Под покровом сна

      Нору трясло еще сорок минут после терапии. Ее не покидало смутное чувство тревоги. С одной стороны, эти истории не должны были ее трогать, как раньше и не волновали чужие проблемы, жалобы и трагедии. Однако было в этих коротких, отрывистых осколках жизни нечто необычное, не дающее покоя. Нора сидела в саду, прокручивая меж пальцев сигарету. Она бросила курить уже достаточно давно, но все равно носила с собой пачку и зажигалку просто по привычке, по инерции. Это успокаивало ее в какой-то степени и давало повод для гордости, ведь до зависимости было рукой подать, а она держалась стойко и твердо. Иногда сигареты просто пропадали из пачки, а потом находились в самых неожиданных местах. Быть может, это были проделки Мальте или ее собственные, полупьяные и туманные.       На скамейку кто-то сел. Нора, погруженная в собственные пространные мысли, не сразу повернулась.       — Поделишься, милая? — улыбнулась старушка.       — Вы курите? Разве это не вредно для… вас?       — У меня альцгеймер, а не рак легких. Имею право побаловать себя, — тихо посмеялась Лета, перебирая край старого пледа. — Все равно помирать скоро, здоровье с собой в могилу не унесешь.       Нора молча протянула ей пачку и зажигалку, устремляя взгляд на деревья.       — А вы случайно не помните, как долго вы здесь? — вдруг поинтересовалась женщина, переводя глаза на старушку.       — Если бы… — покачала головой она. — Все воспоминания мутные и туманные, провалов в них больше, чем четких обрывков. Как дырявая рыболовная сеть. Моментами помню и себя, и других, а иногда будто все нити из рук выпадают. Вот так вот… Одну Барбару не забудешь, постоянно цапнуть норовит, как мелкая несмышленая собачонка.       Табачный дым змейкой витал в воздухе, окутывая Нору плотной завесой. Женщина старалась не вдыхать знакомый запах, чтобы не сорваться, поэтому отвернулась.       — Барбара всегда такая жестокая? Почему ее еще не выгнали? Сомневаюсь, что ее поведение благотворно влияет на… остальных.       — Она не жестокая, милая моя, — меланхолично ответила Лета. — Ей просто до ужаса больно носить в себе все это. Даже самые добрые и преданные раненные звери от боли кусаются. Лучше так, чем фальшиво улыбаться, знаешь ли.       Нора прищурилась и медленно повернулась. Мысль мелькнула у нее всего на секунду, но, судя по взгляду старушки, она прекрасно поняла, что угадал верно. Лета приглушенно засмеялась и закашлялась, с отвращением убирая от морщинистого лица тлеющую сигарету.       — Не бойся тех, кто ругается, деточка. Они хотя бы выплескивают тебе весь свой яд прямо в лицо. Чем шире улыбка, тем больше нож за спиной, как говорится.       Нора ни разу не слышала, чтобы так говорилось, однако предпочла кивнуть, перейдя к главному вопросу.       — Элли… — уточнила она.       — Нет, милая, не спрашивай. Я слишком стара, чтобы разбалтывать чужие секреты. Ты, вроде как, неглупая, а значит, все поймешь сама. Будь наблюдательна и внимательна, не верь теням и отражениям, они никогда не показывают настоящую форму. Не дай себя обмануть и сама не обманывайся.       Нора решила не уточнять, что значила последняя фраза, ей было не до философии и метафор. Телефон завибрировал от сообщения. Нора тут же взглянула на экран. Мальте. На миг внутри все сжалось от волнения.       «Что такое?».       Груз с плеч рухнул. От одного его сообщения стало легче, сумрак страха развеялся, впервые за день у Норы получилось вдохнуть полной грудью.       «Тебя совершенно не беспокоит, где я?».       «А где ты?».       «Не дома, как видишь».       «Я тоже. Я в Нью-Йорке еще на неделю задерживаюсь, не получится вернуться раньше, прости, тушкан».       