Семейные драмы

Я лежала у себя в комнате, ожидая возвращения Бича, когда в мою дверь раздался стук. Я даже удивилась вежливости стучавшего, поскольку замок не был заперт изнутри, и дверь можно было открыть одним нажатием на ручку. Ещё большее удивление я испытала, когда увидела на пороге маму. Пару часов назад она готова была вынести дверь в мою комнату бульдозером, просто потому что я не открыла ей через секунду после того, как она подошла. – Санцет, я пришла извиниться перед тобой за то, что ты увидела утром… За мой нервный срыв, – мама грустно улыбнулась, после чего я жестом предложила ей войти. Мы утроились друг напротив друга на моей кровати, и я всё ещё не понимала, как мне реагировать на мамины ИЗВИНЕНИЯ? Но, видимо, она и не ждала от меня никакой реакции. И вдруг, внезапно для себя, я осознала, что мама пришла не столько извиниться, сколько хотела, чтобы я её выслушала. – Доченька, после сегодняшней сцены, которую я устроила тебе с утра пораньше, я бы хотела объясниться перед тобой. Я бы хотела попросить тебя, чтобы мы оставили этот разговор между нами, но и перед Бичем я тоже извинюсь… позже. Я бы, конечно, могла извиниться перед вами двумя сразу, но мне бы очень не хотелось, чтобы он слышал то, что я хочу рассказать тебе. У меня в голове пронеслось торнадо из мыслей: «Мама хочет извиниться перед Бичем?», «Что вообще успело произойти за последние часы?» и «Что же такое я сейчас услышу, что не стоит знать Бичу?» Я совру, если скажу, что мне не было неуютно и страшно в тот момент, но бежать было некуда, ведь мама начинала свой рассказ, о чём меня оповестил её тяжёлый вздох и вновь подкатившие слёзы. – В последнее время я много занимаюсь с психологом, и он донёс до меня очень важную мысль: «Нельзя судить детей за грехи их родителей». А я только и делала, что винила Бича за то, что сделал его отец, – мама запрокинула голову и потёрла переносицу в попытке сдержать слёзы. – И что такого сделал папа? – осторожно поинтересовалась я. – О, нет, Кристан – святой человек, он бы и муху пальцем не обидел. Я говорю о биологическом отце Бича, – эти слова свалились на меня, как гром среди ясного неба. – Что это значит? У Бича другой отец?! – я и так поняла это из маминого рассказа, но промолчать было выше моих сил. Может, мне казалось, что если я переспрошу, то ответ окажется другим. И я не ожидала, что после моих слов мама взорвётся. — Да, Санцет, Бич действительно не сын Кристана. Я забеременела им в 16! Кто вообще в здравом уме захочет ребёнка в таком возрасте?! Уж точно не девочка из благополучной и богатой семьи, у которой впереди вся жизнь. И уж точно не я… Тот урод… — мамин голос срывался, она то кричала, то переходила на едва слышный шёпот, — он был старше меня, ему было уже за 20, и он очень долго меня добивался…, если это можно так назвать. Я была уверена, что со временем он успокоится и отстанет, особенно когда узнает, что меня посватали с хорошим парнем, твоим отцом, но его это только разозлило. В тот вечер, когда ему рассказали о моей помолвке, он напился, нет, не так… Он НАЖРАЛСЯ и ворвался ко мне в комнату, до безумия взбешённый. А дальше… — мама больше не смогла сдерживаться и зарыдала - не заплакала, а именно зарыдала во весь голос, но, немного отдышавшись, продолжила — дальше случилось то, чего я бы не пожелала даже врагу. Он бил и насиловал меня, а потом снова бил и снова насиловал. Так продолжалось до тех пор, пока домой не вернулись наши… мои родители. Они оттащили его, но не для того, чтобы защитить меня, а для того, чтобы добить. Их удары были словесными, но от них мне стало даже больнее, чем от всех ушибов и разрывов, которые оставил на мне этот ублюдок. Собственные родители обвинили во всём меня: мои «слишком откровенные» наряды и вызывающее поведение. Твои бабушка с дедушкой никогда не были внимательными родителями, но такого удара под дых я и представить не могла. Целую