ржавая кожа

      Они сами выставляли напоказ свои уязвимости - надо было просто успевать их подмечать.       Кто-то вздрагивал от резкого звука. Кто-то терял голос, если его резко одергивали. Кто-то морщился от запаха крови.        А в пространстве, где под рукой не было мамы с папой, все до усрачки боялись нового авторитета – преподавателей. Уоррену далеко до понятия этого страха вероятно потому, что всерьёз ему по несложному пути жизни ничего не угрожало даже когда палку он, откровенно говоря, перегибал. Но он помнит, как его сочинение впервые показали всему классу, впервые по-настоящему задев.        – Это неразумно, мистер Мосс, – господин Ньютон тогда кинул его тетрадь на пол, как что-то, обо что мог испачкаться, но никто не смеялся. Все мальчики в классе опустили глаза в парту – в этом Уоррен Мосс убедился. – Если это кажется тебе забавным или, ни дай бог, нормальным, то я бы смело предположил, что ты глубоко болен.        Тогда Уоррен пожал плечами на столь красивые и пустые слова. Как и всегда, в тот раз ему ничего не сделали. Заставили выбросить тетрадь, да написать новые сочинения: по одному на день недели. И всё-таки Уоррен не понял сути этой претензии. Разве вся вещь не в том, что мы опишем то, что нас интересует? Хотя спросить, что же там в чужих тетрадях, было не у кого. Но в детективах, боевиках, даже в гребаных сказках кровь была отдельным персонажем. Почему же именно его мысли вызывали у кого-то столь сильное отвращение?        Когда дело касалось сочинений по Английской литературе, философии, политологии и искусству, то, порой, тему, как они говорили, выбирать можно было на свой вкус. Наверняка, все тут же лезли в будущие планы, профессии родителей, анализы последних прочитанных книг, как Уве. Уоррена волновали темы холокоста, геноцида в Руанде, культурная революция в Китае, резня в Сребренице и далее по списку. Ему не была интересна сама этническая сторона вопроса, лишь то, как более сильные люди справлялись с большинством. Они подавляли, имея деньги, оправдывались борьбой с терроризмом, или просто экспериментировали в своих интересах. Кто-то, если предположить, ради удовольствия. Он был так глубоко в это погружен, что затрагивал при любой удобной возможности, даже когда дело было не в эссе по истории.        До какого-то времени, первые полгода после прибытия в Веллингтон Крест, он не думал, что вообще чем-то отличается от других парней. Достаток у их родителей был примерно один и тот же, почти у каждого второго братья или сёстры, все они видели семью примерно, в лучшем случае, раз в неделю… Их школа носила девиз Sapientia et Virtus, что, как ему сказали в день прибытия, означает Мудрость и добродетель.        Это не мешало им быть бесконечно жестокими друг с другом неучами. Это мнение было даже выше мнения первого авторитета. Старшие всегда дёргали младших просто потому, что были сильнее, а те озлобленно не могли дождаться, когда же наконец настанет счастливый момент, и они смогут взять господство над слабыми в свои руки. Уоррену, если не лукавить, тоже были интересны подобные игры. Но из-за плаванья и верховой езды, спорт в принципе не вызывал в нём отвращения, ведь он сделал бы всё, чтобы внешне не выглядеть, как Коннор, он выглядел гораздо крупнее своих одногодок. Его удивляло, что никто к нему не лез, но понимал, что дело не только в этом. Некая духовна неприкосновенность позволила ему начать играть раньше, чем остальным одногодкам.        Он точно не помнит, как звали того парня. Даже не уверен, что когда-то знал. Хилый, с сутулыми плечами и тонкой кожей, носил очки и всегда ходил по форме, – какой-то вроде ботан, сын инженера. Уоррен не то чтобы его ненавидел, но его все задирали. Это было Iuste et naturaliter – справедливо и естественно .        Всему воля случая: однажды этот парень так торопился от своих задир, что задел Уоррена плечом в коридоре. Удивительное дело, тот не стал устраивать сцены.       После уроков Уоррен последовал за ним, не торопясь, не прячась. Он почти целый вечер провёл в наблюдении, как тот существует. Выяснилось – не безпроблемно. Парень, кстати, быстро понял, что за ним следят. Он свернул в переулок возле школы, надеясь, что Уоррен теперь пройдёт мимо. Не прошёл.       – Я слышал, что у людей есть такая точка, всего одна, что если ударить в неё, человек может потерять сознание, – сказал Уоррен, когда тот второклассник прижался спиной к кирпичной стене. – Но только слышал.        Тот не ответил, задышал только быстрее. Будь возможность – сбежал бы. В этом виде не было ничего для него привлекательного, мерзко немного.        