В памят(и/ь) фидейи

XXVIII — Рори? Подушка в накрахмаленной наволочке под его головой зашуршала, Рори повернулся ко мне, вперив взгляд, полный обожания, неустанно скользивший по всему моему лицу, отражавшийся легкой полуулыбкой. — Да? Он был в такой досягаемости, что мне достаточно было лишь немного потянуться, чтобы коснуться его губ. На светлой коже, покрытой легкой небрежной щетиной, сверкнули лучи полуденного солнца, укоризненно выглядывавшего из-за занавесок, осуждая нас за то, что в прекрасный день мы все еще в постели. — Скажи что-нибудь хорошее, — шепнула я. — Я видел тебя. — Он невесомо провел кончиками пальцев по моему лицу, под ними тут же заискрился трепет. — Ты танцевала в том баре, но я знал, что ты танцуешь только для меня, — его голос звучал так же нежно, как и всегда, когда он обращался ко мне. С легкой хрипотцой, с шуршащим надрывом. — Ты скидывала с себя одежду, одну за другой, оголяла тело, но я точно знал, что твоя душа обнажится только передо мной. С того момента не мог ни о чем и ни о ком думать, кроме тебя. Я специально переехал в квартиру напротив твоей. — Если бы я знала раньше… — Тогда что? Клеменс, прошлое осталось в прошлом. Прошлое осталось в прошлом. XXIX Следующие несколько дней не утихал нешуточный спор: Асли, выступая голосом разума, пыталась переубедить нас идти на самоубийство в логово тех, кто жаждет нашей смерти; Джилл, которой, очевидно, риск доставлял особое удовольствие, не терпелось подорваться с места и заявить о себе в самом сердце клана итейе; Минсо и Дарья оставались третьей стороной, просили лишь продумать все до мелочей и начать хотя бы с утверждения плана и поиска схемы базы итейе. — Я думала, вы шутите… — растерянно протянула Асли, спускаясь в гостиную, где застала нас четверых корпящими над бумагами. — Что это такое? — указала она на листы, занимавшие добрую часть пола. Мы сидели, поджав ноги под себя, образуя, идеальный треугольник, по центру которого расположилась Джилл. Напротив нее стояла медная чаша, на которой, неустанно тлея, яркие оранжевые бархатцы источали струю ровного сизого дыма. — Никаких шуток, красавица. Это заклинание на змеях. Долго объяснять, — не отрываясь от бумаг, бросила Джилл. С высунутым языком и сосредоточенным взглядом она казалась донельзя забавной, вот только шутить в тот момент с ней было по меньшей мере опасно. Под неестественным углом вывернув руку в локте, Джилл бросила в чашу щепотку соли и прошептала: — Au-tumi. — Затем переплела пальцы и коснулась своих глаз. — Oki. — Произошедшее следом оказалось несусветной мерзостью: Джилл проснула пальцы в свою глазницу и достала собственное глазное яблоко. Оставшаяся зияющая пропасть сочилась кровью и золотом, пока я боролась с приступом тошноты. Фидейи, сморщив носы, тоже испустили недовольные выдохи, но Джилл не обратила на это никакого внимания. Скоро око в ее руке вытянулось, поменялся цвет, появилась чешуя. Ее глаз стал змеей. — Вы знаете легенду про Око Атума? Он потерял детей в темноте, в пучинах хаоса Нун. Он извлек собственное око и отправил его на поиски, — она ласково погладила змею по голове, а после усадила в чашу. От жара тлеющих бархатцев змея тут же зашипела, ее чешуя стала обращаться в пепел, пока совсем не испарилась. — Где ты этому научилась? — не отрывая завороженного, хмурого взгляда от глазницы, спросила Минсо. — Я провела здесь много времени. — Много времени — это почти безвылазно? — так же, как и все, гипнотизируя бумаги, бросила Асли. — Можно и так сказать… — безучастно ответила Джилл. — А семья? Ну… Жизнь в реальном мире? — бестактно влезла Дарья. — Мы мою жизнь обсуждать собрались? — огрызнулась Джилл. — Не лучшее время. — Извини… — нестройным хором протянули мы. — А ты… Так и будешь? — Я указала на свой глаз. — Тебя это не смущает? — Ничуть. Умоюсь, верну ее на место, когда все закончится. — Змея снова станет глазом? — Что? Нет, конечно, что за глупость? — А как тогда? — Атум создал новое око, но по возвращении первое обиделось. Чтобы не гневать его, Атум превратил око в змею, с того момента она венчала короны фараонов[1]. А поскольку я в третьем глазе не нуждаюсь, верну змею на место. Давно хотела это сделать, но духу не хватило, — хохотнула она, вытирая щеку тыльной стороной ладони. — И вы утомили меня расспросами. Нам нужно решить, кто пойдет. Я бы не хотела, но рептилиями заправляю я одна, а без них ничего не выйдет. Джилл постаралась сменить тему, это было совершенно ясно, однако все мы поддались этому порыву, не желая смущать ее. Могу утверждать без тени сомнения, что жизнь Джилл за пределами Фидэ-холла до сих пор для меня остается загадкой. — Я пойду, — заявила я. — А я станцую балет на сцене Гранд-опера[2], — возразила Джилл. — Она права. У нас говорят: «хочешь помочь — не мешай», — встряла Дарья. Расстроенная, я насупилась, скрестила руки на груди и собиралась молча согласиться, но язык завертелся раньше, чем я успела его остановить: — Я все равно пойду. Та штука предназначена мне, а значит, именно я должна ее вытащить. — Тогда и я пойду, — встряла Асли. — В этом есть резон. Ты можешь усыпить людей голосом, это нам нужно, — задумчиво протянула Джилл. — Не уверена, что на итейе это сработает… — нервно замялась Асли. — Вот и опробуем. На зачарованной бумаге без чьего-либо участия стали появляться произвольные линии, сначала подсвеченные зелено-золотым отливом, а после превращались в обычные чернила. Джилл каким-то образом установила синхронизацию с картами, оком и другими своими змеями, которые в тот момент изучали лабиринты базы итейе. Прошло уже порядка двух часов, а черточки все продолжали появляться, схема обрастала новыми деталями, все становилось совершенно понятно вплоть до расположения мебели, количестве людей, находящихся в комнатах, и предметов интерьера. Фидейи разбрелись по углам: Дарья творила шедевры коктейльного искусства, угощала нас вкуснейшими милкшейками и смузи; Минсо мирно задремала, свернувшись очаровательнейшим клубочком на диване, и походила на невинного котенка; Асли сидела со мной и Джилл на полу, опустошая третий стакан. Я медленно пила ананасовый смузи, пытаясь понять, что именно тревожило меня в тот момент настолько, что я чувствовала себя совершенно не на своем месте, хотела выпрыгнуть из собственного тела, вылезти из собственной кожи и спрятаться в темном углу под кроватью. — Это просто невероятно! — вернувшись из кухни, заметила Дарья. — Это заклинание я нашла в одном из старых дневников. Кстати, кто-нибудь знает, что такое la vous ivres? Асли подавилась милкшейком, который потягивала из тонкой соломенной трубочки, и странно захихикала. — Прости, а к чему вопрос? — Это было в том дневнике. — Боюсь, ты ошиблась, — Асли изящно вытерла рот тыльной стороной костлявой ладони. — Уверена, что нет. — А там не было что-то вроде vous êtes ivre или vous étiez ivre? — Нет. На самом деле, надпись очень старая, не похожа на все остальные. Будто тетрадь лежала где-то снаружи и только спустя долгое время была перенесена в Фидэ-холл. — Тогда нам остается лишь догадываться, кто был пьян, — подметила Асли и вновь прильнула к трубочке. — Пьян? — Vous êtes ivre. Сейчас так никто не говорит, но дословно означает «вы пьяны». — Надеюсь, заклинание записывали, не будучи в хмельном угаре, иначе… — Джилл умолкла, напряглась и подползла ближе к схеме. — Готово! Мы дружно подскочили и, едва не ломая ноги и не отпихивая друг друга, нависли над подробнейшей схемой базы итейе. В верхнем левом углу кружили новые линии, они пульсировали, будто бьющееся сердце. — Вход здесь, — Джилл опасливо оглянулась и достала схему. — У парадного входа никого нет, что логично, это бы привлекло лишнее внимание. Но уверена, там есть сигнализация. База условно отделена от жилой части дома, производят впечатление обычного дома, но, кроме гостиной, столовой и кухни, там больше ничего нет. — А можно ближе к сути? — нервно тряслась Асли. — Черный выход — это прямой путь к базе. — Погоди, он ведь используется ими ежедневно, разве нет? — вмешалась я. — Ага. И потому они не боятся, что оттуда кто-то войдет. Коридор ведет в подвал, там ответвления по различным направлениям. Верхний этаж — административный, кабинет Рэймонда там. — Не лучше ли тогда зайти сверху? Там есть окна или что-то вроде люка? — Ты действительно думаешь, что три девушки, ползущие по стене, не привлекут никакого внимания? — Да кто нас увидит?! — Соседи? Да кто угодно! Риск слишком большой, — возмутилась Джилл. — А идти через дверь невероятно безопасно! — не отступала Асли. — Она права, — вмешалась я. — Вот! — воскликнула Асли. — Джилл права. Наша цель — проникнуть внутрь, а изображать из себя ниндзя уже слишком. — А я и забыла, что вы не летаете… — Вероятно, здесь, — прокомментировала Джилл, указывая на точку. — Кабинет Рэймонда. Туда не подберешься, — выуживая из памяти Клеменс обрывки ее жизни в клане, добавила я. — Откуда ты знаешь? — Помню, — коротко ответила я, как никогда гордясь собой, ведь чувствовала, что сказала что-то на сленге фидей, бросила короткое слово, которое должно всем все объяснить. — Это ты вовремя, — вскинула брови Джилл. — Тогда идем втроем. Когда лучше выдвигаться? — Утром. До рассвета. Спящие будут крепко дремать, а сонные охранники — глубоко зевать. Проскочим. — Тогда нам и самим стоит хорошенько выспаться. — Было бы здорово и переодеться. Асли, ты не вернешь меня в Гриндельвальд? — Нет. Я думаю, что могу кое-что лучше.   — Мне стоит бояться? — В дальнем конце коридора спален есть гобелен, за ним гардеробная. Там одежды предыдущих фидей. Если не думать, что это наряды мертвых женщин, можно подобрать что-то приемлемое. — Почему нельзя дать мне одеться дома? — Тогда бы у тебя не было поводов заглянуть в гардеробную, а я очень хочу, чтобы ты ее увидела. Дважды объяснять не пришлось. Не имела ни малейшего представления, что меня ждет, но, очевидно, в драку лучше ввязываться не в ночной сорочке. В коридоре было тихо. Кристаллы отдавали темно-синим сиянием, свечи все также горели вниз. Под гулкий звук своих шагов я добралась до гобелена. Раньше не обращала на него внимания, но тогда отчетливо разглядела, что на нем изображены двенадцать девушек, исполняющих замысловатый танец. Они стоят кругом, отклонившись назад под одинаковым углом, неестественно низко, образуя странный узор — цветок из переплетения рук. А из центра этого хоровода вырывается столб света и уходит в никуда. Я залюбовалась всего на мгновенье. Вернее, даже разглядывала гобелен так, будто на нем должен быть написан какой-то ответ. В этих странных движениях явно что-то скрывается — и я хотела понять, что. Но ответа не было, поэтому я просто отодвинула плотную ткань и прошла в темный коридор, венчавшийся ярким светом в самом конце. Гардеробная — скорее склад ненужных и забытых вещей — действительно была внушительной. Неведомо по какому принципу одни одежды, напоминавшие лохмотья, были бережливо размещены на манекенах, другие же — пышные платья викторианской эпохи — валялись в общей куче. Многие развешены на нескончаемых вешалках, разложены на бескрайних стеллажах. Неужели действительно существовало столько фидей? Я прошла к ближайшему шкафу, там хранились меха. В другом нашла помпезные наряды с корсетами, точно не знаю, к какой эпохе они принадлежали. Когда на пятом по счету я напоролась на украшения и сандалии, на меня накатило отчаяние. Казалось, среди этого хлама мне не найти ничего нужного. Еще и большое зеркало в массивной резной деревянной раме насмешливо отражало мое комичное лицо: заплывшее, опухшее и бледное. Я медленно подошла к зеркалу, пока с каждым шагом отражение менялось. Как нечеткий кадр с приближением обретает резкость. И вот уже по полу за мной волочится полупрозрачная белая ткань. Еще шаг. Ткань обратилась длинным балахоном. Он окутывал тело, но не скрывал его наготу. Шаг. Лицо прикрыто такой же вуалью. Шаг. Рыжие волосы кажутся настолько яркими, как если бы на них пролили огненную краску. Шаг. Рука девушки в отражении поднимает свечу и протягивает ее мне, я же завороженно тянусь к ней, но стоит коснуться прохладной стеклянной поверхности, как огонь гаснет, а зеркало вновь отражает меня настоящую. XXXII Гриндельвальд встретил нас непроглядным дождливым вечером. Дом Озтюрк казался еще более холодным и одиноким, чем когда мы только прибыли впервые. Я обернулась к обеденному столу, затем к дивану, представляя шаги Томаса, приближающиеся ко мне, и провожая их взглядом. Красивая картинка из памяти, дурманящая своей притягательностью, явившаяся как предзнаменование чего-то ужасного. Чтобы скрыться от гнетущих воспоминаний, я поднялась в свою комнату, полила несчастный фикус и протерла его листья влажной тряпкой. — Глянь, как круто все поменялось, да? — спросила я его. — Чего молчишь? Сказать нечего? Тоже боишься, что я окажусь опасной ведьмой? Или думаешь, что меня убьют и некому будет тебя поливать и подкармливать? Не боишься этого? Особо не расслабляйся, твоего удобрения хватит на полтора года, а дальше кто обновит, если меня не станет? — продолжала бормотать, опрыскивая его из пульверизатора. — Стоило тебя в Фидэ-холл отнести, там бы позаботились случись со мной что… Ладно… Не будем о грустном… Глубоко вздохнув, я оставила безмолвное растение в покое и двинулась к коридору. — Что ты делаешь? — спросила я, неторопливо входя в ванную, где Асли что-то упорно вырисовывала на лице, стоя у зеркала. — Нервничаю, — невесело улыбнулась она, закрыла карандаш с подводкой и потянулась к туши. — Не знала, чем руки занять, — добавила, глядя на меня через отражение в зеркале. — Понимаю, — выдохнула я. Подойдя к ней, взяла ту же подводку и дрожащими руками нарисовала себе кривые, но пронзительно длинные стрелки. А когда Асли закончила с ресницами, к своим приступила я. Мы выглядели очень воинственно в таком виде, хоть и несколько комично. Почему-то в моменты наибольшего стресса люди делают странные вещи. Помнится, когда неожиданно и скоропостижно скончалась бабушка, мы с мамой не могли найти себе места, а потому обе записались на маникюр. Здесь важно отметить, что ни я, ни она к покрытию на ногтях не приучены и совсем не тяготеем. — Начнем? — шепнула Асли, когда экран телефона, лежавшего на столешнице у раковины, засветился, оповещая о том, что время уже два часа ночи. Я коротко кивнула, мы спустились вниз, где Джилл, буравя точку вдали, со стеклянным взором и каменным лицом жевала сендвич. Завидев нас, она смерила взором с головы до пят, закатила глаза и засунула в рот остатки еды. Не говоря ни слова, Джилл указала головой в сторону двери, мы кивнули. Мы выступили за порог, Асли сделала какой-то кульбит рукой, поэтому дождь нас не касался. Но было уже поздно, он обдал нас целиком, мы промокли до последней нитки в первую же секунду. На улице я шепотом зачитала заклинание пути, слишком стыдясь своего ломаного языка фидей. Но дорога все же открылась нам. Все думаю, странно владеть колдовской силой, но иметь возможность отыскать верный путь лишь к месту, в котором уже когда-то был (это я вычитала в дневнике Ивет). Впрочем, в тех же записях сказано, что квинтэссенция, если она обладает специальными свойствами, способна привести куда угодно. — Элисон, ты уверена в том, что делаешь? — едва слышно пролепетала Асли, дрожа от промозглой прохлады. — Ты всегда можешь уйти. — Я — да, а ты... — поймав мой недовольный взгляд, намекающий на то, что она ступает на опасную дорожку, Асли недоговорила. Мы петляли по Гриндельвальду довольно долго, и, несмотря на следящих за обстановкой змей и еще какие-то заклинания, наложенные на нас Джилл, мы пугались каждого шороха. Кажется, будь у меня тогда способность перемещаться в Фидэ-холл, я бы делала это на каждом вдохе и возвращалась на каждом выдохе. Едва ли кто пытался выяснить, но я крепко задумалась, есть ли лимит на количество скачков за секунду? А за минуту? Не разорвет ли мое тело пространственно-временной континуум? Да, это не научная фантастика, но все же знать чуть больше хотелось. Казалось, мы пересекли весь город, прежде чем очутиться у высокого кирпичного дома. — Что ж… — Асли встряхнула руками, отгоняя напряжение и готовясь превращаться. — Ты хоть раз это делала? — Джилл казалась спокойной, но на тонком уровне ощущалось волнение, беспокойство за Асли. — Поводов не было, — невесело улыбнулась Асли и начала скидывать с себя один элемент одежды за другим, пока не осталась совсем нагой. — Зато сейчас повод как нельзя лучше, — закатила глаза Джилл. —Дорогая, напомню, что это была твоя идея. Все же я хочу иметь возможность улететь. Асли покрывалась перьями быстрее, чем в предыдущий раз. Не уверена, что это были за звуки, но мне казалось, то была рвущаяся кожа. Золотое сияющее оперение скрыло от нас все тело, остались лишь голова, шея и плечи. — Бросишь нас? — Скрестив руки на груди, Джилл выглядела совершенно непривычно серьезно для самой себя. — А тебе предпочтительнее, чтобы мы легли в одну могилу? — ответила вопросом на вопрос Асли. — Вниз не смотри, — предостерегла она меня. Но я посмотрела. Вместо бежевых кроссовок, в которых она покинула дом Озтюрк, показались птичьи лапы, только увеличенные в десять крат. Я оглядела Асли с пят до головы, она действительно обратилась птицей из сказок. Сиреной как с древнегреческих изображений. — Это не ответ, — насупилась Джилл. — Джилл, милая, если мы разделимся, будет шанс помочь друг другу. Атмосфера накалялась на ровном месте и, как обычно бывает в таких случаях, мне не нашлось, что сказать, чтобы разрядить обстановку, поэтому просто молчала, глядя по сторонам и надеясь, что никто не настигнет нас раньше, чем подруги закончат выяснять отношения. — И ты рискнешь собой, чтобы нас вытащить? — не унималась Джилл. — В это так сложно поверить? Да! — Асли едва не сорвалась на крик. — Ладно. Иди, как только приземлишься, пойдем и мы. Цокнув, Асли фурией пронеслась над нашими головами и бесшумно села на крыше, тут же скрывшись из виду. Может, игра в ниндзя была совсем неплохой идеей. Джилл проследила за ней взглядом, а я не сдержала смешок от внезапного осознания: — Мы почти как «Totally Spies!». — Кто? — Ты не знаешь «Totally Spies!»