Голос тьмы

5 лет назад

Я стоял на мосту, ведущем в крепость Вндбурга. Каменные арки подо мной казались выточенными из самой скалы, прочными и вечными, как и власть, которой служили эти стены. Внизу раскинулся город, его узкие улицы кишели людьми — торговцы громко зазывали покупателей, повозки скрипели под тяжестью товаров, дети проскальзывали между спешащими прохожими, словно тени. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая черепичные крыши в тёплый золотистый оттенок, но ветер с каждым мгновением становился всё резче, пронизывая до костей. Он гнал по небу тёмные облака, заставляя пламя факелов у ворот плясать в беспокойном танце. Я провёл рукой по холодному поручню, глядя вперёд. Врата крепости, окованные чёрным железом, возвышались передо мной, безмолвные и грозные. Стражники у входа стояли настороженно, их алые плащи трепетали на ветру, как знамёна. Уже два года я служу оруженосцем молодого лорда Генриха. Мне приходилось сопровождать его в каждом выезде из крепости, в каждом походе в город — даже в таверны. Я слушал его пьяные рассказы об очередной красавице, которую он смог соблазнить, слушал, как он с гордостью говорил о двух жирных зайцах, добытых на последней охоте. Слушал и не спорил — ведь служить ему мне предстояло ещё долго, и я не хотел, чтобы лорд затаил на меня обиду. — Ты отправляешься в битву, Томас, — сообщил мне сотник Адамир после обеда. Я опешил, не зная, что сказать. Всё это время я считал, что моя обязанность — лишь охранять лорда Генриха, а не становиться воином. — Лорд Ладислав объявил войну нашему герцогу, и тебе выпала честь возглавить небольшой отряд мечников, — голос Адамира был спокоен и уверен. — Но… Разве я не должен оставаться с лордом Генрихом? — спросил я, сам не зная, жду ли я ответа или ищу повод избежать приказа. Адамир положил мне руку на плечо и слегка сжал, словно подбадривая. — Не беспокойся, за лордом присмотрят. Сейчас ты нужен герцогу. Ты должен помочь привести наших воинов к победе. Ты меня понял? Я взглянул в его глаза и увидел там то, чего не ожидал — надежду и веру в меня. — Да, — твёрдо ответил я и кивнул, подтверждая свои слова. — Вот и хорошо, — Адамир улыбнулся. — Через два дня ты отправишься в бой вместе со своим отрядом. Принеси славу и победу! — Он хлопнул меня по плечу и тут же ушёл, раздавая распоряжения слугам. Я смотрел ему вслед, всё ещё не до конца осознавая, что только что произошло. Что ж, этого я точно не ожидал. Я остался стоять в тишине, ощущая, как слова Адамира оседают в моей голове, тяжелые, как свинцовые гири. В битву. Возглавить отряд мечников. Я оруженосец, не командир, не полководец. Да, я тренировался с мечом, учился верховой езде, изучал тактику, но одно дело — следовать за лордом, оберегать его, быть тенью. И совсем другое — вести людей на смерть. Я сглотнул, пытаясь справиться с этим внезапным осознанием. Почему именно я? В замке есть более опытные воины, ветераны, знающие вкус сражений. Почему герцог доверил это мне? Может, это испытание? Или просто случайность, безразличие? Я посмотрел на свои руки — они были сильными, привычными к оружию, но дрожали, как у мальчишки. Я крепко сжал пальцы в кулак. Я не могу показать страха. Воины, которых я поведу, будут смотреть на меня, как на лидера. Если я дрогну, если проявлю слабость — они усомнятся. А сомнения на поле боя убивают быстрее, чем клинки. Но глубоко внутри меня всё равно грызло чувство тревоги. Я не был готов. Но разве кто-то бывает готов к войне? Два дня пролетели, как в тумане. Я делал всё, что полагалось оруженосцу: помогал лорду Генриху облачаться в камзол, следил за состоянием его доспехов, сопровождал его во время прогулок по крепости. Но теперь всё это казалось отдалённым, незначительным. Мои мысли были где-то далеко — на поле боя, которого я никогда не видел. Я говорил меньше обычного. Слова застревали в горле, а привычная лёгкость в общении с лордом Генрихом исчезла. Он, конечно, заметил. — Томас, с тобой что-то не так, — сказал он за ужином, когда остальные оруженосцы смеялись и болтали, а я молча смотрел в свой кубок. Я поднял на него взгляд, не зная, что ответить. Генрих не был жестоким человеком, но и