Мозаика

Несколько дней мы работали вместе с морскими пехотинцами, когда они штурмовали больницу в северной части города близ реки. Боевики использовали это лечебное учреждение в качестве сборного пункта. При приближении морских пехотинцев подросток лет пятнадцати-шестнадцати вышел на середину улицы и вскинул автомат Калашникова, готовясь открыть по ним огонь. Я подстрелил его. Минуту или две спустя прибежала иракская женщина, увидела распростертое на земле тело и начала рвать на себе одежды в ужасе. Очевидно, это была его мать. Я видел, как члены семей повстанцев убиваются от горя, рвут одежду, даже размазывают по себе кровь. Если вы их так любите, думал я, вы должны сделать так, чтобы они держались подальше от войны. Вы должны сделать все, чтобы они не примкнули к боевикам. Это жестоко, наверное, но очень трудно сочувствовать горю того, кто только что пытался убить тебя. Может быть, они то же самое думают про нас. Люди дома, люди, не бывшие на войне, ну или по крайней мере на этой войне, иногда не понимают, как действовали войска в Ираке. Их удивляет и даже шокирует, что мы часто шутим о смерти, о том, что мы видели. Возможно, это кощунственно и неприемлемо. Может быть, в другой обстановке я с этим соглашусь. Но там, в тех условиях, в этом был глубокий смысл. Мы видели много ужасов, и мы через них прошли. И выпускать пар для нас было совершенно необходимо. Это способ выживания. Если вы не понимаете смысла происходящего, вы начинаете искать иные пути справиться со всем этим. Вы смеетесь, потому что надо дать выход эмоциям, вы должны как-то себя выразить. В каждой операции жизнь и смерть могли смешиваться самым причудливым образом. В том же самом бою за больницу мы заняли дом, который нужен был нам в качестве наблюдательного пункта. Мы уже находились в нем какое-то время, когда на заднем дворе появился парень с тележкой, в которой он привез самодельное взрывное устройство, и начал его устанавливать. Сэдли выстрелил в него, но не убил сразу; раненый стонал и катался по земле. К сожалению, иракец умер. Ну и в процессе его кишечник дал слабину. Я находился в коридоре, и, когда стрельба немного стихла, решил зайти в одну из комнат, чтобы проверить наших парней. При входе я что-то почувствовал и отпрянул назад. В ту же секунду с улицы выстрелили в то место, где только что была моя голова. Пуля пролетела надо мной, когда я упал. - Вот черт, Льюиса убили! — заорал Сэдли, пока я лежал на спине. – проклятье! - Нет, нет, — закричал я, все еще лежа на полу. — Со мной все в порядке, все нормально. Я долго искал пулевые отверстия, но так и не нашел ни одного. Всё обошлось. Мы зачищали территорию, какое-то время в этом месте все было спокойно, а затем все начиналось сначала. Мы попали в своеобразный рабочий ритм с армейцами, продолжавшими оцеплять районы в поиске оружия и плохих парней. Наши входили в нужный сектор вместе с ними, брали одно из зданий и занимали господствующую позицию на крыше. Чаще всего нас было трое: я, Сэдли и Брюс с ручным пулеметом М60. Одним очень жарким летним днем мы заняли по приказу небольшой многоквартирный дом, откуда открывался прекрасный обзор на дорогу, пересекавшую Рамади с запада на восток и проходившую через центр города. Он имел четыре довольно высоких этажа, лестницу под окнами, открытую крышу и хороший обзор. День был ясный. 8 число 8-го месяца и плюс два дня от начала моей службы здесь - был август: горячий, кровавый и черный. Мы шли вместе с Сэдли и еще тройкой снайперов – Марк, Лиам и Питер. Он, как обычно, шутил. Этот парнишка подобрал ко мне ключик — он всегда смешил меня, что позволяло мне расслабиться. Тем временем армейские части занимались соседними домами. Когда там работа была закончена, они перемещались дальше по улице. Когда они достигали границы, за которой мы уже не могли обеспечивать их безопасность, мы спускались вниз и переходили на новое место. Там все начиналось сначала. Улыбаясь, я приказал ему наблюдать за дорогой. Наши войска, работавшие на противоположной стороне улицы, видны были с противоположного края крыши, и я решил, что, если боевики захотят устроить засаду или атаковать нас, им придется идти именно здесь. Все было очевидно. На крыше соседнего дома был дикарь, видевший нас оттуда через окно. Нас внезапно начали обстреливать. Я пригнулся, услышав, как пули ударили в бетон рядом со мной, разбрызгивая повсюду каменную крошку и потом, резко побежал, торопясь присоединиться к остальным. Они стояли под лестницей, собираясь ворваться на второй этаж. Мы стояли плечом к плечу, глядя вниз и ожидая приказа. Впереди, на ступеньках, был Марк. Он повернулся, глядя в лестничное окно. В этот момент он что-то увидел, и открыл рот, чтобы предупредить нас. Но ему так и не удалось сказать ни слова. В ту же долю секунды пуля попала прямо в его открытый рот, выйдя с обратной стороны головы. Он грузно упал на пол. Я почувствовал, как у меня резко запершило в горле и на языке образовался привкус горечи. Меня чуть не вырвало. Однако навыки, отточенные на тренировках и подготовке, взяли верх. Я вскарабкался вверх по ступенькам, переступив через тело Марка. Я выпустил очередь через проход, целясь по соседней крыше. То же самое делали и остальные. Кто-то из нас достал этого боевика. Мы не стали выяснять, кто именно. Мы двинулись дальше по этажу, чтобы выяснить, нет ли других засад. Однако все, что мне было видно, — черный дым и разрушенные дома. Им удалось достать нас, и теперь весь квартал расплачивался за это. Мне приказали по рации покинуть второй этаж и обстреливаться снизу. Я покинул помещение, взяв крепко винтовку в свои руки. Мы почувствовали странный запах и некоторые из нас начали слезно задыхаться. - Газ, газ, газ! – закричал Питер. Я ринулся вниз, приложив рукаву к лицу и вдруг услышал мимолётное тройное пиликанье, после которого последовал громкий взрыв. - Твою мать! – закричал я, поспешно включаясь для связи с другим отрядом, обернувшись мимолётно на воспламенившуюся комнату. – у нас раненый! У нас раненый! Лестница обрушилась и оттуда с порога вниз выпрыгнул Лиам, обнятый горящими языками пламени, с болезненными воплями. Следом за ним – подстреленный Питер. Я видел, что от взрыва Лиаму, в каком-то смысле, содрало кожу и мышцы ног, и при падении он вдруг потерял сознание. Потом послышался еще один – бабах! - и пол второго этажа обрушился