? — Джилл многозначительно вздернула бровь. — Боже! Да тебя предстоит многому обучить. Джилл обратила глаза к небу, хмыкнула и взмахом руки пригласила следовать за ней. Дом притворялся нормальным, совершенно обычным, у него не было ни ограждений, ни межевых знаков, ни иных способов защиты. А черный вход выглядел запустевшим, он зарос плющом и мхом, смотрелся совсем непримечательно, так, будто дверь давно никто не открывал. Если бы не мощеная дорожка, полагаю, протоптанная тропинка все бы выдала. Мне не верилось, что мы действительно это делаем и действительно собираемся войти через дверь, но все же осторожно отворила и вошла внутрь опасливым, нетвердым шагом. Нас окутали подвальные тьма и сырость, лестница вела вниз, было так же тихо, как и в доме Озтюрк. — Может, все же, ну его? — промямлила я. — Мы уже вошли. Выйдем только с той штуковиной, — озорно проговорила Джилл. Несколько часов мы провели за изучением схем, поэтому тогда я могла закрытыми глазами найти дорогу, ведущую не туда, куда надо. К тому моменту казалось, что мы очутились внутри чего-то, что откровенно походило на мышеловку, в которой лакомством являлась древнейшая штуковина, далеко не факт, что работающая. — Ты уверена, что там никого? — шепнула я в ухо Джилл. — Мне кажется, мы делаем что-то очень глупое. Знаешь, проникать в чужие дома в принципе нехорошо и, напомню, незаконно, а в нашем случае… — Элисон… — вздохнула Джилл. — В тебе не вовремя проснулась разговорчивость. — Извини, так бывает, когда я нервничаю. Вот что мы будем делать, если сейчас из-за угла выпрыгнет итейе? — Ужалим. — Вопрос исчерпан. Змеи двигались вперед, посылая Джилл сигналы, оповещающие о приближении людей или, наоборот, об отсутствии кого-либо. — Тебе не кажется, что на первом этаже нет никого? — прошептала я, когда тревога стала нарастать уже с бешеной скоростью. — Кажется. — Может, тогда, не стоит? Может, нас заманивают? — Ты меня нервируешь, — огрызнулась Джилл. Я ее понимаю сейчас и понимала тогда, но почти животный страх постепенно брал верх. — А ты вообще не боишься? — Нет. — Выглядишь так, будто всю жизнь этим занималась, — нервно хохотнула я, тогда Джилл покосилась на меня, многозначительно скривив губы. — Молчу. Мы добрались до лестницы. Если скатиться кубарем, можно сломать шею и не переживать о мучительной смерти от рук итейе. Саркастичные мысли всегда лезут в голову в моменты стресса, зачастую, вызывая непроизвольную улыбку. Однажды у меня случился приступ аллергии (я съела каштан) и сквозь чесотку умудрялась смеяться, вероятно, сильно напугав родителей и медработников, которые приехали меня спасать. С Джилл мы уже миновали три пролета, а значит, скоро нужный этаж. О местонахождении Асли не знали ничего, хоть шли не слепо, все равно я чувствовала себя под прицелом. Когда холодная серая лестница сменилась уютным интерьером недлинного, но ухоженного и застеленного ковролином коридора, мне стало в разы тревожнее. — Нам нужна последняя дверь? — уточнила Джилл. — Мгм. Меня уже жутко потряхивало, пока страх не достиг стадии отключения. Так я познакомилась с адреналином в этой его ипостаси, когда он застилает все эмоции, усыпляет инстинкт самосохранения, а органы чувств выкручивает на максимум. Ни с чем не сравнимое ощущение, когда вместо напряжения остается только полная концентрация, сосредоточенность. Возможно, я испытывала подобное лишь в школе, когда не могла ответить по заданию, но тогда на кону не стояла целая жизнь и не было этого головокружительного ощущения риска, хрупкости собственного существования, словно балансирование на лезвии ножа или прогулка по тонкому льду. Мы двигались тихо, бесшумно, змеи скользили вперед и почти сливались с обстановкой, были различимы только по той причине, что непрестанно находились в движении. Когда до заветной двери оставалось немногим меньше ярда, мы ускорили шаг, но резко остановились. Оттуда послышался шум. Внутри разговаривали двое мужчин, до нас доносились лишь обрывки фраз, совершенно несвязные детали: — … сказать… — … в моем… такого бы не прои… чилось… — … Ричард. От упоминания этого имени по правому плечу пробежали мурашки. Я застыла на месте и не сразу заметила, что Джилл настойчиво тянула меня куда-то, но я, будто пребывая в трансе, поплелась вперед. — … тебе колыхнулось? — Тебя это не касается. — Рэймонд, он был твоим отцом. Я подалась чуть ближе, чтобы четче слышать, хоть и предполагая, что это может плохо кончиться. — А ты мой подчиненный, твое дело — слушать указания, а не задавать вопросы. — Ты что-то знаешь, верно? — Знаю. Знаю, что только такие, как мы, способны... Мы расслабились, как бывало, расслаблялись наши предки. Смотри, к чему это привело. Катаклизмы, войны, голод! Эти твари делают все, чтобы уничтожить не просто нас всех, но и мир. Они даже не осознают этого, потому что подобно животным существуют на инстинктах. Мы больше не дети, но я почему-то продолжаю объяснять простейшие вещи. Клеменс заразилась чумой, так бывает, в этом нет ее вины, но пока болезнь не сотворила из нее чудовище, умертвить ее было актом милосердия. Она умерла от рук своего любимого, разве можно желать лучшего? — Рэймонд умолк, и повисла тяжелая тишина, прерываемая лишь звуком нашего дыхания. — Элисон… — с дрожью паники шептала Джилл. — Нужно уходить. — Как мы могли не знать, что они там? — заметила я, еле волоча ноги, двигалась за Джилл. Она не ответила, только озадаченно покачала головой, хмурясь. Мы суетливо семенили обратно к лестнице, уже было достигли первых верхних ступеней, когда над ухом раздался свист. Синхронно обернувшись, в распахнутых дверях обнаружили Доминика, напряженно державшего перед собой пистолет, за ним со скучающим видом стоял Рэймонд. — Рад, что вы прослушали краткий курс итейе. — Рэй неспешно закурил. Джилл среагировала молниеносно, скрывшись за стенкой, тогда как я осталась на мушке. — Шелохнись, и я выстрелю, — облизнувшись, бросил Ник, когда у его ног шевельнулось что-то блестящее и продолговатое, а спустя секунду он вскрикнул, но остался стоять так же ровно. Раздался выстрел, пуля пробила ковер и деревянный пол под ним, тогда Ник выронил пистолет, а затем повалился сам. Я не сразу поняла, что произошло, подумала, что Рэймонд решил избавиться от Ника, но немного погодя взгляд упал на продолговатую рептилию, почти размазанную по шероховатой поверхности. Рэй двинулся на нас, держа пистолет перед собой, притом рыская глазами по всему помещению. В тот момент мне показалось, что он видит все даже затылком, но вот появление Асли все же не предусмотрел. Она ударила его по голове чем-то тяжелым, похожим на статуэтку, но тот даже не покачнулся. Тогда Джилл выпустила вторую змею, которая двигалась настолько быстро, что пуля, выпущенная в аккурат, не поспела бы долететь до цели. Я успела лишь моргнуть, как лицо Рэймонда преобразилось, сигарета выскользнула из зажатых пальцев, после и повалился сам Рэй. — Спи сладко, — бросила Джилл, выглядывая из-за своего угла и брезгливо обводя глазами тела итейе. — Элисон! — взвизгнула Асли, я инстинктивно бросилась ей навстречу. — Они знают, что мы здесь, надо уходить. В окно! Сейчас же! Я кивнула и, обернувшись проверить, следует ли Джилл за нами, сломя голову бросилась в кабинет Рэймонда. Обстановка поражала совершенно искренне и вводила в полнейшее недоумение. По всему периметру расставлены стеллажи с бесчисленным количеством книг и каких-то статуэток. Стало ясно, где именно Асли раздобыла ту, которой ударила Рэя. — И как здесь можно что-то найти? — пробормотала я. — Не нужно искать, нужно бежать! — едва не в приступе истерики пищала Асли. — Тогда все было зря? Джилл младшая умерла просто так? — возмутилась Джилл. — Джилл младшая? — Змея, размазанная по полу, — Джилл равнодушно кивнула головой туда, где распластались Рэймонд и Ник. — Ты назвала змею Джилл младшая? — нахмурилась я, теряясь между нелепой забавностью и абсурдностью, притом не сводя глаз с тел итейе, все ожидая, что они вот-вот подскочат. — Проблемы? — Никаких, — пораженно подняла руки. — Разобрались с именами? Элисон, лезь в окно! — велела Асли. — Надо найти вещь! — возразила Джилл. — Мы умрем! — Элисон будет рисковать умереть каждый миг, не имея возможности найти укрытие! Асли колебалась, кажется, подбирала аргументы, был слышен скрип шестеренок в ее голове, но выдав совсем уж недовольное «Ладно!» и всплеснув руками, добавила: — Ищи у правой стены, я пойду к левой. Элисон, остальное на тебе. Джилл, они точно не очухаются раньше, чем мы отсюда исчезнем? Сколько они еще проспят? — Сложно сказать, думаю, час у нас есть. Я не знала, как себя чувствовать. Подруги рисковали жизнями, чтобы я могла не рисковать своей, но даже при таких обстоятельствах не чувствовалась настоящая угроза, скорее ситуация ощущалась занимательной игрой. Была вынуждена почти насильно возвращать себе чувство реальности происходящего. — Пусто, — сетовала Асли. — И у меня, — протянула Джилл. Притом обе продолжали неустанно рыскать. Время шло, итейе все не было, и оттого становилось только тревожнее, казалось, мышеловка вот-вот захлопнется, тогда на меня накатил приступ паники. Стало тяжело дышать, я схватилась за голову и пыталась судорожно сообразить: будь я Рэймондом, будь я лидером клана, куда бы я положила ценный артефакт, по совместительству сильнейшее оружие. Наверняка мне хотелось бы держать его в поле видимости, но в недосягаемости от остальных. Там, куда никто не подумал бы смотреть. Я спешно бросилась к его письменному столу и, открыв ящик, стала ворошить содержимое, но, кроме кипы бумаг, так ничего и не нашлось. Перед глазами мелькали досье, нескончаемые фотографии, имена, по коже бежали мурашки от осознания, что именно те значат. Десятки женщин и мужчин разных возрастов и рас, среди которых были и они — Розмерта и Клеменс — дрожащие руки едва слушались, — Сомерсет, Дегри, — в горле образовался ком, к глазам подступали слезы, — Эсмиральда, Джулия, — которые я то и дело пыталась сморгнуть. Это было явно не тем местом. — Тут ничего… — заключила я. — Почему за нами никто не идет? Неслышно даже шагов. — Может, испугались? Вряд ли к ним каждый день вламываются фидейи, — предположила Джилл и обвела взглядом комнату, когда Асли расхохоталась. Приступ усиливался, она теряла контроль над ситуацией, продолжая заливаться задорным смехом, который, несмотря на свою жутковатость, был очень заразительным, даже вызвал непроизвольную и немного неуместную улыбку на моем лице. — В чем дело? — спросила я. — Ста… — пыталась она сказать сквозь хохот, но не могла, лишь глупо показывала на Рэя. — Статуэтка! — все же выдавила из себя. — Ворон! — и зашлась еще большим смехом. — Полагаю, ей смешно оттого, что она ударила итейе статуэткой в виде ворона, — резюмировала Джилл, тяжело выдохнув. — Вероятно, так, — не сумела я сдержаться. Смех Асли был истеричным, это было ясно