Honey, are you coming?

And if it sounds good for you, Baby, Just say a word       Они расстаются друзьями. Чем-то на подобии друзей. У Яны знакомых много, а друзей почти нет — только лишь навязанные отцом ребята, которых она знает ещё со школы. Астр упорно называет её «подругой», чередуя это по-летнему сладкое слово с множеством других — слащавых, детских, тёплых. Она в ответ только смеётся и просит прекратить, потому что боится. Это всё для неё впервые — безликие мальчишки никогда не называли своих имен, и уж тем более не спрашивали её. У них всех была одна цель — найти развлечение на ночь — а здесь всё по-другому. Скоро уезжать. Между двуликими очередной конфликт, от Яны шарахаются все — видят появившийся на шее шрам и необычно яркую лунатскую нить, протянувшуюся по позвоночнику.       Ей больно ходить. Царапина зажила быстро — Веня в ответ на подозрения загадочно пожал плечами и ничего не сказал, только девушка всё равно была уверена, что без зелий не обошлось. У него самого на щеке и шрама не осталось. Она немного хромает — не хочет признаваться себе, что натёрла ноги туфлями, и упрямо надевает каблуки, закрывает тёмную царапину пластырями и надевает длинные юбки. На спине спать тоже невозможно. Яна несколько ночей подряд просыпается вся в слезах, крича от досады и разочарования — ей кажется, что двуликой энергии больше не осталось, что она вся опустошена, а нить больше не пульсирует. Как и сердце. Оно тоже не бьется.       Яна покидает неизвестный городок в смешанных чувствах. Она выключила телефон и не заходила в сеть три дня — наверняка мама беспокоится. До аэропорта нужно ехать целых полтора часа по извилистой лесной дороге в горах — сплошной серпантин, потраченные нервы и стабильный ужас от близости обрыва вниз. Туннелей здесь нет, поэтому приходится объезжать гору — раньше она бы просто вызвала крылья и облетела всю гору минут за пятнадцать, может даже быстрее, но сейчас бережет силы. В мыслях то и дело крутится чужой образ, чужое имя, чужие прикосновения и взгляды, но они больше не встретятся — от этого становится так больно и обидно, что хочется развернуть машину и поехать обратно в город, чтобы хотя бы спросить номер телефона. Но они разошлись. Пообещали, что не будут искать встречи намеренно, не будут расспрашивать знакомых, забудут имена и фамилии. Если встретятся — ладно, противиться судьбе всё равно бесполезно.       В Болонье всё встаёт на свои места. Яна наконец спит спокойно — если этим словом можно обозвать хотя бы несколько часов её жизни — и продолжает просто жить. Пишет длинные рефераты, ходит на лекции и внимательно записывает информацию, общается с семьёй и даже пытается как-то контактировать с однокурсниками — неумело, редко. Впервые пробует сигареты — дрянь редкостная, забивает лёгкие и, кажется, даже голову терпким дымом. Много чего пробует на самом деле — только всё не то. Она никогда раньше такого не ощущала — чтобы до бабочек в животе, помутнения в рассудке и дрожащих коленей. Часто к людям привязывалась ещё в детстве, только с возрастом прошло, конечно, теперь боится даже имени спросить — лишь бы не запомнить очередное безликое лицо. Ночью гадает на картах — бесполезных и как будто бы слишком молчаливых, что-то утаивающих — и спрашивает саму себя, когда всё пошло не так. Наверное, с самого начала. Он был астром — им нельзя было ничего друг другу говорить, и уж тем более ему не стоило тогда её спасать. Всё чаще в мыслях крутится предательская мысль-желание взять нож с кухни и перерезать двуликую нить — только страшно. Крылья с каждой новой ночью становятся все тяжелее и словно даже тянут к самой земле, превращаясь в тяжелую ношу, но не увидеть их ещё страшнее. Яна тихо уверяет саму себя, что больше не вспомнит, не будет думать вообще, забудет к чертям, только постоянно возвращается. Щеки горят даже на семейном ужине, когда отец вскользь упоминает Италию и Дом Сияния — они опять что-то не поделили. Мама переживает, а Яна с каждым днём всё больше загоняет саму себя в жесткие рамки чужих ожиданий, лишь бы не потеряться в лабиринте своих же мыслей-переживаний-страхов. You will like it       Очередной город — Грузия, маленькая деревушка на берегу моря недалеко от Батуми — очередная неоновая вывеска круглосуточного магазина и комната в небольшом гостевом доме на скале. Яна здесь познакомилась с милой женщиной, живущей в соседней комнатке уже третий год, и молодой парой с маленькой девочкой девяти лет — она напомнила ей её саму в детстве своими серьезными карими глазами и тёмной косой. Июнь только начинался, а Яна уже чувствовала жар июльских гроз и августовских закатов, висящий в воздухе аромат горных вершин и осень. Оглянуться ведь не успеешь — сентябрь на пятки наступать начнёт. Только она здесь до сентября не задержится — год заканчивается, а значит её ждёт большой дом в Яховске и любимое кафе с самым вкусным лимонадом из кизила и ещё каких-то ягод — Яна ещё в семнадцать — четыре года назад, получается — пыталась выспросить у полноватой бариста рецепт, только та всё никак не сдавалась, даже под отчаянным лунатским мороком продолжала загадочно улыбаться и желать хорошего вечера. А в Грузии Яна ненадолго. Всего на две недели.       Специально выбирала дом на горе — в интернете все пишут, что так лучше, потому что прохладнее, на побережье слишком жарко. Яна, правда, в первый же день немного жалеет о том, что послушала других людей — вокруг ни одного магазина, до первого круглосуточного идти минут двадцать, да и то он так себе. Впрочем, делать-то всё равно нечего. В первый день она встречает множество доброжелательных людей и съедает местное мороженое в яркой сине-фиолетовой обертке, что-то местное, сладкое и с черникой. Гуляет по каменистому берегу босиком, царапая и обжигая пятки о горячие камни и заходит в воду по колено. Море здесь совсем не такое, как в Италии, хотя кажется более-менее чистым, только Яна здесь купаться все равно рисковать не будет — травиться грязной водой не хочется, она не брала с собой лекарства.       