с громким грохотом, сдув с себя облако пыли, несущееся в мою сторону. Я подбежал и поднял Питера, взвалив его на свои плечи. К точке активного огня приехал капитан-танкист. Их обстреливали всю дорогу. Он привел два танка и четыре БМП «Брэдли», которые выпустили весь боекомплект своих скорострельных пушек «Винчестер». Это было потрясающе, свинцовый град, прикрывавший отступление. Нас вернули уже ночью, после затишья, как группу разведки. Со мной был мой соотечественник Кайл и еще несколько бойцов. Я вновь зашел в то здание, в коем был 14 часами ранее. Свежие дыры в цементных стенах остыли после обстрела, а под моими ботинками звенели гильзы. Для меня все было так же ярко, как если бы прямо сейчас я находился в гуще этих событий. Для меня это как глубокие и свежие раны от пуль, только что пронзивших мою плоть. Мы обошли каждый коридор и нашли тело Марка, потом – Лиама. Я подошел ближе к обломкам пола от второго этажа, продолжая разведывание по приказу. Я надеялся на то, что Сэдли окажется цел и будет ждать в этом здании. Я надеялся на то, что найду его. И нашел. Я опустился на колени и посмотрел на него. Всюду была кровь. Ему оторвало половину лица, а грудь была многочисленно прострелена. Ему оторвало ноги, а 1 сохранившийся в черепе глаз, от слезоточивого, ядовитого газа, высох и закатился вверх. Радужка потеряла свой цвет, от чего была еще более жуткая картина. Его не пощадили. Вообще. Он погиб изуродованным. Я скинул свое снаряжение, прислонился к стене и медленно сполз на землю. Слезы сочились из моих глаз. Люди, слышавшие эту историю, говорили мне, что моему рассказу недостает подробностей, а мой голос звучит как-то издалека. Они считают, что я использую мало слов для описания событий, даю меньше деталей, чем обычно. Но я делаю это неосознанно. Воспоминания о потере трех наших парней жгут меня. Ничто из пережитого мною в Ираке не подействовало на меня так же сильно, как потеря Сэдли. Я проваливался в черную дыру. Глубоко вниз. У нас была поминальная служба по Сэдли в Кэмп-Рамади. На нее прибыли военные со всего Ирака. Я ловил взгляды: кто-то тяжело дышал, кто-то шептал что-то, замирал. Майор Брюс стоял чуть поодаль, со сдержанным выражением лица, но даже в нём было что-то человеческое — компрессия боли, сжатая до ранга. Я чувствовал, как тяжелое «ничего» давило ему на грудь. Самым последним, кого зацепили мои глаза (но это было намного дольше, чем с остальными), - был Гирс. Горовиц стоял отдельно. Не с братом. Не с другими пилотами. Не в первом ряду, где сидели офицеры. Он выбрал стену. Лётчик не подошёл к гробу, не сделал ни шага лишнего, просто присутствовал и пропитывался всем тем холодом, которым был окутан зал скорбящих. В нём не было даже тени напряжения — никакой мускульной подготовки к действию. Как будто его поставили туда, чтобы обозначить, где кончается живая часть зала. Когда служба закончилась, каждая часть оставила какой-то знак — шеврон или монету, например. Армейский капитан оставил кусок гильзы от танкового снаряда — одного из тех, которые он выстрелил, идя к нам на выручку. Кто-то из нашего взвода собрал памятные видеосъемки и слайды Сэдли, и показывал их этим вечером на белом экране, натянутом на кирпичной стене. Мы немного выпили и много горевали. Пахло табаком и мятными влажными салфетками, которыми вытирали руки после хлеба с курицей. Я почти все время взглядом следил за Горовицами и мои глаза уже собирались вслед провожать обоих, но Брюс остался. Он посмотрел на меня впервые по-настоящему – глаза у майора были тяжелые, не от недосыпа. - ужас состоит в том, что после Сэдли нам просто пришлют замену. Я промолчал. Потом обернулся на вход, за которым, уже на улице, виднелся Гирс с сигаретой. - он всегда такой в такие дни? – мягко промолвил я, ощущая на глазах пелену слёз. - Он всегда такой и в обычные дни. – Брюс параллельно стал доставать пачку жевательного табака. – это война. - Гирс все время ведёт себя, как натянутый провод. Он был нашим товарищем, Брюс. Сэдли, он ведь… - Это война, Льюис. – сказал он уже чуть более твёрдо, чтобы вбить мне это в голову. Я растерянно оглядел его лицо. Мы помолчали минуту в смятении, и всю эту минуту мои глаза мимолётно преследовали лётчика на улице. Но эту тишину нарушил майор. - Здесь он выключил всё, что мешает ему летать, Льюис. Таковы результаты тренировок курса BUD/S. - А если бы там лежал ты – он и к тебе бы не подошел? – я проговорил почти что шепотом и это, кажется, ударило по Брюсу. Если бы я мог сейчас перед ним извиниться за те слова – я бы сделал это. Но тогда я был на эмоциях. - он был его коллегой, а не братом по крови. – он стал играться с зажигалкой, продолжая диалог после краткой паузы. Я устремил взгляд вперед, на место, где пару часов назад стоял гроб. Майор теперь смотрел туда же. - То, что сломало нас, - его отполировало до металла. В Рамади складывалась горячая и тяжелая обстановка, даже хуже, чем в Фаллудже. Операции проводились в жестком темпе. Мы проводили в боях дни, даже недели, практически без перерывов. Некоторые из нас начали выгорать даже до того, как мы потеряли парней. Мы оставались в наших комнатах, возмещая потерянные жидкости, и держа все в себе. Я много времени проводил в молитвах. Я - истовый христианин. Возможно, несовершенный; даже не близко к тому. Но я искренне верю в Бога, Иисуса Христа и Библию. Когда я умру, Бог призовет меня к ответу за все, что я совершил в земной жизни. Возможно, он прибережет меня напоследок, потому что разбор моих грехов займет слишком много времени. Я не тот человек, который уделяет много времени внешней стороне религии. Я верую, но я не обязательно стою на коленях или громко пою в церкви. Вера делает мою жизнь легче. Именно так было и в те дни, когда я переживал потерю моих друзей. Я все время носил с собой Библию. Я не так часто ее читал, но все же не расставался с ней. Теперь я открывал ее и читал отдельные места. Потом я пролистывал несколько страниц, снова читал немного, и снова пролистывал. Когда весь этот ад разразился вокруг меня, мне становилось тошно, если я осознавал себя частью чего-то большего. Но деваться было некуда. Я лишь утешал себя тем, что мой срок подходил к концу.   