я читаю каждое письмо, выискиваю твоё имя в строках, которые, кажется, разрывают бумагу своими сухими сводками. Я слушаю каждую новость, каждый шорох, и лишь Бог знает, как я и мама молимся за тебя, наш светлый мальчик. Моя обязанность - быть королём. Твоя сейчас - быть солдатом. Но наше главное звание, это то, что ты мой сын, а я твой отец. Если бы я мог отдать часть своего сердца, часть своей жизни, чтобы ты вернулся живым и здоровым, я бы сделал это не раздумывая. Береги себя, Льюис. Помни, кто ты. Но прежде всего помни, что ты не один. Твоя семья, твоя страна, мы с тобой. Каждый день. Каждый час. С любовью, и с безмерной гордостью, Твой отец, Чарльз Клаус Андерсон Филипп Уэльский |||. » Все телефонные разговоры записывались. Специальная программа определяла употребление ключевых слов; если их набиралось достаточно, разговор прерывался, а вы почти наверняка получали кучу неприятностей. Когда кто-то сболтнул лишнего насчет наших операций, нам отключили телефонную связь на целую неделю. Поэтому мы писали письма. Длинные, большие письма. В конце июня армейское командование утвердило план по очистке Рамади от боевиков. В Фаллудже морские пехотинцы методично шли через весь город, преследуя и выдавливая боевиков. Здесь же боевики должны были сами к нам прийти. В Рамади царила анархия. Здесь не было действующих органов власти, да и законы тоже не существовали. Иностранцы, появлявшиеся в городе, немедленно становились объектом похищения и убийства, даже если их сопровождали. Но гораздо хуже приходилось обыкновенным иракцам. Разведка сообщала, что ежедневно в городе случалось до двадцати нападений боевиков на мирных жителей. Беременных резали на живую, девочек от 12 лет насиловали и оставляли умирать. Омег насиловали, затем избивали и душили до смерти. Маленькие мальчики до 14 лет являлись жертвами педофилии. Над стариками издевались, пользуясь тем, что большее количество из них обладало слабым здоровьем. Количество женщин, омег и детей заметно уменьшилось. На задних дворах и в подворотнях валялись трупы. Владельцы и обитатели домов вокруг буквально боролись за существование. Эти виды нанесли сильный урон по нашей впечатлительности. Ситуация и план были гораздо сложнее, чем я здесь описал. Но, по большому счету, все прочее имело мало значения. Не будем вдаваться в нюансы. Что мы видели, что мы точно знали, это то, что масса людей желают нас убить. И мы должны были сражаться за свою жизнь. Я и Брюс готовились войти в дом. Мы стояли перед парадной дверью, а прямо позади нас находился новичок, который лишь недавно подался в армию. Почему-то он подумал, что его оружие заклинило. Этот идиот снял свою пушку с предохранителя и нажал на курок. Пуля просвистела над моим ухом. Мы с Брюсом решили, что стреляют из дома, и открыли ответный огонь, изрешетив дверь. Затем я услышал вопли за спиной — кто-то тащил этого придурка с «заклинившим» оружием. Тут-то и выяснилось, что стреляли у нас из-за спины, а не из дома. Я уверен, что он извинялся, но я не расположен был слушать его ни тогда, ни позже. Брюс прекратил стрелять. Я все еще разбирался с тем, что, черт возьми, произошло, когда дверь дома открылась. На пороге стоял пожилой человек, его руки дрожали. - Входите, входите, — сказал он. — Здесь ничего нет, ничего нет. Мы быстро вошли в дом. Люди, жившие в нем, были, естественно, удивлены и напуганы. Они не выглядели настроенными враждебно, несмотря на столь раннее время. Пока наши терпы разговаривали с ними, я поднялся на крышу и оборудовал огневую позицию. Я внимательно осматривал поселок. Накануне во время брифинга нас предупредили, что нас ждет море огня, и все события к востоку от города в течение предшествовавших недель подкрепляли это мнение. Я знал, что в Рамади будет ад похлеще того, с которым мы встретились в пригородах, но я был готов к этому. Когда дом и прилегающие территории были в безопасности, мы сообщили армейскому командованию, что можно начинать движение. Услышав вдали шум танков, я с усиленным вниманием начал изучать окрестности. Враги, конечно, слышали то же, что и я. Они могли появиться в любую секунду. Уточнив свое положение, чуть позже я пошел по улице в сторону нашей цели. Впереди маячили домики; среди них были аллеи и более широкие дороги. Вдали лежал лабиринт зданий и тени более крупных строений. Я не успел уйти далеко, когда замигал индикатор лазерного прицела на моей винтовке. Батарейка села. Впереди, у края узкого дренажного канала, в темноте возникла фигура человека. Я посмотрел на отбрасываемую им тень. Приглядевшись, я четко увидел очертания автомата Калашникова с примотанным изолентой дополнительным магазином. Враг стоял, повернувшись спиной, и не замечал