Рядом с большим отелем (очередной новый дом из блоков, один из знаменитых мест, а-ля all included, с одним лишь исключением — all insluded тут совсем другое) небольшой бар, открывающийся около девяти вечера. Яна смотрит на часы — половина десятого — и спокойно заходит внутрь. Впервые без макияжа, в одном лёгком льняном платье белого цвета от Marco Polo, удобных босоножках на подошве и с цветастым шопером на плече. Заказывает какую-то странную бурду с длинным невыговариемым названием и, вроде как, малиной. Чувствует себя странно, тревожно — как и всегда. Ловит чужие взгляды, принимает знаки внимания и плавится под руками незнакомца в одном из больших дорогих люкс-номеров огромного отеля. К себе возвращается в темноте, поднимаясь по извилистой дороге босиком, на ватных ногах и с желанной тишиной в голове и вокруг.       На небольшой террасе прямо перед домом темно, а это и неудивительно — в такое-то время. Яна знает, что сюда приезжают в основном пары с маленькими детьми, да люди с дистанционной работой, остающиеся здесь уже надолго. Она ни к тем, ни к другим не относилась, только уставала сильнее всех почему-то. Рядом с одним из номеров горит свет. За пластиковом столом в больших наушниках от Apple сидит юноша, и Яна вдруг замечает в нем совсем знакомые черты старого знакомого. Рыжие волосы привычно топорщатся во все стороны, пальцы сосредоточенно барабанят по столу, пока он внимательно что-то слушает и иногда кивает. Девушка винит разыгравшееся воображение и ничтожные капли алкоголя, подмешанные в яркий коктейль на берегу пляжа, только всё равно нерешительно замирает на несколько секунд, прежде чем подняться на три ступеньки вверх, чтобы попасть на общую террасу.       Голова кружится, а лодыжки немного саднят после долгого подъёма на гору, но это всё не имеет никакого веса рядом с пьянящим адреналином, захватывающим сознание. Она не знает, стоит ли здороваться или как-то выдавать собственное присутствие, только беспомощно сжимает в руке ключ с красной биркой и номером — третьим. Голоса в голове возвращаются. Смеются над её нерешительностью, кричат о слабости и просят сбежать — с насмешкой, злой иронией, сарказмом. Её присутствие выдаёт большой серый кот, радостно спрыгивающий с чужих коленок и мгновенно оказывающийся у её ног, радостно протираясь о лодыжки и громко урча. Она берет его на руки, гладит и шепчет что-то мягко-ласковое, обещая накормить его утром.       — Рад тебя видеть, — Веня узнает её сразу, оглядывается с улыбкой, тёплой нежностью и каким-то абсолютным спокойствием, таким безмятежным и тёплым, что хочется растянуть этот момент на подольше. Яна вообще редко чувствует спокойствие, а когда видит его почему-то сразу хочется вздохнуть полной грудью и отпустить себя.       — И я тебя, — если бы они жили в дешевом аниме, вместо зрачков аниматоры с удовольствием пририсовали бы эти отвратительно банальные сердечки, и Яна даже не смогла бы с ними поспорить. Астр закрывает ноутбук.       Они разговаривают до неприличия долго, и девушка ловит себя на мысли, что это же время они могли бы потратить в постели, и она не заметила бы разницы. Только постель между ними теперь как будто бы лишняя. Она мало говорила в их прошлую встречу, мало рассказывала о себе — то ли боялась чего-то, то ли просто не хотела. Вечер здесь перетекает в глубокую ночь совсем незаметно, температура опускается до комфортных двадцати пяти градусов, только им всё равно жарко, и не ясно до конца, почему — от влажности и Чёрного моря или от компании друг друга. It’s 5 AM We feel so good It’s almost frightening       К утру разговор затихает. Здесь вообще очень тихо, словно и нет этих домов вокруг, словно они так далеко от цивилизации, что и на машине за несколько дней не доедешь — о людях вокруг напоминают только бесконечные огоньки подсветок, тускнеющие в свете первых рассветных лучей. Яна могла бы испугаться тишины. Она тишины и правда часто боялась — когда мама с отцом после жаркого спора на кухне резко замолкали, когда голоса в голове переставали предупреждать об опасности, как будто бы было слишком поздно, когда самые яркие улочки ночного города наконец замолкали к утру и прямо над тротуаром зависала эта дымчатая недосказанность, эти неоформленные мысли, не успевшие вылиться звуками и оставшиеся в воздухе.       Они заканчивают ночь в постели — только не в том смысле, в котором могли бы. Яна лежит в своем белом платье и растерянности, молча наблюдая за светящимися серебристыми искорками, пролетающими прямо под потолком и складывающимися в созвездия. Астр лениво шевелит пальцами — и огонечки меняются местами, образуя новую фигуру замысловатого хоровода. Он бесконечно болтает о созвездиях, то и дело вставляя какие-то важные факты, рассказывает ей о происхождении звезд и двуликой мистике. Рассуждает о Солнце, об энергии луны — по сути своей тоже астральной, только такой исковерканной и перекрученной, превратившейся в отдельную, ни на что не похожую. Яна слушает внимательно — так внимательно, как только может — и всё равно больше половины не понимает. У Вени образование какое-то особенное, причём не одно. В безликом мире он недавно выпустившийся мальчишка-архитектор с безумными амбициями-планами и невыполнимыми чертежами; в двуликом — астральный политик, знающий почти всё о долинах, умеющий фехтовать и, конечно, обладающий далеко не первым уровнем мистики. У Яны пока только третий.       