Гранатовый сок на Калениче

Поштована Каравидич время от времени стряхивает мелкие сизые хлопья пепла, изящно постукивая указательным пальцем по сигарете, а взгляд её устремлён далеко-далеко за горизонт — к солнцу, к морю, к прошедшей юности. Она смотрит куда угодно, только на не Франету, будто ей на самом деле не интересен ни он, ни неважное положение дел в её же кафане. Зария понимает и уважительно молчит — в конце концов, столь уважаемой даме уже глубоко за семьдесят. Она бежала от войны из родной Хорватии, поднялась на ноги в чужой стране, вырастила детей, словом, пережила столько, сколько иным не приходилось знать на своём веку, и уже как несколько лет подряд постепенно отходила от дел и забот. Года четыре назад поштована делегирует Заре бухгалтерию, затем перестаёт появляться в кафане вовсе, а сейчас даже не закрашивает седину на выбившихся из пучка прядях волос. Пару месяцев назад она, пригубив домашней шливовицы, говорит, что собирается прожить этот год как последний; прожить его как целую беззаботную жизнь. Зария понимает и это — кровь начальницы день ото дня всё сильнее напитывается болезненным мазмами. Даже тяжелый табачный дым любимых сигарет поштованы, одних из самых крепких, не способен скрыть от него этот смрад. — Какая чудесная весна, — хрипло произносит Каравидич, и Франете чудится, что слова её настолько невесомы, что их вот-вот подхватит лёгкий ветерок и унесёт прочь, спрячет в шелесте юной зелёной листвы на деревьях. Её сморщенные пальцы, увешанные золотыми кольцами, сводит судорогой, из-за чего истлевшая почти до фильтра сигарета летит с балкона вниз — прямо на чей-то кондиционер. Зария сразу же достаёт из пачки новую табачную злодейку, щёлкает колёсиком зажигалки и очень аккуратно передаёт папиросу поштоване, почти вкладывает её в старушечьи руки. Дама благодарно кивает и улыбается — ей ужасно приятна такая забота и то, что вампира даже не нужно ни о чём просить. Каравидич подносит цигаретку к губам и делает первую затяжку. Кажется, теперь она готова разговаривать. — Побереги себя, сречо моя, — говорит дама всё так же тихо, но теперь тон её отблёскивает едва уловимой хитрецой. — Он ты бледный какой, уставший. Куда такое годится? Кто к такому хозяину вообще зайдёт? Заря складывает руки на груди и одним пальцем поправляет солнечные очки, пытаясь скрыть взыгравшее смущение. — Я вампир, поштована, — назидательно выдыхает он. — Мне положено быть бледным. — Ай! — дама морщится и очень выразительно отмахивается от Франеты, словно он надоевший ей комар. — Я старая, но не слабоумная, мальчишка. Ты слишком бледен даже для вампира. Белый как каймак, ба! И только Зария собирается возразить, как Каравидич легонько тычет его локтём в бок. — Ты на споры больше времени тратишь, бездельник. Найди себе помощника уже. Молодая кровь — она такая, в любом деле хороша.