Уоррен сделал медленный шаг навстречу, даруя ему возможность вырваться. Но тот даже не попробовал. Дело было не в месте и времени, а в самой структуре человека. Тогда Уоррен без предупреждения и ударил ему кулаком в грудь. Звук был глухим, как если бы кто-то резко сжал пустую пластиковую бутылку. Второклассник закашлялся, сполз по стене, пытаясь вдохнуть, но воздух не входил в лёгкие. Уоррен некоторое время смотрел на него, раздумывая, стоит ли добавить ещё удар, но этого ему оказалось достаточно. Ведь в каждом человеке должна быть какая-никакая гордость? Что-то вроде желания спасения.        А никто не спасёт тебя, кроме самого себя.        – Кажется, эта не та точка.        Он никогда не найдёт её, если будет наносить по одному удару хоть всем присутствующим в этой школе.        Он ушёл, не оборачиваясь, а позади слышался хриплый кашель и судорожные вдохи. Наверное, тогда второклассник был рад, что всё быстро закончилось. Для Уоррена, который не нашёл в этом особого смысла и удовлетворения, только началось.        Уоррен не общался со сверстниками, когда учился дома, но сейчас он не нашёл другого способа получать информацию. Это стало его связью с ними. Иногда он приходил и «болтал» с разными парнями. Его собеседники никогда не повторялись и на них не оставалось таких следов, которых нельзя было объяснить чем-то вроде падения с кровати. Иной раз падением с лошади.        Вот уже около шести лет он ничего не слышал о Джейсоне, но иной раз думал, чем тот мог бы быть занят. Тогда он посмел себе вообразить, что ненавидит его. Смехотворно.        В то время он был спецом по части самоубеждения, это стало способом выжить. Хотя несложно было жить там: их очень хорошо кормили, даже слишком, а учителя, хоть и были строгими, никогда не поднимали на учащихся руку. Он не конфликтовал с соседями по комнате, но и не общался с ними напрямую.        Это не значило, что у Уоррена вообще не было друзей. Хотя со стороны это могло быть немного удивительно.        Уве тоже не был похож на других. Он был из тех, кто вывернется, поломав себе все суставы, но ни удара не стерпит. Другим одной своей прошивкой, как выходец европейских эммигрантов, хотя говорил на таком же понятном английском. Он был и не таким, как Уоррен – не жестоким, не агрессивным, но чем-то странным. Всегда не от мира сего. Он вечно приносил проблемы, хотя никогда в итоге не оказывался официально виноватым.        Всё, что думал о нём Уоррен, – это не «взять бы его к себе на каникулы» или «искалечить до неузнаваемости». Уоррен недоумевал, как один человек способен вынести столько эмоций и ебанцы. Раз уж на то пошло, то в голове никак кроме «ебанутый» он его не называл.        Они не дружили в обычном смысле, но иногда дрались. Совсем уж редко оставались после уроков в библиотеке, Уве вечно там зависал, и разговаривали. Не о том, кто сколько девчонок успел помацать или что задали по алгебре, а о вещах, которых мало от кого услышишь. Уоррен ни с кем об этом не говорил, кроме Джейсона.        – Тебя отец бьёт? – Незаинтересованно вдруг спросил друг, так и не отвлекаясь от книги.        – Нет. – Скучно ответил Уоррен, даже врать не хотелось. Ему не нравилось читать ни философию, ни естествознание. Ему почти ничего не нравилось читать, кроме тех книг, что он привез из дома – «ночь» Эли Визель, «людоеды цунамми», «Мао: неизвестная история» и ещё около пяти других. Всего восемь книг в целом, которые он перечитывал одну за другой. Уве был чуть-чуть разочарован, не найдя там Майн Кампф. – А тебя наверняка. Создаётся впечатление, что тебя часто по голове били.        – Он, конечно, тот ещё фрик, но не то, – он не отводил взгляд от текста. Было понятно, что все темы, которые он хотел обсудить, брались из того, что он читал.  Иначе жить ему было неинтересно. Скучно. Уве хотел так, чтобы вокруг постоянно что-то происходило, но действительность оставалась настолько мертвенно-неподвижной, что толкать её приходилось самому.        Как-то он подговорил Уоррена перед рассветом отпустить всех лошадей из конюшен, а письма с оповещениями о смерти близких родственников ученикам писал уже сам. Многого не требовалось: разузнать их имена и выдумать правдоподобный протокол. Уоррен не был уверен, что знал о его приколах всё. А знал он о часах в кабинете химии, которые тот безустанно переводил, об отключенных холодильниках, из-за чего примерно неделю они ели только овощи, что третьеклассник Дилан был так жестоко подставлен со своим фейковым дневником о похождениях, как сексуальных, так и насильственных, что его отправили домой. Чем уж он так насолил Уве гадать не стоило – он делал это просто так, а не из-за каких-то особых чувств.        