Они засыпают также — девушка проваливается в сон первая, молча закрывая глаза и переставая вникать в чужие слова, убаюканная звучанием чужого голоса и ленивыми лучами рассветного солнца, проникающими сквозь занавеску в тёмную комнату. Она и не вспомнит ничего к утру, только какие-то мало значащие обрывки фраз и слова — путающиеся, безликие, пустые. К утру это все не будет иметь никакого значения, их встречи его в принципе никогда не имели. Так — случайное знакомство на одну ночь, ничего больше. Никакой взаимной зависимости, никакого взаимного влечения, один лишь пустой интерес. На интересе знакомство существует первые несколько часов-суток, никак не больше, дальше нужно нечто большее. Легкой влюбленности вполне достаточно.       На утро Яне плохо и тошно — то ли новый климат влияет, то ли собственные мысли. Она просыпается в районе двенадцати одна, заботливо укрытая легкие одеялом, с растрепанными волосами и красными глазами. Пора налаживать режим, только не получится, конечно, когда вообще хоть что-то получалось? У нее нет плана, да он пока и не нужен — есть только бесконечные домашние задания из университета и подготовка к благотворительному мероприятию — очередному скучному вечеру с множеством людей и проблем, на которые никто внимания не обращает. Веня появляется ближе к вечеру с цветами и какими-то фруктами, пока она засыпает над тетрадкой с конспектами. Выйти из гостевого дома казалось непосильной задачей, тем более в такую жару. It’s 5 AM I’m made for you We can’t deny it       Это становится традицией. Они и слова не говорят друг другу днём — иногда молча переглядываются только, думая об одном и том же, когда соседка из шестого номера снова начинает болтать какую-то чушь, отвлекая их обоих от работы. Ночью — всё меняется. Их приветствия сухие, порой их и вовсе услышать нельзя, только слова такие тёплые, что ничего больше не нужно. Ночь становится их временем — когда весь дом уже спит, и никого на террасе нет, только большая бабочка-бражник крутится у одиноко мигающей лампочки. Они не шумят и никому не мешают — разговор течет плавно с мягким (иногда бесшумным) смехом, как одна из этих горных рек, о которых им обоим так бойко и энергично рассказывал владелец.       У этих ночей один и тот же сценарий, изо дня в день ничто не меняется. Кто-то из них покупает фрукты — большие красные персики, блестящий чёрный виноград, южную крупную чернику, зачем-то прозванную голубикой местными и продающуюся по какой-то смешной цене в пластиковых коробочках, и абрикосы, конечно. Местные угощают их апельсинами — только что созревшими, с особенным запахом, таким ярким и летним, цветным, особенным. Они нарезают эти фрукты в маленькой душной кухне под аккомпанемент смеха и трясущейся в соседней комнате стиральной машинки, брызгая друг друга водой и поминутно целуя сладкие от персикового сока губы. Отдыхающие из соседнего номера постоянно покупают домашнюю чачу и не моют за собой стаканы. Веня что-то шутит про то, что после грузинского алкоголя не то, что стаканы вымыть, дойти до кровати уже подвиг. Они не сговариваются — но не пьют. Ни капли алкоголя, только настоящая кола — с сахаром, потому что диета в Грузии бесполезна — или домашний компот от владельца гостевого дома.       — Ты же на картах гадаешь, да? — Так легко спрашивает, как будто это и значения особо не имеет, так, к слову пришлось. Яна кашляет и на секунду перестает дышать.       — Это имеет значение? — Старается сделать так, чтобы голос не дрожал, только не получается. Все равно выдает себя и свое беспокойство, а он все её эмоции на раз-два считывает. Отвечать на вопрос не хочется до дрожи в коленках, потому что карты и видения относятся к другой ее жизни — той, которая двуликая, наполненная строгими взглядами отца и вечным страхом, той, которая преследует её в кошмарах и ради которой она работает, той, которая проносится множеством голосов в мыслях, разбалтывая её же будущее и которая смеётся над ней, наблюдая откуда-то издалека и заставляя жалеть о каждом своем действии. Та жизнь, которой она живёт рядом с этим астром, отличается разительно. Здесь нет страха, нет постоянной тревоги и беспокойства, здесь спокойно, смешно и эмоционально. Она проживает каждое чувство, каждую новую эмоцию, как в первый раз, и с каждым днём все глубже проваливается в эту пучину — когда не можешь без другого человека, но с ним ещё сложнее, потому что нельзя. И этот запрет, который, казалось бы, был нарушен так давно, что и значения уже не имеет, продолжает давить, прижимать к земле, ставить на колени и заставлять умолять пощадить. Яна пощады в своей жизни ещё ни разу не просила — этот будет первым.       — Не особо, — он вздохнул и закинул в рот еще одну виноградину. И снова посмотрел ей в глаза, безошибочно читая каждую эмоцию. — Просто мне кажется, что тебе некомфортно из-за этих карт. Ты ж постоянно их с собой носишь, не надоело?       