неделю я просидела взаперти в собственной комнате, откуда меня не выпускали даже в туалет — они просто поставили ведро, а еду дважды в день приносили слуги. Никакой медицинской помощи после избиения и изнасилования я, естественно, тоже не получила, ведь, НЕ ДАЙ БОЖЕ, кто-то узнает, что дочь Мейеров — испорченная, и Брауны мгновенно отменят помолвку, а отец лишится такого богатого и щедрого бизнес-партнёра, в лице будущего свата. И пока мои родители думали о том, как бы сохранить своё чистое и благородное имя, моя голова была занята мыслями о том, как жить дальше. «Они не смогут, да и не станут, держать меня здесь вечно, просто дождутся, когда на мне заживут все визуально заметные повреждения. А внутренние? То, что у меня внутри их ни сколько не интересует. Затем они снова выведут в свет, будут восторженно обсуждать планы по объединению нашей компании с компанией моего жениха и молиться о скорейшем наступлении моего совершеннолетия, чтобы подкрепить деловые связи брачным договором. Моего мнения они даже не спросят, ведь я лишь красивая кукла, которую они стремятся продать подороже». У меня не было ни сил, ни желания ждать своей свадьбы 2 года, в надежде на то, что мой муж не окажется таким же ублюдком, как вся моя семья. Мне просто хотелось исчезнуть сейчас же, отмыться от того ужаса и позора, который я пережила. И я решила, что кровь можно смыть только кровью: дождалась, когда мне подадут ужин, а точнее говоря, столовые приборы. Среди них был нож, который предназначался для стейка, однако у меня на него были совсем другие планы. Я понимала, что у меня всего два пути — или на тот свет, или всю оставшуюся жизнь прожить с пожирающей меня пустотой. Тогда я выбрала первый вариант, схватила рукоятку ножа и вслепую начала резать свои запястья, на которых всё ещё красовались синяки от рук моего мучителя. Во мне кипела ярость, я не чувствовала боль и не помню, в какой момент всё закончилось, но очнулась я на больничной койке под капельницей и в окружении пол десятка медиков. Там я провела ещё около нескольких дней, ни в один из которых родители не удосужились меня навестить. Это было ужасное время, потому что меня постоянно тошнило и рвало, болела и кружилась голова. Врачи списывали всё это на большую кровопотерю, и только я понимала, что с моим телом происходило на самом деле — я была беременна. Беременна от мерзавца, который меня изнасиловал, который испортил мне жизнь. Я не стала говорить об этом своему лечащему врачу, поскольку боялась, что он сообщит обо всём родителям, а те, в свою очередь, помешают мне сделать единственно верный выбор в сложившейся ситуации. Естественно, я не собиралась рожать этого ребёнка. Да, он не был виноват в преступлении своего отца, но я его уже ненавидела. У меня был только один шанс исправить ситуацию, и всё, что для этого требовалось — незаметно выскользнуть из моей палаты, спуститься по лестнице на первый этаж, выйти на улицу и пройти пару шагов до здания отделения гинекологии. Я планировала в тайне ото всех записаться на аборт и рассчитывала на соблюдение врачебной тайны. План был беспроигрышным, по крайней мере, в моей голове. Впервые за последние недели кромешного ада, у меня появился луч надежды, который затмевал всё остальное: насилие, предательство родителей, мысли о повторной попытке суицида — всё. Из кабинета врача, который проводил диагностику моего состояния и менял повязки на моих запястьях, я направилась прямиком к выходу из корпуса стационарного лечения. Каждый шаг давался мне необыкновенно легко, я будто парила над землёй, мечтая о том, как уже через несколько часов я выйду от гинеколога, избавившись от сгустка клеток, который, по ощущениям, утяжелял меня в несколько раз. Тогда только появились медикаментозные аборты, и мне казалось чудом, что всего две таблетки отделяют меня от свободы. Но не тут-то было… Всё шло хорошо, пока я не сказала врачу, по