как день, она настолько испугалась, что на фоне стресса не могла успокоить утробный хохот. Я все пыталась найти, за что зацепиться, рассматривала тела, статуэтки, книги… Рэймонд. Его знала Клеменс, а значит, должна знать и я. Честолюбивый, впрочем, как и все итейе. Он шел к своей цели быстро и уверенно, располагал сведениями, чье доверие нужно завоевать, чьим словом заручиться, а что главное — отлично видел, что приносит наибольший почет. Сын Ричарда Гласса. Племянник Ребекки Гласс. Один из сильнейших и древнейших родов. И тем не менее не является ли его самодовольство слабостью? Я бросилась к статуэтке ворона, будучи точно уверенной, что раскусила гениальную загадку. — Что ты делаешь? — раздраженно спросила Джилл. — Он здесь, — твердо заявила я. — Откуда знаешь? — Предполагаю. Я вертела тяжелую черную мраморную статуэтку ворона, но не нашла ни единого отверстия, куда мог бы поместиться тот самый камень. — Это провал, — заключила я. — Нужно уходить, в этой горе хлама мы ничего не найдем. Фидейи понуро кивнули, даже хохот Асли совсем утих. Я подошла к окну, оно по-прежнему было распахнуто настежь, но стоило мне выглянуть на улицу, где уже небо едва алело в предрассветном зареве, как тут же столкнулась глазами с любопытным взором очаровательного темноволосого мальчишки лет пятнадцати. Он рисовал что-то на доме, держа в руках изящную миску бурой краски. Едва завидев меня, как его вид переменился, из безмятежного став хмурым. Мальчик изучал меня, как подопытную мышь, и, хоть я вполне резко отошла от окна, сообщив подругам, что путь отрезан, момент зрительной связи с мальчиком казался затянувшимся на несколько минут. — Что теперь делать? — спросила Асли. — Выйдем, как вошли. А каждому, кто проснется, ты споешь колыбельную, — ответила Джилл. И мы, переступив через Ника и Рэя, вернулись в коридор. Коридор, лишенный окон, в котором на нас угрожающе глазели двери, будто насмехаясь над нашей боязливостью. — А нельзя сразу перенестись в Фидэ-холл? — спросила я, но верная мысль тут же пришла прорением. — Руны… — Они самые. Фидэ, наверняка, тоже не работает, — ответила Джилл. — Эли, тут что-то не то... — прошептала Асли. — Я тоже это чувствую. — шепнула в ответ Джилл. — Давай уйдем отсюда, — просила Асли. — Куда? Уже поздно, — строго оборвала ее Джилл. И мы не ушли. Двинулись дальше. Напряжение росло, я чувствовала себя мышью, которую загнали в ловушку, но еще не осознавшую это. Каждый шаг отдавался тревожным ритмом сердца и звоном в ушах, а едва заслышав шорох, ворвались в первую попавшуюся комнату, безмолвно и не сговариваясь, что лучше укрыться там, чем быть в коридоре как на мушке. Когда повисла мертвая тишина, я заподозрила, что осталась одна, а напряжение сдавило грудь. Пыталась воззвать к свету, нервно и судорожно шептала заклинание: — Gefir g deþér iljós… — выпалила я на одном дыхании, но ничего не произошло. Успела подумать, что Джилл была права, но все же предприняла еще попытку. — Gefir g deþér iljós, — произнесла четче, с надрывом в голосе, но слишком нерешительно. По-прежнему ничего не выходило. Как-то часто было в фильмах, нужно просто сосредоточиться и поверить в собственные силы. Поверить. Но как верить, когда все так абсурдно? Как не верить, когда все так реально? — Gefir g deþér iljós, — прошептала одними лишь губами так, что слова донеслись лишь до моих ушей, пронеслись сквозь них к пальцам и создали чудо. Над трясущимися пальцами заискрился маленький лучик. Как лучик надежды. Я облегченно и радостно выдохнула. Когда заклинание получилось в Фидэ-холле, это казалось сном, когда заклинание поиска дороги удалось в ночи, это казалось фантазией и бредом. Но тогда я отчетливо увидела блеск собственной силы, моей фидэ. Она придала мне веру в то, что все получится. Рука все так же дрожала, а я пыталась усилить свет. Я неспешно оглядела пыльную комнату, в окно заглядывал полупогасший уличный фонарь, свеча своим слеповатым единственным глазом, подобно чудищу, рассматривающему свою жертву. На меня накатили ошеломительные воспоминания, они почти сбили с ног до того яркими казались. Как при каждом появлении Клода Фролло[3]накалялась атмосфера, так же она накалялась при появлении на сцене Рэймонда. Я стояла у окна нашей с Рори комнаты, нервно покусывая губы, внутри было как никогда затхло, каждый вдох сопровождался режущей болью, будто с воздухом поступало и стекло. — Он знает... — сквозь слезы, дрожащим голосом шептала я. — Если бы он знал, мы бы уже не разговаривали. — Рори стоял, облокотившись о письменный стол. Краем глаза я видела, что он так отчаянно сжимал столешницу, что вены на руках выступили сильнее, а костяшки побелели. — До встречи с Итэ еще несколько дней. Я была в Фидэ-холле, он догадывается. — Я же не могла найти себе места, металась из стороны в сторону, прислушивалась к звукам за дверью, украдкой выглядывала в окно. — Там было тринадцать девушек. Рэй не дурак, считать умеет. Никогда за всю историю не появлялась тринадцатая фидейя. Да и Бекка тоже была там. — Он остановил меня, схватив за плечи, и вынудил взглянуть в его глаза. Они выражали страх не меньше моего, хоть Рори и пытался это скрыть за стеклом спокойствия. — Он не дурак. Ты прав. И он обо всем обязательно догадается, если уже не... — Догадается о чем? — Рэймонд шумно открыл дверь. Я не знала, как долго он простоял в коридоре, не предполагала, как много слышал. Всегда ненавидела эту особенность итейе — подкрадываться незаметно, а после появляться как гром среди ясного неба. Из меня вырвался судорожный выдох, первым побуждением было спрятаться за Рори. — Ни о чем, — вмешался он. — Ричард, советую не лезть. Я говорю, как предводитель, с женщиной, которую принял в семью. Рэймонд сделал два твердых шага, запер за собой дверь, притом не боясь повернуться ко мне спиной. Всем своим видом показывал, насколько считает себя неуязвимым. Рори подошел ближе к Рэю и прошептал ему в лицо: — А я говорю, как мужчина, который в ответе за эту женщину. — Тогда нет смысла ходить кругами, — Рэймонд растянул губы в кривой ухмылке. — Все предельно ясно, поэтому я предоставляю тебе право совершить должное, отец, — он особенно надавил на последнее слово, точно сплюнул его, как выплевывают испорченную пищу или яд. — Рэймонд, она одна из нас. Ты сам знаешь. Клеменс не сделала ничего дурного. — Не обсуждается. Ты знаешь, иначе это сделаю я. — Это неразумно, — Рори пытался воззвать Рэймонда к здравому смыслу, но тщетно. — Ее фидэ найдет новое пристанище. Эта битва не закончится никогда. Мы, как мыши в клетке, носимся непонятно зачем и для чего. — Значит, займись поиском смысла, Ричард. Мне не нужны те, кто не понимает, за что мы боремся. — Господи, я не думал, что увижу настолько бестолковую ведьму, — выдернул меня из омута памяти грубый, иссохший голос, будто залитый гудроном. Тревога достигла своего предела, тогда я и решила, что пора уходить. А еще лучше — бежать. Но не успела. К виску приставили холодное нечто, мощное тело обдало теплом сзади. В другой ситуации это была бы интимная близость, но в той мне стало дурно. Не столько пугала приставленная к голове пушка, сколько мерзостно ощущалось мужское туловище. Что-то внутри подначивало бросить пафосную фразу по типу «Скоро ты вообще ничего больше не увидишь», но было бы слишком, поэтому я просто вложила всю себя в тот блеск. Мужчина не чувствовал угрозы, медлил, держа меня на мушке, давая мне возможность поиграться с силой. Гнусно хохотнув, процедил: — Подружки у нас. Не делай глупостей, шагай вперед. — Я никуда не пойду, — заявила я так, будто у меня был хоть один рычаг давления. — Не боишься, что превращу тебя в жабу? — старалась говорить настолько уверенно, насколько это было возможно, но дрожащий голос все выдавал. Предатель. — Не боюсь, — ехидно ответил итейе. — Я видел твои способности. Впечатляет, — саркастично протянул он. — Шагай! Я повиновалась. Глупо, но только тогда в полной мере поняла, о чем говорила Асли. О том, что на кону стоит моя жизнь. Он вывел меня в какое-то подвальное помещение, где мерзко горели электрические лампы и отдавали совсем уж отвратительным гудением. Асли и Джилл сидели на металлических стульях со связанными руками. Я знала, что это не мешает им колдовать, но они почему-то бездействовали, меня это пугало. — Птички в клетке, — криво улыбнулся Доминик. — Думал, будет больше хлопот, а вы такие умницы, сами пришли. — Мы молчали. Фидейи не выглядели беззащитными, но точно были бледнее и серее обычного. А, возможно, дело было в противном освещении. — Но жертвам положено оказываться в лапах хищников. Впервые мне так печально. Не будь ты ведьмой… — обратился он к Асли и звучал действительно скорбно. — Что я тебе сделала? — в голосе Асли слышались слезы. — Вы отнимаете жизнь, фидейя. — Что это значит? — выпалила Асли. Доминик не ответил, он повернулся к ней спиной, но я видела, как хмурились его брови и как едва различимо подрагивала нижняя губа на каждом вдохе. Неужели Нику было больно? — Молчишь. Вы сами как-то оправдываете то, что творите? — не унималась Асли. — Что вы говорите себе, чтобы спать спокойно? Что защищаете людей? Что очищаете мир? Почему вы не убиваете каждого мужчину, он ведь может оказаться насильником или педофилом? Не истребляете каждую лису, она ведь может быть бешеной? Почему мы? Пока я внимала всякому слову, вновь пытаясь найти ответ на вопрос, как же нас угораздило так глупо попасться, Джилл воровато водила взглядом по комнате, что-то искала. Заискрившимся озорством, таким же, какое она испытывала всякий раз, когда ее светлую голову посещала гениальная (по ее нескромному мнению) идея. — Уводи! — строго и холодно велел Ник мужчине, все