Горечь похорон немного скрасило сообщение о том, что Питер в то же самое время, наконец, выписался из госпиталя для долечивания, после получения огнестрельного ранения. Я думаю, он считал, что вновь сможет жить, опираясь только на собственные силы. И, скорее всего, смог бы, если бы мы ему это позволили сделать. Вероятно, он бы и оружие снова взял в руки, и вновь пошел бы в бой. Питер был вынужден уволиться со службы из-за ранения, но мы сохранили близкие отношения. Было очень здорово снова встретиться с ним. Мы возвращались к работе, не спеша в течение двух месяцев, для начала организовав совместное с армейцами снайперское наблюдение. Наши операции должны были продлиться ночь или две в деревне Инджун, начиная с 10 октября. Там на самодельном взрывном устройстве подорвался танк, и мы должны были обеспечивать безопасность, пока его не отремонтируют. Работа была несложная, проще, чем обычно. Мы не отходили далеко от опорного пункта, а это означало, что у нас мало шансов попасть под серьезный обстрел. Ночью мы проводили захват в одном из домов, в то время как Гирс барражировал над нами. Когда мы вошли в здание, летчики взвода старшего лейтенанта военно-воздушных сил, - Горовица - по радио сообщили нам, что заметили двоих беглецов, выпрыгнувших на улицу с черного хода. Я взял несколько человек и ринулся в погоню по направлению, указанному экипажем Гирса. Боевики скрылись в одном из соседних домов. Я вбежал внутрь и увидел молодого человека, которому едва минуло двадцать лет. - Ложись! — крикнул я ему, делая угрожающий жест стволом винтовки. Он смотрел на меня, явно не понимая, чего от него хотят. Я снова показал оружием, что нужно сделать, на сей раз более категорично. - Лежать! Лежать! Он ошеломленно смотрел на меня. Я не мог сказать, собирается он напасть на меня или нет, уж совсем мне было непонятно, почему он не выполняет мой приказ. Но лучше безопасность, чем сожаления, — я ударил его и повалил на землю. Я ни в коем случае не задира, и даже не могу назвать себя драчуном, но несколько случаев достаточно красноречивы. Я бы скорее позволил надрать себе задницу, чем выглядеть трусом. У меня не раз бывали стычки, и мне нравится сознавать, что я всегда оказывался способен постоять за себя. Но в тот раз я действовал исключительно, как натренированный боец, а не как горделивый ублюдок, которому хотелось бы показать свое превосходство за счет обладания оружием. В этот момент откуда-то сзади выскочила его мать, что-то выкрикивая. Но теперь со мной уже была пара моих парней. Переводчику, наконец, удалось успокоить женщину, и он смог задать свои вопросы. Мать в итоге объяснила, что парень умственно отсталый и не понимал, что я делаю. Мы разрешили ему подняться. Все это время человек, которого мы принимали за отца этого юноши, стоял спокойно и молчал. Но, как только мы развеяли подозрения в отношении сына той женщины, она тут же сообщила нам, что понятия не имеет, кто эта задница. Оказалось, что этот человек только что забежал в ее дом и стал делать вид, что живет здесь. Так, благодаря учтивости ВВС мы схватили одного из беглецов. Мы всегда точно знали, сколько уничтожено противников, даже в самых тяжелых боях. Один из наших офицеров сам обязан был фиксировать все подробности каждой ликвидации, а потом передавать их наверх. Нередко мы отчитывались о подробностях, фактически не выходя из боя. Это невероятно доставало. Один раз я даже сказал офицеру, настойчиво требовавшему от меня отчета о ликвидированном боевике, что это был ребенок, помахавший мне рукой. Такая вот нездоровая шутка, которой я хотел сказать «в гробу я вас всех видал». Но, кроме шуток, мои цели всегда были очевидны, и конечно, каждый раз у меня было множество свидетелей. Я уже почти привык к тому, что дни здесь сливаются в один длинный монотонный цикл. Благодарение, Пасха, Рождество, День святого Патрика или что там еще, даже мой день рождения - в Ираке эти даты проходили для меня как-то незаметно. Брюс заметил, что я слишком много времени провожу в себе, и однажды, во время вечернего обхода, заговорил со мной. - Там показывают новости, - потревожил он меня. – думаю тебя обрадуют последние вести. - Разрешили включить телевизор? – я поднял на него взгляд, и он кивнул. Вот что нас совершенно не удивляло, так это телевизоры и спутниковые тарелки. Они были повсюду. Даже в пустыне. Не раз и не два мы входили в крошечное селение, где вместо домов стояли палатки, а из имущества были лишь домашние животные и открытое пространство вокруг. И повсюду были понатыканы спутниковые тарелки. Меня пропустили в столовую, где уже собралось куча парней и при виде меня, - все, на удивление, расступились. Это на секунду ошеломило меня и еще сильнее подпитало мою настороженность вперемешку с любопытством. Ведущие вещали по главному каналу и мой взгляд прицепился к экрану. « - Министерство обороны с гордостью сообщает о завершении масштабной и сложной операции по розыску его высочества принца Гензеля Джозеф Розен’дер’а Уильяма Эндрюса, сына его величества Уильяма Джозефа, который числился пропавшим без вести после инцидента с похищением двух лиц, совершенным с 23 на 24 апреля 2016-го года, организованным лицом гражданина соединенных штатов Америки, по имени Айзек Алексей Галлагхер.» Они поменяли кадр. Восемь копов в униформе ворвались в помещение, находящееся на острове Ёнагуни, на самой западной части Японии с населением 1.700 человек, и начали переворачивать в нем все предметы, как блины на сковороде. Но их усердие все-таки больше напоминало комедии Кейстона, чем эффективный полицейский обыск. Ящики из комодов были вытащены на камеру корреспондентов, и молодцы стали перекладывать их содержимое в специальную тележку. Туда они ссыпали все, что не было прибито гвоздями: их любовные письма, посвященные друг другу, семейные фотоальбомы и даже коллекции кулинарных книг Гензеля. Внутри помещения, заполненного журналистами, художниками судебной хроники и любопытными зрителями, находились и жители этого дома. Под объективами камер, транслирующих нам эту штурмовую операцию на экране телевизора, Айзека приставили лицом к полу, заставив завести руки за голову под громкие крики спецназовцев. Там же, на втором этаже, нашли и мою напуганную невесту, - Гензеля и их сына. - Принц Гензель, являющийся наследником престола и одной из ключевых фигур династии Джозефов, был похищен 23 апреля 2016 года в результате тщательно спланированной акции, вызвавшей немедленную реакцию со стороны правоохранительных органов и спецслужб. С момента