не привык разбираться в чужих переживаниях. — Это из-за приказа? — спросил он, откидываясь на спинку стула. Я молча кивнул. Лорд Генрих внимательно посмотрел на меня, потом вздохнул и, немного помедлив, тихо сказал: — Мне сложно представить, что ты сейчас чувствуешь. Я удивился. Генрих редко говорил так прямо. Он был ещё молод, как и я, и тоже не знал, что такое война. — Но я знаю одно, — продолжил он, склонившись чуть ближе. — Ты всегда был храбрее, чем сам о себе думаешь. Я моргнул, растерявшись. — Почему вы так уверены? Генрих усмехнулся. — Потому что ты никогда не бежал от трудностей. Даже когда тебе было страшно. Я видел это. И сейчас не убежишь. Он положил руку мне на плечо, слегка сжав его. — Завтра ты поведёшь людей за собой. И я уверен, что ты справишься. Я сглотнул, чувствуя, как в груди что-то дрогнуло. — Спасибо, милорд. — Хватит этих «милордов», — махнул рукой Генрих. — Просто поешь. Не хватало ещё, чтобы ты свалился с ног раньше, чем попадёшь в бой. Я усмехнулся, чувствуя, как напряжение чуть ослабевает. Я никогда не думал о лорде Генрихе как о друге. Он был моим господином, человеком, которому я служил, которого сопровождал, чьи приказы исполнял. Мне казалось, что так и должно быть — он лорд, я оруженосец, между нами пропасть. Но сейчас, после этих слов, после того, как он без тени высокомерия или ложной бравады просто сказал: «Я знаю, ты справишься», что-то внутри меня изменилось. Я смотрел на него — молодого, как и я, тоже неопытного в боях, но не боящегося поддержать меня, хотя сам, наверное, тоже волновался. Раньше я видел в нём только наследника знатного рода, человека, которому я обязан службой. А теперь увидел просто человека. Он не пытался успокоить меня приказом, не говорил, что страх — это слабость, как сделали бы многие другие лорды. Он говорил со мной как с равным. И в этот момент я понял — он не просто мой господин. Он мой друг. Я всё ещё боялся завтрашнего дня, но теперь этот страх казался менее невыносимым. Ведь я знал, что есть хотя бы один человек, который верит в меня. На следующее утро я облачился в доспехи. Они были не такими роскошными, как у Генриха, но прочными и удобными. На поясе висел меч, который я впервые носил не просто как оружие, а как символ ответственности. Сегодня я не просто оруженосец — я веду людей в бой. Генрих ждал у ворот. Его взгляд был серьёзным, но в нём не было жалости — только уважение. — Береги себя, Томас, — сказал он, когда я подошёл. — Вы тоже, милорд, — ответил я. Но потом, подумав, добавил: — Генрих. Он усмехнулся, коротко сжал моё плечо, а затем сделал шаг назад. — Веди их. И вернись живым. Я кивнул и вскочил в седло. Мы выехали из крепости под утренним солнцем, но оно не согревало. В воздухе уже висел холод войны. Путь к границе был долгим. Поля, ещё недавно зелёные, теперь выглядели блеклыми под серым небом. Лес, который мы миновали, казался безмолвным — ни пения птиц, ни шороха зверей. Будто сама природа затаила дыхание перед грядущей бурей. Воины вокруг молчали. Никто не шутил, никто не говорил попусту. Я чувствовал их напряжение — каждый думал о том, что нас ждёт впереди. Где-то вдалеке уже виднелись тёмные очертания холмов, за которыми находились земли Ладислава. Когда мы добрались до лагеря, нас уже ждали. Воины герцога готовились к бою: точили мечи, проверяли доспехи, седлали коней. В воздухе витал запах смолы, пота и дыма от костров. Я не помню, как именно начался бой. Вспышка — выкрики команд — грохот барабанов. Вражеские войска появились на холме, словно волна, готовая обрушиться на нас. А потом всё погрузилось в хаос. Я выхватил меч. Ударил. Чей-то клинок скользнул по моему нагруднику, оставляя глубокую царапину. В лицо брызнула чужая кровь, но я уже не понимал, чья. Враг передо мной замахнулся, но я успел отразить удар. Второй. Третий. Крики вокруг сливались в дикий гул. Люди падали. Кто-то корчился на земле, держась за распоротый живот. Кто-то сражался до последнего, даже будучи раненым. Я чувствовал, как земля дрожит от топота копыт. Всадники врезались в строй пехоты, копья пронзали тела, люди валились на землю, обезглавленные, растоптанные. Я командовал небольшим отрядом