еще державшему меня на мушке, и медленно обернулся, когда висок пронзила боль. Рев Асли — последнее, что услышала, прежде чем погрузиться во тьму. XXX Все ужасно ныло. Противное гудение электрических ламп и движение лопастей системы проветривания раздражали и без того больную голову. Я повернулась на другой бок, тогда и почувствовала что-то мягкое, теплое, знакомо пахнущее. — Асли, — кликнула я. — Элисон, — тревожно ответила она. — Ты как? Я лежала на сыром бетоне, Асли сидела рядом. — Не знаю. — У меня не получилось воззвать к Фидэ-холлу. Откровенно, у меня не получилось вообще ничего, — с ходу призналась она. — Даже голос не работает. — Что ж. Знакомо. — Это все Ник, — нервно сводила челюсть Асли. — Это место блокирует колдовство, — встряла Джилл, давая понять, что не спит. Она лежала, прижавшись спиной к моей спине, а я не сразу ощутила ее присутствие. — Какие варианты? — присев, облокотилась о стену и спросила я. — Не сейчас… — буркнула Джилл и потерла глаза. Мы провели так еще несколько часов, как мне показалось. Асли пыталась воззвать к фидэ; единственное, на что была способна я, — лишь пробудить слабый комочек света. Когда животы кричали и молили о помощи жалобным урчанием, явился Рэймонд. Я знала его из памяти Клеменс. Холодный взгляд ярко-голубых глаз, осунувшееся и уставшее лицо. Он встал в проходе, опершись о дверной косяк, неспешно достал пачку сигарет из кармана и подкурил от спички. — Итак? — спросил он, сделав первую затяжку. — Опрометчиво. Все фидейи знают, где мы, — ледяным голосом заявила Асли, даже не шелохнувшись на появление предводителя итейе. — Весьма. Иногда мои люди поступают очень... неосмотрительно. — Довольный собой, он встал ровнее и уже собирался уйти, когда я позвала его: — Рэймонд, — позвала, но не придумала, что хочу сказать. — Он не простил тебя, — я и сама не поняла смысла фразы, вырвавшейся из меня. Она пришла сама собой, будто вложенная в мои губы, минуя голову. — Я переживу, — скривился он. — Ты веришь, что освободишься? — в тот момент мне казалось, что говорю совсем не я. Чувствовала шевеление рта и языка, но мысли зарождались не в моей голове, будто кто-то изнутри использовал мой голос, чтобы сказать Рэймонду то, в чем я ничего не смыслила. Рэймонд не отвечал и не смотрел на меня. Его ледяные голубые глаза отдавали болезненным светом и изучали точку на потолке, пока изящные руки подносили тлеющую сигарету к серым губам. — Мне жаль, — нарушил он затянувшуюся тишину. — О чем ты сожалеешь, Рэймонд? — Я встала, отряхнула колени и подошла ближе к краю нашего контейнера. — Ты, как никто другой, должна понимать нас, Элисон, — грустно улыбнулся Рэй. — Из-за Клеменс? Она не сочла нужным посвятить меня в тонкости вашего мировоззрения. — Занимательная риторика. Покопайся в своей голове. У тебя есть время, чтобы понять. Рэймонд переменился в лице, но ничего не ответил. Повисло молчание, немой диалог, в котором мы оба пытались что-то донести друг до друга. Но скоро он ушел. Просто оставил нас. — Что он имел в виду? — спросила Джилл, как только щелкнул замок металлической двери. — Клеменс — мое прошлое воплощение — была итейе. — Разве такое возможно? Я пожала плечами. XXXI Больше никто не проронил ни слова, фидейи сидели, погруженные в свои мысли, а ожидание стало ужасно давящим. Хотелось есть и пить, а я наверняка не знала, сколько мы уже провели взаперти. Внезапно Джилл словно ожила: она резко подскочила на ноги, вытащила из кармана связку ключей и подбежала к двери. — Джилл? — напряглась я. — Тихо! — шикнула она. Мы с Асли молча подошли к ней, тогда и увидели, что в руках у нее была совсем ключи, а разной формы отмычки. Джилл недолго подбирала нужную, а потом стала ковырять засов, в поисках правильного положения. — Есть! — радостно провозгласила она, когда замок тихо щелкнул и дверь немного отъехала назад. — Не буду спрашивать, откуда у тебя это, где ты этому научилась и почему тянула, но скажи хотя бы почему сделала только сейчас? — восхищенная, я набросилась на Джилл с вопросами. — За дверью стояла толпа итейе. — А теперь? — А теперь не стоит. — Я вздернула одну бровь и склонила голову набок, намекая, что жду продолжения. — Часть ушли, часть спят. — Ты постаралась? — Младшие. — Как тебе удалось? Почему не усыпила всех? — закидывала я вопросами. — Где я тебе столько змей возьму? — бросила она так, будто я задала глупейший в мире вопрос. — Поясняю: я дала змеям указание на случай крайней необходимости. Нужно было только подождать и не подавать виду. — Можно немного придушить. С этим они справятся, — предложила я. — А ты мне нравишься. Только откуда столько жестокости, Элисон? — вздернула бровь Джилл. — Сама не пойму… Замок тихо щелкнул, и дверца медленно отъехала назад. — Итак, на стенах дома рунический став. Колдовать он нам не даст, — отчитывалась Джилл. — Как ты узнала? — то был тот самый вопрос, который настолько переполнил чашу, что мне стало тошно от себя. — Змеи, разве не очевидно? — закатила она глаза. — Я в том смысле, что ты ведь пользуешься змеями. — Не говори так! Отвратительное слово. Они мне помогают по доброй воле. — Извини, хорошо. Разве ты их понимаешь не с помощью колдовства? — По идее да, но они со мной были и до фидэ. Не кажется, что не время с этим разбираться? — Ты права, да… Мы выскользнули во вторую дверь, с замком, с которым Джилл расправилась значительно быстрее. На стульях по правую сторону от выхода растянулась тройка охранников, сладко, но слишком медленно посапывая. Настолько медленно, что едва подавали признаки жизни. Естественно, наш побег не мог произойти без происшествий. Сейчас он видится мне настолько смазанным, что едва ли смогла бы при всем желании воссоздать полную картину в хронологически верном порядке. У самого выхода из дома нас настиг небольшой отряд во главе с Домиником. Неясной кучей хаотичных действий мы бросились вглубь дома, хоть и знали, что это прямой путь в никуда. На первом этаже располагалось то, что должно выдать дом за нормальное жилье большой семьи: просторная гостиная и столовая. Дверь, разделяющая не просто части строения, а целые миры, оказалась заурядной деревянной, не имела ни сложных замков, ни потаенных механизмов и выдавала безоговорочную самоуверенность итейе. Едва мы ворвались в комнату, заставленную мягкими креслами, Асли схватила меня под локоть и потащила в сторону окон. — Беги в лес, — велела она. — Чт… — Сейчас же! — скомандовала Джилл. — А вы? Мы можем сейчас же сбежать вместе! — Мы тут еще не закончили. Подруги были единогласны в том, во что меня не посвящали. Я оглядела их лица, выражение на которых хмурилось уверенностью и сосредоточенностью, как если бы они точно знали, что делают. Рисковали ради меня. Могла ли я это позволить? Ноги зудели, уже хотели унести меня оттуда, но сердце требовало остаться. — Элисон, если ты сейчас не уйдешь, сделаешь только хуже, — прошипела Асли, оглядываясь по сторонам. — Что вы творите? — мой голос дрогнул. — Вы же не пойдете снова? Вы же лишены сил! — Не совсем так, — пыталась разжевать Асли. — Уходи, пожалуйста, — оборвала ее Джилл. — Все объяснения потом. Я колебалась. Мне было страшно за себя и подруг, но, стараясь включить здравый рассудок, все же покинула злосчастное здание. Но на пороге леса меня все же настигли. Я была уверена в своих подругах, знала, что меня они не оставят, нужно лишь бежать… Просто бежать вперед… — Элисон! — кричал Доминик, настигая меня слишком быстро, а мои ноги в одних лишь тоненьких носках уже были истоптаны и избиты шишками и острыми ветками. И когда меня успели оставить без обуви? — Ты оттягиваешь неизбежное. Но я неслась вперед, не разбирая дороги. Сердце колотилось где-то в ушах, адреналин давил по вискам стальными тисками. Мне было страшно. Очень страшно. На глазах наворачивались слезы, в горле застряли крик и запах затхлого леса. Ветви царапали лицо, рвали одежду. Я отчаянно пыталась защитить глаза, невзирая даже на почти окровавленные руки. Ноги были по колено в грязи, когда я увязла по самую щиколотку в какой-то трясине, а над ухом просвистела пуля. Появление современного оружия облегчило охоту на фидей, сравняло баланс сил между нами с итейе. Пока мы, разрозненные и ослабшие, отрицали свое могущество, стараясь жить обычной, спокойной жизнью, итейе с каждым вздохом тренировались, укрепляли себя, повышали выносливость. Итейе стали сильнее, и в этом только их заслуга. В попытках вытащить ногу, я повалилась ничком, глубоко дыша: вдыхала влажный, тухлый запах пересохшего мшистого болота. Отталкиваться было не отчего, руки тоже стали вязнуть все глубже. Неторопливые шаги за спиной неумолимо приближали смерть. Мою смерть. — Ты... просто нечто, — тяжело дыша, прокомментировал Доминик, когда уже настиг меня и нависал холодным надгробием. — На что ты рассчитывала? Ты правда думала, что уйдешь? Иногда меня поражает, что фидэ выбирает таких, как ты. — Доминик направил на меня пистолет и спустил курок. — Мне жаль, Элисон. Еще больше жаль, что такая же участь ждет и Асли, а ведь она мне очень понравилась. Скажи только, ее красота такая же ненастоящая и противоестественная, как и все ваше существование? — Доминик медлил. Быть может, упивался моментом, а возможно, и прикидывал в голове более жестокие способы расправы. Выстрел нарушил топкую тишину леса. Я дернулась и зажмурилась. Упала ничком, слушая учащенный стук собственного сердца, которое скоро должно остановиться навсегда, все еще жадно и судорожно глотая ртом воздух. Со стороны донеслись суетливые шаги, а после сзади что-то упало наземь. — Прости, друг, — послышался знакомый голос. Он перевел дыхание, потом обратился ко мне: — Ты как? Я молчала, не в