ржавая кожа

      Поверхности керамического гранита выглядят так реалистично бугристо, что невольно удивляешься, как бухая элита до сих пор не обломала себе ножки. Хотя Уоррен Мосс на этот раз не взял в рот ни капли, ещё вполне мог стоять на ногах и фокусировать взгляд, на афтерпати после кинопремьеры было душно даже ему. Воздух, насыщенный пылью, душком пованивающих тел, смешанным с запахом брендовых парфюмов из реклам, казался неподвижным, словно плёнка, затянувшая лица собравшихся. Плафоны на потолке обнажали каждую щербину на штукатурке и женских лицах, а кристаллы люстр искрились, будто нагло плевали усмешку в лицо всем этим людям, гордо задирающим головы, глотнуть винца.       Он уже столько раз участвовал в подобных играх, с возраста, когда ещё не мог дать обоснованный отказ, что теперь был в курсе: все на тебя смотрят и тебя видят, но не запомнят, если нет на совместной фотке. Если ты не бросил ни одного дружелюбного взгляда и не подставил язык под их подошву.        Уоррен Мосс изредка менял расположение и полные фужеры в руке: то у самого края зала с французским игристым, то возле колонны, словно её грань, с, кажется, итальянским виноградным безобразием. Длинный, с покатой линией плеч, на этот раз он был одет в обычный чёрный костюм из эйчэндэма, который сидел на нём так, будто был не сшит, а скреплен скобами – грубые линии ткани подчёркивали странную, почти тревожную прямолинейность его осанки. Под костюм подошла старая серая рубашка, лишённая галстука, её воротник выглядел так, словно руки Уоррена терзали его перед зеркалом, пытаясь исправить несуществующий изъян. На лацкане пиджака - крошечное пятно от приконченного в машине бургера, его вряд ли сотрёшь теперь. Зачем? Никто не заметит. Никто и не смотрел на него.       Но сам он смотрел. Его взгляд был прикован к кое-кому очень важному. Всё почти так же. Расстояние, напряжение и звуки. Чужой костюм – безупречен, из ткани, которая ловила свет и сама себе дышала. Уоррен знал, как давно Джейсон Ривз посещал своего нынешнего портного, и где покупал последние запонки. В тех самых магазинах, у дверей которых стоят секьюрити, открывающие двери, и куда входят строго по одному. Рубашка, белая до скрипа в глазах, выглядывала из-под пиджака, как гладкая кожа человека, которому неведомы ни поры, ни следы усталости. Его вещи стирала и гладила Сандра. Уоррен читал её резюме, и объём работ, которые брал на себя один человек, действительно похвален. За подобный уход и получала девушка немало, но всё ещё водила дерьмовую машину. А Джейсон посасывал своё шампанское, одна бутылка которого была стоимостью этой машины. Стеклянный бокал обнимал его пальцы, длинные, с тонкими суставами. Они были почти аристократичны, как любят говорить люди, но в этом случае не обошлось бы без доли иронии.       Уоррен знал каждый его жест. Ещё до того, как Джейсон Ривз протянул руку за бокалом, он уже видел этот момент в своей голове. Его движения казались механически правильными, как у тщательно настроенной машины, созданной только для одного – притягивать взгляд и подавлять своей идеальностью. Он совершенно плотоядно отравлял и обездвиживал. Уоррену уже невозможно было излечиться от этого, но у всех этих людей ещё будет шанс.        Толпа шевелилась, но вокруг господина Ривза оставалось пространство, словно воздух избегал касаться его так же, как и люди. Они смеялись, кивали друг другу, шептали что-то на ухо, а он стоял посреди этого действа, словно не человек, а идея – неподвластная времени, непостижимая. К такой идее идут десятилетиями, а когда приходят, понимают – можно умирать.        Он будто бы во всех делах этого города: открытие моста, бал дебютантов, протесты по любому поводу. У него на всё найдётся время, даже если он работает по двенадцать часов в сутки включая выходные.         Уоррен продолжал наблюдать. Его лицо оставалось спокойным, но под кожей, как змеи в тёплой земле, шевелились паразиты-мысли. Что, если и в этот раз не удастся? Что, если Джейсон Ривз не взглянет на него и его растрепанные волосы? Он чувствовал лёгкое жжение под ногтями, зудящее желание       действовать. Есть другие способы.       