мечников — всего десяток человек. Мы держались вместе, как кулак, пробивая себе путь через вражеские ряды. — Держите строй! — крикнул я, когда наши ряды начали рассыпаться под напором врага. Я видел, как Родерик, крепкий парень из нашего отряда, получил удар в бок и рухнул, захлёбываясь кровью. Кто-то заорал от ярости, кто-то — от боли. Я перехватил меч крепче. Удар — лезвие врага проскользнуло по моему щиту, оставляя глубокий порез. Ответный удар — и мой противник осел на землю, хватаясь за разрубленное горло, из которого хлестала фонтаном кровь. — Вперёд! Они дрогнули! — прокричал я, но сам едва держался на ногах. Мы сражались как звери, каждый удар отдавался в руках болью, каждый шаг по окровавленной земле становился тяжелее. Я не знал, сколько прошло времени. Минуты? Часы? Всё превратилось в вихрь движений, боли, чужих смертей. А потом — громкий звук рога. Я поднял голову. Вдалеке, сквозь туман пыли и крови, я увидел вражеское знамя, падающее в грязь. Ладислав отступал. Я вытер меч о плащ павшего врага и сжал зубы, подавляя рвущийся крик. Мы победили. Но когда я оглянулся, вокруг были только мёртвые и умирающие. Из моего отряда в живых осталось меньше половины. Раненые, окровавленные, но всё ещё на ногах. Мы пытались прийти в себя, но тщетно. Шок сковывал разум, делая реальность похожей на дурной сон. Выжившие бесцельно бродили среди тел, выискивая павших товарищей. Кто-то беззвучно рыдал, опускаясь на колени перед телами друзей, кто-то кричал от боли и отчаяния, а кто-то просто стоял, пустым взглядом уставившись в горизонт. Я медленно вложил меч в ножны, ощущая, как тяжело дышать. В груди пустота, а в ушах всё ещё звенел гул битвы. Сделав глубокий вдох, я направился к лагерю. Он был почти разрушен — шатры потрёпаны, земля усеяна обломками оружия, лужами крови и грязи. Разжечь костёр оказалось не так просто: пальцы дрожали, а запёкшаяся кровь мешала удерживать кремень. Но спустя несколько попыток мне удалось высечь искру. Пламя вспыхнуло, отбрасывая тёплые блики на измученные лица уцелевших. Я нашёл бадью с дождевой водой возле командирского шатра, опустил туда ладони и провёл ими по лицу. Холод ожёг кожу, но не смыл ощущение тяжести, не прогнал воспоминания о бое. Вода потемнела от крови, но я знал — этого не смыть так просто. Я селу костра, прислонившись спиной к бревну, и смотрел, как пламя пожирает смолу. Руки дрожали. Кровь на доспехах засохла, оставляя тёмные разводы. Мы победили. Но почему же в груди не было ни радости, ни облегчения? Я посмотрел на тех, кто выжил. Они молчали. Кто-то перевязывал раны, кто-то тупо смотрел в пустоту, а кто-то пил, пытаясь забыться. Перед глазами вставали образы битвы. Родерик, корчась в грязи. Враги, падающие под моим мечом. Лица тех, кого я знал, но больше не увижу. Я убивал. Я всегда знал, что этот день настанет, но одно дело — готовиться к войне, другое — впервые окунуться в её ужас. — Томас, — кто-то позвал меня. Я поднял взгляд. Передо мной стоял мечник, один из выживших моего отряда. На лице у него была ссадина, глаз подбит, но он улыбался — устало, но искренне. — Мы справились, — сказал он. — Ты молодец. Я кивнул, хотя слова застряли в горле. «Мы справились». Но какой ценой? Я взял кубок с вином, сделал глоток. Горький, терпкий вкус лишь сильнее подчёркивал пустоту внутри. Сегодня ночью я не усну. Я устроился на импровизированной подстилке из рваной ткани, тяжело опустившись на неё, словно всё тело стало свинцовым. Над головой раскинулось бескрайнее ночное небо, усыпанное холодными звёздами. Они мерцали, бесстрастные и далекие, словно не замечая, что под ними произошла кровавая бойня. Луна тускло освещала моё лицо, и я лениво повернулся на бок, отвернувшись от её света. Веки наливались тяжестью, но сон не приходил. В голове вспыхивали картины боя: взмахи мечей, крики раненых, лязг металла. Я закрыл глаза, но это не помогло. Ветер пробежал по полю, тихо шелестя остатками сожжённых шатров. Где-то неподалёку слышалось приглушённое бормотание раненых, а вдалеке тлели угли догорающего костра. Я глубоко вдохнул, пытаясь хоть ненадолго отвлечься. Но чем дольше я лежал, тем отчётливее осознавал: прежним я уже не буду.

