Искусство принадлежать

      Прошло несколько дней. Дни выстроились в череде идеальных, выверенных ритуалов. Алиса вставала, одевалась в предложенную одежду, приходила на завтрак. Она говорила мало, улыбалась ровно настолько, чтобы это выглядело благодарно, и смотрела на Викторию с подобострастным вниманием.       Она стала ее идеальной куклой.       Виктория, в свою очередь, казалась, расцветала от такого послушания. Ее холодная красота теперь часто освещалась легкой, почти настоящей улыбкой. Она любила наблюдать за Алисой, и иногда эти наблюдения принимали странные формы.       Как вот сейчас, за завтраком. Алиса ела фруктовый салат, когда Виктория вдруг протянула к ней руку с ложкой, на которой лежала сочная долька манго.       – Открой ротик, – мягко скомандовала она.       Алиса замерла на секунду, затем, преодолевая порыв отпрянуть, послушно открыла рот. Виктория положила ей фрукт, ее пальцы едва коснулись губ Алисы. Взгляд ее был пристальным, изучающим — как она отреагирует? Примет ли эту новую степень близости-владения?       Алиса проглотила манго, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Она заставила себя улыбнуться.       – Спасибо, очень вкусно.       Виктория проделала то же самое еще пару раз, потом удовлетворилась и вернулась к своему кофе. Казалось, она проверяла границы дозволенного, и, не встретив сопротивления, отступала, довольная.       – Сегодня у тебя особенный день, солнышко, – объявила Виктория, закончив завтрак. – Пойдем, я покажу тебе кое-что.       Она повела Алису по еще незнакомому коридору на первом этаже и открыла дверь. Алиса застыла на пороге.       Это была мастерская. Но не просто комната с мольбертом. Это был храм искусства. Огромное, светлое помещение с панорамными окнами, выходящими в парк. Северный свет, идеально падающий на моделируемые студийные зоны. Десятки мольбертов — от классических до современных. Бесконечные полки с заготовками холстов, стеллажи с идеально организованными материалами. И в центре — тот самый роскошный ящик с красками, уже разложенный на большом рабочем столе.       – Ну что? – голос Виктории прозвучал с легкой ноткой торжества. – Нравится?       Алиса не могла вымолвить ни слова. Она медленно вошла внутрь, касаясь пальцами поверхности стола, гладя дерево мольберта. Это было… совершенство. Все, о чем она могла когда-либо мечтать.       – Ты… это все для меня? – прошептала она.       – Малыш, ты так прекрасно себя ведешь, – Виктория подошла к ней и нежно, почти по-матерински, чмокнула ее в щеку. – Это меньшее, что я могу для тебя сделать. Твое искусство заслуживает лучшего.       В этот момент благодарность Алисы была искренней. Ненависть, страх, отвращение — все было затоплено волной профессионального восторга.       – Но сейчас, – голос Виктории снова стал деловым, – твое первое занятие. Скоро придет преподаватель по йоге. Переоденься в тот зеленый спортивный комплект из лосин и топа, что лежит в твоей гардеробной, и подходи в Зеленую комнату.       Энтузиазм Алисы мгновенно угас. Йога. Она ненавидела спорт. В училище она всегда избегала физкультуры, предпочитая проводить время за мольбертом. Ее тело было гибким от природы, но совершенно не тренированным.       Через пятнадцать минут, нехотя переодевшись в облегающий зеленый комплект, который подчеркивал каждую линию ее хрупкого тела, она зашла в Зеленую комнату. Это было просторное помещение с зеркалами во всю стену и успокаивающим цветом стен. Там уже ждал инструктор — подтянутый, строгий мужчина с безэмоциональным лицом.       Занятие началось. И сразу же превратилось в ад. Инструктор не делал скидку на ее уровень подготовки. Он требовал идеального выполнения асан, глубокого растяжения, выноса тела за пределы комфорта. Он поправлял ее грубыми руками, заставляя держать спину прямее, ноги вытягивать дальше.       – Выше колено! Не прогибайтесь в пояснице! Дышите глубже! – его команды сыпались одна за другой.       