силах осознать происходящее. Широко распахнув глаза, огляделась вокруг. Все еще живая. Тело Доминика лежало недалеко от меня, рядом стоял Томас, держа в руках что-то похожее на пистолет. Я не знакома с видами оружия, но уверена, что то была не простая человеческая пушка, а что-то для большей издевки над фидейями. — Ясно, шок. Давай, хватайся. — Томас снял куртку и бросил мне один конец. Немного поколебавшись, все же ухватилась. Едва ли было тому рациональное объяснение, импульсивное решение довериться тому, чей друг едва не убил. Так или иначе, благодаря Томасу я все же оказалась на твердой земле, хоть и силы рук не хватало, куртка соскальзывала, тормоша свежие порезы от веток. Я не могла даже пискнуть. — Ты убил его... — прошептала я. — Нет. Но без сознания еще поваляется. — Томас огляделся и добавил: — Нужно уходить. — Ради чего ты это сделал? — не унималась я. — Он бы убил тебя. Идти сможешь? — Томас скользил глазами по округе, что-то высматривал, бросая на меня мимолетные взгляды. — Ты тоже?.. — Нет, — твердо ответил Томас. — Тогда что?.. Откуда ты?.. — Мысли снова слились в одну кашу, предложения не хотели формулироваться, даже программа «по умолчанию» моих нескончаемых вопросов дала сбой. — Давай я позже все объясню, хорошо? Нужно убираться отсюда. Я посмотрела на Доминика, на шее которого неторопливо пульсировала венка, и сжато кивнула. Томас кивнул в ответ, развернулся и побежал налево. Но я так и осталась стоять на месте, просто не могла пошевелиться и принять решение. Простое, казалось бы, решение: следовать за ним или бежать. Скоро и сам Томас заметил, что я отстала. Он встал вполоборота и немного помедлил, не приближался. — Я понимаю, у тебя нет причин верить мне. Но знай, я мог просто позволить Нику сделать, что должно, — сказал он после длительного молчания, озираясь по сторонам, и, наверное, убедившись, что мы одни, посмотрел на меня в упор. Томас — итейе? Единственная цель жизни итейе — убивать ведьм, а тем более фидей. Ведь так? Почему я не сбежала от него при первой же возможности? — Почему не дал? — я глядела на него в упор, не отводила глаз, тогда и поняла, насколько сломали меня все эти события. Я глядела на Томаса и понимала, что больше его глаза не добрые, хоть и по-прежнему притягательные, что лес больше не место спокойствия, свежести и умиротворения, а настоящая арена для выживания, что жизнь слишком скоротечна, чтобы существовать, не думая о большем, что все куда сложнее, чем кажется, что все куда серее, чем было раньше. — Не смог, — коротко ответил он, помолчав. — Ясно… — Элисон, либо ты доверяешь мне, и мы уходим, либо я ухожу один, — он сделал шаг навстречу, я инстинктивно отшатнулась назад. Тогда Томас застыл на месте, выражая скорбь. Я молчала, тупо глядя на него, и не могла определить, что выбрать. Разум диктовал бежать, отпустить его и забыть, а сердце — без промедлений броситься в объятия. Томас понял мое колебание превратно, поэтому, хмурясь, лаконично кивнул и развернулся. — Ты не можешь уйти, не объяснившись, — бросила я ему в спину. От замызганной и грязной меня это явно звучало не так уверенно, как мне хотелось бы. Но Томас должен был объясниться. Должен. Он резко остановился и, выдержав недолгую паузу, обернулся ко мне и спросил: — Что ты хочешь услышать? — Хоть что-нибудь, — прошептала я. — Сначала ты находишь меня в лесу с прошибленной головой, потом выхаживаешь, потом делаешь вид, что тебе плевать на меня, продолжаешь заботиться, даже когда я покинула тебя. Я не понимаю тебя, совершенно… Не понимаю. — Ты... ты просто страшного невыносима, — вздохнув, он опустил голову, размял шею, а после поднял на меня взгляд исподлобья. — Твое умение находить неприятности кажется уму непостижимым. И мне действительно не хочется быть вдали от тебя. — Томас в несколько широких шагов сократил расстояние между нами, оказавшись рядом, но так, чтобы я все еще чувствовала себя в хрупкой, но безопасности. — Но ничего не выйдет. Не получится. — Он посмотрел куда-то ввысь, туда, где кроны высоких деревьев царапали тучи, пробивали их на слезы. — И мы оба умрем, если не уберемся отсюда сейчас же, — он кивнул на Доминика. По плечам и бедрам пробежались мурашки, а в животе запорхали бабочки. Но ведь Томас — враг. Так было всегда. Всегда итейе убивали фидей, почему Томас должен отличаться? — Ты подстрелил своего друга, — констатировала я. — Откуда мне знать, что ты не подстрелишь меня? Или, скажем, не поведешь в логово итейе? — Глупо, но просто поверить. — С чего бы фидейе верить итейе? — Я не итейе, — Томас удрученно поджал губы. — Как это? — Итейе — это древнейший род охотников, они не просто люди, они воины, которые к тому же обладают особыми талантами. — Ты не ворон? — Томас покачал головой. — Это ничего не меняет… Ты с ними. — Тогда надеюсь, ты выберешься отсюда, — он всплеснул руками и снова развернулся, а его фигура — как маяк во тьме — с каждым шагом стала удаляться. Я глядела на широкую спину, борясь с собственными ногами, которые уже несли меня следом за ним. — Я превращу тебя в жабу, если навредишь мне, — заявила я, нагнав его. Он усмехнулся. Очаровательно усмехнулся, и то очарование пробудило во мне не трепет, а зародило тошнотную тревогу. Он обшарпал карманы Доминика, нашел ключи и вернулся. На деле все было куда драматичнее: суетливые движения, резкие повороты головы, напряженные позы. Все это наводило ужас. Больше всего боялась того, что Доминик придет в себя в самый неподходящий момент. Я хотела спросить, что Томас намерен делать, но рот раскрыть так и не смогла. Совершенно непривычно было видеть его таким напуганным и суетливым. Только что-то мне подсказывало, что боялся он не за себя. Зная особенность итейе превращаться в ворон, нам приходилось быть в разы осмотрительнее, в разы осторожнее. Мы держались в самых густых зарослях, часто делали привалы, прислушивались к тиши. Старались просто не выдать своего положения. Тяжелее всего было то, что мы не знали, очнулся ли Доминик, а если очнулся, сообщил ли итейе. Мы понятия не имели разыскивает ли нас кто-то или путь свободен. — И что дальше? — спросила я, когда мы вновь притаились в овражке. — Не знаю. — Не знаешь? — Домой тебе возвращаться нельзя. Почему не ушла в Фидэ-холл? — Я молчала. Было стыдно признать, что вся эта беготня произошла отчасти и потому, что я попросту безбожно лишена такой способности. — Сложный вопрос? — Это так важно? — Нет, но определенно облегчило бы нам жизнь. — Не могу. — Почему? — Слишком много вопросов для того, кто хотел меня убить. — Я не собирался тебя убивать… — Неважно. Так что мы будем делать? — К тебе возвращаться нельзя. А раз в Фидэ-холле комендантский час, придется пойти ко мне. Там тебя точно искать не будут. — А как же Асли? Вдруг с ней что-то случится? — Она не одна, справится. К тому же, кажется, они знают, что делают. Отдохнула? Я вздернула подбородок. Меня не оскорбил вопрос, не ввел в недоумение. Мне просто хотелось показать ему, что он меня слишком недооценивает. — А ты? — спросила я, выдавив самодовольную полуулыбку. Томас закатил глаза. Он не умеет закатывать глаза, выглядело так, будто он просто посмотрел наверх, но по выражению лица и протяжному выдоху все было понятно. — Идем, — нарочито раздраженно, едва скрывая смешок, бросил он. — Машина Ника недалеко. — Я не сяду в машину итейе! — возмутилась я. — Тогда сама с ним разбирайся, когда он проснется. Время растянулось еще больше. С каждой минутой становилось все тревожнее, вплоть до того, что руки стали отниматься от окатившего их холода. Я теребила пальцы, отколупывала куски грязи, выковыривала из-под ногтей. Руки все равно оставались покрытыми пыльной коркой, неприятно сушившей кожу. Под квадратными ногтями все также оставались черные дужки. — Зачем ты это сделал? — снова спросила я, глядя на звезды. — Ты так часто спрашиваешь, что, мне кажется, хочешь услышать конкретный ответ, — с усмешкой или насмешкой заметил он. — Хочу, — я обернулась. Томас обернулся тоже. — Ты стала моим первым заданием, — внезапно слишком серьезно заявил он. — Я просто не смог. Рэймонд позволил мне присоединиться к охоте значительно позже, я намного слабее итейе, всего лишь человек. — А они не люди? — вскинула бровь. — Люди. Люди, которые из поколения в поколение вели один промысел, отдавая себя полностью. Которые обратили свое проклятье в дар. — И зачем ты к ним присоединился? — Моя семья тоже много поколений вела борьбу с ведьмами, мы всегда были с итейе, но никогда не были им равны. И вот тому доказательство… Провалено первое же задание. Ну как? Такой ответ ты хотела получить? — он вновь посмотрел мне в глаза, а после опустил взор на губы. — Нет, — я помотала головой. Когда мы добрались до пикапа, брошенного у подножия леса, Томас суматошно бегал взглядом, искал, за что зацепиться, выругался и, повысив голос, велел садиться в машину. Это послужило отличным импульсом, ведь я тут же открыла дверь, сигнализация, как и ожидалось, завыла. Слышала, что в Швейцарии в целом не любители закрывать двери и запираться на замки. Считается, что публичное порицание — отличный механизм против преступности, а внутренняя тяга к правопорядку делает такие города, как Гриндельвальд, почти что лишенными криминальности. — Все хорошо, садись в машину, — неожиданно спокойно выдохнул он. — А ты как? — пропищала я, отчего-то чувствуя именно себя виноватой, будто не оба были замешаны в этом, будто не его решение было спасти меня ценой своего положения. Томас не ответил. Гнал вперед, а после резко свернул направо, минуя домики-отели, магазины, несся в сторону лесной чащи, в сторону очередной вершины, которая с того ракурса казалась непреодолимой. Машина