какому именно вопросу пришла к нему. Мужчина посмотрел на меня с презрением, а затем задал вопрос, который прозвучал как гром среди ясного неба: «Зачем тогда ноги раздвигала?» Я опешила, не сразу сумев осознать его слова, а затем попыталась объяснить свою ситуацию, не упоминая об изнасиловании. Мой душераздирающий монолог его не особо впечатлил, и на меня свалился ещё один вопрос: «А лет-то тебе сколько, девочка?» Услышав ответ, он молча взял у меня из рук медицинскую книжку, пробежался по ней глазами, а затем, всё так же молча, вышел из кабинета. Его не было минут тридцать, а то и все сорок, а когда он вернулся, то следом за ним ворвалась разъярённая женщина с выпученными глазами, в которой я узнала свою мать. Она схватила меня за запястье, стиснув его так, что я почувствовала, как её ногти впиваются и надрывают кожу на месте недавних порезов. Пока она тащила меня к парковке, я слышала только её агрессивное дыхание, она посмотрела мне в глаза лишь однажды — перед тем, как дать пощёчину. До дома мы ехали в гробовой тишине. Повязка на запястье снова пропиталась кровью, щека горела от удара, по всему телу разливалась дрожь, но я этого даже не замечала, ведь самая сильная боль пылала у меня в груди. Я осознавала, что это конец. Конец моей жизни. Я навсегда запомнила тот злополучный день, который окончательно уничтожил во мне счастливую юную девушку. Мой собственный дом превратился в филиал ада на Земле, а мать с отцом стали персональными экзекуторами. Меня не били, но не из жалости, а чтобы не портить товарный вид. Психологическое давление, которое на меня оказывали, не шло ни в какое сравнение с тем, что я когда-либо испытывала ранее. В какой-то момент я и сама почти поверила в то, что я мерзкая грешница, потаскуха и убийца младенцев, которая попадёт в ад. Родители были настолько зациклены на будущем, еще не рождённом, ребёнке размером с горошину, что совершенно забыли, что у них есть уже существующий ребёнок — я, — который нуждался в спасении гораздо больше, чем сраный сгусток клеток. Но им было плевать на меня, я казалась им уже упущенным, бракованным материалом, так что теперь они во всю примеряли на себя роль бабушки и дедушки. А дальше всё развивалось так быстро, что позавидовал бы любой аргентинский сериал, ведь счёт шёл на недели. Мне нужно было быстро соблазнить Кристана и переспать с ним, чтобы он решил, будто это его ребёнок. Мне повезло, ведь твой отец уже тогда был в меня влюблён, так что затащить его в постель оказалось не сложно. Он тоже мне нравился, и оттого врать ему было невыносимо. Несколько раз я даже порывалась рассказать ему правду, но боялась. Боялась снова разозлить родителей, а ещё больше того, что он меня осудит, не поймёт, бросит. С каждым днём мы становились всё ближе, а наши узы всё крепче, я не хотела его потерять. А дальше начался настоящий цирк: новость о беременности потрясла родителей Кристана, но уже через неделю обе наши семьи начали подготовку к свадьбе. Все суетились, выбирая лимузин, декор ресторана, свадебные костюмы, меню и прочие абсолютно не интересующие меня вещи. Я видела все эти события, будто в ускоренной съемке. Подготовка. Свадьба. Медовый месяц. Роды. Удивительно, но, учитывая все мои стрессы и другие обстоятельства, которые с большой вероятностью могли привести к генетическим аномалиям при развитииплода, у меня родился здоровый мальчик. Слыша имя сына, все умилялись тому, что мы с Кристаном назвали его Бич в честь пляжа Майями Бич, на котором провели свой медовый месяц, загорая и купаясь в океане. И только я знала, какой смысл вложила в него на самом деле… — мама сделала глубокий вдох и на выдохе процедила — сукин сын. Но самое ироничное то, что организаторы цирка, в котором я оказалась — замужем за таким же малолеткой, как и я сама, с ребёнком, которого обманом на него повесила — мои родители погибли всего через год, в автокатастрофе. Надеюсь, они