Она хмурится, чувствуя секундный гнев — яркий, огненный. Живой гнев, проносящийся по каждой клеточке ее тела горячей искрой, но также быстро утихающий. Веня прямолинеен. Он всегда говорит ей то, что думает — по крайней мере, ей так кажется — сразу предупреждает, если что-то не нравится и просит её быть искренней, постепенно объясняя, что это вообще значит. Она долго привыкает к тому, что если хочется улыбнуться — нужно улыбаться, потому что когда, если не сейчас? Ее пугает эта эмоциональная связь, постепенно сформировавшаяся между ними. Ее пугает само понятие эмоции. Потому что любая эмоция подразумевает, черт возьми, чувство, и она правда начинает чувствовать, только ей это не нужно. Ей вообще ничего этого не нужно, только все равно остаться хочется. Даже если иногда он её до звёзд в глазах бесит, даже если у них совершенно разные взгляды на жизнь, даже если она сама ему вовсе не нравится — хочется навсегда остаться в душной Грузии с этой приторной сладостью персиковых губ и отвратительной доставкой пиццы, которая и не пицца вовсе, а что-то очень сильно напоминающее хачапури — которое надоело меньше чем за неделю — только с томатным соусом и колбасками.       «Вы созданы друг для друга» — так говорит безликая женщина из Казахстана, живущая на третьем этаже и иногда спускающаяся на кухню, чтобы сварить яйца на завтрак. Она просыпается тогда, когда они ещё не ложатся спать, а засыпает, когда для них приходит время вставать. У неё прелестный акцент, полное незнание английского и почему-то очень яркий платок, которым она закрывает волосы. Веня в ответ только смеётся и переводит тему, но Яна успевает поймать его взгляд — секундный, но выражающий все его отношение к происходящему. Он смотрит на неё серьезно, по-взрослому, с этим нечитаемым выражением боли и осознания. Они не могут быть вместе. Это гребаная удача — то, что никто до сих пор не увидел их вместе. И даже если днём они просто соседи — случайные знакомые, вынужденные приятели на одну-две недели — мало ли в этом доме двуликих? Мало ли людей, которые не спят по ночам?        Яна уверена, что их уже сфотографировали вместе, и это лишь вопрос времени. Она на всякий случай выключает свой телефон, пользуется социальными сетями по минимуму и пытается насладиться этим спокойствием. И просто не думать. О том, как правильно его руки ощущаются на талии. Как бережно он проводит по её плечам кончиками пальцев в якобы случайном контакте. Как он смотрит на неё, пока она «не видит». Как он рассказывает эти свои нескончаемые глупости, заставляя её закрывать рот рукой, чтобы не смеяться слишком громко.       Кровать в номере скрипит не так сильно, как в прошлый раз в Италии, только девушка все равно уверена, что это временно. У них все, как в последний раз, у всего есть ограничения по времени, ничего не может длиться дольше, чем «временно». Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждый взгляд. Мама назвала бы подобное курортным романом — некстати вспоминается книжка с цветастой обложкой, найденная когда-то много лет назад в тумбочке в родительской комнате. Яна не вовремя смеётся, немного откидывая голову назад и краснеет — в темноте все равно не видно. Ловит взгляд серо-голубых глаз — внимательный, настороженный, уточняющий. Молча мотает головой из стороны в сторону и сама расстегивает белый кружевной лифчик, падая обратно на кровать.       Они не обсуждают эту часть своей недодружбы — ничего не планируют, не обговаривают, не спрашивают. У них вместо слов только взгляды и уверенность — в нормальных отношениях или хотя бы коротких интрижках так быть не должно. Обязательны долгие прелюдии и разговоры, громкие стоны-крики и срывание друг с друга одежды. У них неправильно. В курортных романах отношения строятся на постеле — у них на долгих разговорах по ночам и взаимной симпатии, перерастающей в легкую влюбленность. Яна не хочет признавать, что предпоследнее слово нужно взять в кавычки. Одежда оказывается на полу как-то сама собой — они никогда это не обсуждают. Губы скользят по ключицам на рефлексах — они никогда об этом не говорят. Проклятое слово срывается с языка в беззвучном крике — и это нужно обговорить. Только они этого не сделают. Потому что «люблю» не было придумано для них. Потому что они слишком разные. Потому что этих «потому что» в какой-то момент стало так много, что уже плевать. Потому что через четыре дня самолет. Meet me there where it never closes; Meet me there where it never hopeless. All is fair in love. Honey, are you coming?       Переломным моментом становится самая середина июня. Ночь проходит как в тумане — благотворительный вечер длится бесконечно долго, пустые речи политиков и нескончаемые бокалы на тонких ножках, заполненные всевозможными видами алкоголя наводили тоску после чувственной свободы ночных посиделок на пустой террасе. Яна делает записи, позирует для фотографов-журналистов и растерянно здоровается со знакомыми отца, извиняясь за собственную невнимательность и рассеянность. Оправдывается новым климатом и выдуманной болезнью, выходит к морю и переводит дыхание, слушая шум волн, накатывающих на каменистый берег.       На календаре пятнадцатое число. Воскресенье. Часы, пробивающие полночь, отстучали двенадцать раз ровно три часа назад и с тех пор молчали. Яна наблюдала за чернильным морем, темно-синей водой, незаметно переходящей в небо и переливающейся в свете полумесяца, и группой подростков с фонариками где-то в ста метрах от неё. Чувствует ладонь, мягко проводящую по голой спине и улыбается, когда юноша осторожно закрывает ей глаза пальцами, целуя куда-то в плечо. Они рискуют. Здесь — риск быть увиденными вырастает до чертовой луны, здесь их любой увидеть может. Из ресторана — сегодня мероприятие проходит там, в большом зале с бесконечным количеством столиков, покрытых безупречно белыми скатертями, и крошечной сценой, которую видно изо всех углов — доносится тихая мелодия какой-то забытой песни, слова которой все знают, только вспомнить не могут. Он обнимает её со спины и шепчет о любви. Впервые без насмешки, сарказма или фальши, не используя каких-то вычурно сложных слов или предложений, так просто и искренне, что Яна замирает. И слушает. Хочет оттолкнуть, дать пощечину и убежать обратно в зал, затеряться среди безликой толпы и фальшивого смеха, но вместо этого оборачивается и просто целует. Обрывает на полуслове, не дает закончить предложение, умоляя заткнуться и оставить ей хоть какой-то шанс на спасение.       