Искусство принадлежать

      Неделя идеального послушания пролетела как один вымуштрованный, безупречный день. Алиса стала совершенно покорной. Ее улыбка была ровной, взгляд — послушным, движения — выверенными. Она ела предложенную еду, выдерживала уроки йоги и с наслаждением, почти животным, срывалась в мастерской, где на холсты выплескивалась вся ее подавленная ярость. По вечерам она позволяла Виктории читать себе вслух, погружаясь в гипнотический транс от ее бархатного голоса, почти веря в эту иллюзию заботы.       Виктория цвела. Ее холодная красота теперь часто освещалась легкой, почти искренней улыбкой. Она ловила на себе восхищенный взгляд Алисы и будто напитывалась им. Все шло по плану.       Однажды за завтраком Виктория отложила идеально начищенный нож.       – Сегодня вечером у меня прием, солнышко. Несколько деловых партнеров. Ты будешь присутствовать.       Сердце Алисы екнуло. Внешний мир. Люди. Пусть и искривленное его подобие.       – Я...что надеть? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул от странной смеси страха и надежды.       – Все уже решено. После занятий с тобой поработает Камила. Я хочу, чтобы ты была совершенна. – В глазах Виктории вспыхнул знакомый азарт коллекционера, готовящегося представить свой главный экспонат.       Камила явилась с командой ассистентов, ее холодная слащавость была на этот раз сдобрена неподдельным энтузиазмом. Она кружила вокруг Алисы, но ее взгляд то и дело скользил к Виктории, ища одобрения.       – Виктория Сергеевна, вы были абсолютно правы насчет холодной палитры. Смотрите, как перламутр на ее коже играет. Это ваша заслуга — вы умеете разглядеть потенциал там, где другие видят лишь сырой материал.       Виктория, наблюдавшая с кресла, лишь кивнула, но Алиса увидела, как уголки ее губ дрогнули в легкой, довольной улыбке. И это укололо. Глупо, иррационально, но червячок ревности шевельнулся в груди. Эта женщина, ее тюремщица, была центром вселенной для всех вокруг. И для нее тоже.       – Осанка, Алиса, — щелкнула Камила, но уже не так резко, — вы воспитанница Виктории Сергеевны. Вы должны нести себя соответственно.       Платье, в которое ее облачили, было шедевром портновского искусства. Глухое, с высоким воротником, но из струящегося черного шелка, который на свету переливался синевой. Оно облегало каждую линию, каждый изгиб, подчеркивая хрупкость и в то же время — зрелую, почти болезненную красоту, которую в нее вложили. Алиса смотрела в зеркало на незнакомую, идеальную куклу и чувствовала тошнотворный восторг.       Виктория подошла сзади, положила руки ей на плечи. Их взгляды встретились в зеркале.       – Бесподобно, — прошептала она. Ее пальцы слегка сжали плечи Алисы. — Абсолютно бесподобно. Почти готова к любому повороту событий.       В ее глазах мелькнула игривая, опасная искорка. Она обняла Алису сзади, прижавшись губами к ее уху, так что та вздрогнула.       – Знаешь, чтобы сделать вечер... интереснее, мы могли бы... — ее рука скользнула вниз, по шелку платья, к низу живота Алисы, — ...вставить тебе одну маленькую игрушку. Чтобы ты помнила, кому принадлежишь, даже улыбаясь другим.       Алиса застыла, леденящий ужас сковал ее. Она почувствовала, как по спине пробегают мурашки. Но Виктория вдруг рассмеялась — тихим, колким смехом — и отступила.       – Ох, что это я. Забыла, что ты у меня еще невинное дитя, не испорченное грубыми играми. Не беда. Эксперимент откладывается. Надо же оставить место для... развития.       Она произнесла это с такой сладкой язвительностью, что Алисе захотелось кричать. Ее тело сжалось от отвращения и незавершенности угрозы.       Выйдя в гостиную, Алиса попыталась стать невидимкой. Но Виктория властно взяла ее под локоть и повела по кругу, представляя гостям — «моя воспитанница, Алиса». Каждое слово «потрясающая», «удивительная», «какая красота» отзывалось в ней мерзкой, липкой волной. Она чувствовала себя экспонатом на выставке. Ее хвалили за то, что в нее вложили, за то, во что ее превратили, и каждое слово было булавкой, воткнутой в ее настоящее «я».       И тогда подошел он. Аркадий Петрович. Крупный, с глазами-буравчиками.       – Виктория, ты, как всегда, затмеваешь всех. И твой новый... проект — не исключение. –Его взгляд обжег Алису насквозь. Он взял ее за подбородок, грубо повернул к свету. – Прелесть. Совершенно уникальная. Позволишь полюбоваться поближе?       Алиса застыла, превратившись в ледышку. Она смотрела на Викторию, умоляя, моля о пощаде. Но та лишь с легкой, заинтересованной улыбкой наблюдала со стороны.       – Она еще и рисует, — голос Виктории звучал сладко и гордо. — Невероятно одаренная. Я вкладываю в нее все самое лучшее.       – Искусство требует полной самоотдачи, — пальцы Аркадия Петровича скользнули с подбородка на шею, к ключице. — И абсолютной покорности. Не так ли, девочка?       Что-то в Алисе грохнулось и сорвалось с цепи. Она резко, с силой, которой сама от себя не ожидала, отшатнулась, сбив с его руки бокал с вином.       – Я сказала— не трогайте меня!       Тишина повисла густая, как сироп. Все замерли. Аркадий Петрович смотрел на нее с оскорбленным, холодным любопытством, вытирая платком пролитое вино.       Виктория не двинулась. Но изменилось все — атмосфера, свет, воздух. Она стала центром ледяного смерча.       – Алиса, — ее голос прорезал тишину, тонкий и острый, как лезвие. — Извинись перед Аркадием Петровичем. Немедленно.       – Но он... он меня трогает! Как вещь! — голос Алисы сорвался на визгливую, униженную ноту.       – Он проявляет к тебе интерес, который ты не заслужила, — слова падали, как удары хлыста. — А ты ведешь себя как последняя скверная девчонка. Извинись. Сию же секунду.       Взгляды гостей, полные любопытства и презрения, жгли ее кожу. Она была зрелищем. Наказанной собачкой.       Ноги подкосились. Воля, вся ее выстроенная крепость послушания, рассыпалась в прах. Она опустила голову, и слова вырвались сами, горькие и позорные:       – Простите меня, Аркадий Петрович. Я... я была неправа. Это большая честь.       Мужчина фыркнул.       – Ничего, Виктория. Дикарку всегда нужно приручать. Интересный процесс.       Общее напряжение лопнуло, сменившись сдержанным гулом. Инцидент был исчерпан. Виктория кивнула.       – Ты можешь идти в свою комнату.       Это было не разрешение. Это было удаление с позором.       Алиса не побежала. Она пошла медленно, с прямой спиной, как ее и учили, неся свое унижение как последнее достоинство. Зайдя в комнату, она захлопнула дверь, прислонилась к ней спиной и медленно сползла на пол. Внутри все кричало. Она не плакала. Она просто сидела, сжавшись в комок, и смотрела в пустоту, сжимая в белых пальцах подол черного шелка.       Так ее и застала Виктория несколько часов спустя. Прием закончился. Она вошла без стука, излучая холодное спокойствие. Алиса не пошевелилась, не подняла на нее глаз.       – Встань, — мягко скомандовала Виктория.       Алиса не двинулась с места.       – Я сказала, встань.       Медленно, будто преодолевая невесомость, Алиса поднялась. Она смотрела куда-то в пространство за плечом Виктории.       – Ты сегодня сделала шаг назад, — голос Виктории был ровным, без эмоций. — Но потом исправилась. Это главное.       Молчание.       – Ты недовольна? — в голосе Виктории зазвенела опасная сталь.       Алиса подняла на нее глаза. В них не было ни страха, ни покорности. Только чистая, обжигающая ненависть и обида       – Ты унизила меня. Позволила этому... этому... трогать меня. И заставила извиняться. Я не хочу тебя видеть. Уйди.       Она произнесла это тихо, но с такой недетской твердостью, что Виктория на мгновение замерла. На ее идеальном лице промелькнула тень неподдельного удивления, а затем — вспышка холодного, безраздельного гнева. Она сделала шаг вперед, и ее аура сжалась вокруг Алисы, грозя раздавить.       – Ты не хочешь? — она прошипела. — Ты, вещь, которую я из грязи подняла, которую одела, обула, в которую вдохнула жизнь, ты не хочешь меня видеть?       Она впилась пальцами в плечи Алисы, впиваясь в незащищенную кожу.       – Твое «хочу» или «не хочу» ничего не значит. Ничего! Ты будешь видеть меня, когда я захочу. Ты будешь дышать, когда я разрешу. Ты будешь благодарна за любое прикосновение, которое я сочту нужным тебе позволить! Твое тело, твоя воля, твое жалкое «я» — все это МОЕ!»       