Искусство принадлежать

      Тишина в особняке была густой, звенящей, давящей. Алиса лежала на своей шикарной кровати, уткнувшись лицом в шелковую подушку, но не спала. Под веками горели слезы, а по коже, казалось, все еще ползали ледяные следы от прикосновений Виктории.       «Ты — моя вещь».       Слова звучали в голове, как набат. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Нет. Нет, она не вещь. Она — человек. Алиса Семенова, студентка-художница, дочь Андрея Семенова. У нее есть своя жизнь, свои мечты, свое тело, которое принадлежит только ей.       Но здесь, в этих стенах, пропитанных деньгами и властью Виктории, ее личность растворялась, как сахар в воде. Ее переодевали, ее трогали, ей указывали, с кем говорить, а о чем думать. И самое ужасное — ее отец, ее последняя надежда, просто… уехал. Бросил.       Мысль об этом вызывала приступ тошноты. Значит, у нее действительно никого не осталось. Значит, эта красивая тюрьма — и есть вся ее оставшаяся жизнь. До конца дней.       Холодная волна паники подкатила к горлу. Она не может здесь остаться. Не может. Она должна бежать. Сейчас. Прямо сейчас.       Это решение было не взвешенным, а истеричным, рожденным из абсолютного отчаяния и ужаса. Она не думала о том, куда бежать, что надеть, как обойти охрану. Единственная мысль, пульсирующая в сознании: «Вон из этого дома!»       Она прислушалась. В особняке царила мертвая тишина. Даже привычный скрип половиц где-то вдалеке затих. Сердце колотилось где-то в горле. Она сбросила с себя одеяло, дрожащими ногами спустилась с кровати. На ней была только тонкая пижама — предмет из гардероба, подобранного Викторией.       На цыпочках, замирая на каждом шагу, она выскользнула из комнаты. Темный коридор второго этажа казался бесконечным туннелем. Каждая тень пугала. Она спустилась по главной лестнице, затаив дыхание. Холл тонул во мраке, лишь аварийные светильники отбрасывали призрачные блики на мраморный пол.       Парадная дверь была на замке с электронным кодом. Но она знала другую дверь — в зимний сад, которая вела прямо в парк. И она была открыта! Легкий сквозняк колыхал листья деревьев. Алиса, почти не веря своей удаче, проскользнула в проем и выбежала на прохладный ночной воздух.       Трава под босыми ногами была мокрой от росы. Она побежала. Просто побежала вперед, через парк, к тому месту, где, как ей казалось, должен быть забор. Ветки хлестали ее по ногам и лицу, шелковая сорочка цеплялась за кусты. Она спотыкалась, падала, поднималась и снова бежала, задыхаясь от страха и слез.       Она не видела высоких фигур в темной форме, не слышала щелчка раций. Она видела только темноту и бежала от своего прекрасного заточения в неизвестность.       Виктории сегодня не спалось. Беспокойство, странное, сосущее чувство под ложечкой. Она стояла в своем кабинете на первом этаже, откинув тяжелую портьеру, и смотрела в ночь, на темный силуэт парка. В руке она держала бокал с коньяком, но не пила.       Ее мозг анализировал прошедший день. Реакция девочки. Слезы. Испуг. Она перегнула палку с инспекцией? Нет. Это было необходимо. Игрушка должна знать границы. Но что-то глодало ее изнутри. Та самая, давно похороненная часть, которая иногда напоминала о себе смутным подобием чего-то, что когда-то могло быть совестью.       И в этот момент она увидела это. Смутный, белесый силуэт, мелькающий между деревьями. Быстрое, неуклюжее движение. Как испуганный заяц.       Виктория замерла. На ее идеально бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул. Только глаза сузились, став еще холоднее.       – Ну, разумеется, – тихо прошептала она себе под нос. Глупая, наивная девочка. Неблагодарная.       Она не стала кричать, не побежала в погоню. Она с невозмутимым спокойствием подошла к столу, взяла телефон и набрала один-единственный номер.       – Девчонка в парке. Верните. Живой и невредимой. Не пугайте ее лишний раз, – произнесла она ровным, деловым тоном и положила трубку.       Она снова подошла к окну, сделав глоток коньяка. Спустя пару минут из темноты парка донесся короткий, подавленный крик, который почти сразу же затих. Все снова стихло.       Виктория вздохнула. Теперь придется ужесточить режим. Камеры в комнату? Нет, пока рано. Лишить ее прогулок? Возможно. Она мысленно составляла новый список правил, когда в дверь кабинета постучали.       – Войдите.       Двое охранников ввели в кабинет Алису. Она была бледная, дрожащая, вся в грязи и слезах. Ее пижама порвалась у плеча, ноги в ссадинах и крови от бега по лесу. Охранники молча вышли, закрыв за собой дверь.       Алиса стояла, не поднимая глаз, судорожно всхлипывая. Весь ее порыв, вся отвага испарились, сменившись леденящим ужасом перед женщиной, которая молча смотрела на нее с другого конца комнаты.       Виктория медленно подошла. Она остановилась перед ней, внимательно, без гнева, разглядывая ее жалкий вид.       – Зайчик мой, – ее голос прозвучал почти с сожалением. – Ты, наверное, еще не до конца поняла своего места здесь. Ну, что ж. Видимо, я плохо объяснила. Так я объясню.       Она взяла Алису за подбородок, заставив ее поднять голову. Ее пальцы были холодными.       – Этот парк, этот дом, эта земля – все это мое. Воздух, которым ты здесь дышишь, принадлежит мне. Люди, которые здесь находятся, видят и слышат только то, что я позволю им видеть и слышать. Ты отсюда не сбежишь. Потому что ты – часть этого места. Ты – моя часть. И если ты попытаешься снова уйти от меня, я не буду искать тебя. Я просто перестану позволять этому миру принимать тебя. Ни одна дверь не откроется, ни одна рука не протянется тебе на помощь. Ты будешь одна. А одна ты – ничто. Понятно?       Ее слова падали, как ледяные капли, замораживая душу. Алиса молча кивнула, по ее щекам текли беззвучные слезы.       Виктория внимательно посмотрела на нее, словно проверяя, дошло ли наконец. Потом ее выражение смягчилось. Она провела ладонью по ее щеке, стирая слезы.       – Будь умницей. Будь послушной девочкой, – прошептала она, и ее голос внезапно стал почти колыбельным, – и твоя жизнь здесь станет настоящей сказкой. Я позабочусь об этом. А теперь – спать.              Она наклонилась и мягко, почти по-матерински, поцеловала Алису в макушку. Затем взяла ее за руку — уже не как надзиратель, а как строгая нянька, ведущая ребенка в кровать.       Виктория отвела ее в спальню. Она не тащила ее силой, ее движения были почти нежными, но железными. Алиса шла, как зомби, не сопротивляясь, подавленная крахом своего побега.       Войдя в комнату, Виктория на мгновение остановилась и окинула Алису медленным, оценивающим взглядом при свете ночника. Ее глаза скользнули по грязным, исцарапанным ногам, по порванной пижаме, покрытой пятнами земли и хвои, по спутанным, в листьях, волосам.       На ее лице появилось выражение легкой брезгливости, словно она смотрела на испачканного щенка.       –Так не пойдет, – заключила она, и ее голос снова стал деловым и холодным. – В таком виде в постель не ложатся. Иди в ванную.       Она повела Алису к сияющему мраморному помещению. Алиса, оглушенная стыдом и страхом, молча позволила этому произойти. Она стояла посреди ванной, опустив голову, когда Виктория уверенными движениями сняла с нее испачканную пижаму и бросила ее в корзину для белья.       Алиса замерла, пытаясь прикрыться руками, чувствуя, как по коже бегут мурашки от холода и унижения. Но самое страшное было впереди.       Виктория открыла стеклянную дверь душевой кабины и отрегулировала воду.       – Зайди, – скомандовала она.       Осознание пришло к Алисе с ужасающей ясностью. Она не собиралась оставлять ее одну. Она собиралась… мыть ее.       – Нет… – вырвалось у Алисы, и она отшатнулась назад, натыкаясь на холодную раковину. – Я сама… я сама могу.       Взгляд Виктории стал тяжелым, опасным. Она сделала шаг вперед, и ее тень накрыла Алису.       – Зайчик, – ее голос прошипел, теряя последние следы мнимой нежности. – Пусть это будет тебе окончательным уроком на сегодня. Ты принадлежишь мне. Всеми своими частичками. И я содержу свое имущество в чистоте. Зайди. в. душ.       Последняя фраза была произнесена с ледяным, не терпящим возражений шипением.       Алиса, побежденная, сломленная, зашла под струи горячей воды. Она стояла, отвернувшись к стене, сжавшись в комок, пытаясь стать как можно меньше, невидимой.       Она слышала, как Виктория закатала рукава своей шелковой пижамы. Потом ее руки, сильные и уверенные, взяли мочалку и гель для душа с нежным, цветочным ароматом.       Она мыла ее. Тщательно, методично, без тени смущения. Ее движения были такими же, как во время «инспекции» — изучающими, собственническими. Она промыла каждую царапину на ее ногах, вымыла грязь из ее волос, провела мочалкой по спине, животу, руками. Алиса стояла, сжав зубы, плача беззвучно, так, чтобы слезы смешивались с водой, и никто не видел. Это было самое унизительное, что происходило с ней за всю жизнь.       Когда все было закончено, Виктория выключила воду и завернула Алису в огромное, мягкое полотенце.       – Видишь, так лучше? – сказала она, и в ее голосе снова появились сладкие, ядовитые нотки. Она начала вытирать ее, с той же властной тщательностью. – Чистая, ухоженная. Такой ты и должна быть.       Она наклонилась, чтобы вытереть ее ноги, и вдруг ее рука слегка, почти нежно, шлепнула Алису по мокрой от воды ягодице. Шлепок прозвучал не больно, но ошеломляюще-унизительно.       – И вообще, – добавила Виктория, поднимаясь и глядя на нее прямо, – я только что в кабинете говорила о том, что нужно быть послушной. А непослушных девочек… – она сделала паузу, давая словам проникнуть в самое нутро, – …наказывают. Считай, что ты отделалась легким испугом и… небольшим уроком гигиены.       Она накинула на Алису новую, чистую сорочку, уже другую, шелковую и дорогую, и отвела ее к кровати. Все дальнейшие действия — укладывание, одеяло, поцелуй в лоб — были уже не проявлением заботы, а демонстрацией абсолютной власти. Она могла унизить, а потом проявить псевдо-нежность. Могла помыть ее, как собаку, а потом укрыть, как ребенка.       И когда Виктория села в кресло, чтобы дождаться ее сна, Алиса поняла окончательно. Границы стерты. Вседозволенность — тотальна. Ее тело, ее воля, ее стыд — все это больше не принадлежало ей.       И любое сопротивление будет сломлено с методичной, безжалостной жестокостью, приправленной сладкими словами и «заботой».       Она лежала с закрытыми глазами, и ее душа онемела от ужаса. Побег был не просто провален. Он привел ее в ад, о существовании которого она даже не подозревала.