исчезновения наследника была развёрнута масштабная поисковая операция, охватившая несколько регионов страны и включавшая в себя слаженную работу армейских подразделений, полиции, разведывательных служб и волонтёров. Поиски усложнялись тем, что организатор похищения использовал хорошо подготовленную сеть укрытий и имел поддержку в ряде местных сообществ, что затрудняло обнаружение потерпевшего. Тем не менее, благодаря оперативной работе и слаженному взаимодействию между ведомствами, а также активной поддержке граждан, принц был обнаружен в стабильном состоянии, живым, в отдалённой, труднодоступной местности и немедленно передан в медицинское учреждение для проведения полного обследования, и оказания необходимой помощи. По предварительным данным, принц не получил серьёзных физических повреждений, однако получает психологическую поддержку в связи с пережитым стрессом. – продолжал голос журналистки на фоне. И на экране появилась надпись: Следователь по особо важным делам, капитан полиции Сара Лэнг, заявила: - Айзек был задержан в ходе спецоперации, проведённой в тесном сотрудничестве с военными и службами безопасности. Мы располагаем достаточными доказательствами его причастности к похищению и другим преступлениям. Расследование продолжается, и мы намерены довести дело до суда. Власти гарантируют, что безопасность принца и его семьи будет усилена, а виновные понесут заслуженное наказание. Кроме того, предусмотрена программа реабилитации для принца, включающая медицинскую и психологическую помощь. Министерство обороны выражает глубокую благодарность всем, кто принимал участие в поисках — от военнослужащих и полицейских до добровольцев и жителей регионов, предоставивших ценную информацию и помощь. Мы призываем граждан сохранять спокойствие, избегать распространения непроверенной информации и доверять только официальным источникам. Я честно уже не помню, о чем говорили дальше по телевизору. Мои глаза вдруг намертво приковались к экрану, на котором показывали вертолёты, окружающие дом, отдаленный ракурс самого острова, на котором они находились и все лица, в особенности этого ублюдка. Я не мог сразу понять, что чувствую. Радость? Облегчение? Страх, что это может быть ложь? Все эмоции смешались в странном коктейле, и я просто стоял, пытаясь осознать происходящее. Казалось, что время замедлилось, а вокруг - тишина, словно весь мир замер в ожидании. Это была не просто новость - это был шанс начать заново, шанс на восстановление утраченных связей. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, смешанный с каким-то новым, осторожным теплом. Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки, а дыхание участилось. Все, чему я мог надеяться, вдруг оказалось реальным. Я позволил себе всего несколько глубоких вдохов, стараясь вернуть контроль разуму. Но я был…думаю слово «шок» даже не так идеально подошло бы сюда. У меня от трепета дергались кончики пальцев ног, не предоставляя мне возможности контролировать себя. Мне казалось, что сейчас, снаружи я казался серьезным и сдержанным, несмотря на все то, что творилось у меня внутри. Но наши контрактники позже поведали мне, что я то кусал губы, то тёр пальцы рук одной руки друг об друга, то еще что-то. Мне даже не приходит в голову, как называется такое состояние? Додумайте за меня. - нервничаешь похуже девственника перед первым сексом. – окликнул меня Брюс. Я обернулся, ощущая сдавленность в груди и учащённость дыхание. И впервые за почти год своей службы…я начал заикаться. - я не…я-я просто. Там…просто там! – у меня хватило лишь на пару попыток попытаться донести Брюсу, что я там имел в виду про свои переживания, прежде чем он успел заржать и похлопать меня по плечу. - иди приляг, успокойся. Увидишься с ним еще. Не завтра же домой едешь. - Просто очень рад. Но Брюс был прав. Вылететь оттуда оказалось совсем не просто. Рамади был таким горячим местом, что возможностей покинуть его было раз, два, и обчелся. Вертолеты не вылетали и не прилетали. У боевиков были не только автоматы Калашникова. В каждой перестрелке по нам выпускали ракеты. Мы отвечали, вызывая поддержку с воздуха, вертолеты, вооруженные ракетами и другим. Даже наземные конвои все еще периодически подвергались атакам боевиков. Командование отозвало снайперов и передовых авианаводчиков, а также некоторых офицеров и старшин из 3-го и 8-го разведывательно-диверсионных отрядов, и сформировало из них сводный взвод. Всего нас было около 30 человек. В некотором смысле это была «команда всех звезд», в которую вошли лучшие из лучших. И она была чрезвычайно насыщена снайперами, поскольку идея состояла в том, чтобы использовать тактические приемы, разработанные нами в Фаллудже, Рамади и в других местах. Это было собрание талантов, но, поскольку все мы до этого служили в разных частях, нам требовалось время, чтобы получше узнать друг друга. Примерно неделя у нас ушла на то, чтобы определить, как мы будем взаимодействовать и как мы собираемся убивать врагов. Когда все было определено и мы уже развернули передовую оперативную базу, пришел приказ провести пешее ночное патрулирование в Садр-Сити. Некоторые из нас попытались возражать, доказывая, что в таком предприятии мало смысла: место кишело боевиками, желающими нас убить, а в пешем патруле мы представляем собой легкую цель. Но кто-то решил, что отличным решением проблемы будет проникнуть на территорию Садр-Сити глубокой ночью. Сделайте это незаметно, сказали нам, и проблем не будет. Так мы и поступили. Выстрел в спину Они ошиблись. Я лежал на земле. В мою голову попала пуля, и я ничего не видел. Кровь струилась по моему лицу. Проведя рукой по голове, я с удивлением обнаружил, что она не только на месте, но даже в целости. Но я знал, что меня подстрелили. На секунду мне показалось, что я ослеп. Лишь спустя мгновение я понял, что мой шлем, который не был плотно пристегнут, съехал назад. Я потащил его к себе, и вдруг снова стал видеть. Пуля ударила в шлем, но, по невероятной счастливой случайности, срикошетила от прибора ночного видения. Шлем съехал назад, но больше никакого вреда мне этот выстрел не причинил. Когда я потянул его вперед, поле зрения расчистилось, и мои очи вдруг наполнились светом. Я не ослеп, но в замешательстве я не понимал, что происходит. Несколькими секундами позже в спину мне попала крупнокалиберная пуля. Она сбила