Нора замерла над экраном. Командировка в Нью-Йорк? Как бы сильно она ни напрягала память, совершенно не помнила, чтобы они это обсуждали или Мальте предупреждал о таком. Она на всякий случай мельком просмотрела переписку за последнюю неделю, однако ничего подобного в сообщениях не было. Женщина нахмурилась и положила телефон в карман. Нью-Йорк… Нет, она бы совершенно точно помнила что-то такое…       — Мне знакомо это выражение лица, — произнесла Лета. — Не можешь вспомнить что-то очень важное, да? Ускользает от тебя, по лицу вижу, не можешь поймать.       — Я не… — Нора осеклась. — Не знаю. Будто и не было такого, а меня убеждают в обратном… Это ведь газлайтинг.       — Какие новомодные термины. Иногда твои собственные глаза и мысли — не то, чему стоит верить. К сожалению, это «иногда» случается слишком часто.       — Вы говорите так туманно и странно, будто хотите запугать меня.       — Нет, что ты. Лишь предупредить.       «Я временно легла в клинику, решаю проблемы со сном. Расскажу позже, тут слишком много всего. Можем попробовать созвониться вечером, но тут жесткий режим», — напечатала в ответ Нора и убрала телефон в карман. Разница во времени в три часа, а также ненормированный рабочий день Мальте делал последнее предложение бесполезным жестом вежливости и учтивости.       Нора не была уверена, что хочет слышать своего мужа или делиться с ним чем-то настолько личным. Она даже не была уверена, что любит его. Эта мысль была такой назойливой и привычной, потому что Нора, как и многие, о любви знала не так много. Это представление передалось ей из мультфильмов, книг и старых фильмов, где о любви принято кричать во все горло, ради близких нормально жертвовать собой, а все сомнения неизбежно ведут к трагедии. Никто не показывал реальность, где порой хочется побыть наедине с собой, порой дурацкие привычки раздражают, а не вызывают умиление. В фильмах любовь демонстрируется на стадии яркого зарождения или умиротворенного принятия, но середина остается неприятной загадкой за кадром.       Нору не отпускало чувство, что было в этих сообщениях что-то не то. Это был его стиль: коротко, буднично, почти равнодушно. Но что-то в этих словах казалось неестественным. Как будто он старался быть собой, но переигрывал.       Лета затушила бычок о деревянный подлокотник скамейки и поднялась на ноги, держась за поясницу. Старушка огляделась вокруг и вдруг нахмурила редкие серые брови.       — Элеонора, ты не видела мой чай? — рассеянно спросила она.

***

      Под вечер все дела кончились. Нора лежала в теплой ванной, желая смыть с себя все эмоции минувшего дня. На раковине лежал блокнот, хранивший всего две записи. В свете всех событий у женщины не было ни времени, ни желания думать о своих престранных снах, однако сейчас, в тишине и полутьме, она ощущала сгусток страха, маячивший на самой периферии гудящего разума. Нора провела ладонью по радужной пене, наблюдая, как лопаются хрупкие пузырьки — мимолетные, как человеческие иллюзии. Она погрузилась глубже, позволяя воде поглотить звуки внешнего мира. В эти моменты полного погружения она становилась археологом собственной души, стирая границы реальности и оказываясь в вакууме чистого существования. Эти секунды невесомости были единственным убежищем от давящего груза повседневности, но покой — лишь мираж в пустыне беспокойства.       Во входную дверь кто-то постучал. Глухой звук пробился сквозь водную завесу, как эхо из параллельного мира. Мгновенно в сознании вспыхнула та самая картина — яркая, болезненная, неотступная. Нора поспешно вынырнула, гонимая древней паникой, что живет в глубинах подсознания каждого человека. Она судорожно протерла глаза, стирая остатки пены вместе с иллюзией безопасности. Пространство вокруг ощущалось чужим, враждебным — словно невидимый наблюдатель притаился в углах комнаты, изучая каждое ее движение. Тяжело сглотнув комок страха, Нора покинула свое водное убежище. Холодный воздух обжег влажную кожу реальностью, но сейчас физический дискомфорт был ничем по сравнению с внутренним смятением. Наскоро обернувшись полотенцем, как броней, она осторожно ступила по холодной плитке и выглянула в комнату. Привычная обстановка встретила ее обманчивым спокойствием: кондиционер монотонно колыхал тонкие лепестки фиолетовых георгинов, сквозь щель тяжелых штор просачивался анемичный свет уличных фонарей, создавая причудливую игру теней. Нора покачала головой, пытаясь отогнать наваждение, и опустилась на кровать, оставив на нежной простыне мокрый отпечаток.       