держала скорость, даже несмотря на то, что лес приближался очень быстро. Мы достигли большого озера, скрытого посреди самой темной чащи. Его водная гладь поблескивала, отражая луну, над поверхностью в лучах автомобильных фар витал легчайший туман. Свет машины тянул насекомых: когда я вывалилась из салона, возле нас собралась добротная компания крылатых. Зябкая тишина окутала со всех сторон, оставив отголоски рева двигателя в ушах. — В доме чисто, можно возвращаться, — заключил он. — У тебя установлены камеры? — Когда присоединяешься к клану, такие меры становятся совсем не лишними. — Конечно. Звуки и настроение поездки поменялись в тот момент, когда мы выехали в черту города. Будто до этого двигатель ревел шепотом, выражая уважение к чему-то вечному, дюжему. Капот царапали ветви, они же били по лобовому стеклу, умоляюще цеплялись за боковые окна; шишки и хворостинки колотили машину снизу; Томас умело лавировал между деревьями, но я все же молилась, чтобы он не врезался в какую-нибудь особенно пышную сосну. А теперь ничего, кроме трения колес о гладкий асфальт и гул автомобиля, разрезающего улицы города. Ехали мы довольно долго, успело стемнеть. Отвернувшись к своему окну, я тихо плакала. Без всхлипов, до боли сжимая губы. Просто давала волю слезам, позволяла им смыть грязь. Была уверена, что Томас не слышит, не видит, не знает о моих стенаниях, но, когда его теплая ладонь накрыла мою, нервно сжимавшую штанину, я поняла, что это была не слепота до чувств, а молчаливая участливость, тихое сочувствие. И от этого сделалось действительно больно. Прикрыв другой рукой лицо, я разрыдалась, здорово давя на глаза. Томас сильнее сжимал мою руку. XXXII Томас привел меня к себе. Странно было снова оказаться там, будто окунуться в чужую жизнь. Будто в том доме была не я, а одно из сотен моих предыдущих воплощений. И все же оно ассоциировалось с уютом и безопасностью. — Черный без молока и сахара с местными травами, — Томас присел рядом на диван и протянул мне большую белую кружку в черную крапинку, а солнечные лучи делали исходящий из нее пар видимым, окрашивали в серые и оранжевые тона. — Ты не отвертишься от вопросов, — заявила я, принимая чай. — Знаю, — вымученно улыбнулся он. — Они меня отослали. Стоило бы вернуться за ними… — Что мешает? — Брось, ты уже понял, что я совершенно бестолковая фидейя. — Сомневаюсь. — Допустим… Почему ты помог мне? — Потому что я не такой, как они. Зачистку от подобных вам они не воспринимают как убийство. Для них это… Своего рода дезинсекция. Их растят с нужными идеалами с самого раннего возраста, а я… Я вырос в обычной христианской семье и поднять руку на человека, каким бы он ни был внутри, просто не смог. — И все же говоришь так, будто во мне живет червоточина, а ты поступил дурно. — Нам рассказывали, на какие ужасы фидейи способны, но потом я узнал тебя, и все оказалось совсем не так. Почему ты доверилась мне? Не учитывая того, что выбора было немного. — Мне кажется, что я знаю тебя. В последнее время все так закрутилось и запуталось, наверное, я цепляюсь за каждого, кто помнится мне нормальным. — В этом есть смысл. — Надеюсь, я не совершила ошибку. — В этом точно нет, — растянул губы в улыбке Томас. — Ты как? — Нормально, — голос сел, звучал совсем тихо. На его телефон пришло уведомление, он сосредоточенно рассматривал экран, гипнотизируя его взглядом. Очередной звук уведомления, за которым последовал облегченный выдох. — Они упустили фидей. Твои подруги успешно покинули Флюгеклян, — радостно сообщил он. — Флю… что? — Мы называем дом итейе Флюгеклян. Дословно крыло клана. — Любите символизм? — я тяжело вздохнула. — Надеюсь, с ними все хорошо. — Скоро они придут за тобой. Пока можешь отдохнуть, поспать. — Ну уж нет! Спать я точно не стану. — Тогда просто приляг. Без лишних слов Томас выудил из корзины возле дивана расшитый замысловатыми узорами из треугольников плед и накрыл им мои ноги. Тогда я не смогла сдержать порыва. Знала, что лучше жалеть о содеянном, нежели об упущенном. Тогда просто, без всякого промедления, прикрыв глаза, мягко коснулась губами его губ. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Я коротко отпечатала свои чувства, а он ответил довольной улыбкой и очень печальным взглядом. Он провел подушечками пальцев по моему лбу, захватил маленькую прядку и скользнул по ней до самых кончиков. — Элисон, у тебя стресс, ты пережила нечто ужасное за последние сутки… — И что? — не дала ему договорить. — Ты пытаешься справиться так, как умеешь… Но, пожалуйста, не играй со мной. Внутри вспыхнул сноп алых искр. Он обжег все органы, даже дышать стало совсем уж горячо. Я почувствовала, как загорелись мои щеки. Отлично помню, какой дурой себя чувствовала. Меня могли убить к тому моменту уже дважды. А я все продолжала краснеть, как маленькая девочка, на которую обратил внимание понравившийся мальчик. — О чем это ты? — Ты понимаешь. — Думаю, мне лучше уйти, — на меня накатил шквал неоднозначных чувств. Я действительно была напугана и пережила по меньшей мере настоящий кошмар, но разве только это диктовало моим действиям? Разве не хотела я сама не иначе как именно этого? Замечание Томаса прозвучало пощечиной, отрезвительной пощечиной. Я поставила кружку на кофейный столик. — Элисон, — Томас не сводил с меня глаз. — Куда ты пойдешь? — Не знаю… Но пока я тут, ты тоже в опасности. — Он поджал губы, кивнул и молча встал. В груди у меня заныло. Без близости Томаса сделалось слишком холодно, а тяжесть утраты вновь стала медленно наполнять, как резиновый шар водой. — Оставайся здесь, пока подруги не придут за тобой. Уверен, они придумают, как тебя найти. — А если с ними что-то случилось? — Тогда ты им уже не поможешь. — Что прикажешь делать? Сидеть сложа руки? Краснеть оттого, что совершила, и не иметь возможности сбежать? — Ты всегда разговариваешь только вопросами? — тепло, но вымученно улыбнулся Томас, растянув пухлые губы. От складок, образовавшихся в уголках его глаз у меня на миг сбилось дыхание. Я поспешно отвела взгляд, так и не удостоив его ответа. — Что мешает тебе колдовать? — тема застала врасплох, потому я едва встрепенулась. — Не знаю… — А что говорят фидейи? — Ни у кого нет предположений. Клеменс тоже не знает. — Клеменс? — нахмурился Томас. — Моя предшественница. — Я знаю, кто такая Клеменс. Она ведь… мертва? — Да, но она приходит ко мне во снах, да и в Фидэ-холле мы можем общаться. — Элисон, ты ведь знаешь, что так быть не должно? — Мне не нашлось что сказать. Клеменс пугала с самого начала, но я объясняла простой трусливостью перед неизведанным. — Ты говорила об этом с другими? — Я покачала головой. — Что ж… — Я и без того чувствую себя неправильной. Имею в виду, я ведь это не выбирала. Не просила. Нет, конечно, здорово быть особенной, обладать колдовством, но теперь я чувствую себя чужой не только среди обычных людей, но и среди фидей. Я как бы… Всегда в стороне, бесталанная, бестолковая, всем чужая и неправильная. А тут еще и итейе… То есть я понимаю, что они угроза, но знаешь, все еще не могу поверить, что кто-то способен причинить мне настоящий вред. Не глупо ли? Меня вырубали, запирали в клетке, я убегала от погони по лесу… А все равно не чувствую связи с реальностью, будто все это игра или фильм, или дурацкий сюжет плохой книги. — Понимаю… Я знаю, о чем ты. — Ой, не строй из себя изгоя. Ты слишком красив, чтобы не пользоваться популярностью, — ляпнула я и тут же прикрыла рот рукой. Томас очаровательно рассмеялся, оголяя верхние и немного нижние зубы. Да я почти в рот ему заглядывала, раз помню насколько у него ровные и белые зубы. — Жаль твою сестру, — бросила я после затянувшегося молчания. — Что? — недоумевающе спросил он. — Жаль твою сестру, — повторила я, а перед глазами встали жуткие картинки разбившейся мотоциклистки. — Как ты узнала о ней? — насупился он. — Ты рассказал, — с полной верой заявила я. — Не рассказывал. — Рассказывал, — не зная улыбаться или хмуриться, я делала и то и другое. Думала, Томас надо мной шутит, смеется. — Нет, Элисон. Не рассказывал, — он медленно встал и подошел к окну. — Откуда еще мне знать подробности той аварии? Третье октября две тысячи двадцать третьего года. Погода стояла ясная, ночь была на удивление теплая, безветренная. Ничто не могло пойти не так для двадцатипятилетней Джули. Ничто, кроме Dong Feng DF6, вылетевшего из-за угла слева так, что Джули не оставалось ничего, кроме как резко вырулить вправо, где по самому неудачному стечению обстоятельств находилась стройка, на которой как раз готовились устанавливать шпунт ларсена: детали были разложены ровными стопками и для большей надежности, закреплены арматурой. Смерть наступила не сразу. Она долго хватала ртом воздух, цеплялась за жизнь, но не могла даже позвать на помощь. Водитель автомобиля шестидесятитрехлетний джентльмен впервые за десять лет выпил бокал вина: у него родилась еще одна внучка. Он не рискнул подойти ближе, но скончался спустя пару часов от разрыва аневризмы сосудов головного мозга. — Томас… Я встала и подошла к нему, тоже скорбя о девушке, которую знала лично, но с которой никогда не была знакома ни в этом, ни в предыдущих воплощениях. Кошмарным пятном роршаха передо мной встает распластанное тело, из живота торчит арматура, а изо рта тонкой струйкой течет кровь. Я никогда не видела ее живой. Я знала ее только мертвой. — Прости, я не должна была… — прошептала, встав рядом. — Все в порядке. Просто… Давай не будем, хорошо? — Ты еще скорбишь? — Да, — повернув голову в четверть оборота, он заглянул темными зрачками мне в лицо, когда его теплые пальцы дернулись и, сначала неловко коснувшись моих, сплелись с ними