меня с ног. К счастью, пуля угодила в пластину бронежилета. Может быть, изменилась гравитация и благодаря этому пуля оказалась там, где ей положено было оказаться. Может быть, я просто был самым везучим в этом грёбаном Ираке. - Ну ты и везунчик, мать твою. — сказал тогда Брюс. Тем не менее я был в состоянии шока. Между тем нас окружили. Мы чувствовали себя в полной заднице. Эта ночь выбила из меня дерьмо. Именно тогда я осознал, что я вовсе не сверхчеловек. Я смертен. Конечно, мне не раз уже приходилось влипать в такие ситуации, где, казалось, я неизбежно должен был погибнуть. Но… я не погибал. Эти мысли были мимолетны. Они исчезали без следа. Будучи в бою, я мог прогнать мысли о собственной уязвимости, смертности. Хватало других вещей, о которых следовало беспокоиться. Или, скорее, было слишком много важных и неотложных дел, чтобы можно было всерьез думать о чем-то постороннем. В конце концов я стал думать, что меня невозможно убить. Я везунчик, я родился под счастливой звездой и все такое; я не могу умереть. И вдруг, внезапно, в течение минуты я дважды оказываюсь на волосок от смерти. Теперь это было практически единственное, о чем я думал тогда. Через несколько дней мы обнаружили, что нападения усиливаются, когда рабочая бригада приближается к перекрестку. В этом был смысл: боевикам было удобнее атаковать в таких местах, где имелись легкие пути к отступлению. Я терял свои силы, - боевое дежурство могло длиться двое или трое суток. Мы сменялись на день, перезаряжались, и снова шли в бой. Жестокие боестолкновения, день за днем. Я чувствовал, как растет напряжение, накапливается усталость от стресса. И тут еще и неприятная новость свалилась на мою голову. Это было в 8:20 вечера, когда нашим солдатам на патрулировании выдали сухпайки и газеты со свежими новостями. Мне в глаза бросился жирный заголовок. «Дипломатический скандал между Великобританией и Ираком: король Чарльз Уэльский резко ответил на обвинения в адрес принца Льюиса» Господи Иисусе… Мои глаза в панике стали бегать по строкам статьи. «В последние дни международное сообщество оказалось свидетелем резкого обострения отношений между Великобританией и Ираком — причиной стала публичная перепалка между королём Чарльзом Уэльским и представителями иракского правительства по поводу действий британских и американских военных, в частности, принца Льюиса, который в настоящее время служит в составе союзных сил в Ираке. С начала операции по стабилизации и борьбе с террористическими группировками в Ираке, Великобритания направила значительный контингент военных в регион, одним из которых является принц Льюис, представитель королевской семьи и снайпер, удостоенный званием младшего сержанта. В последние недели представители иракского правительства, в том числе министр по делам безопасности и представитель МИД, стали высказывать серьёзные претензии к британским войскам, обвиняя их в превышении полномочий и необоснованном применении силы, в результате чего, по их словам, гибнут мирные жители. В официальном заявлении МИД Ирака отмечается: «Мы выражаем глубокую обеспокоенность по поводу действий военных подразделений Великобритании, в частности, тех, которые возглавляет принц Льюис. Их операции часто проводятся без должной координации с местными властями, что приводит к трагическим последствиям для гражданского населения.» Также представители иракского правительства заявили, что уже направили официальные запросы в международные организации, включая ООН и Международный уголовный суд, с целью проведения расследования возможных нарушений международного права и гуманитарных норм.» В какой-то момент представители иракского правительства стали жаловаться, что мы убиваем гражданских. Это было чистейшее дерьмо! Практически во время каждого боя армейская разведка перехватывала переговоры боевиков по сотовой связи; они давали детальнейший отчет! - лжецы. – тихо опрокинул я под нос. Мой взгляд побежал дальше. «В ответ на эти обвинения король Чарльз Уэльский сделал резкое заявление, опубликованное в официальном пресс-релизе королевского двора: “Мой сын жертвует собой, в попытках освободить вашу страну от его властвования, пока вы тут беспокоитесь за своих партизанов-террористов. Вы что тут все придурки?” Это заявление вызвало бурную реакцию как в дипломатических кругах, так и в СМИ по всему миру. Правительство Великобритании подтвердило свою поддержку короля Чарльза и принца Льюиса, подчеркнув, что британские войска строго соблюдают международные законы и работают в тесном сотрудничестве с союзниками для обеспечения безопасности гражданского населения. Министр обороны Великобритании заявил: “Принц Льюис — профессиональный офицер, который действует в соответствии с мандатом, одобренным международным сообществом. Обвинения со стороны иракских властей бездоказательны и направлены на политическую дестабилизацию.” Скандал получил широкое освещение на дипломатических площадках. Некоторые союзники Великобритании выразили поддержку, но призвали обе стороны к диалогу и сдержанности. Ожидается, что в ближайшие недели пройдут встречи на высшем уровне, чтобы урегулировать конфликт и избежать дальнейшей эскалации. Политические аналитики и эксперты по международному праву подчеркивают, что подобные публичные заявления могут привести к серьёзному дипломатическому кризису. В социальных сетях развернулась активная дискуссия с хэштегами как в поддержку принца, так и с призывами к расследованию. Консервативные издания выступают на стороне короля и армии, подчеркивая героизм военных сил. В то же время либеральные газеты призывают к осторожности и требуют независимого расследования всех инцидентов, чтобы исключить нарушения прав человека.» Я представлял, как подобные заявления с обеих сторон могут перерасти в дипломатический кризис, который и без того висел над нами, словно туча перед грозой. Казалось, что всё, чего я так старательно пытался избежать, сохранить хоть какую-то нормальность в этом хаосе, - теперь может быть подорвано резкими высказываниями. Еще и это «вы что тут все придурки?» …уф-ф-ф, папа… Я знал, как отец переживает за меня, он отец, и его слова - это его способ защитить меня, показать всему миру, что мы не просто выполняем приказ, а боремся за что-то большее. Но я также понимал, что политика - это тонкая и сложная игра, где одна необдуманная фраза может