Он уже видел мистера Ривза в разных сценариях. В одних он подходил к нему вежливо, предлагая руку и пустую фразу о погоде. В других – срезал дистанцию одним резким шагом, чтобы заставить того заметить себя. Опрокинуть бокал, наступить на ногу, пихнуть плечом. Но были и другие картины. Беспокойные, липкие, которые Мосс держал в себе, как зверя на цепи. Если ничего не получится, ограничение порвётся. Кому как ни ему знать, что закон имеет власть лишь над бедными?        Вокруг всё двигалось, словно ржавый механизм, под скрежет бокалов и бесконечное «это было нечто», «как же трогательно». Один из критиков, довольно молодой, а уже похожий на желе с конденсатом, стоял у длинного стола с закусками, где дымился кусок форели. Его руки, мясистые и влажные, рвали хлеб на части, оставляя жирные следы на скатерти. Где-то у окна хрупкая девушка в прозрачном платье теребила край своей жемчужной серьги, нервно посматривая в сторону продюсера, который едва скрывал скуку за приторной улыбкой. Наверняка, они потрахались, а потом он её отшил. Просто куча людей, в которых он привык замечать лишь омерзительное.              Уоррен Мосс сейчас не видел их. Они для него были пылью на стекле. Всё существо было нацелено. Он видел, как объект его наблюдений слегка наклоняется, слушая очередного собеседника – посредственного, но довольно известного писателя, чьё лицо уродовали морщины, словно дороги в навигаторе. Джейсон Ривз слушал, и ему будто даже не было скучно.        Такой галантный мужчина повернулся и к другой собеседнице, ни сколько про неё не забывая, — женщине в тёмно-зелёном платье, напоминавшем блестящую кожу земноводного. Она, забитая ботоксом до отказа, держала фужер, почти пугающе неподвижно, как будто её пальцы были сделаны из твёрдых материалов. Их разговор был вежливым, но поверхностным: женщина бросала фразы, полные тонкой насмешки, а Джейсон Ривз отвечал сдержанно, его голос был низким, но отчётливо слышимым даже на расстоянии. Почему он всегда разделял общество престарелых дам в таких местах? Даже взглянуть было не на что.        Уоррен позволил себе шагнуть чуть ближе. В его движении было что-то звериное: мягкость, переходящая в напряжение, словно он готовился к прыжку. Его ботинки из искусственной кожи, дешёвые и слегка потрёпанные, не подходящие к цвету его костюма, ступали по полу почти бесшумно. Накануне он закинул в рот жвачку, что придало уверенности немного баллов.        Толпа расступалась перед ним лениво. Люди замечали высокую фигуру Уоррена Мосса краем глаза, но тут же отворачивались, будто его присутствие вызывало лёгкое беспокойство – реакция на подозрительных одиночек. Пара молодых актёров, маячивших возле окна, наблюдали за ним, принимая за своего, – ранее бедного, но обредшего славу и уважение. Уоррен Мосс был не совсем уж дурен собой, но актером стал бы посредственным, можно сказать одножанровым.        Мосс знал, что они чувствуют. Он умел это вызывать. Его спокойствие всегда оборачивалось остриём, которое давило на тех, кто не мог вынести молчания. Вместо университета он сразу отправился на службу, что дало ему намного больше, чем актерский курс. Не важно. Он чувствовал только Джейсона Ривза. Его фигуру, его лопатки и спину, которые даже под идеально подогнанным костюмом выглядели так, будто были сделаны для тяжёлых ударов, а не для светских бесед. Наверняка он был очень выносливым. Он мог бы вынести вообще всё и не дышать минуты три.        В этот момент что-то щёлкнуло. Господин Ривз соизволил рассмеяться. Это был негромкий, почти выверенный смех, звучащий так, будто его записали заранее и проиграли на плёнке. Член Уоррена привстал от этого звука. Джейсон Ривз чуть наклонился, совсем доверительно, к женщине в зелёном платье, его рука небрежно коснулась острого локтя, направляя. Её глаза блеснули от удовольствия. Этот мужчина был не только завидным собеседником.        В голове Уоррена всё кипело. Смех звучал в его ушах так, будто был посвящен ему. Казалось, этот звук проникал внутрь, разрезал мозги на части. Эта доля – на жаркое, а эта – в суп.        