Под покровом сна

      Истории, что Норе предстояло услышать, отчего-то пугали, хотя в комнату терапии она шла даже без капли интереса к чужим жизням.       Барбара вскользь оглядела внезапно помрачневших девушек и, прочистив горло, придвинула свой стул ближе к центру.       — Давайте я начну тогда, — произнесла она, складывая руки на груди.       — Отлично, — кивнула Фредерика. — Только честно и открыто. Как договаривались.       — Да без проблем, — фыркнула Барбара. — Я написала… — она вытащила из кармана смятый листок, — написала все, чтобы не забыть.       Она с сомнением вгляделась в текст, будто читала его впервые.       — Это было самое худшее лучшее лето за двадцать лет жизни. Я курила травку на крыше, теряла сознание в пьяном угаре. Они всегда говорили, живи одним днем, лови мгновение. Смеялся до слез, срывала георгины с чужой клумбы и дарила той странной девушке со шрамами на запястье. Она так любила кровавую мери и секс. Кажется, она была нимфоманкой. Жизнь горела. И я тоже горела. Все вокруг горит, когда ты под ангельской пылью. И пальцы всегда такие длинные-длинные, а ее лицо переливается. Перламутр. Небо высокое и далекое, а потом приближается стремительно. Я гладил звезды. Мысли хаотично метались, а боли я не чувствовала, да и не знала, о чем положено думать, когда умираешь. Я вспоминала георгины, чужие улыбки, такие тягучие, размазанные. Вспоминала порванные конспекты, жирные пятна на клавиатуре и энергетик, пролитый на кровать. За все время я так и не поняла, в чем смысл, поэтому легче было думать, что его и нет вовсе. Так все проще становится, длиннее. Ветки в красном свете огней клуба походили на сеть сухожилий. На небе расцветают созвездия маков и еще каких-то цветов, я в них не разбираюсь. Я даже не уверена, что те чертовы цветы были георгинами, просто название красивое… Знаете, георгины. Воздух колючий, а грудь разрывает, будто я всего лишь кокон, будто теперь я готова отрастить крылья и улететь далеко. Я улыбаюсь пушистым звездам и жду не дождусь, пока смогу коснуться их, ведь они так зовут. Они зовут меня давно, иногда чужими именами, но я знаю, что нужна им. И голос у них такой тонкий и протяжный, словно сирена.       Все молча слушали, ожидая продолжение сумбурного и угловатого рассказа, однако его не было. Барбара смяла бумажку и убрала ее в карман, уже желая вернуться в круг и расслабиться. Она силилась скрыть неловкость за пренебрежительным взглядом, но Нора уловила мимолетный след страха в глазах девушки.       — Погоди, — прервала ее Фредерика. — Ты написала рассказ о значимом событии своей жизни, обходя самые важные моменты. Тебе легче представить его в красивых, но пустых словах. Ты попыталась дать нам фантик, обертку.       — Я записала то, как я это чувствовала, — огрызнулась Барбара. — Таков был уговор. Я его выполнила.       — Нет.       — И что вы еще хотите от меня услышать? — хмыкнула она, скрывая обиду.       — Правду, — прошептала Элли.       Она была похожа на маленькую птичку, испуганно, но крайне заинтересованно поглядывающего на временно безвредного хищника.       — Давай начнем с самого простого: о чем ты написала? — мягко уточнила доктор. — Ты использовала много эвфемизмов и метафор как ширму, открой ее для нас, пожалуйста. — О чем я писала? О дне своей смерти. И о своем дне рождения, — пробормотала Барбара. — Вот так паршиво иногда случается.       — Что конкретно произошло?       — Да боже… Не хочу я про это говорить. И не буду. Я этим не горжусь, — тут же огрызнулась Барбара, будто предвосхищая возможные нападки или взгляды осуждения.       — Тебе не надо от нас защищаться, — покачала головой Фредерика. — Просто ответь честно, тебе самой станет намного легче.       — Ты сама все прекрасно знаешь. Хочешь, чтобы я признала? Окей. Я обосралась. Обосралась настолько, что сколько штаны не стирай, вонь не уйдет. Вот и все.       — Тише, — примирительно подняла руку доктор. — В тебе сейчас говорят твои эмоции. Ты смещаешь гнев на нас, но куда он должен быть направлен? Что так гложет тебя?       — Дохрена чего, — пробормотала Барбара, скрещивая руки на груди.       Издалека Норе показалось, что у нее на глазах навернулись слезы.       — Расскажи.       — Да пусть молчит, — неожиданно вступилась Лета. — Видишь, не хочет, ершится. Бог с ней. Он любит юродивых.       Внезапно на лице Барбары промелькнула улыбка, словно ворчание старушки вернули ей былую уверенность.       — Ага. Бог очень любит таких уродок, как я. Уже успела заценить его любовь. Я употребляла, — быстро сказала она, боясь передумать. — И в какой-то момент не рассчитала свои силы. Так бывает. Был мой день рождения, мы тусовались в клубе, а проснулась уже в реанимации. Успели откачать. Конец истории.       — И что ты чувствуешь по этому поводу?       Барбара закусила губу, нервно сдирая с нее корку сухой кожи. Она пыталась сохранить уверенность и воинственность во взгляде, однако это давалось ей с неимоверным трудом, а после вопроса Фредерики стена безразличной насмешливости, кропотливо выстраиваемая девушкой, дала трещину, появился фатальный изъян.       — Да что-что? Мне было страшно. Когда я поняла, что могла не проснуться, это было ужасно, такое сложно объяснить. Если бы я могла это изменить, я бы изменила, не сомневайтесь. Но жизнь такая штука, что переписать никак не выходит, как ни старайся. Это останется навсегда со мной — это и есть главное наказание. Во сне я до сих пор слышу крики и сирену, снова возвращаюсь в этот клуб. Я больше не хочу этого, но сон один и тот же — все повторяется вновь и вновь. Я застряла в этой петле. И… — Барбара склонила голову, будто неистово заинтересовалась фактурой пола или потертостью на своих берцах. — Иногда мне снится, как мама плачет надо мной. Она не заслужила этого. Она не заслужила покупать мне место на кладбище, думая, что сделала не так. Она не заслужила приезжать в больницу и молиться в коридоре, чтобы врачи меня снова вытащили. Я понимаю это, но раньше остановиться не могла.       — Бедная девочка, — еле слышно прошептала Лета. — Глупая, глупая, но такая несчастная… — бормотала старушка, качая головой.       — Не бедная, — огрызнулась Барбара.       — Бог посылает испытания тем, кто может их выдержать. Он считает тебя сильным воином.       — Стоит запомнить, что со стратегией у него не очень.       Нора удивленно повернулась к соседке и заметила пелену слез на ее глазах. Лета, казалось, не питала особой симпатии к Барбаре, однако этот рассказ и ее не смог оставить равнодушной. Мягкосердечная старушка украдкой потирала распухшие веки и печально качала головой, неотрывно смотря на девушку.       — О чем ты жалеешь больше всего? — сдавленно спросила Элли, завороженно слушая Барбару, словно та делилась великим таинством.       Девушка проигнорировала несколько осуждающих взглядов в свою сторону и заинтересованно подалась вперед.       — Что ты спросила? Повтори.       — Я спросила, о чем ты жалеешь, — невозмутимо произнесла она.       — Жалею? Да много о чем. Жалею, что не могу дать тебе по лицу. Жалею, что кто-то вызвал скорою и не дал мне подохнуть в тот день. Жалею, что соврала только что, потому что мне ужасно страшно умирать. Жалею, что ввязалась в эту историю с клиникой. И… Жалею, что дала попробовать своему другу, Брайану. Брайан… Он хотел бросить учебу и поехать волонтером на острова, чтобы спасать черепах и каждый день серфить в океане. Нашел эту лабуду в интернете и всем на уши присел с этой идеей. Он любил играть на гитаре идиотские песни на трех аккордах по несколько раз за одну вечеринку. Бесил всех ужасно, но… Он был хорошим, правда. Не знаю, зачем вам такие подробности, просто по-свински делиться этой историей так, будто смерть лишила его даже права на имя. Он этого не заслуживает. Его мать тоже не заслуживала хоронить сына. А я заслуживала видеть это. Потому что это моя вина, что он не выбрался. Я толкнула его в пропасть. Я живу с этим, делюсь этой чертовой историей на дурацком бесполезном сеансе терапии, а он в шести футах под землей кормит червей. Понятное дело, что рано или поздно мы все вернемся туда, откуда начали — в пустоту, но я бы не хотела становиться удобрением раньше времени. Не хотел и он. Так бывает, дерьмо случается, случается чаще, чем хотелось бы.       — Он умер от передозировки? — глухо уточнила Фредерика.       — Нет. Он покончил с собой. Я не верю, что он сделал это в трезвом уме, потому что он любил жизнь, любил ее больше всех, кого я знала. Его нашли в апартаментах, в ванной, когда вода с кровью залила соседей снизу. Они хотели предъявить ему претензию за испорченный комп и поднялись на этаж. Дверь была открыта. Я была в его экстренных контактах, приезжала опознавать тело в морг. Он не был похож на себя, совсем. Я надеюсь, что он решил бросить все, подкинуть полиции вместо себя двойника и смотать из этого проклятого города куда-нибудь к океану, как он всегда и хотел. Это было бы очень в стиле Брайана. Может быть, этот засранец сейчас надраивает панцири черепахам и смеется над всеми нами…       Барбара резко отвернулась, чтобы никто не заметил внезапно набежавших слез, однако они уже звенели в ее голосе. Это была исповедь, освобождение от оков, которые, увы, отпускать пленницу никак не хотели. Рассказ принес облегчение на несколько мгновений, но тяжесть накативших воспоминаний тут же непосильным грузом рухнула на плечи.       Нора тяжело сглотнула и с жалостью посмотрела на девушку.       Ей стоило признать, что первое впечатление иногда бывает обманчивым.