стоить мира и жизней. Теперь я ощущал, как это давление ложится и на меня: я - не просто солдат, я сын короля, и мои действия воспринимаются гораздо шире, чем хотелось бы. Мне не хотелось подставлять моего отца. Я сидел там, постепенно зверея. То же самое происходило и с остальными, хотя мы все держали рот на замке. Наконец, Брюс предложил нам высказываться. Моя рука взметнулась вверх. Я сделал несколько пренебрежительных замечаний по поводу того, что мы могли бы сделать с Ираком, а потом сказал серьезно: - Они сели за стол переговоров лишь тогда, когда мы убили достаточно много дикарей. Только это их и сподвигло. Возможно, я использовал другие яркие выражения, когда описывал происходящее там. Мы обменялись еще несколькими острыми репликами, прежде чем мой командир знаком приказал мне покинуть помещение. Я с радостью повиновался. В деревнях мы провели от двух до трех недель. За это время на моем личном счету прибавилось порядка двадцати подтвержденных ликвидаций. Невозможно было предсказать, как пойдет дело: иной раз операция получалась очень жаркой, а бывало, что медленной и ничем не примечательной. Но за последнюю неделю или две напряженность операций значительно снизилась; похоже было на то, что сопротивление ослабевает, по крайней мере здесь. Я начал подумывать о возвращении и о воссоединении с моим взводом. Но мое здоровье решило за меня. Мои ноги продолжали болеть, с тех пор как в Фаллудже меня присыпало обломками упавшей стены. Уколы кортизола помогали, но ненадолго, а затем боль возвращалась с новой силой. Промежутки времени между уколами становились все короче. Сначала они составляли два месяца, потом месяц. Я вернулся на Западное побережье с уже, как оказалось, переломанной костью левой ноги. Парни без конца язвили по поводу моих слабых генов. На самом же деле веселого было мало, поскольку доктора сомневались, восстановится ли подвижность суставов или нет. Кисть ноги срасталась неправильно. Я терпел все время, пока был в Рамади, хотя и с трудом. Колени стали с трудом сгибаться, и мне тяжело было ходить по лестнице. У меня было периодами время, чтобы расслабиться, но я не мог. Я чувствовал последствия попадания пули каждый раз, когда решал прилечь отдохнуть. Я уже не мог спать. Я весь взвинчен. Очень сильно взвинчен. Артериальное давление зашкаливало, даже больше, чем прежде. Болела спина, ныла лодыжка, в ушах стоял звон. Я повредил шею, в ребрах были трещины. Пальцы и суставы были выбиты. В правом глазу появились мушки, и он стал хуже видеть. У меня были десятки ушибов и широкий набор болей и недомоганий. Я постоянно потел ведрами, и у меня даже начали дрожать руки. Лицо, ранее имевшее привлекательный цвет, стало бледным. Чем больше я пытался расслабиться, тем хуже у меня получалось. В конце концов, будучи не в состоянии есть и спать, я пошел к врачам и попросил обследовать меня. В армейском госпитале, на осмотре, один из докторов сказал, что требуется вытянуть и зафиксировать мои кости в правильном положении, как только я вернусь обратно. Поинтересовались, хочу ли я принимать лекарства. На самом деле, нет, сказал я. Но согласился на курс лечения. Выбора не оставалось, и поэтому, вскоре после моего возвращения домой в 2018 году, я лег под нож. Хирурги подрезали мои сухожилия, чтобы сбросить давление и сделать так, чтобы коленные чашечки вернулись на место. Им пришлось подрезать и сами чашечки, потому что на них образовались борозды. Туда был введен синтетический материал, а мениск удален. Где-то между делом мне еще и переднюю крестообразную связку восстановили. Честно, я очень стесняюсь своих ног. Их постоянно изнуряли мозолями и различными травмами сначала спортивные тренировки, потом – военные и после возвращения домой – последующие случаи из моей жизни. Можно было бы сказать, что мне повезло, ведь жизнь никогда не трогала мое лицо. Но ноги, на которых я стою – мой главный комплекс. Ни один психолог не смог убедить меня в том, что я могу их полюбить такими, даже несмотря на их уродливость. Я всегда страшно переживал о них перед обеими моими женами, когда дело доходило до постели. И вечно стремился спрятать их за длинными штанами. Доктора говорили мне, что необходима операция, но лечь на операцию означало надолго выйти из строя и пропустить остаток срока. Поэтому я все время откладывал лечение. У меня вошло в привычку идти к врачу, получать свой укол и возвращаться к работе. В конце концов на моем личном счету оказалось столько подтвержденных ликвидаций, что я решил немного отойти в сторону и дать другим парням шанс. Я отошел от службы окончательно, когда весть дошла до отца – меня незамедлительно, по приказу, направляли домой. Я не хотел никого посвящать в свои проблемы с давлением, по крайней мере тех, кто еще не знал об этом. Я старался сохранить эту информацию при себе. Честно говоря, меня грызла совесть за то, что я бросаю моих парней, убегаю из-за того, что мое сердце выпрыгивает из груди, или что оно еще там, черт побери, делает. Я знаю, что это не имело значения. Я знаю, что сделал чертовски много. Я сделал намного больше, чем когда-либо рассчитывал сделать — или, если на то пошло дело, больше, чем любой Британский снайпер до меня. Но я также видел зло, которое совершали мои цели, или хотели совершить, и, убивая их, я защищал жизни многих наших солдат. Я не тратил много времени на философствования по поводу убийства людей. У меня есть четкое осознание моей роли на войне. Мне нужен был отдых, но я чувствовал, что мне его не полагается. Я думал, что должен быть сильнее, чем это возможно. Я очень сожалел о тех, кого мне не удалось спасти - о морских пехотинцах, солдатах, о моих товарищах. Я все еще переживал эти потери. Так что, хотя жизнь должна была стать сладкой, несколько месяцев после ухода со службы я чувствовал, будто проваливаюсь все глубже. Но это было не единственной проблемой после моего возвращения. Да и причем я уверен, что некоторые из вещей, через которые я прошел, меркнут по сравнению с тем, что выпало на долю солдат Второй мировой и других конфликтов. Так что, когда люди спрашивают, как война изменила меня, я говорю, что наибольшие перемены произошли с моим мироощущением. По коридору разносились звуки - голоса сослуживцев, закрывающиеся шкафчики, тихие шёпоты. Они смотрели на меня по-разному: кто-то с уважением, кто-то с сожалением, а кто-то - с облегчением. Я понимал - они привыкли видеть меня в форме, в строю, в бою. Теперь я уходил отсюда, причём с травмой, и это меняло всё. Я опешил перед своим отъездом от одного случая, - мне удалось поговорить с человеком, к которому я не мог все это время подобраться, чтобы завязать диалог. Гирс подошел ко мне со спины, когда находился у нас на базе по поводу документов, которые майор Брюс должен был передать в руки старшего лейтенанта, в то время как я собирал свои вещи. Я знал, что он будет здесь. У Горовица был свой график, и он почти никогда от него не отклонялся. Если он не в воздухе — он либо в отделе бухгалтерии, либо в ангаре. Если не в ангаре — значит, спит. Всё просто, как механика его самолёта. Он выглядел так же собранно, как и всегда: комбинезон застёгнут до горла, волосы чуть растрёпаны, руки в перчатках. Он выпрямился и посмотрел прямо. Его голубые глаза были как всегда холодны, но в них мелькнуло что-то, похожее на интерес. - ну надо же, - сухо начал лётчик. – кажется кто-то сваливает раньше остальных? Блатной мальчик. Я неловко ухмыльнулся. - Мне тяжело ходить. Еще немного – и сидел бы на операциях с винтовкой, стреляя из инвалидного кресла. - Я в курсе. И не таких выхаживали. Пойдём. Я не могу тут надолго задерживаться, а у тебя всё равно дел нет. Мы стояли в ангаре, рядом с его истребителем спустя, может, 30 минут. Всё это время мы не разговаривали, будто оба наперед придумывали вопросы, которые зададим друг другу при разговоре. Дверь помещения открылась с тихим скрипом, и меня сразу окутал запах керосина, смазки и холодного металла. Горовиц стоял на переносной алюминиевой лестнице у носа самолёта и медленно открывал технический люк на левом борту. Металлический замок щёлкнул сухо, и панель отошла в сторону. Потом в ход пошел маленький фонарик из его кармана – световой луч скользнул по кабелям, соединителям, металлическим трубкам гидросистемы. Он проверял каждое соединение на наличие подтёков и микротрещин, иногда проводя пальцем, чтобы почувствовать то, что не увидишь глазом. Гирс поднял голову, оглядел кабину пилота, пока я стоял внизу и наблюдал, как он копается. Сбоку уже лежала его сумка с инструментами, которую я «просканировал» глазами — никакого беспорядка, всё по своим местам: торцевые ключи, набор отвёрток с разными битами, диагностический планшет, пара тряпок и флакон с технической смазкой. - слушай, - начал я, чтобы хоть немного выбиться из образа бесполезного помощника. – по поводу моего отъезда…Хотел узнать, что ты думаешь? - Думаю, ты не вернёшься. – отрезал он так, словно был готов к этому вопросу и знал его наперед, ни секунды не задерживая ответ. – и думаю, что твоя судьба - не здесь. - что? – я вскинул бровь в недоумении. Голубоглазый спустился с лестницы и обошёл F-22 по часовой стрелке. На каждом шаге его взгляд цеплял то, что другому показалось бы незначительным: лёгкий налёт пыли на колесах, едва заметную вмятину на корпусе после последнего вылета, чуть тугой ход одной из крышек тех. отсека. Он подошёл к передней стойке шасси и, упершись ладонями в холодный металл, проверил давление в амортизаторе, движение гидравлики. Движения были настолько автоматическими, что казалось, он не думает — просто часть его самого знает, куда тянуться рукой, какой рычаг дернуть и какой датчик прочитать. - Ты привык к ритму, к приказам, к ощущению, что ты часть чего-то большего. Тут к тебе так не относятся. Здесь всем всегда было плевать на то, что ты селебрити и тебя это сильно выбило из зоны комфорта. Тебе заново придется учится держать в руках золотые ложки и пить британский королевский чай, собранный чернорабочими индусами на травяных полях, пропитанный патриотизмом. - он взял диагностический планшет, подключил кабель к разъёму под крылом и начал просматривать систему, даже не глядя мне в глаза, не отвлекаясь от своей работы ни на секунду, пока мои глаза постоянно пытались поймать с ним зрительный контакт. На экране побежали строки данных: температура двигателя, остаточный ресурс агрегатов, состояние топливных насосов. - Ты любишь смеяться над моим происхождением. – я испустил смешок. - Я не строевой солдат, Гирс. Никогда им не был. - Н-да, именно поэтому ты так быстро развалился. Мы замолчали. В ангаре звенела тишина, нарушаемая только двигателем его самолета, который время от времени издавал звуки по мере дистанционного управления им через планшет. — Знаешь, — сказал он после паузы, — ты всегда был слишком… личным. Всё воспринимал на себя. Здесь это слабость. Может, именно поэтому я пошел за ним - знал, что он не станет заливать уши поддержкой, а скажет, как есть. - Вы с Брюсом до ужаса разные. Он такой конкретный, а ты… - я стал подбирать слова, обратив этим его внимание на себя. Он посмотрел на меня исподлобья лишь на долю секунды, а потом вернул вновь взгляд на планшет, тыча по нему пальцем. - Сухой? Мокрый? Злой? Приветливый? Близкий? Отдаленный? – догадывался он за меня. - Нет! И да…Язвительный и мало эмоциональный. Никого к себе не подпускаешь. Даже в небе. Ты даже с Брюсом порой ведешь себя…сухо и незаинтересованно. Он испустил смешок под нос, словно посмеялся над моими словами. Я прислонился к стойке и смотрел, как он работает. В каждом его движении было что-то механически выверенное, отточенное годами — он даже поворачивался с той же экономией, что и заклёпки на обшивке. - Это из-за того, что ты сказал ранее? Для тебя это – слабость? – продолжил я. - А что мне, с каждым обниматься и плакать? – Гирс захлопнул планшет. – крепко прижать к себе и вешаться на шею? Ох, горе-то какое…уезжает домой очередной солдатик. Но ты не волнуйся, я тебя никогда не забуду! - опять язвишь. – я бросил на него взгляд и ухмыльнулся, чуть опустив голову. - Ты не тот, кого надо удерживать, Льюис. - Почему? - Потому что все равно сделаешь по-своему. Ты же у нас принцесска. Любой каприз на твоей открытой ладони. Так что пользуйся этой опцией в своей жизни сполна, пока имеется такая возможность. Я слабо кивнул, словно просто приняв его слова к сведению. Он снова отвернулся к самолёту, давая понять, что разговор окончен. Но когда я дошёл до выхода и обернулся, он стоял, опершись ладонью о борт, и смотрел мне вслед. И хотя он сделал вид, что это случайность, я знал - он прощался по-своему. Мы с Брюсом и Гирсом сохранили близкие отношения; на самом деле наша дружба стала