Она падает. Прыгает с обрыва по собственной воле, разрешает воде подхватить себя и унести на самое дно, туда, откуда её никогда не достанут. Позволяет голосам в голове снова завладеть мыслями, только не слушает, молча наслаждаясь происходящим. Он не просит признаться в ответ, он вообще ничего от неё не требует, даже прикосновением давая понять, что она может подумать. Прикасается к щеке кончиками пальцев — «Ты должна оттолкнуть меня и сбежать». Обнимает за талию — «Что же ты делаешь?». Целует в губы — «Я тебя люблю». Она зачеркивает слова, перечеркивает неряшливыми, кривыми линиями всю свою жизнь до этого момента и позволяет огню, медленно поднимающемуся откуда-то изнутри, сжечь её дотла. Щеки горят. Колени слабеют, и пальцы начинают немного подрагивать от натянутых скрипичными струнами нервов, по которым ребёнок неумелым дерганым движением неаккуратно провел старым, ненаканифоленным смычком.       Они расстаются там же, прощаются под аккомпанемент морского прибоя и смех подростков где-то далеко. Яна возвращается в зал растрепанная, с горящими глазами и улыбкой. Люди оглядываются на неё с беспокойством, удивлением, кто-то хмурится, только никто понять ничего не может. Она уходит домой раньше обычного. Посреди речи очередного политика просто отодвигает стул и громко выходит из молчаливого, тихого зала, замолкнувшего в тот момент, когда она сделала первый шаг. Она уходит по-английски, грубо, ни с кем не попрощавшись, не сказав ни слова — взгляды провожают её с завистью, осуждением и легко читаемым восхищением, никем не скрытым и никем не замеченным.       Солнце поднимается откуда-то из-за горы, его здесь не рассвете плохо видно. Девушка нежится в постели растрепанная, со стертым макияжем и в платье, стоящем не одну тысячу долларов. Плевать. Телефон выключен, она не включит его ещё три дня, и тишина вокруг обволакивает её всю, заставляя упасть обратно на кровать, лениво потягиваясь — в такие моменты всегда ощущаешь себя кошкой. Пушистой, сонной, ласковой — лежащей на спине и подставляющей беззащитный животик под прикосновения любимой хозяйки — какой-нибудь тучной суровой женщины, с редкой улыбкой (когда она видит свою любимицу всегда улыбается) и множеством подружек-соседок, с которыми она нередко собирается вечером на скамеечке в парке.       С каждым днём на побережье Черного моря становилось всё жарче. Июнь уже считается сезоном, только людей на берегу пока не очень много — а здесь, в горах, отдыхают почти круглый год. Яна смыла потёкшую тушь и размазанную помаду с лица и наконец вышла на террасу. Сегодняшний день обещал быть душным и тёплым — только ощущался почему-то совсем иначе. Не так, как вчерашний. Девушка подошла к перилам и молча вгляделась в прозрачно-голубую воду — совсем спокойное море вдалеке едва покачивалось, прозрачным зеркалом улыбаясь голубому небу, отражая редкую пушисто-белую вату одиноких облаков, не торопясь, проплывающих по лазурной бесконечности.       — Тебе очень идет это платье, — он целует её в висок, не стесняясь, на показ, появляясь перед ней в одних пижамных штанах и с тарелкой персиков в правой руке. Яна не удивилась бы, если бы узнала, что он ещё не ложился.       — Я знаю, — она растерянно ведет плечом и пытается отвести взгляд. Юноша отставляет тарелку на стол и внимательно наблюдает за её движениями, высчитывая каждое свое действие наперед.       — Я люблю тебя, — внезапно произносит он, немного наклоняя голову направо и бессовестно ловя взглядом яркий румянец, проступающий на загорелых щеках. Ему хочется обнять её и прижать поближе к себе, только он знает, что не имеет права. Не может. Потому что ей нужно время. Потому что они слишком разные. Потому что…       — Я тоже, — тихо, совершенно спокойно. Ей было нужно время подумать. Одной ночи, конечно, недостаточно, черт, да когда шести-восьми часов вообще было достаточно? Да она и не думала. Ей это не нужно, чтобы узнать, что она чувствует то же самое. Ту же дрожь в коленках, то же нетерпение в прикосновениях, тот же огонь во взгляде и то же ускоренное сердцебиение. Им не нужно обладать одинаковой двуликой энергией, чтобы чувствовать влечение. Нежность. Страсть. Любовь.       — Тебе не обязательно, — он наблюдает, с трепетом и терпением, осторожно, как фото охотник, впервые поставивший какую-то новую, новороченную фото ловушку и поймавший идеальный кадр с первой попытки. Как пианист, забывший ноты посреди произведения, но сумевший доиграть до конца. Как художник, проливший краски на холст и создавший шедевр. Веня снова барабанит кончиками пальцев по бездушному белому пластику стола. Яна снова смотрит куда-то мимо, пытаясь избежать зрительного контакта. Это все морок, гребаный обман, ловкий туман, окутавший её с голову до ног, только она поддается. Позволяет обнять себя, позволяет шептать слова о любви и нежности, и сама, черт возьми, говорит что-то подобное в ответ. Это больше похоже на безумный водопад — неконтролируемый поток воды, падающий с горы и разбивающийся о бесконечные скалы или землю, разлетающийся тысячами-сотнями-миллионами брызгов во все стороны, бурлящий, непослушный, безумный. Он утягивает тебя вниз, на самое дно, придавливает природой, физикой, да просто гравитацией, в конце концов, не позволяя выплыть.       — Поедешь со мной в Мириси, сладкая? — Он спрашивает осторожно, нарушает негласное табу, нагло разрушая последнюю стену между ними. Они не видятся днём. Никогда. Не проводят так много времени друг с другом. Только то, что он предлагает — нечто большее. Не просто двух-трех часовая поездка на водопады, не просто один световой день — один оборот вокруг солнца — нет. Веня нагло просит её остаться с ним. Буквально предлагает рискнуть всем, появиться вместе на публике, утереть нос кучке лунатов, возомнивших себя главными.       — Конечно, — она не знает, где это Мириси, не знает, как они собираются до туда доехать и почему вообще соглашается на это. Зачем подписывает себе смертный приговор, зачем позволяет мальчишке-астру с этими нелепыми веснушками увезти себя из уютного гостевого дома куда-то в неизвестность, только все равно соглашается. Девочка-катастрофа, девочка-смерч, ебаный ураган, сметающий все на своем пути. Мальчик-звезда, мальчик-галактика, звездный ребенок и маленькая вселенная в серых глазах и крепких пальцах. Убийственный дуэт. Они не должны были встречаться. Им нельзя было спать друг с другом, целоваться, признаваться в любви и продолжать встречаться на пустой террасе. Им надо было остаться дома и никогда не приезжать ни в солнечную Италию, ни в душную Грузию. Яна должна была отказаться ещё когда увидела яркую астральную нить, протянувшуюся вдоль его позвоночника. Только все равно почему-то позволяет ему медленно стянуть с себя дорогое платье, целуя прямо на открытой террасе безымянного домика в лучах рассветного солнца. Before I found this place I was feeling so blue But then it turned me out Let it do it to you       Дороги в Грузии — сплошная пытка. Яна выучила это еще на прошлой неделе, когда чуть не попала под машину, переходя дорогу в положенном месте на зеленый свет. Только тогда она была пешеходом, сейчас-то все иначе. С детства привыкнув к личному водителю, осторожному, заботливому мужчине средних лет, носящему строгий чёрный костюм и солнцезащитные очки и неизменно пугающему всех её друзей-одноклассников, который никогда не позволял ей садиться вперёд, закрывая на заднем сидении за чёрными, затонированными стеклами, оказаться на переднем сидении простого серого хендая элантры было по меньшей мере волнительно. Спускаться с горы под старые (бессмертные, несомненно) хиты Queen по петляющему серпантину узких дорог, где слева обрыв в бездны, а справа стена, с которой вот-вот посыплются камни вперемешку с песком было чертовски страшно и первые несколько секунд Яна сжимала ремень безопасности двумя руками — как будто бы это могло хоть чем-то помочь — под звонкий смех Вени. Он вел легко, беззаботно, держась за руль одной рукой, а другую положив на окно так, что кисть была уже за пределами машины. Его забавляла реакция девушки, машины, мчащиеся по встречке и адреналин, бушующий в крови. Его, кажется, в принципе эта жизнь прикалывала, каждое его действие совершалось с одной лишь целью — жить. Неважно как, иногда немного неуклюже, возможно, не так, как это делают все остальные, но таков его стиль — смешение уличного гранжа, замызганных грязью кроссовок, растянутых толстовок и беспризорного детства, и классики, конечно. Чертова классика. Со своими строгими костюмами, налакированными туфлями и бесконечными залами, заполненными фальшивым смехом и золотом.       На шоссе ситуация не лучше, только Яна вдруг начинает смеяться. Из-за скошенных окон и адреналина скорость кажется такой незначительной, глупой, медленной, что хочется вдавить педаль газа или просто попросить ускориться, только нельзя, конечно нельзя. Прямо по дороге гуляют целые стада коров — ухоженных, чистеньких, гладких, с желтыми бирками на ушах и очень осуждающими взглядами умных черных глаз-бусин — на встречную через две сплошные выезжают большие внедорожники, несущиеся на огромной скорости. Иерархия простая: у кого круче тачка — тот и прав. У Вени съемная, простая, он на ней и кататься-то особо не собирался, так, чисто до магазина доехать, чтобы время не терять, поэтому его практически безрассудно-педантичное, балансирующее на грани, соблюдение правил на дороге оправдывается бюджетом. Ну и желанием вернуть залог — получишь штраф, не вернут. Залог небольшой, конечно, долларов двести, в Европе берут больше — намного — но тоже деньги. Деньги никогда не лишние, здесь все только ради них и пашут.        — Когда ты получил права? — Яна всё ещё вжимается в кресло, не так сильно, как в начале, но с осторожностью, стараясь поменьше смотреть по сторонам. Мало ли, её и в солнцезащитных очках узнать могут, так пусть она увидит это потом, чтобы не было этих неловких кадров, где она встречается с папарацци глазами и срочно пытается спрятать лицо, усиливая подозрения. Если они хотят её снять — если они ее увидят и узнают — так пусть лучше в новости попадет ее счастливая улыбка и искренний смех.       — Как только совершеннолетия достиг, — он резко крутит руль в сторону, в очередной раз спасая их от столкновения и немного убавляет скорость. Последние дни в принципе всё, как на подбор, на какой-то фильм похоже, так вот этой сцене всего хватает, чтобы какой-то молодой режиссер (или сценарист, кто знает?) захотел снять нечто похожее, да что уж там — он и их бы снять не отказался, будь возможность. — Отец учил параллельной парковке, используя детей в качестве конусов, так что я был подготовлен.       — Надеюсь, никто не пострадал? — Улыбнулась девушка, на всякий случай дергая ремень безопасности вперёд и проверяя, насколько он сможет её защитить в случае чего. Они свернули с шоссе на какую-то очередную горную дорогу, с каждой секундой удаляясь от моря всё дальше.       — Если бы что-то случилось, я бы сейчас не вел эту машину, не думаешь? — Он со смешком убавил скорость, снова открывая окно, которое пришлось закрыть минут пятнадцать назад. Солнце пекло нещадно, встречный ветер, свистящий в ушах и ухватывающий отдельные ноты «Killer Queen» за пёстрые хвостики, врезался прямо в лобовое стекло мощным потоком, и чтобы перекрикнуть его и музыку приходилось кричать и смеяться невпопад, пытаясь уже на жестах объяснить, что имеешь ввиду.       Они проехали несколько небольших грузинских деревушек — пустых, но цветущих, ярких, по-летнему зеленых — и насчитали целых сорок коров (не считая пасущихся внизу, рядом с широкой рекой, змеёй вившейся по ощущениям совсем рядом, но в то же время так далеко…), пока пытались проехать какой-то туристический городок, который и городом-то назвать было стыдно. Обогнули ещё несколько популярных водопадов, успев мельком даже увидеть один из них, и наконец свернули на мост, перекинувшийся через бурлящую речку-змею. На той стороне тоже была деревня, только совсем современная. Вместо деревянных домиков — кирпичные здания, высотой в три-четыре этажа, редкие особняки, скрытые за красивыми заборами с витиеватыми решетками, и простые одноэтажные дачи, крыши которых покрыты новой, блестящей на солнце металлочерепицей. Здесь все сделано для туристов — чтобы заметить это, даже из машины выходить не нужно.       Дальше — в горы. Они отдаляются от речки, от людей и цивилизации, петляют по горной дороге, заезжая в какую-то абсолютную глушь. В какой-то момент навигатор просит свернуть с асфальта на грунтовую дорогу и начинается ад. Яна шутит про доверительные отношения между Веней и навигатором, шутливо подкалывая — её он так не слушает. А сама мысленно дрожит и еле сдерживает себя от желания выйти из машины и просто идти рядом — всё равно едут они медленно-медленно. Конечно, они сворачивают не туда. Машина трясется и кое-как карабкается в гору по узкой дороге, то и дело намеревающейся скинуть их вниз, в ущелье. С безопасностью здесь не очень. Они останавливаются, понимая свою ошибку, где-то очень высоко, рядом со стоящим особняком домом, в такое время выглядящим совсем заброшенным. Яна выпрыгивает из машины первая — абсолютно забыв про затекшие ноги, подкашивающиеся колени и дрожащие пальцы. Еще немного и у неё начнет дергаться веко. Она отходит подальше от края — благо здесь есть что-то наподобие небольшой полянки, где есть достаточно места для того, чтобы развернуться. Чисто на всякий случай щиплет себя за запястье, чтобы убедиться в том, что не спит, и они правда доехали. То есть не до туда доехали, конечно, но хоть куда-то. Веня вылезает из хендая неторопливо и первым делом лениво тянется вверх, жмуря глаза на солнце. Рыжие волосы горят огнем, веснушки на солнце становятся как будто бы немного ярче, и Яна ловит себя на том, что краснеет, цепляя взглядом особенно яркие из них — очередной созвездие — половина которых скрыта рукавом футболки. Почему-то становится иррационально стыдно от того, как чётко она помнит этот узор под его одеждой. Приходится закрыть глаза и досчитать до десяти, называя числа в рандомном порядке и стараясь ни разу не повториться. Снова смотрит на него только когда слышит хлопок двери и щелчок закрывающейся машины.       — Спросим дорогу у местных? — Немного растерянно уточняет он, как будто бы заметив то ли ее взгляд, то ли щеки, то ли закрытые глаза. Хотя тёмные очки и закрывали верхнюю часть лица почти совсем.       — Больше не доверяешь навигатору? — Она отмахивается от мыслей — явно не своих, да и звучащих чужими, неправильными голосами — и позволяет ему легко обнять себя за талию, даже не сопротивляясь. Только поправляет в очередной раз сползшую с плеча лямку летнего зеленого сарафана, разукрашенного бесконечными листьями-цветами-завитушками и запихнутого в маленький чемодан буквально в последний момент, на всякий случай.       — Кажется, нужно признаться? Тебе я всегда доверял больше, чем этому предателю, — вздохнул парень, мазнув губами по её виску в извиняющемся жесте. Девушка со смешком уворачивается, скидывая с себя чужие руки и уверенно идет к калитке. Где-то глубоко в доме плачет ребёнок, вокруг поют птицы, стрекочут кузнечики. Небо такое ярко-голубое, без единого облачка, и ветер здесь утих, хотя, если верить учебникам, в горах должно было быть холоднее, чем на побережье. День кажется таким прозрачным, таким легким и невесомым, что как будто бы ускользает сквозь пальцы, медленно утекая в небытие таким неспешно-яростным потоком, как горная река, мчащаяся по ущелью между гор — неторопливо, но в то же время бешено, стремительно. Яна прячет улыбку за каким-то колким замечанием и стучит в калитку.       Навигатор продолжает нещадно тупить. Вообще-то, им торопиться некуда, можно и поплутать по горам, к тому же воздух вокруг какой-то совершенно особенный, чистый. До самой деревни Мириси они доехали ещё полчаса назад — теперь плутали здесь, среди сожженных домов, редких заборов и, конечно, рыжих коров. Удержаться и не сравнить Веню с одним из этих солнечно-рыжих быков было просто невозможно. Спустя еще пятнадцать минут, когда все темы исчерпаны, гравий всё ещё никак не перетекает в асфальт — местные сказали, что им нужно выехать на асфальтовую дорогу и просто следовать указателем, на которые из-за наличия навигатора они внимания просто не обращали — а жара постепенно становится невыносимой (в частности из-за того, что холодная вода в пластиковой бутылке нагревается до той температуры, когда пить её уже не просто не полезно, но даже вредно), они выясняют, что оба фанатеют от ABBA и настроение поднимается как-то само собой. Веня достает из бардачка диск с их самыми известными хитами — старомодно, несомненно, зато как раз в их стиле — слушать Bubble rock, записанный когда-то давным-давно на уже заслушанный до дыр диск, вместо флешек или банального блютуса. Ехать, фальшиво подпевая «Mamma Mia» оказывается неожиданно легко. Вся усталость, накопившаяся за день вырывается из тела с каждым новым словом, смешком и неловко уверенным взглядом исподтишка. Гравий незаметно перетекает в ровный асфальт, указатель четко показывает ехать направо, куда-то вниз — они в прошлый раз легко и без сомнений завернули налево — и так как будто бы хорошо становится. Правильно.       