Тем временем зал наполнялся ещё большим количеством гостей. Один из них, режиссёр в возрасте, с кривыми зубами и мокрыми пятнами пота на воротнике, громко говорил что-то про «новую волну французского кино». Они все здесь якобы были особенными. А Джейсон Ривз здесь просто был и создавал такое впечатление, словно тоже что-то в этом понимал.        Этот мужчина выглядел здесь так просто и открыто – естественно, что Уоррен вновь замедлил шаг.        Выждал. Может, сегодня не самое подходящее время? Господин Ривз не остаётся ни на секунду без компании, разве это подходящий момент для такой встречи? Ещё совсем немного подождать, но… Джейсон Ривз повернулся к собеседнице, сказал ей что-то короткое, вежливое, после чего она скупо усмехнулась, помахивая пустым бокалом. Затем он сделал вместе с ней шаг в сторону, и в этот момент Уоррен решительно двинулся им навстречу.       Их пути пересеклись возле высокого столика, заставленного алкоголем. Джейсон Ривз взял один с точностью снайпера, не роняя ни капли, и галантно передал его женщине. Уоррен ненамеренно задел край столика рукой, слышно звякнув стеклом, слегка запнулся, но тоже протянул руку.       – Эм, – о, это было высшим проявлением его вежливости и лучшим для его сдерживаемого нетерпения. Привыкший к черствой резкости приказов, он никогда не расслаблял язык и держал челюсти напряжёнными. Все те остроумные заготовленные заранее замечания вдруг померкли в его голове. – Это пойло на вкус как редкостная параша. Может, хочешь выпить что-то другое?       Парочка обратила своё внимание на такого типичного него. Чтобы сюда проникнуть, ему пришлось выебать одну из местных официанток, но они не смогли бы этого понять.        – Здравствуй, – жутковато натягивая на лице кожу улыбнулась ему эта женщина с легким пренебрежением и, хотя её пришлось одарить некоторым взглядом, Уоррен обращался совсем не туда. – Ты просто преувеличиваешь, но раз уж предлагаешь, то… – Она осмотрела его по-хулигански разнузданную фигуру и опустила напряжённые брови, – я могу поразмышлять об этом.        А Джейсон уже куда-то поторапливался с выражением лица «не буду мешать» и «какой же позор». Это было очень деликатно, но в то же время невероятно грубо, совершенно не в пользу, не в стиле Джейсона Ривза. Это могло показаться подозрительным, если бы Джейсон не заметил его на прошлой вечеринке. Уоррен поторопился схватить его за предплечье.        – Ты куда? Я говорю с тобой.              Ни в одном сценарии Джейсон так преувеличенно вежливо не отмазывался от него. Он ловко двинул рукой, чтобы освободиться. Уоррен не торопился с этим и лишь крепче сжимал пальцы, безумно и жалко глядя в его лицо. Это могло бы выглядеть как конфликт, но пока им не было. Уоррен просто испугался, что он покинет его так быстро, даже не рассмотрев. Не поняв, кто перед ним, сколько всего прожил и на что был готов пойти.        – В таком случае, мне тоже безумно приятно это внимание. Самые изысканные комплименты не идут в ногу с чем-то оригинальным, правда, Тереза? – Он мягко улыбнулся, не принимая однозначно косноязычное предложение, но поинтересовался: – Почему ты всё ещё меня держишь?        – Перепил, – улыбнулся зубами Уоррен и тут же расцепил суставы пальцев, пока что-то в очередной раз не разломилось под его хваткой. Он не мог поверить, что только что его касался. Этот факт затормозил и не позволил как надо придумать и сформулировать то, что он скажет позже. Он раскатал по нёбу жвачку и выжал: – Знаешь, что я ненавижу здесь больше всего?       Джейсон Ривз расправил рукав и, приподняв бровь, как человек, который понимает, что сейчас последует что-то либо интересное, либо невыносимо глупое, прислушался. То, как вблизи выглядит его лицо, – нечто совершенно невыносимое. Оно было некой искусной природной подлянкой, совершенной и притягательной.        – Все эти вот люди, – Мосс указал в сторону толпы, где, например, какой-то мужчина размахивал руками, словно дирижировал симфонией невидимых идиотов. А какая-то старая пизда вдруг подумала, что Уоррена Мосса может интересовать её компания. Они ведь просто клоуны, играют в жизнь ради этой крохи жалкой эмоции. Ему показалось, что Джейсон поймёт это. – Они нихрена не знают, зачем они здесь. Говорят ни о чём, хлебают плохое вино и думают, что они охренеть как много понимают. Но это же всего лишь идиотский фильм.        