***

К утру командиры пришли к единственному разумному решению — нам нужно было немедленно возвращаться в крепость. Если Ладислав решит нанести ещё один удар, у нас не будет ни сил, ни людей, чтобы дать отпор. Он перебьёт нас всех, и тогда домой не вернётся никто. Мы старались как можно осторожнее переносить раненых. Соорудили носилки из кусков ткани и верёвок, привязав их к выжившим коням. Благодаря этому мы могли вывести почти всех. Почти. Самое страшное было осознавать, что кое-кого мы оставить должны. Те, кто уже умирал, те, кому не было спасения. Они знали это, знали и молча смотрели, пока мы готовились к отходу. Некоторые прощались с товарищами, кто-то молил о быстром конце, кто-то просто лежал, глядя в пустое небо. Я не мог смотреть им в глаза. Мы двинулись в путь. Это оказалось тяжелее, чем я ожидал. Не из-за ран — мне чудом удалось отделаться парой неглубоких порезов. Нет, всё дело было в атмосфере, гнетущей и жуткой. Позади оставалось поле битвы, усеянное телами. Впереди — дорога домой, но казалось, что мы идём куда-то совсем в другое место. Раненые стонали и кричали от боли, их голоса смешивались с редкими командами офицеров. Остальные шагали молча, глубоко погружённые в свои мысли. Время от времени кто-то просто оседал на землю, и товарищи поднимали его, помогая идти дальше. Я чувствовал себя привидением. Или странником, что идёт в последний путь. Но в глубине души — глубже, чем стыд и горечь, глубже, чем чувство утраты — была одна простая мысль: Я жив. Я всё ещё шёл по твёрдой земле, я видел пшеничные поля, знакомые холмы, тонкие линии деревьев на горизонте. Как бы ни было тяжело, я возвращался домой. Когда впереди показались величественные стены Вендбурга, отряд впервые за долгий путь оживился. Усталость и боль не исчезли, но осознание того, что мы добрались, что этот ужас наконец позади, придавало сил. В воротах нас уже ждали. Весть о нашем приближении разнеслась по крепости, и теперь на площади собрались люди: слуги, торговцы, оруженосцы, даже знатные дамы. Кто-то выкрикивал имена, надеясь увидеть среди вернувшихся родных, кто-то просто стоял в тишине, сжимая в руках молитвенные чётки. Когда ворота раскрылись, нас встретил гул одобрительных возгласов. Люди смотрели на нас с восхищением, с благодарностью, будто перед ними стояли не солдаты, а герои легенд. Но я знал правду. Я знал, какой ценой далась эта победа. Я шагал молча, лишь кивая в ответ на приветствия. Сердце колотилось — не от радости, а от странного чувства, будто я был лишним в этом торжестве. И тут я увидел его. Генрих стоял у лестницы, ведущей к главному залу крепости. Одетый в тёмный камзол с гербом семьи, он сжал руки в кулаки, явно пытаясь сохранять спокойствие. Но как только его взгляд встретился с моим, выражение его лица изменилось. — Томас! — голос его был полон облегчения. Я едва успел остановиться, прежде чем он бросился ко мне, схватил за плечи и крепко сжал. — Ты жив… — он выдохнул, словно не верил до последнего. Я кивнул, чувствуя, как странная тяжесть в груди начинает уходить. — Я обещал вернуться, милорд. Генрих усмехнулся, но глаза у него были слегка влажными. — Я же говорил, хватит с меня «милордов». Я рад тебя видеть, - он на мгновение замолчал, в потом добавил, - друг. Он хлопнул меня по плечу и отступил назад, давая мне возможность оглядеться. Люди радостно встречали вернувшихся, кто-то всхлипывал, обнимая раненых, кто-то радостно хлопал воинов по спинам. Атмосфера была наполнена ликованием, но я знал, что где-то за этими стенами были семьи, что не дождались своих сыновей и братьев. — Давай, Томас, пошли в замок, — сказал Генрих, заметив, как я замешкался. — Тебе нужен отдых, хорошая еда… и кружка лучшего эля, который только можно достать в Вендбурге. Я усмехнулся, позволяя себе хоть немного расслабиться. — Хорошо, но сначала — вода и сон. Генрих усмехнулся в ответ. — Как скажешь, герой.