Яна позволят ему положить руку себе на коленку и закрывает глаза под мелодичную «Happy new year», звучащую совершенно не в тему, но так вовремя — они её не переключают. Навигатор приходит в норму. Веня шутит о том, что на самом деле специально поехал не туда, чтобы провести с ней побольше времени, и девушка на секунду сомневается в том, что это шутка, потому что это почему-то пугающе начинает походить на правду. А ей пугающе на это плевать. Потому что если бы он и правда завел их на самую вершину горы, она и слова бы не сказала о том, что на водопады в Грузии смотрят снизу вверх — никак не наоборот. И даже как-то немного грустно из-за того, что вот ещё несколько минут — на указателе написано один и пять километров — и это небольшое приключение закончится. Оборвется, останется в одних лишь воспоминаниях и нескончаемой памяти телефона — Яна привыкла делать слишком много селфи. Даже если это компромат.       Они останавливаются напротив небольшой тропинки, ведущей к водопаду. Здесь везде цивилизация — хотя с безопасностью дела обстоят не очень — поэтому даже в никому неизвестной деревне к воде ведет железная дорожка со ступеньками и длинным бревном, по которому можно пройти прямо под воду — в сам водопад. Яна на секунду прикрывает глаза. У водопада прохладнее, вода безумным потоком несется с горы, разбиваясь тысячами маленьких кристаллов о каменистое дно и разлетаясь по воздуху во все стороны. Она слушает эту красочную симфонию звуков — стрекот кузнечиков, тихих шагов, каких-то неизвестных птиц и воды, конечно.       — Искупаемся? — Невинно спрашивает юноша, обнимая её со спины и целуя в шею. Вода в горных реках холодная — ледяная, считай — а тут не просто река, тут водопад. Яна в принципе не очень уверена, что это безопасно.       — Шутишь? — Понимающе спрашивает она, внимательно наблюдая за шумным потоком, спускающимся со скалистой горы.       — Раздевайся, — Он отстраняется и первый снимает футболку через голову, по бревну ловко проходя к воде. Веня встал на один из сухих камней, торчащих из воды и разделся до белья, осторожно сложив одежду на этот же камень.       — Ты сумасшедший, — Яна неожиданно для самой себя распылилась в улыбке и медленно сняла сарафан.       — Как и ты. Идеальная пара, тебе не кажется? — Он подмигнул и в последний раз улыбнулся прежде чем нырнуть в ледяную воду с головой.       Это была отвратительная идея. У них все идеи такие — безумные, глупые, самонадеянные, спонтанные. В какой-то момент девушка начинается жалеть о том, что не подумала о том, что наденет после этого купания. Может, стоило лезть в воду голой? Мысль проскальзывает где-то на грани, на неё и внимание обратить возможности нет, только она все ещё слишком правильная. Яна смеётся — нервно, по привычке — и дрожит. От холода, от контраста чужих горячих пальцев, медленно массирующих её плечи — напряженные, трясущиеся от ледяного водопада и адреналина. Под этим природным душем на них может упасть что угодно — вплоть до больших камней — и тут уже никакая двуликая магия не поможет. Только они оба безнадежные романтики, поэтому такие мелочи их, очевидно, не волнуют. Яна вспоминает эти нелепо чувственные романтические сцены в типичных ромкомах и прижимается ближе, целуя его прямо в мокрые, все ещё немного сладкие после мороженого на заправке пару часов назад губы. Он прижимает её ближе, вжимает куда-то в мокрые, склизкие камни, покрытые мхом, теперь дрожат оба — от всего вместе. Эмоций, адреналина, чувств, контакта горячей кожи о кожу и холодных потоков, пытающихся остудить их и настойчиво бьющих прямо по голове. Становится плевать на весь мир. Яна не слышит ничего, кроме звона и шума воды, бурлящей вокруг. Они целуются от силы несколько секунд, а кажется, что целую вечность. И ничего нет, кроме серых глаз напротив, сладко-мокрых губы и горящей от стыда и холода кожи, ни одного звука не существует, только сознание по прежнему бушует, такое пустое, но в то же время заполненное всем на свете разом. Мозг отключается, плавится, растекается от этой жары, от этих чувств и безумия, захватившего их обоих. Но Яна всё равно слышит тихий щелчок камеры, вырывающий её из этого ненормального, нездорового рая. Их в воде видно, нечетко, но она всё равно смеётся, когда ловит ничего не понимающий, виноватый взгляд напротив и откидывает голову назад — дурацкая привычка, но не лицо и так уже успели запечатлеть. И целует. Показывает прямо в камеру средний палец и целует-целует-целует, позволяя этому просто случиться. К черту репутацию. К черту политику. К черту стереотипы.       Сидя в машине в платье на абсолютно голое тело, чувствуя стекающие по спине капельки воды, всё такие же холодные, и прилипшие к шее волосы, дотрагиваясь кончиками пальцев до немного саднящих от поцелуев губ, она вдруг думает о том, что не жалеет. Ни о чем. Она закрывает глаза и шепчет что-то о любви. Хочется кричать, только она знает, что её и так услышат. А голос сегодня сорвать она ещё успеет.