Она тряхнула Алису так, что у той зубы щелкнули.       – Ты поняла меня? Или тебе нужен еще один, более наглядный урок?       Алиса молчала, сжав зубы, глотая слезы ярости. Она поняла. Поняла все до конца. Сопротивление бесполезно. Оно только ужесточает правила игры.       Играя в послушание, она обманывала себя. Единственный способ выжить — не подчиняться. А принадлежать. Стать ее вещью не только телом, но и духом. И тогда, возможно, в этой капитуляции она найдет хоть крупицу покоя.       Она опустила голову. Это был не жест покорности. Это было знамя, приспущенное после проигранной битвы.       – Я поняла.       Виктория отпустила ее, удовлетворенно выдохнув. Гнев исчез, сменившись холодной властью.       – Умная девочка. Теперь спи. Завтра новый день. И мы начнем все с чистого листа.       Она вышла, оставив Алису одну в комнате, полной теней и отражений ее сломленной воли. Алиса подошла к зеркалу, к той самой идеальной кукле. Она смотрела на нее долго, а потом медленно, очень медленно, провела рукой по своему отражению.       Она больше не ревновала. Она больше не ненавидела. Она просто поняла правила. И теперь ей предстояло научиться играть по ним лучше своей хозяйки.       

***

      Тишина, воцарившаяся в особняке на следующее утро, была иного качества. Она не была уютной или богатой. Она была металлической, натянутой, как струна. Алиса проснулась с ощущением ледяной пустоты внутри. Все эмоции — ярость, обида, унижение — выгорели дотла, оставив после себя лишь пепелище и холодную, кристальную ясность.       Она встала, умылась, надела приготовленное на стуле платье — простое, серое, без единого намека на индивидуальность. Она не посмотрела в зеркало. Ее отражение было теперь просто униформой.       В столовой Виктория уже сидела за столом, погруженная в планшет. Она выглядела безупречно, как всегда. На ее лице играла легкая, уверенная улыбка — она ожидала увидеть раскаявшуюся, испуганную девочку или, на худой конец, подавленную жертву.       Алиса вошла. Не потупив взгляд, но и не встретившись с ней глазами. Она села на свое место, развернула салфетку и молча принялась за завтрак. Ее движения были механическими, точными, лишенными всякой эмоциональной окраски. Она не улыбнулась. Не нахмурилась. Она просто ела.       Виктория отложила планшет. Ее взгляд, тяжелый и ожидающий, уперся в Алису.       — Доброе утро, солнышко. Как спалось? — голос ее был сладким, медовым, полным ожидания капитуляции.       Алиса подняла на нее глаза. Взгляд был пустым, как чистый холст.       — Хорошо, Виктория Сергеевна. Спасибо.       Она ответила ровно на вопрос. Ни больше, ни меньше. И снова принялась за еду.       Легкая тень недоумения скользнула по лицу Виктории. Она явно ждала иного развития событий — слез, оправданий, мольбы о прощении.       — Я надеюсь, ты сделала правильные выводы из вчерашнего вечера, — продолжила она, пробуя другой ключик.       — Да, Виктория Сергеевна. Я все поняла, — ответила Алиса тем же ровным, безжизненным тоном, даже не отрываясь от тарелки.       Пауза за столом стала звенящей. Виктория отпила глоток кофе, ее пальцы сжали чашку чуть крепче, чем было нужно.       — Сегодня у тебя урок французского в десять, далее йога. Я просмотрю твои работы из мастерской после обеда.       — Хорошо, Виктория Сергеевна.       Это «хорошо» звучало как автоматический ответ голосового помощника. В нем не было ни согласия, ни сопротивления. Было лишь констатирование факта.       Весь день прошел в том же духе. Алиса выполняла все приказания безупречно, но абсолютно механически. На уроке французского она без ошибок выполняла упражнения, но ее голос был монотонным, лишенным всякой интонации. На йоге она принимала позы с пугающей точностью, но ее лицо было каменной маской. Она не смотрела в глаза инструктору, не задавала вопросов.       Виктория несколько раз заходила в мастерскую. Она подолгу стояла за спиной Алисы, наблюдая, как та пишет. Картина была все та же — мощная, хаотичная, полная скрытой ярости. Но теперь и сам процесс стал другим. Алиса не рвала холст, не швыряла краску. Она работала с холодной, почти хирургической точностью. И это было пугающе.       — Что ты здесь изображаешь? — спросила Виктория, пытаясь завести хоть какой-то диалог, вернуть себе ускользающий контроль.       — Абстракцию, Виктория Сергеевна, — последовал безличный ответ.       — Она мрачновата. Не думаешь добавить света?       — Если вы прикажете, я добавлю.       Это было хуже любого бунта. Виктория чувствовала, как ее власть, которая кормилась эмоциями Алисы — страхом, гневом, вымученной благодарностью — уплывает сквозь пальцы. Ее идеальная кукла превратилась в идеального робота. И это сводило ее с ума.       К вечеру напряжение достигло пика. За ужином Алиса сидела все с тем же каменным лицом, отвечая на редкие вопросы Виктории односложно: «да», «нет», «не знаю».       Виктория отложила вилку. Ее терпение лопнуло. Легкая, едва заметная дрожь пробежала по ее идеально подведенным губам.       — Хватит! — ее голос, впервые за долгое время, сорвался на повышенный тон, резко ударив по звенящей тишине. — Хватит этого дурацкого молчания! Я с тобой разговариваю!       Алиса медленно подняла на нее глаза. В них не было ни страха, ни вызова. Лишь пустота.       — Я вас слушаю, Виктория Сергеевна.       Это было последней каплей. Виктория резко встала, отбросив салфетку на стол.       — Нет, Алиса, ты меня не слушаешь! Ты игнорируешь! Ты решила устроить мне бойкот? Мол, «я на тебя обиделась»?       Алиса молчала, глядя на нее своим стеклянным взглядом.       — Хорошо! — прошипела Виктория, ее идеальная маска окончательно треснула, обнажив чистый, неконтролируемый гнев. — Хорошо! Раз ты не хочешь разговаривать со мной, ты не будешь разговаривать НИ С КЕМ!       Она резко обернулась к горничной Марии, застывшей у буфета.       — Мария! С этого момента и до моего дальнейшего распоряжения никто из прислуги не имеет права обращаться к Алисе и отвечать на ее вопросы. Выполнять только мои прямые указания, касающиеся ее. Понятно?       Горничная, побледнев, кивнула.       — Так точно, Виктория Сергеевна.       — А теперь — марш в свою комнату! — крикнула Виктория, поворачиваясь к Алисе и указывая рукой на дверь. — И не смей из нее выходить!       Алиса безропотно встала и вышла из столовой. Ее спина была прямой, походка — ровной. Она не обернулась.       Через пятнадцать минут в ее комнату без стука вошли две горничные. Их лица были непроницаемы. Молча, избегая ее взгляда, они собрали все книги с полок, включая ту, что читала на ночь Виктория. Они забрали планшет, который та иногда давала ей для просмотра картин. Одна из горничных, не глядя, протянула руку.       Алиса молча отдала ей тот самый ультратонкий телефон. Последнюю ниточку.       Когда они ушли, захлопнув за собой дверь, Алиса осталась одна. В комнате, лишенной теперь всего, что могло бы занять ум. Не было книг, не было красок, не было музыки. Была лишь идеальная, стерильная, роскошная пустота. Она подошла к окну и посмотрела на темнеющий парк. На ее лице не было ни страха, ни отчаяния. Была лишь все та же ледяная пустота.       Она слышала, как в замке щелкнул ключ. Не просто захлопнулась дверь. Ее заперли.       Внизу, в кабинете, Виктория Вольская стояла у окна и трясущимися руками наливала себе коньяк. Ее идеальный мир дал трещину. Ее самая красивая, самая дорогая игрушка внезапно отказалась издавать звуки. И это молчание звучало громче любого крика. И было в тысячу раз невыносимее.       Она проиграла этот раунд. И она знала это. Но если она не может заставить свою вещь говорить, она заставит ее захотеть заговорить. Ценой полного, абсолютного одиночества.       Алиса же, стоя у окна, впервые за долгое время почувствовала нечто, отдаленно напоминающее покой. Она отдала все, что у нее оставалось — даже право на речь. И в этой тотальной потере была странная, извращенная свобода. Ей больше не нужно было притворяться. Не нужно было улыбаться. Не нужно было отвечать. Она могла просто молчать. И в этом молчании — оставаться собой.

***

Ребят, пожалуйста, давайте обратную связь, хотелось бы понимать, как вам история) Я за общение! Можете просто смайлы оставлять, меня это очень мотивирует! Хотя, когда я вижу то, как вы активно открываете главы, это тоже меня безумно радует! Всем спасибо!!! :)