сейчас в аду, куда так боялись попасть. Последнее предложение мама произнесла с особым удовольствием. А я просто потеряла дар речи, будучи абсолютно не готовой услышать ТАКУЮ правду о своей семье, о бабушке с дедушкой, которых я никогда не видела, но всегда мечтала иметь. Слёзы сами покатились по моим щекам, когда я представила, каково было маме, которая была тогда моей ровесницей. Её жизнь только начиналась, но какой-то ублюдок просто взял и уничтожил её, словно букашку, которую можно было раздавить, растерев между пальцами. – Он не сел в тюрьму? Тот ублюдок… – только и смогла выдавить из себя я, надеясь услышать, что-то, что хотя бы отдалённо напоминало бы справедливое наказание. – Нет, – с болью в голосе ответила мама, – естественно, я хотела написать на него заявление, но тогда все бы узнали, что я подверглась изнасилованию, чего, как я уже сказала, мои родители допустить никак не могли. К тому же, этот урод… он был в хороших отношениях с моими родителями, они были уверены, что он просто оступился, и не хотели ломать ему жизнь. Только вдумайся! Они не хотели ломать жизнь насильнику, наплевав на то, что он сломал мою. – Чёрт, мам, я понимаю, что никакие слова не вернут тебе ту жизнь, которой ты могла бы жить, если бы не случилось этого дерьма…, но мне безумно жаль, что тебе пришлось через подобное пройти. И ты такая сильная, – от рыданий у меня дрожал голос, но мне хотелось хотя бы немного поддержать маму. Она ничего не ответила, лишь прижала меня к себе и заключила в объятия, которые были самыми тёплыми за всю мою жизнь (и самыми мокрыми). – Только сейчас я понимаю, как глупо было винить в чём-то подобном Бича. Я просто больше всего на свете боялась, что кто-то из моих дочерей столкнётся с тем же, с чем пришлось столкнуться мне. Я боялась, что у Бича проснётся какой-то ген насилия, и боялась, что ты не сумеешь мне в этом признаться, – подытожила мама, когда мы обе уже подуспокоились и практически перестали плакать. – Теперь я понимаю и очень ценю твоё беспокойство. Но, знаешь, если генетически мой папа и не является папой Бича, то уж характеры у них буквально одинаковые, а ты сама сказала, что отец и муху пальцем не обидит. Мой брат точно такой же. Тебе стоит дать ему шанс и попытаться посмотреть на него не как на ребёнка того насильника, а как на твоего ребёнка, мам. Я очень надеялась, что это не прозвучит слишком жёстко и, кажется, маму всё устроило. Она улыбнулась, посмотрела на меня с благодарностью и сказала: – Ты стала такой взрослой и мудрой, доченька. Спасибо. Я тебя люблю. А затем она быстренько смахнула остатки слёз со своих щёк и зашагала прочь из комнаты. В моей же голове продолжали эхом звучать её последние слова:«Спасибо. Я люблю тебя», «Спасибо. Я люблю тебя», «Спасибо». Я всегда хотела услышать это от неё, но стоили ли эти слова всего остального, что мне пришлось узнать сегодня? И как мне теперь смотреть в глаза Бичу? Он и без новости о том, что является сыном насильника, периодически чувствует себя виноватым за то, что «совратил» меня (хотя, если копнуть глубже, становится кристально ясно, что это я совратила его), он не говорит об этом вслух, но я слишком хорошо его знаю, чтобы ничего не замечать. Боюсь представить, как он отреагирует, если узнает правду о своём рождении. А вдруг он снова отдалится «ради моего блага»? Вдруг решит, что мама была права, что он такой же насильник, как и его биологический отец? Но во всём этом кромешном тлене есть и положительная новость – мама сказала, что собирается извиниться перед Бичем, а это значит, что наше с ним общение снова станет легальным, не только во время этих майских праздников на даче, но и после их завершения. Конечно, нам всё ещё придётся скрывать свои отношения, но хотя бы сам факт общения больше не нужно будет маскировать под встречи с несуществующими подружками или прогулки с Чедом. Я испытала искреннее облегчение.