Уоррен и сидел сейчас рядом с ним, ведь сама аура Уве поднимала его боевой дух. И они оба ничего не ждали от этого общения.        – Тогда нам крупно повезло – нас не бьют отцы.        – А если бы… Если бы кто-то так относился к тебе? – Уве закрыл книгу, закладывая страницы пальцами. Он заговорчески улыбался, улыбка эта всегда была острой из-за формы его зубов. Уве был мелким, но довольно крепким парнем, хотя предпочитал спорту вообще что угодно. Даже так, даже с дурацкой белобрысой копной на голове, кто его стриг-то вообще?, к нему тоже никто не лез. Просто бывают такие люди, иногда они одиночки. К чему тогда эти вопросы? – Как будто ты всё время младший и нихрена кроме подзатыльников не заслужил. Что бы ты сделал?        – А что, ты вдруг задумался, каково это? Убить кого-то?        Уве склонил голову, щурясь, непредвзято принимая даже такой вопрос-ответ.        – Наверное, я не так сформулировал. Забудь этот вопрос, – так просто он от него отрекся, подбирая новую формулировку. Ничего не значащие теоретические вопросы о жизни, о смерти.        Уоррен сам себя выдал: подался вперед, словно это вызвало в нём настоящий интерес.        – По-настоящему я имею ввиду не из-за злости или ненависти, не чтобы защитить себя, а просто… потому что можешь, – уточнил Уве.        Это был первый человек, который вслух сказал то, что давно вертелось у него в голове. Ему, в его почти четырнадцать, этот вопрос показался до невозможности взрослым, но простым.        – А ты… Уже пробовал? – Ему показалось, что в тот момент они могли бы признаться друг другу.        – Я? Нет. Но думаю, что если когда-нибудь попробую, мне не будет страшно.        – У меня тоже уже есть такой человек, – признался Уоррен, ощущая неподдельное духовное родство.        На этом разговор закончился. Они снова разошлись по своим делам и больше никогда не вспоминали об этом разговоре.        Да и повода не было.        Школьный психолог беседовал между делом с ним несколько раз, пытаясь вывести на откровенность. Но Уоррен всегда врал. Вежливо, идеально. Он хорошо подходил для таких разговоров, ему просто нечего было приписать. Людей просто было облапошивать, но и это ему скоро надоело. В конце концов ведь все знали, что это Уве разводит беспорядки, но ничего не могли сделать без свидетелей и доказательств. А единственный свидетель – Уоррен – был по совместительству самым молчаливым и закрытым парнем в академии.        Так что потом он снова делал то, что ему заблагорассудится. Вечно был Уве со своими идеями, вечно неутолённый голод и гармония страха.  Настоящее было тусклым.       В голове он для себя решил, что Джейсон должен стать первым, кого бы он убил. Но ведь тогда ему было всего тринадцать. А убил он впервые только в двадцать, и то убийством это назвать сложно – служебный долг. Тогда, подростком, он много всего не понимал.        А сейчас Джейсон Ривз сам пырнул его в живот чёртовой десертной вилкой с тремя зубцами аж два раза.        Уоррену бесконечно повезло в двух вещах: вилка была небольшая, а семье Уве не хватило денег, чтобы сделать его маленьким чиновником или, хотя бы, юристом. Теперь тот работал конечно не хирургом, но уже хорошо, что медбратом в хосписе. Уоррена он обслуживал уже пару-тройку раз и всегда бесплатно.        Уве всё-таки пришёл в 23 комнату мотеля Индиго, но не потому что они друзья. Ему было интересно продолжение этой многолетней шутки, из-за которой почти всё внутри номера было разрушено. Люстра, правда, пока висела. Не настолько всё плохо?       – Ты злишься на Джейсона? – Первое, что он спросил, раскладывая чемодан первой помощи. В глазах его играл сильный интерес, словно всё это происходило с ним. Уве радовался как чёртово дитя, когда узнал, что его бывший патологоанатом-шеф трахает молодых девчонок, которые заезжают к нему на стол. Конечно же, он его не сдал, но со временем перестал там работать. Он почти никак не изменился со школьных времен – всё ещё был пиздецки стрёмным чуваком.        – А что, похоже на то?        – За то, что он тебя порезал.        Уве окинул его «профессиональным взглядом» и со смешком, поняв суть вопроса, достал из нутра чемодана вместо хорошей бутылки обезбола клизму. Уоррена никогда его дебильные приколы не смешили.        Он уселся в кресло, угрюмо наблюдая, как тот бесстрастно отрезает ножницами кусок от этой нательной майки. Ему всё это время было больно и немного подташнивало, хотя это не было первой его травмой. В конце концов, он был тем, кто он есть, а Джейсон все равно выбирал всех, кроме него.        – Почему ты решил, что я буду злиться?        – Забавный вопрос, – сказал Уве, осматривая повреждённую плоть, которая всё ещё кровоточила и пульсировала. – Я бы разозлился. У меня, надо сказать, случалось что-то похожее. Челу одному тогда пару пальцев отстрелило, так я помог. Он мне голову расшиб сразу после.        – Я не буду в пятый раз слушать эту историю.        – Так, ну тут тогда и пластыря в принципе будет достаточно. Ты чего меня позвал?        Только напившись, Уве делился тем, о чём думал на самом деле.        – Ладно, я перевяжу тебя. Не зря же ехал.        Но всё вокруг Уоррена было ложью.        – У тебя же прав нет, – заметил Уоррен. Не лишили, просто сдать не смог.        – А машина нашлась. Представляешь?       Уоррен закатил глаза. В таком случае он бы пожелал, чтобы ему солгали. Он знал, что Уве со времен работы в реанимации хранит нихеровый ящик с просроченным морфием, чтобы тот лежал у него где-то, как лишняя причина для выброса адреналина. Он и не продаёт его, и сам не принимает. – Вилка хороша. Глубоко зашла.        – В самый раз.       – Так… Ты всё здесь засрал не из-за этого? Что же твой Гумберт Гумберт ещё сделал?        Уоррен усмехнулся. Он не собирался обсуждать этот вечер, как бы друг к этому не подводил. До сих пор ведь и самому удивительно: у Уоррена был, вроде как, товарищ по несчастью.        – Лучше скажи. То, что ты тогда мне в школе ляпнул...        – Что конкретно? Я люблю поболтать.        – Что ты готов кого-то убить.        Уве закончил с давящей повязкой. Даже швы накладывать не пришлось. Может, потом инфекция и перитонит, но это уже будет не его проблемкой. В самом деле от него требовалось дезенфицировать и перевязывать. Скорее всего, Уоррену нужна была компания, чтобы обсудить насущные проблемы. В конце концов с последней попойки они не виделись месяца два.        – Я просто сказал то, что ты больше всего хотел услышать в тот момент. Я не такой же пизданутый, как ты, Уоррен. – Уве снова показал зубы. Он ведь всегда и всем пиздит. – Мне просто было скучно и интересно, как ты себя поведешь. Надеялся, что ты грохнешь кого-то раньше.        Они выпили треть бутылки водки на двоих, и Уве Рёдер ускакал домой. Уоррен провёл в этом мотеле ещё двое суток, чисто безопасности ради. Почему-то казалось, что домой могут нагрянуть менты, но как следует все обдумав, он решил вернуться обратно. В конце концов, это Джейсон навредил ему. Он ничего и не сделал толком.        Внутри квартиры, съемной, всё оставалось нетронутым. У Уоррена не было ни своего жилья, ни своего транспорта. Это не имело смысла, если он постоянно переезжал: из одной части города в другую.        Интересно, остались ли на шее эти тёмные следы от его руки?        Когда в дверь позвонили, Уоррен ожидал этого. Он никогда не выходил в кафе или рестораны даже за кофе. Всё доставлялось ему домой, он уже привык видеть некоторых доставщиков по несколько раз.        Он забрал пакет, захлопнул дверь, развернул бумагу.       Внутри была еда. Загвоздка лишь в том, что сейчас, конкретно сегодня, он ничего не заказывал, довольствуясь готовыми сэндвичами из супермаркета и кока-колой. А уж тем более не интересовался греческой кухней. Вероятно, это была логистическая ошибка, но такие с ним не случались. Не доставили – бывает, доставили свех меры – через чур.  Сверху лежал листок с набором каких-то цифр, что он нашёл ещё более странным. Это не было ни номером телефона, ни координатами, ни просто каким-то кодом. Набор странных бессмысленных цифр.        Джейсон Ривз исчез после той ночи в туалете. Исчез так, словно его и не было. Ни звонка, ни случайного столкновения на улице, ни намека, что все это вообще произошло. Только эта тупая доставка и шесть цифр на листке бумаги, которые даже не его рукой были написаны.        Но ведь если он решил устроить эту маргиналию, значит, хотел продолжения.       Уоррен стал плохо спать после той встречи. Нервничал или жарился в лихорадке. Иногда, лёжа на спине, Уоррен гладил свой заживающий живот. Иногда перебарщивал. Однажды он так интенсивно проводил пальцами по ране, что ещё больше разбредил. Он был возбужден, а та кровоточила и немного чесалась. Он заводился от прикосновения к ней, от одной мысли о её появлении.        Пускай Джейсон и был сейчас далеко, не давая более о себе знать, Уоррен всё ещё имел знаки, которые о нём напоминали. Ему предстояло выяснить, кто же такой этот Хью Портман, хотя он уже пробил его в интернете.        Любое препятствие можно преодолеть, если приложить достаточно силы. Главное, чтобы всё поскорее зажило.