Алисе было больно. Мышцы горели, в висках стучало, дыхание сбивалось. Она пыталась, она действительно старалась, желая угодить Виктории, получить одобрение. Но с каждой минутой ее терпение таяло. Внутри закипала знакомая, давно подавляемая ярость.       – Я не могу! – наконец вырвалось у нее, когда инструктор в очередной раз попытался силой выгнуть ее спину в неестественной позе.       – Можете, – холодно парировал он. – Сконцентрируйтесь. Еще раз.       Это было последней каплей. Вся ее покорность, весь страх, вся накопленная за эти дни злость вырвались наружу.       – Да отстаньте вы от меня! – крикнула она, с силой отталкивая его руку. – Я сказала, не могу! Это невозможно! Вы что, не видите?!       Слезы злости выступили у нее на глазах. Она резко выпрямилась, повернулась и быстрыми шагами пошла к выходу, готовая сбежать, запереться в своей комнате, выть от бессилия.       Но дверь уже была открыта. И в проеме, опершись о косяк, стояла Виктория. Она наблюдала за происходящим неизвестно сколько времени. Ее лицо было спокойным, но глаза… глаза были ледяными.       Алиса замерла в ступоре, сердце уходило в пятки.       – Зайчик, – голос Виктории прозвучал тихо, но с убийственной четкостью. – Вернись и продолжи занятие.       – Но он… он требует невозможного! – выдохнула Алиса, ее голос дрожал от обиды и ярости.       – Мы поговорим об этом после занятия, – Виктория не повышала тона, но ее слова не обсуждались. Затем она перевела холодный, осуждающий взгляд на инструктора. – А сейчас нужно закончить начатое. Продолжайте.       Она не ушла. Она осталась стоять в дверях, наблюдая. Инструктор, стал еще более требовательным. Алиса, под прицелом этого двойного давления — физического от тренера и морального от Виктории — сжала зубы и молча, со слезами на глазах, выполнила все, что от нее требовали. Каждое движение давалось ей с огромным трудом, каждую секунду она чувствовала на себе тяжелый взгляд своей хозяйки.       Как только занятие закончилось, она, не глядя ни на кого, выскочила из комнаты и побежала по коридору. Она ворвалась в свою спальню, в ванную, включила воду и залезла под душ, пытаясь смыть с себя пот, слезы и это унизительное чувство полного бессилия.       Она уже сидела на кровати, закутавшись в халат, с мокрыми волосами, когда в комнату без стука вошла Виктория. Она подошла и села на край кровати рядом с Алисой.       – Малыш, – она мягко положила руку на ее влажные волосы и принялась гладить их. – Ты очень старалась сегодня. Я это вижу и ценю.       Ее прикосновение было нежным, но Алиса вся напряглась.       – Но нужно научиться сдерживать эмоции, – продолжила Виктория, ее голос был ласковым, но в нем слышалась сталь. – Гнев, истерика — это удел слабых. Ты сильная. Ты должна учиться контролировать себя. Внешне — всегда. Понятно?       Алиса молча кивнула, уставившись в одеяло.       – Хорошая девочка, – Виктория наклонилась и поцеловала ее в макушку. – Я сменю инструктора по йоге. Теперь отдыхай.       Она вышла, оставив Алису наедине с ее мыслями. Урок был усвоен. Даже когда тебе больно, даже когда ты на грани, ты не должна показывать этого. Ты должна быть идеальной, послушной и сдержанной. Снаружи — всегда. А что творится внутри… это никого не волновало.       Алиса сидела на кровати еще долго после ухода Виктории. Тело ныло и гудело от непривычной нагрузки, но физическая боль была ничтожной по сравнению с унижением и яростью, кипевшими внутри. Слезы снова подступили к глазам, но она сжала кулаки и прогнала их. «Нужно научиться сдерживать эмоции. Внешне — всегда». Эти слова звенели в ушах, как приказ.       Она не могла позволить себе сломаться. Не сейчас. Ни тогда, когда у нее наконец-то появилось это — ее святилище.       Она поднялась с кровати и босиком, тихо, как тень, прошла по коридору в свою новую мастерскую. Она заперла дверь изнутри — слабая, иллюзорная защита, но это было хоть что-то.       И тогда она набросилась на краски.       