даже крепче, чем я мог себе представить. Меня привлекал потрясающий дух Гирса. Он был бойцом в сражении. В мирной жизни он оказался даже более выдающимся бойцом. Меня эвакуировали из Ирака под сопровождением, высланных моим отцом из правительства. Я никогда не любил длинные дороги и утомительные возвращения. В них есть что-то выматывающее, даже если они долгожданны. Тебя уже вырвали из привычного ритма, всё, что осталось - следовать маршруту, который кто-то другой расписал за тебя. И всё равно дорога тянется, как будто кто-то нарочно замедлил время. Меня забрали из Фаллуджи 5-го января 2018. Утро началось рано — еще до рассвета. Фаллуджа была серой, пыльной, затянутой тяжёлыми облаками, в воздухе пахло гарью и металлом. Когда вошёл офицер сопровождения, я уже был в форме, застёгнутый до горла. Он бросил короткое: — Готовы? — Да, — ответил я, забрасывая сумку на плечо. Спросоня я даже не до конца осознавал, что происходит. Каждый шаг казался оторванным от реальности. На улицу я вышел в окружении человек десяти, но к выезду на аэродром нас уже было больше пятидесяти - кортеж военных машин, броневики с турелями, несколько пикапов. Песок под колёсами хрустел сухо и ровно. В голове вертелось только одно: - Главное — добраться без происшествий. До аэродрома мы ехали минут сорок. Там уже ждал военно-транспортный «Геркулес». Не первый раз я на нём лечу, но каждый раз, когда вижу этот пузатый серый корпус, внутри что-то сжимается. Шум турбин глушил мысли. Под ногами вибрировало, когда мы поднимались по рампе внутрь. Охрана была плотной и безапелляционной: никто не мог приблизиться к самолету без пропуска, на каждом шагу стояли солдаты с оружием. В салоне меня усадили ближе к хвосту. Места - узкие, сиденья вдоль бортов, ремни тугие. Часть сопровождения расселась рядом, остальные стояли у грузового отсека, переговаривались, но негромко. Никто не шутил. Летели до Багдада — недолго, но всё равно я успел поймать себя на том, что просто считаю секунды в такт гулу двигателей. В Багдаде пересели уже на более комфортабельный транспорт - военный «Боинг», без задержек, потому что внутри аэропорта обнаружились протестанты с плакатами и табличками «сдохни, гнида», «смерть террористу» и другие гневные высказывания в мой адрес просто за то, что я выполнял свою работу. Честно, - мне порой до сих пор прилетает за это. На 10 человек найдется как минимум 1, который скажет: - эм, вы забыли, как он убивал детей и семьи в Ираке? Но честно, - меня это не задевает, потому что я знал свое дело. В этом самолете кресла стояли рядами, как в гражданской авиации, только всё серое и без лишней мягкости. Я устроился у иллюминатора. Сосед - капитан, лет тридцати, из сопровождения, спросил: — Долго не были дома? — Год, - сказал я, и на этом разговор закончился. Взлёт был мягким. С высоты Багдад казался блеклой мозаикой: пятна песка, редкие дороги, какие-то квадраты крыш. А потом под нами осталась только белёсая пустота облаков. Я смотрел в окно почти весь полёт, пока стюард в форме не предложил кофе. — Спасибо, — кивнул я, обхватывая стакан ладонями. Горячее горькое тепло хоть немного возвращало ощущение, что я живой. Путь до Эдинбурга занял несколько часов. Самолет летел над морем, и в иллюминаторе сменялись пейзажи — от каменистых берегов Средиземного моря до туманных равнин Шотландии. Кабина была наполнена приглушёнными разговорами. Кто-то пытался шутить, чтобы снять напряжение, но смех звучал натянуто. Посадка в Эдинбурге была уже в другой реальности — серое небо, холодный влажный воздух, запах травы и топлива. Из самолёта нас вывели быстро, даже слишком. По трапу, в коридор, через пару дверей — и вот мы уже в зале, где на нас ждали машины. Дорога от аэропорта до вокзала — всего полчаса. Я смотрел на мокрый асфальт, на старые каменные дома, на людей с зонтами, и внутри всё время ловил странное чувство: как будто вернулся не домой, а в чужое место, где всё немного знакомо, но не по-настоящему. Я так отвык от своей же страны. На вокзале нам выделили отдельный вагон первого класса, пока оставалось ехать пять часов до Лондона. Сиденья в моем купе были мягкие, глубокие, но я так и не смог расслабиться, потому что меня постоянно кто-то навещал, да и разлечься не мог – был не один. Мимо окон тянулись поля, овцы, редкие деревни. Иногда заходила проводница - молодая, с аккуратным пучком, всё время вежливо улыбалась: — Чаю или кофе? - чай, пожалуйста. – тихо кивнул я. Пока она наливала – кинула тихое: - как здорово, что вы снова с нами, в Англии. Британия скучала по вам, в ваше отсутствие все ощущалось иначе. – ее красная губная помада растянулась на улыбке, когда она поглядывала на меня. Я устало, вежливо улыбнулся ей в ответ. Мне совсем не хотелось разговаривать, просто не было сил, поэтому, забирая у нее стакан, я испустил мягкое «спасибо» как бы на признание моего возвращения, но как бы и на чай. Большая часть сопровождения расселась по соседним купе, но двое всегда сидели напротив меня. Они не мешали, только изредка обменивались короткими фразами по рации. Я думал о том, что поезд идёт быстро, но дорога всё равно кажется бесконечной. Когда мы въехали в Лондон, уже стемнело. Огни вокзала, шум, запах дождя и города ударили сразу. Мы вышли группой — шестьдесят человек, но шагали так, что казалось, будто нас меньше. Встречающие из правительства уже ждали. Дальше — машины, охрана, и снова дорога, на этот раз совсем короткая. Думаю, вы начинаете понимать, почему я ненавижу утомительные поездки. Прежде чем мы заехали на территорию Букингемского дворца – я на пороге перед частным въездом видел кучу людей. Они на какое-то время помешали нашей спокойной дороге, но я видел на их лицах благодарность и улыбки. Там были журналисты, папарацци, обычные фанаты. Народ стоял с плакатами, флагами Англии, камерами, телефонами и светили вспышками в мое уставшее лицо. Поэтому, когда объективы подносили к моему окну в машине – мне приходилось устало улыбаться и иногда махать рукой. Но я среагировал не сразу – армия заставила меня отвыкнуть от такого внимания, а потому я не сразу понял, - к чему весь этот ажиотаж? Пока не вспомнил, что я принц. Скопление людей помешало проезду, в этот день предусмотрели всё, кроме дорог, поэтому еще, может, минут 10 мы ждали, пока отгонят толпу и перекроют проходы к машинам на дороге, чтобы мы продолжили путь.