меня, но был хорошо вооружен и готов к бою. Без лазера я должен был стрелять вслепую. Я указал на него майору. Брюс быстро подошел ко мне, стал за моей спиной и застрелил противника. А еще он едва не разорвал мою барабанную перепонку, выстрелив в нескольких дюймах от моей головы, над самым ухом. Но времени устраивать разборки не было. Как только иракец упал, я побежал вперед. Я не был уверен, что боевик убит и что рядом нет его товарищей. Весь взвод последовал за мной, разворачиваясь в боевой порядок по моим указаниям. У меня были смешанные чувства. Благодаря моим знаниям и опыту, я мог привнести что-то действительно полезное. С другой стороны, мне пришлось заниматься тем, что я терпеть не могу. Это походило на административную, иначе говоря — бюрократическую работу. Так проходил и заканчивался 6 месяц моей службы. На разведках и боях.И последнее, что нам здесь было бы нужно, это устраивать разборки с людьми, которые не приносят вреда. Танки сразу же привлекли к себе внимание. Сразу же по их прибытии появилась пара боевиков, которые двинулись в сторону нашего дома. Противники были вооружены автоматами, возможно, по глупости надеясь этим отпугнуть бронетехнику. Я подождал, пока до них останется пара сотен ярдов, и выстрелил. Это были легкие цели, я убил их прежде, чем они смогли организовать скоординированное нападение. Обстановка была относительно спокойной, но возможности для снайперского огня имелись постоянно. И в таком духе я провел несколько часов. Конечно, после первого же выстрела место нашего пребывания перестало быть тайной. Это уже было место сражения, а не снайперский секрет. Но я вообще не думал о том, что нас атакуют — инсургенты просто облегчали мою задачу: убивать их. Между мной и другими снайперами во время службы было своего рода соревнование — кто сумеет ликвидировать больше боевиков. Не то чтобы мы придавали этому слишком большое значение. В конце концов, размер боевого счета зависит не только от умения снайпера, но и от того, сколько у него целей. Это все равно, что игра в кости: вы хотите выкинуть максимальное число, но мало что для этого можете сделать. В какой-то момент все плохие парни в этом городе принялись бегать прямо под моим прицелом. Мой счет быстро увеличился, и никто уже не мог догнать меня. Но это не заставило меня как-то гордиться собой. Я заметил нескольких боевиков, приближающихся по одной из главных улиц в этом районе. Двоих я подстрелил. Боевиков становилось все больше, и они открыли интенсивный огонь. Заметил одного парня с РПГ; поймав его в перекрестие прицела, я плавно нажал на курок. Он упал. Через несколько минут один из его друзей подбежал, чтобы подобрать гранатомет. Он тоже упал. Чуть дальше боевик с автоматом собирался открыть огонь по нашим парням; я убил его. Затем убил парня, пытавшегося забрать АК, и следующего. Очень трудно точно было отследить, скольких я застрелил в тот день, но я думаю, что итоговый результат был максимальным за всю мою карьеру. Прошло совсем немного времени, когда мы оказались втянуты в перестрелку, и нам понадобилась помощь. Мы вызвали Гирса по радио, он прилетел на своем истребителе и сбросил несколько ракет. В последующие дни он сделал еще много ударов. К моменту отправки из Рамади у него уже было тридцать семь сброшенных бомб и уничтоженных точек. Рамади кишел боевиками, но там было и множество мирных жителей. Иногда они оказывались под огнем. Мы выдержали бой с группой противников, убили нескольких, и ждали продолжения после затишья. Обычно партизаны помечали наше местоположение маленькими камнями, выложенными посреди дороги. Гражданские видели эти камни и сразу же понимали, что происходит. Они старались держаться подальше от этого места. В один из таких дней, на моем опыте, однажды мимо горки камней проскочил автомобиль, рассыпав ее, и на скорости приближался к нам, не обращая внимания на мертвые тела, в разнообразных позах лежавшие вдоль дороги. Я бросил светошумовую гранату, но она не заставила водителя остановиться. Я выстрелил в переднюю часть машины. Пуля прошла через моторный отсек. Только тогда водитель остановился, и выпрыгнув из авто, с воплями начал носиться вокруг. Я в недоумении наблюдал, как он носится, а моих напарников это позабавило. С ним были две женщины. Наверное, они были самыми глупыми в городе, потому что даже после всего происшедшего они по-прежнему не понимали, какая опасность им грозит. Они вышли из машины и направились к нашему дому. Я бросил еще одну светошумовую гранату в направлении их движения. И только тут они заметили трупы, лежащие вокруг, и принялись орать. - Ха-ха-ха, им мозги чтоли отшибло? Ну и дебил! – поржал Сэдли. Я скучающе пожал плечами. Мне было жарко.