в замок. Я не могла отвести глаз от наших сцепленных рук, но не могла и ослабить тот узел. Не хотела. Томас снова натянул грустную улыбку, на правую сторону чуть длиннее. — Присядем? — предложил он. Я коротко кивнула, и, все так же держась за руки, мы вернулись к дивану. Томас вновь накрыл мои ноги, а я опасливо положила голову на его плечо. Размякнув от чая, тепла и заботы, сама не заметила, как уснула. XXXIII Мне снился беспокойный сон. В нем я видела вороненка, только в этот раз он превратился совсем не в итейе Милоша, а в маму. Я душила собственную мать. Отчетливо видела, как краснели ее глаза, как синело и багровело лицо, как отчаянно она пыталась сделать хотя бы маленький вдох. В отличие от Милоша, мама вырывалась, скулила, била меня по рукам, пыталась царапать. Вновь я не отступила. Пробудилась от голосистого крика. Окатывалась потом, продолжая утопать в пронзительном, громогласном, звонком реве, лившемся от самого сердца, до боли терзающем легкие, грудь, горло и связки. Несмотря на то что внутри все жгло, словно туда наживую заливали расплавленное золото, я продолжала вопить, оповещая весь мир о том, что той ночью мамы не стало. Вернул к реальности звонок телефона. Это был папа. Он сообщил, что маму сразил сердечный приступ. — Соболезную, — сказал, прежде чем завершить разговор. Потеря близкого человека лишает рассудка. Опустошает. Это совсем не больно. Думала, будет колоть и резать где-то в сердце, а оказалось, это ощущение сравнимо с тем, будто из тела выкачали всю кровь, а вместо нее пустили холодную соленую воду. Когда хочется вытащить руками собственные вены или снять кожу, когда хочется вылезти из своего тела и забыть, что оно существует. Терять близкого не больно. Это ощущается, как проснуться выморочной ночью в холодной постели и не суметь отогреться даже под одеялом. Ощущается, как внезапно оказаться посреди осиротелой пустоши, в которой нежарко и не морозно. В которой настолько сухо и серо, что единственное, чего хочется, — это зарыться под землю, не видеть, не слышать. Терять близкого не больно. А хотелось, чтобы было больно. Лучше плотски чувствовать скулеж своего сердца, чем молчаливую, эфемерную тоску по тому, кого больше никогда не увидишь. С прибытием осознания, что вдруг резко не стало того, кто был рядом всю жизнь, что он внезапно исчез, без фальши и преувеличения все теряет всякий смысл. Брожу по сторонам, ищешь его, но он постоянно сбегает. Может, сходить в пекарню? Как-то там был вкусный ягодный пирог. Я оделась, уже стояла у двери, когда поняла, что на улице темная ночь. И никакая пекарня в это время не работает. Вернулась в комнату, прошлась по ней, словно выискивая что-то. Хоть какую-нибудь деталь. Подсказку, что я сделала не так. Почему вдруг моя мама?.. Умерла. Моя мама. Умерла. Никак не могла сложить эти слова в одно суждение. Между ними неизменно выступала мучительная пауза. Присела на кровать. Никак не могла придумать, чем себя занять. Спать не хотелось. Окинула комнату отсутствующим взглядом, наверное, надеясь найти ответ произошедшему. За окном луна размытым пятном едва виднелась из-за высоких сизых облаков. Она молчала. Молчал дом. Молчала я. Никто не хотел отвечать почему же моя мама… Умерла. — Эли? — послышался сонный голос со стороны дивана в гостиной. — Томас, — зевнула я. Почему сквозь слезы хочется зевать? — Ты в порядке? В порядке? Никогда не отличалась блестящею способностью долго и сознательно скрывать эмоции. Рассекшая щеку большая слеза оповестила о том, что я вновь плачу. Не задавая вопросов, Томас просто подошел и обнял меня, а я легко дала волю надрывистым рыданиям. — Моя мама, — выла я в перерывах между всхлипами. — Приступ… — Мне жаль, — осмысленно сказал он так, отчего мне захотелось окончательно разорвать себя на крошечные кусочки. Чтобы перестала существовать Элисон Престон. Лицо разгорелось, глаза заплыли, губы трескались. Я все рыдала и рыдала, впиваясь ногтями в ладони. А потом миг. И вновь ничего. Пыталась выдавить все, что осталось, но больше ничего не шло. — Хочешь воды? — спросил Томас, когда судорожные вздохи стали реже. Я кивнула, и он очень быстро организовал стакан, но, прежде чем всучить его, аккуратно усадил на диван, который еще был теплым от недавнего пребывания на нем Томаса. Жадно осушив стакан воды, положила голову на плечо Томаса так, будто между нами давно нет никаких границ. Мы не друзья и не пара. Мы просто мы. И от его близости мне было спокойнее. Настолько, что я вновь уснула. Пальцы самовольно смяли первое, что попалось под руку, — это оказалось одеяло. Произвольные движения рук, тяжесть в голове, ком в горле, разъедающая пустота в груди. Вот как ощущается смерть близкого. Руки сами поднесли прохладную сторону одеяла к лицу, нос сам втянул запах. И в тот момент я разрыдалась. Протяжно, завывая, истерично. Прижимаясь к Томасу, изливала ту самую соленую воду, которая теперь заменяла кровь. Казалось, ее стало так много, что я едва не взорвалась. По-прежнему было не больно. А хотелось, чтобы было больно. Отпустило. XXXII Мне снился беспокойный сон. В нем я видела вороненка, только в этот раз он превратился совсем не в итейе, а в маму. Я душила собственную мать. Отчетливо видела, как краснели ее глаза, как синело и багровело лицо, как отчаянно она пыталась сделать хотя бы маленький вдох. В отличие от Милоша, мама вырывалась, скулила, била меня по рукам, пыталась царапать. Вновь я не отступила. Пробудилась от голосистого крика. Окатывалась потом, продолжая утопать в пронзительном, громогласном, звонком реве, лившемся от самого сердца, до боли терзающем легкие, грудь, горло и связки. Несмотря на то что внутри все жгло, словно туда наживую заливали расплавленное золото, я продолжала вопить, оповещая весь мир о том, что той ночью мамы не стало. Вернул к реальности звонок телефона. Это был папа. Он сообщил, что маму сразил сердечный приступ. — Соболезную, — сказал, прежде чем завершить разговор. Потеря близкого человека лишает рассудка. Опустошает. Это совсем не больно. Думала, будет колоть и резать где-то в сердце, а оказалось, это ощущение сравнимо с тем, будто из тела выкачали всю кровь, а вместо нее пустили холодную соленую воду. Когда хочется вытащить руками собственные вены или снять кожу, когда хочется вылезти из своего тела и забыть, что оно существует. Терять близкого не больно. Это ощущается, как проснуться выморочной ночью в холодной постели и не суметь отогреться даже под одеялом. Ощущается, как внезапно оказаться посреди осиротелой пустоши, в которой нежарко и не морозно. В которой настолько сухо и серо, что единственное, чего хочется, — это зарыться под землю, не видеть, не слышать. Терять близкого не больно. А хотелось, чтобы было больно. Лучше плотски чувствовать скулеж своего сердца, чем молчаливую, эфемерную тоску по тому, кого больше никогда не увидишь. С прибытием осознания, что вдруг резко не стало того, кто был рядом всю жизнь, что он внезапно исчез, без фальши и преувеличения все теряет всякий смысл. Брожу по сторонам, ищешь его, но он постоянно сбегает. Может, сходить в пекарню? Как-то там был вкусный ягодный пирог. Я оделась, уже стояла у двери, когда поняла, что на улице темная ночь. И никакая пекарня в это время не работает. Вернулась в комнату, прошлась по ней, словно выискивая что-то. Хоть какую-нибудь деталь. Подсказку, что я сделала не так. Почему вдруг моя мама?..Умерла. Моя мама. Умерла. Никак не могла сложить эти слова в одно суждение. Между ними неизменно выступала мучительная пауза. Присела на кровать. Никак не могла придумать, чем себя занять. Спать не хотелось. Окинула комнату отсутствующим взглядом, наверное, надеясь найти ответ произошедшему. За окном луна размытым пятном едва виднелась из-за высоких сизых облаков. Она молчала. Молчал дом. Молчала я. Никто не хотел отвечать почему же моя мама… Умерла. — Эли? — послышался сонный голос со стороны дивана в гостиной. — Томас, — зевнула я. Почему сквозь слезы хочется зевать? — Ты в порядке? В порядке? Никогда не отличалась блестящею способностью долго и сознательно скрывать эмоции. Рассекшая щеку большая слеза оповестила о том, что я вновь плачу. Не задавая вопросов, Томас просто подошел и обнял меня, а я легко дала волю надрывистым рыданиям. — Моя мама, — выла я в перерывах между всхлипами. — Приступ… — Мне жаль, — осмысленно сказал он так, отчего мне захотелось окончательно разорвать себя на крошечные кусочки. Чтобы перестала существовать Элисон Престон. Лицо разгорелось, глаза заплыли, губы трескались. Я все рыдала и рыдала, впиваясь ногтями в ладони. А потом миг. И вновь ничего. Пыталась выдавить все, что осталось, но больше ничего не шло. — Хочешь воды? — спросил Томас, когда судорожные вздохи стали реже. Я кивнула, и он очень быстро организовал стакан, но, прежде чем всучить его, аккуратно усадил на диван, который еще был теплым от недавнего пребывания на нем Томаса. Жадно осушив стакан воды, положила голову на плечо Томаса так, будто между нами давно нет никаких границ. Мы не друзья и не пара. Мы просто мы. И от его близости мне было спокойнее. Настолько, что я вновь уснула. Пальцы самовольно смяли первое, что попалось под руку, — это оказалось одеяло. Произвольные движения рук, тяжесть в голове, ком в горле, разъедающая пустота в груди. Вот как ощущается смерть близкого. Руки сами поднесли прохладную сторону одеяла к лицу, нос сам втянул запах. И в тот момент я разрыдалась. Протяжно, завывая, истерично. Прижимаясь к Томасу, изливала ту самую соленую воду, которая теперь заменяла кровь. Казалось, ее стало так много, что я едва не взорвалась. По-прежнему было не больно. А хотелось, чтобы было больно. Отпустило.