Стук повторился.       — Переодеваюсь! — недовольно сообщила Нора.       Она натянула на себя пижаму и отбросила влажное полотенце на пол, туда, где на досках виднелись маленькие лужицы.       — Открыто! — крикнула она.       — Добрый вечер, мисс Бьорк, — произнесла Фредерика. — Хотела зайти к вам лично и узнать, как вам ощущения от терапии, есть ли вопросы или пожелания? Как самочувствие?       — Все нормально, спасибо, — сдержанно кивнула Нора. — Единственное, у меня возник один вопрос… Как долго остальные проходят программу?       — Все по-разному, — отстраненно произнесла доктор. — Я думаю, вы и сами понимаете, что я не могу разглашать такую информацию, можете спросить у кого-то из девочек лично.       — Понятно, — поджала губы девушка. — А когда у меня начнутся процедуры? Сегодня на них была одна из… девочек. Ребекка, вроде…       — Да… Мы берем наших подопечных по очереди. Некоторые процедуры могут занимать достаточно много времени, иногда на них уходит целый день. Ваши исследования пришлось немного перенести, возникли некоторые технические сложности, но в течение трех дней мы начнем полноценную программу, а пока я бы хотела предложить вам один способ, который поможет… Не видеть эти тревожные сны.       — Почему вы не предложили раньше? — подозрительно спросила Нора. — Тогда бы мне и не понадобилась помощь этого центра, я бы спокойно оставалась дома, пила таблетки и жила своей обычной жизнью.       — Это экспериментальный препарат, — медленно ответила Фредерика. — Его испытания на контрольной группе людей еще не завершено, поэтому предлагать его вне программы я не имела никакого права. Не буду скрывать, что его прием осуществляется исключительно на ваш страх и риск, никаких гарантий я предоставить не смогу.       — Сколько ненужных формальностей вас связывает, — фыркнула она.       — Правила писаны кровью.       — И были созданы, чтобы их нарушать, — улыбнулась Нора.       Фредерика задумчиво села на самый край кровати и взглянула в окно. На ее лице на миг отразилась глубокая печаль, она словно пробилась сквозь непроницаемую маску спокойствия и вежливости, однако пропала столь же быстро и неожиданно.       — Ладно, плохая шутка. Я согласна. Если это мне поможет, я согласна, — со вздохом произнесла Нора. — Я так понимаю, мне нужно подписать очередную бумажку, где написано, что в случае летального исхода я и мои родные не будут иметь никаких претензий?       — Вроде того.       Доктор улыбнулась и достала из кармана белого халата пластиковую коробку с единственной синей таблеткой. На тумбочку легла толстая стопка документов, где сплошным текстом перечислялись возможные побочные эффекты.       — Подписать нужно вот здесь, — Фредерика раскрыла бумаги на середине, — и в самом конце, где стоит печать нашей клиники.       — Готово, — выдохнула женщина, бросая ручку на тумбочку.       Нора аккуратно достала таблетку и прокрутила меж пальцев, внимательно рассматривая. Она быстро закинула ее на сухой язык, будто боялась передумать, и выпила глоток предусмотрительно оставленной воды.       — А не будет датчиков или…       — Сегодня нет, — проговорила врач.       Нора чувствовала, как ее тело тяжелеет, даже моргать становилось сложно. Она пошатнулась и оказалась в руках Фредерики, мягко уложившей ее в постель. Мир размывался, превращаясь в одну мутную абстрактную картинку. Тело женщины стало таким тяжелым и невесомым одновременно, казалось, что она зависла в невесомости.       — Ты сейчас уснешь, и не увидишь ничего… — послышался голос, эхом отразившийся в голове.       Последнее, что выцепила Нора, перед тем, как провалиться в небытие, — улыбающаяся Фредерика.