Она не думала о сюжете, о композиции, о технике. Она схватила самый большой холст, вцепилась в мастихин и стала швырять на грубый лен краску. Густые, сочные мазки. Не холодную пастель, которую для нее подобрали, а ядовито-алый, ультрамариновый, черный. Она вдавливала пигмент в холст с такой силой, что казалось, вот-вот порвется ткань.       Это был не рисунок. Это был выплеск. Каждый резкий удар мастихина был криком, который она не могла издать. Каждая грязная, неистовая смесь цветов была сгустком ее ярости, страха, унижения. Она писала свое несогласие, свою боль, свою тоску по свободе. Она писала лицо инструктора с безэмоциональными глазами и холодное, удовлетворенное лицо Виктории в дверном проеме.       Она писала до тех пор, пока пальцы не онемели, а в плечах не появилась приятная, творческая усталость, сменившая дрожь гнева. Перед ней бушевала абстрактная картина — хаотичная, мощная. Это была она сама. Непричесанная, неотполированная, настоящая.       Она отступила на шаг, переводя дух. Руки были в краске, на халате остались разноцветные пятна. Но на душе стало легче. Пусть ненадолго. Она нашла клапан, через который могла выпускать пар, не разрушая хрупкую конструкцию своего послушания.       Она тщательно убрала за собой, вымыла кисти и мастихины, привела себя в порядок. Вернувшись в комнату, она была уже не сломленной девочкой, а уставшим, но спокойным человеком, исполнившим свой долг — и перед Викторией, и перед самой собой.       Весь оставшийся день она вела себя безупречно. На ужине была тихой, вежливой, ела с аппетитом, вызванным физической усталостью. Она ловила на себе взгляд Виктории и отвечала легкой, почти незаметной улыбкой. Она играла свою роль так убедительно, что, казалось, начала верить в нее сама.       Когда она уже лежала в постели, читая книгу по истории импрессионизма (еще одно «рекомендованное» чтение), в дверь постучали.       – Войдите, – тихо сказала Алиса.       Дверь открылась, и на пороге появилась Виктория. Она была уже в своем шелковом халате, а в руках держала старинный том в кожаном переплете.       – Еще не спишь? – спросила она мягко. – Я подумала, что могла бы почитать тебе на ночь. Если ты не против.       Это было так неожиданно, так по-домашнему, что у Алисы на мгновение перехватило дыхание. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова.       Виктория подошла к креслу, уже ставшему привычным атрибутом комнаты, зажгла маленький торшер и устроилась в нем. Она открыла книгу — это были сказки Оскара Уайльда на английском — и начала читать. Ее голос, обычно такой твердый и металлический, теперь звучал низко, бархатно, убаюкивающе. Она читала с идеальной дикцией и легкой, почти театральной выразительностью.       Алиса лежала, уставившись в потолок, и слушала. Она не понимала всех слов, но сам ритм, мелодика голоса, странная, почти интимная атмосфера происходящего действовали на нее гипнотически. Это была очередная ловушка. Сладкая, теплая, уютная ловушка.       Закончив сказку, Виктория закрыла книгу и подошла к кровати. Она посмотрела на Алису — та притворялась, что дремлет.       – Спи, солнышко, – прошептала Виктория. Она наклонилась, поправила одеяло, аккуратно подоткнув его со всех сторон, как это делают самым маленьким детям. Ее движения были удивительно нежными и точными. Потом она задержалась на секунду и мягко поцеловала Алису в лоб. – Сладких снов.       Она вышла так же тихо, как и вошла, приглушив свет торшера.       Алиса лежала в темноте, чувствуя на лбу призрачное тепло от того поцелуя, и слышала ровный стук своего сердца. Оно разрывалось на части. Ненависть и благодарность. Ужас и странное, исковерканное умиротворение. Желание сбежать и желание заслужить еще одну такую же минуту мнимой заботы.       Она снова была сбита с толку. Ее гнев, выплеснутый на холст, оказался бессилен против этой изощренной, дьявольской игры в семью. Виктория не просто ломала ее. Она соблазняла ее. Предлагала ей все — от дорогих красок до иллюзии материнской любви — в обмен на ее душу.       И самое страшное было в том, что часть Алисы уже была готова заплатить эту цену.