Лёгкая усмешка коснулась чужих губ. Может, такой гордый господин Ривз принял это отчасти и на свой счёт. Может, не был согласен. Или не хотел выглядеть согласным перед остальными.        – Это невыносимо, – признался Джейсон Ривз, спокойно подставляя ладонь прямо ему, Уоррену, под нос. Он не выглядел раздражённым, а от его запястья пахло незнакомым парфюмом. Точно не то, что было у Джейсона дома. – Выплюнь.        – Кто это? – Спросила женщина, уже более раздражённо, но не менее заинтересованно, и Уоррен очень раздражённо зыркнул на неё перед тем, как покорно выложить жвачку из своего рта в чужую руку. Он надеялся, что она уже свалила, но, похоже, ему стоило эту просьбу озвучить. А может и добавить, что на такой фигуре обтягивающие платья выглядят не лучше, чем работы начинающего таксидермиста, да и такое количество туши на ресницах больше похоже на бока гусеницы. Однако течку у подобных сучек он чувствовал за километр, и это её наверняка заведёт лишь ещё больше.       – Понятия не имею, – вдруг признался Джейсон весело и ни капли не смущенно, убирая смутившую его резинку в какую-то салфетку, что он взял со стола с закусками. Он выдерживал вопросительный ответный взгляд так хорошо, что было не похоже, словно он играл. – Молодой человек ещё не представился.        Скорее, дурной анекдот. Представьте: человек, который терпеть не может кино, оказывается на приёме, где все говорят только об этом.       Уоррен ненавидит и само слово «досуг». Оно звучит как что-то заурядное, скучное, как будто человек должен заполнять свободное время полезным. Собирать грёбанные макеты машинок, как его отец, печатать никому не нужные фотографии, чтобы потом их даже не смотреть, как мать.        Уоррен не заполняет. Не собирает ни ракушек, ни статуэток писающих мальчиков.        Иногда он просто лежит, глядя в потолок, перебирая в голове всё подряд. Он не читает книги, если только не нужно что-то конкретное. Фильмы и сериалы ему слишком длинные, но те диски, что он уже хранит, можно пересматривать десятки раз. Музыка – навязчивая и всегда одинаковая. Похожие друг на друга треки по радио и в кафе. Вечные повторы, пережёванные тысячи раз. Уоррен слушает только ту музыку, где рвут струны и голосовые связки, а басисты на заре славы помирают от передоза.       Иногда он выходит на улицу, но только по знакомым местам. Просто ходит, не задумываясь, куда. Наблюдает за прохожими. Подмечает мелочи: нервные жесты, не всегда самые счастливые, неудачно подобранную одежду, неестественные улыбки. Иногда едет в бар и смотрит, как люди напиваются, становятся откровеннее и слабее. Он тоже напивается, но он принципиально отличается от остальных.        Но чаще всего он ничего не делает.       Просто ждет.       А следовать за Джейсоном – всё-таки не хобби. Это огромный, мать его, труд.        – Похоже, он и правда неважно себя чувствует. Раз уж это выпало на мою долю, я позабочусь об этом, Тереза. Всё в порядке, – Джейсон Ривз успокоил её и отпустил, как свою секретаршу, даже если её годовой заработок в десятки раз превышал его собственный. Он смотрел на Уоррена чуть насмешливо, но далеко не как на старого-доброго друга. Как на кого-то, кого стоило бы отчитать, но это вряд ли в итоге будет понято.        Неужели он всё забыл? Уоррена начало подташнивать, но он ничего не мог с этим сделать. Даже разозлиться на Джейсона он вдруг не смог.        – Так как же тебя зовут? – Не столько полюбопытствовал, сколько настоял мужчина. Возможно, он запишет это имя в свой реестр с запретом на приближение в 2 километра.        – Уоррен, – коротко представился, ведь его фамилия теперь имела мало смысла.        – Ну привет, Уоррен. Честно сказать, ты мне слегка подсобил, – Джейсон Ривз так спокойно в этом признался, обмахивая себя ладонью. Он выглядел так же собранно, но словно немного расслабил колени. – Я подустал на сегодня от всех этих разговоров, если ты понимаешь.        Оу. Кажется, он совсем не хотел меня видеть.